Текст книги "Принцесса Америки"

– Одно одеяло на двоих?

Сэм лениво повернула бутылку пива на мраморной стойке бара.

– Я думаю, он хотел, чтобы мы научились делиться. Не сработало, конечно. Когда папа поймал нас во время битвы за Одеялко, то взял ножницы и аккуратно разрезал ткань посередине. Теперь у каждого из нас есть своя половина.

Тедди посмотрел на нее – действительно посмотрел, эти сине-голубые глаза задержались на лице принцессы на секунду дольше, чем позволяли приличия. Сэм отчаянно пыталась понять, о чем он думает. Что он думает о ней.

– Похоже, иметь близнеца – то еще счастье. Хорошо, что мои братья и сестры все младше, – заключил Тедди.

Сэм пожала загорелым плечом. Ей хотя бы не пришлось сражаться с Беатрис – тогда король просто отдал бы Одеялко старшей дочери, даже не задумываясь.

– И я рад, что у моей сестры был медвежонок, а не одеяло, – продолжил Тедди. «Опять эти чертовы ямочки». – Иначе как бы меня тогда звали?

– О, даже не знаю. Одеялко Итон, как по мне, очень даже неплохо. По крайней мере, запоминается. – Сэм попыталась спрятать улыбку, но улыбка победила. – Итак, Тедди-который-в-честь-мишки, ты так же боишься сегодняшней церемонии, как и я?

– А должен?

– Ты явно никогда не был на Балу королевы. Отцу и Беатрис придется даровать титул каждому кандидату отдельно, в алфавитном порядке. Словно худший выпускной в мире, только выпускникам вручают не диплом, а патент о дворянстве.

– Судя по всему, я ошибся, когда сказал, что еще слишком рано надираться.

– Выпьем же за это. – Сэм стукнулась с ним бутылками, не заботясь, что чокаться пивом – плохая примета, или это только во Франции? – и сделала глоток. Все прочее пространство залы будто оказалось по ту сторону искривленного мутного стекла. Словно на вечер пришли только они двое.

– Хочу спросить. – Голос Тедди был теплым и слегка хриплым. – Почему ты прячешься здесь, у бара, а не фланируешь по залу, как прочие члены твоей семьи?

– Поверь, прочие члены моей семьи прекрасно справляются сами. Прямо сейчас моя сестра беседует с немецким послом по-немецки, – сообщила Сэм и закатила глаза.

– Ого, – медленно протянул Тедди. – Это так…

– Невыносимо?

– Я хотел сказать – впечатляюще, – ответил он, и Сэм покраснела. Но ведь правда, часто создавалось впечатление, будто Беатрис ведет себя так, чтобы остальные на ее фоне казались форменными бездельниками.

В детстве – теперь оно казалось таким далеким – Сэм считала себя умной. Она любила читать, часами слушала рассказы о прежних королях и королевах, мгновенно схватывала детали. Но затем она отправилась в школу святой Урсулы, и эту врожденную веселую уверенность из нее постепенно вытравили.

Сэм не обладала терпением старшей сестры, или ее способностью к точным наукам, или ее желанием возглавлять клубы и комитеты. Неоднократно Саманта слышала, как учителя тихо и с явным разочарованием говорили о ней: «Она не Беатрис». Постепенно Сэм стала в это верить. Беатрис была умной, красивой, будущей королевой, а Сэм – просто еще одной сестрой из Вашингтонов.

Сэм глянула на Тедди – он переступил с ноги на ногу, словно собрался уходить. Но она еще не готова была его отпускать.

– Можем пройти в тронный зал, если хочешь. Церемония скоро начнется, – предложила Сэм.

Тедди небрежно и в то же время галантно протянул ей руку:

– Ведите, Ваше Высочество.

– Друзья зовут меня Сэм. – Она оперлась о его локоть, все еще держа в свободной руке полупустую бутылку пива.

Звуки приема неслись следом за ними, смех и музыка эхом разносились по старым комнатам с высокими потолками. Постоянный поток людей – лакеи во фраках, пиарщики и операторы – сновал взад и вперед по коридору.

Тедди остановился в дверях тронного зала, чтобы посмотреть на парящий над ними куполообразный потолок. Он был украшен знаменитой фреской, изображавшей короля Георга I, летящего на колеснице по небу.

– Работа Чарльза Уилсона Пила, – пробормотала Сэм, игнорируя смущенные взгляды обслуживающего персонала, который находился внутри. Калеб уже был там, – Сэм старалась не встречаться с ним взглядом, – стоял рядом с охранником Беатрис, высоким, свирепого вида молодым человеком в форме гвардии.

– Из тех Пилов, что в Пенсильвании? – спросил Тедди.

Сэм пожала плечами. Она гораздо больше уважала Чарльза Уилсона, чем его нынешних потомков. Саманта подозревала, что именно девчонки Пил пустили слух, якобы младшую принцессу в десятом классе отправляли в реабилитационный центр, – а все потому, что Сэм на вечеринке потанцевала с одним из их бывших парней.

– Он был лейтенантом во время Гражданской войны. А еще расписал их. – Она кивнула в угол комнаты, где высились четыре колонны. – По задумке автора, они представляют собой четыре столпа американских добродетелей: истину, справедливость, честь и семью. Семья – вон та, странная, вся в тюках сена и поросятах, если ты не понял.

Глаза Тедди сверкнули.

– Откуда ты так хорошо знаешь историю?

– Я частенько убегала от своей няни и пряталась посреди дворцовых экскурсий, – призналась Сэм. – Иногда люди даже меня не замечали. А если замечали, я шептала, что играю в прятки с братом, и не могли бы они меня не выдавать? Все обычно помогали. Няня могла обшарить дворец снизу доверху, но ей никогда не приходило в голову поискать меня в толпе.

Тедди зачарованно покачал головой.

– Думаю, ты слишком умна для своего же блага.

С другого конца зала прозвучали трубы, знаменующие, что церемония начнется через пятнадцать минут. Последовал ответный грохот шагов, когда сотни людей начали медленное шествие к тронному залу.

Сердце Сэм замерло. Этикет, как и здравый смысл, требовал отвести Тедди к его месту, но она не хотела. Она с ним еще не закончила. Ей хотелось, чтобы его теплая золотистая энергия окутывала только ее, еще хотя бы минутку.

Она схватила Тедди за руку, потащила его по коридору, распахнула неприметную дверь и спряталась вместе с ним.

В гардеробе пахло мехом, кедровым деревом и духами Саманты. Тонкие лучи света проникали через дверную раму.

Сэм все еще сжимала свою бутылку пива. Она поднесла его к губам, прекрасно осознавая, какое зрелище из себя представляет: одета в платье от-кутюр и бесценные сокровища Короны и пьет пиво. Тедди удивленно поднял бровь, но уйти не попытался.

Она поставила пустую бутылку на пол и повернулась к нему лицом; блестящая ткань платья с шелестом взметнулась вокруг ног.

– Ты, наверное, в курсе, что я выше тебя по положению, – шутливо прошептала Сэм.

– Да, слышал пару раз.

Она подняла руки и потянула за выбившийся конец его галстука-бабочки. Тот полетел на пол.

– Я выше по рангу, – повторила Сэм, – и как твоя принцесса, я приказываю, чтобы ты меня поцеловал.

Тедди замешкался, и на миг Сэм заволновалась, верно ли его поняла. Но затем он расслабился и улыбнулся.

– Я не думал, что монархи до сих пор так командуют, – мягко сказал Тедди.

– Я не монарх, – напомнила ему Сэм. – Так что, ты отказываешься?

– В данной ситуации я с радостью подчинюсь. Но не воображай, будто я стану выполнять все твои команды.

– Сойдет. – Сэм схватила его за рубашку и рванула к себе.

Губы Тедди оказались теплыми. Он с готовностью, почти с голодом ответил на поцелуй. Саманта закрыла глаза и откинулась назад в темноту, попав на чью-то норковую шубу. Кровь бурлила, такая же легкая и шипучая, как шампанское.

По ту сторону двери блеющее стадо придворных промаршировало к тронному залу. Как будто по невысказанному соглашению она и Тедди замерли абсолютно неподвижно, все глубже погружаясь в поцелуй.

Какая разница, появится Саманта на церемонии или нет. Никто и не заметит ее отсутствия. В конце концов, она всего лишь Воробей.

5
Беатрис

Беатрис держала глаза закрытыми, напоминая себе дышать.

Однажды, во время примерки платья, которое ей предстояло надеть на свадьбу своего дяди, она так сильно ерзала, что мама приказала ей не двигать ни одной мышцей. Принцесса и не двинула – даже теми, что отвечают за работу легких. Семилетняя Беатрис задержала дыхание с такой решимостью, что в итоге потеряла сознание.

– Не могли бы вы посмотреть вверх, Ваше Королевское Высочество? – пробормотала визажист.

Беатрис неохотно подняла взгляд, пытаясь не обращать внимания на карандаш для глаз, прижимающийся к ее нижнему веку. С закрытыми глазами было легче держать нервы под контролем.

Она стояла в центре комнаты невест, гостиной через коридор от бального зала, названной так, потому что поколения королевских новобрачных переодевались тут в свои свадебные платья. Беатрис уже сотню раз здесь бывала; ей часто приходилось быстро менять наряд в разгар мероприятия. Но никогда прежде название комнаты не вызывало у нее такого беспокойства.

Если все пойдет по плану родителей, она вскоре сюда вернется – даже слишком скоро.

Комната невест была воплощением понятия «девичество»: персиковые обои покрывал узор из нежных белых цветов. Очень мало мебели: только небольшое кресло на двоих и столик, где стояла чаша с лепестками цветов из старых свадебных букетов. Пространство умышленно держали пустым, чтобы оставить место для платьев с тридцатиметровыми церемониальными шлейфами.

Перед ней возвышалось массивное тройное зеркало, хотя Беатрис изо всех сил старалась в него не смотреть. Она вспомнила, как они с Самантой в детстве пробирались сюда, загипнотизированные видом уходящих в бесконечность отражений. «Смотри, там тысяча Беатрис», – шептала Сэм, и Беатрис всегда задавалась вопросом, каково это было бы – прыгнуть сквозь стекло в одну из жизней тех, других Беатрис в их странных зеркальных мирах.

Иногда Беатрис хотелось больше походить на свою сестру. Она видела, как Сэм ввалилась в бальный зал, явно не заботясь о том, что опоздала на сорок минут. С другой стороны, Саманта всегда любила драматические появления и еще более драматические уходы. А вот Беатрис жила в страхе перед тем, что ее мать называла «устроить сцену».

Теперь она стояла на временной платформе для швеи в окружении обслуживающего персонала, который помогал ей сменить первое вечернее платье на новое, темно-синее, с открытыми плечами. Место коктейльного наряда занял более формальный образ главы государства. Беатрис чувствовала странное отчуждение и безликость, словно она эдакая королевская Барби, на которую взрослые люди сейчас нацепят нужные аксессуары.

Она не пошевелилась, когда визажист промокнула ее нос матирующей салфеткой, прежде чем припудрить лицо, а затем нанесла помаду.

– Готово, – пробормотала женщина. Тем не менее Беатрис не посмотрела в зеркало.

Одна из помощниц повязала Беатрис ленту Эдвардианского ордена, высшей рыцарской награды Америки. Затем накинула на плечи принцессы расшитую государственную мантию из гороностая. Ее вес, казалось, давил на Беатрис, тяжело и настойчиво, будто хотел задушить. Она нервно сжала и разжала кулаки.

Помощница взяла золотую брошь, но когда попыталась застегнуть мантию на шее Беатрис, та резко отпрянула. Женщина удивленно посмотрела на принцессу.

– Извините, я просто… мне надо немного побыть одной. – Беатрис почувствовала себя не в своей тарелке; она никогда не позволяла себе таких выходок.

С другой стороны, церемониальные оковы ее положения никогда прежде так на нее не давили.

Всевозможные помощники и стилисты поспешно откланялись и вышли. Оставшись одна, Беатрис заставила себя посмотреть на свое отражение.

Полоса цвета слоновой кости четко выделялась на фоне платья, перекликаясь с прохладным подтоном гладкой загорелой кожи. Различные медали и награды блестели на свету наряду с массивными грушевидными серьгами и многоуровневым бриллиантовым колье. Темные волосы были так сильно зачесаны, что шпильки сердито врезались в кожу головы. Беатрис выглядела очень царственно и немного старше своего двадцати одного года.

Что ж, пожалуй, ей и следует казаться зрелой на сегодняшнем приеме, раз уж предполагается, что она встретит мужчину, за которого выйдет замуж. Кем бы он ни был.

«Я Беатрис Джорджина Фредерика Луиза из Дома Вашингтон, будущая королева Америки, и я обязана выполнить свой долг». Эти слова Беатрис повторяла про себя каждый раз, когда начинала чувствовать, будто жизнь ускользает сквозь пальцы, как песок, и невозможно ее вернуть, как ни пытайся.

Раздался стук в дверь.

– Десять минут. Ты готова?

Облегчение расцвело в груди Беатрис. Был один человек, которого она хотела увидеть.

– Ты можешь войти, Коннор, – крикнула принцесса.

Было бы неправильно назвать Коннора просто телохранителем Беатрис. Телохранитель не смог бы удостоиться чести стать членом гвардии Ревера: годы дисциплины и жесткой подготовки, а еще невероятное самопожертвование. Гвардия считалась куда более элитным корпусом, чем любая группа вооруженных сил. Армия насчитывала тысячи морских пехотинцев и сотни «морских котиков», но в состав гвардии входило всего несколько десятков человек.

Основанная после убийства короля Георга II во время войны 1812 года, гвардия, названная в честь героя Войны за независимость Пола Ревера, отвечала непосредственно за безопасность Короны. Ее люди по приказу монарха часто выполняли секретные миссии за рубежом, защищая союзников или спасая захваченных в плен американцев. Но члены гвардии всегда, в конце концов, возвращались домой, чтобы служить своей первоначальной цели: обеспечению сохранности королевской семьи. Это была настолько трудоемкая работа, с таким большим количеством поездок и изрядной долей неопределенности, что многие члены гвардии не оседали и не женились, пока не выходили на пенсию.

– Хорошо выглядишь, Би, – сказал Коннор, забыв о формальностях, раз уж рядом не было свидетелей. Он обращался так к принцессе с тех пор, как она призналась, что именно это имя придумала ей Саманта.

Разумеется, время, когда сестры давали друг дружке прозвища, осталось далеко позади.

Беатрис улыбнулась комплименту.

– Да и ты неплохо.

На нем была парадная форма гвардейцев, двубортный темно-синий китель. Никакого галуна или знаков отличия, за исключением традиционной золотой булавки в виде фонаря: в память о двух фонарях Пола Ревера, сигнале о британском вторжении. На талии Коннора висел золотой церемониальный меч. Он мог показаться смешным и старомодным, если бы Беатрис не подозревала, что Коннор в точности знает, как им орудовать.

Коннора приставили к ней прошлой осенью, в начале последнего года ее обучения в Гарварде. Беатрис никогда не забыть то утро, когда Ари, служивший начальником ее охраны в течение предыдущих двух лет, пришел отвести принцессу на лекцию в сопровождении высокого незнакомца в темно-серой толстовке. Парень выглядел на год или два старше самой Беатрис.

– Ваше Королевское Высочество, это Коннор Маркхем. Я завтра должен отбыть, и вопросами вашей безопасности будет заниматься он, – пояснил Ари.

Беатрис кивнула. Она попыталась не пялиться на молодого мужчину, но сложно было отвести взгляд от завораживающих серо-голубых глаз и светлой кожи. Коротко стриженные светло-каштановые волосы подчеркивали сильные, правильные черты его лица.

Коннор наклонил голову так низко, что поступок почти граничил с дерзостью. Горловина толстовки опустилась, обнажив черную чернильную полосу. Татуировка.

Беатрис невольно задумалась, как далеко узор простирается на грудь Коннора, его широкие плечи, торс. Затем вспыхнула и подняла глаза. Коннор встретил ее взгляд – и не отвел свой.

Лицо охранника ничего не выражало, и все же Беатрис не могла отделаться от ощущения, что он понял, куда забрели ее мысли.

В первые пару месяцев она и ее новый гвардеец мало говорили друг с другом. Не то чтобы у Беатрис имелась привычка болтать со своими охранниками. Но Коннор был почти молчаливым, почти… задумчивым. Он никогда не давал никакой информации о себе, никогда не вел светских разговоров. Просто высокая, молчаливая фигура в малиновом свитере и с рюкзаком рядом с Беатрис. Он сопровождал ее на лекции или в столовую. В отличие от большинства ее охранников, которым, по крайней мере, было за тридцать, Коннор мог бы сойти за студента. Разве что к тому времени все в кампусе знали об «инкогнито»-охранниках Беатрис.

Принцесса с самого начала поняла, что Коннор разочарован своим назначением. Возможно, он предполагал, что будет охранять ее отца, находиться во дворце и в центре событий, вместо того, чтобы присматривать за ней в студенческом городке. Профессионализм не давал ему открыто выражать недовольство, но иногда, выполняя очередное задание в группе или заказывая вечером с друзьями пиццу, принцесса видела на его лице скуку. Он явно чувствовал: охранять ее – ниже его возможностей. Беатрис напоминала себе, что это не ее вина. Она же не просила приставить к ней Коннора.

Однажды ноябрьской ночью Беатрис отправилась в Бостонский музей изобразительных искусств – как обычно, в сопровождении Коннора. Она изучала историю искусств, обязательное условие для получения степени по американистике, и профессор дал ей задание написать эссе по одной картине из этой коллекции. Все остальные студенты пошли днем, но Беатрис не хотела к ним присоединяться. Люди стали бы на нее пялиться, тайком снимать на телефоны, шептаться и толкать друг друга локтями. Было гораздо удобнее попросить куратора разрешить ей зайти в нерабочее время.

Ее шаги эхом отдавались по пустому музею, пока она искала картину. Беатрис была уверена, что все портреты Уистлера находятся на первом этаже, но никак не могла их найти. Она снова и снова перепроверяла номера залов, жалея, что из-за спешки не успела захватить карту.

– Нам надо наверх. В этом зале картины, написанные до 1875 года, а портрет, что вам нужен, создан в 1882.

Беатрис моргнула.

– Как вы запомнили?

– Я был на тех же лекциях, что и вы, принцесса, – лаконично ответил Коннор. Еще одна его раздражающая привычка: называть ее принцессой, а не Вашим Королевским Высочеством. Беатрис исправила бы его, если бы не подозревала, что Коннор поступал так не по рассеянности. Он прекрасно знал протокол и явно пытался ее зацепить.

– Я думала… – Она оборвала себя, пока не сболтнула лишнего. Ей-то казалось, он вовсе не слушает преподавателей. А вот Беатрис прилежно записывала каждое слово и все равно никак не могла вспомнить год создания той картины.

Коннор развернулся к лестнице наверх.

– Эйдетическая память – нас учат ей на тренировках, – выдал он в качестве объяснения.

И, конечно же, привел Беатрис прямиком к нужному полотну – портрету леди Шарлотты Итон, герцогини Бостонской, кисти сэра Джеймса Уистлера.

Беатрис примостилась на скамейке и достала ноутбук. Закусив губу, она принялась строчить свои мысли о картине. В комнате стало очень тихо.

Наконец Беатрис с довольным щелчком захлопнула ноутбук и подняла голову. Коннор ничего не сказал, лишь кивнул в сторону выхода.

Когда они добрались до зала, полного картин Пикассо и прочих постмодернистов, Беатрис ускорила шаг.

– Никогда их не любила. Особенно те, где оба глаза на одной стороне лица, – сказала она, лишь бы нарушить молчание. – Когда на них смотришь, такое ощущение, словно ты слегка напился.

– В том и смысл, – сухо ответил Коннор. – Ну, на самом деле, они призваны создать впечатление, что вы кое-чем посильнее накидались. Но алкоголь – достаточно близкая аналогия.

Беатрис рассмеялась, и Коннор как-то удивленно на нее посмотрел.

Может, именно из-за ее смеха он замедлил шаг и остановился полюбоваться серией графических артов времен пятидесятых, которые выглядели, словно выдранные прямиком из комикса страницы.

Беатрис подошла и встала рядом.

– Любишь комиксы?

Коннор явно задумался, как много может ей открыть.

– Мама любит, – наконец сказал он. – Когда я был маленьким, она работала художницей. Делала скетчи для некоторых громких супергеройских комиксов – Ядовитой Розы, Рэйнджера, Капитана Шторма.

– Держу пари, ты обожал получать комиксы за спасибо, – рискнула пошутить Беатрис.

Он оглянулся на один из набросков, сделанный ярко-синими чернилами.

– Она рисовала мне комикс каждый раз, как могла выкроить время. «Приключения Коннора». Каждую неделю у меня была новая сверхспособность – полет, невидимость, высокотехнологичные боевые костюмы. Именно из-за мамы я решил подать заявку в гвардию. Думал, это ближе всего к роли настоящего супергероя. Не только физические аспекты, но и атмосфера… чести. – Он пожал плечами, словно не знал, почему вдруг разоткровенничался.

– Это имеет смысл, – тихо сказала Беатрис.

Пусть она и не смотрела все экранизации комиксов, но все равно знала, что супергерои действовали в соответствии с моральным кодексом, который в современном мире казался почти старомодным. Герои защищали слабых, служили чему-то гораздо большему, чем они сами. Неудивительно, что Коннор чувствовал призвание к вступлению в ряды гвардии.

– Похоже, твоя мама исключительный человек, – заметила Беатрис.

Коннор кивнул.

– Ты бы ей понравилась. – Безобидное заявление, однако в нем крылось нечто большее: обещание или, по крайней мере, вероятность.

С того дня отношения между ними стали меняться – медленно, но верно. Коннор во время лекций начал сидеть рядом с Беатрис, а не позади нее, и обсуждать с ней материал курса по дороге назад в общежитие. Они обменивались книгами. У Коннора обнаружилось довольно едкое чувство юмора; он так мастерски изображал перед ней профессоров или одноклассников, что Беатрис хохотала до слез. Иногда, в свободные от церемониальных обязанностей моменты – когда они бежали вдоль реки Чарльз, и Коннор бросил Беатрис вызов, или когда она настояла заглянуть в магазин за мороженым, и он подначил ее перепробовать все вкусы, – Коннор казался почти игривым.

Теперь, сопровождая ее на королевские мероприятия, он больше не стоял в сторонке с каменным лицом. Теперь Коннор ловил взгляд Беатрис всякий раз, когда кто-то отпускал глупую шутку или нелепое замечание, чтобы она не рассмеялась невпопад. Они даже разработали систему знаков, используя в качестве сигнального устройства сумочку. Если Беатрис двигала ее взад-вперед от одного предплечья к другому, это означало, что она хочет уйти, и Коннор тут же подходил к ней с готовым оправданием и помогал сбежать.

Со временем Беатрис постепенно собрала по кусочкам историю Коннора. Он вырос в Западном Техасе, в городе под названием Эль-Реаль. «Как это по-техасски – назвать город реальным, как будто весь остальной мир просто выдумка», – шутил Коннор. Его отец работал клерком на почте, а его младшая сестра, Каэла, только что поступила в колледж.

Чем больше Беатрис узнавала о Конноре, тем больше рассказывала о себе: что думает о людях, что ее тревожит. Она даже пыталась шутить. Как ни странно, принцесса начала воспринимать Коннора как друга.

У Беатрис никогда не было близкого друга, такого, как Нина у Сэм или Итан у Джефферсона. Даже в начальной школе она изо всех сил пыталась наладить какие-то связи со своими одноклассниками, но половину времени попросту не понимала ребят – их отсылки к телешоу или Диснейленду были для нее темным лесом, как будто они говорили на иностранном языке. Другие девочки обращались с ней вежливо, но сближаться не хотели. Казалось, они чуяли ее чужеродность, точно дикие кошки.

В конце концов Беатрис оставила попытки завести друзей. Было куда легче держаться одной и искать одобрения у взрослых, а не у сверстников.

До Коннора она не понимала, какое это облегчение – иметь рядом человека, который ее так хорошо знает. Кого-то, с кем Беатрис могла просто поговорить, без необходимости взвешивать каждое слово перед тем, как открыть рот.

Когда она закончила учебу и вернулась домой, двор с его этикетом и ожиданиями буквально оглушил Беатрис резким контрастом по сравнению с неформальной обстановкой Гарварда. Она втайне боялась, что их отношения с Коннором могут измениться. Но пусть он и начал на публике называть ее «Вашим Королевским Высочеством», наедине они возвращались к легкому дружескому общению.

– Ты так притихла, – заметил Коннор, прерывая мысли принцессы. Его глаза встретились с ней в зеркале. – Что происходит, Би?

– Родители хотят, чтобы сегодня я провела собеседование с потенциальными мужьями.

Слова прогремели в комнате, точно разряды мушкетов во время ежегодного военного парада.

Беатрис не знала, что побудило ее выразиться так прямо. Она вообще не хотела говорить об этом с Коннором. Глупо, учитывая, что он знал о ней практически все: что она ненавидела бананы и звонила своей бабушке каждое воскресенье, что каждый раз, стоило перенервничать, ей снилось, как у нее выпадают зубы.

Почему тогда так странно говорить Коннору, что родители требуют от нее начать думать о браке?

Возможно, подсознание заставило Беатрис выложить правду в надежде увидеть реакцию Коннора – а точнее, вызвать у него вспышку ревности.

Коннор смотрел на нее с какой-то смесью любопытства и недоверия.

– Дай-ка прояснить, – медленно сказал он. – Ты собираешься встретиться с парнями, которых выбрали твои родители, а затем выйти за одного из них замуж?

– Довольно точно подмечено. – Беатрис уже видела пару молодых людей в зале во время коктейльного часа. До сих пор ей удавалось избегать женихов, но она знала, что придется встретиться с ними после церемонии.

– И сколько всего… потенциальных ухажеров? – Коннор явно не знал, как обозначить претендентов.

– А тебе-то что? – Беатрис хотела бросить фразу вскользь, но получилось немного агрессивно.

– Просто выполняю свою работу.

Разумеется. Неважно, друзья они или нет. До конца дня Беатрис по-прежнему оставалась его работой.

Когда она не ответила, Коннор пожал плечами.

– Они ждут, когда ты вернешься. Ты готова?

Беатрис потянулась к плоскому бархатному футляру на боковом столике и расстегнула застежку. Внутри лежала тиара Уинслоу, созданная более века назад; с тех пор ее традиционно носила старшая дочь правящего монарха. Ошеломительное украшение: кружевные завитки, покрытые сотнями маленьких бриллиантов.

Беатрис водрузила его на залитое лаком гнездо своих волос и попыталась закрепить. Но пальцы не слушались, булавки выскальзывали. Бесценная тиара начала сползать с головы.

Беатрис едва успела поймать ее, пока та не ударилась об пол.

– Давай помогу, – предложил Коннор, шагнув вперед.

Беатрис присела почти в реверансе, хотя Коннор был настолько высок, что, вероятно, это и не требовалось. Она чувствовала себя странно, будто плыла сквозь глубины сна. Никто из них не проронил ни слова, пока Коннор с помощью шпилек крепил тиару на место.

Грудь Беатрис вздымалась под шелком платья. Коннор едва задевал ее, но каждое движение, каждое прикосновение кончика пальца к затылку обжигало кожу.

Выпрямившись, Беатрис моргнула при виде своего собственного, коронованного и сверкающего отражения. Она не могла оторваться от глаз Коннора в зеркале.

Он потянулся к мантии Беатрис, будто поправляя, хотя ткань уже идеально лежала на плечах. Показалось ли принцессе, или Коннор задержал руки на ее спине на мгновение дольше, чем было необходимо?

Гул труб раскатился по коридору. Коннор отступил назад, нарушив чары – или что это было.

Беатрис расправила плечи и направилась к двери. Когда она развернулась, плотный синий бархат мантии величественно прошелестел следом. Он, наверное, весил не менее пятнадцати фунтов. Тиара сияла, отбрасывая на стены брызги теней и света.

Когда они подошли к двери, Коннор инстинктивно отступил на шаг назад, чтобы выйти из комнаты за принцессой, как и подобало им обоим. Это случалось уже сотни раз, но сердце Беатрис все равно дрогнуло. Она предпочла бы, чтобы Коннор шел рядом с ней, чтобы можно было видеть его лицо.

Но именно так существовал их мир. Коннор просто выполнял свою работу – как следовало и самой Беатрис.