Текст книги "Персефона"

Ожидание четвертое

«Боже, как глупо, как глупо!»

Все утро Рыжик не находила себе места. Провалившись в сон ближе к трем ночи, она проспала до восьми, беспокойно ворочаясь и сминая подушку. Не то чтобы ей снились кошмары. Ей, кажется, вообще ничего не снилось. Просто не давало покоя неприятное чувство.

Она ощущала себя полной идиоткой.

И понимала, что загнана в угол. Безвыходная ситуация. Хоть собирай вещи – и обратно в Москву. Тайно. Прямо сейчас, с утра. Чтобы сосед не заметил.

Рыжик представила себе гримасу, которую состроит Даша, если услышит о плане побега. Мол, сама дров наломала, а меня за компанию с собой тащишь?

И вообще. Все равно увидеться с жильцом Карины Аркадьевны рано или поздно придется. Или надо будет провести все лето в Москве. Идея соблазнительная, вот только что на это скажет Даша? Усмехнется, должно быть: «Ну, как хочешь…» – но посмотрит с явным неодобрением. Она умеет глянуть на человека так, словно видит его насквозь, и ничего хорошего ей этот рентгеновский снимок не показывает. Она не станет ныть, даже подтрунивать не станет, но и одного взора этого будет достаточно.

Артем тоже мог иногда окатить собеседника ледяным взглядом, так что мурашки по коже.

Рыжик кромсала на терке морковку для салата – с такой силой, словно хотела измельчить ее до состояния пюре. Нехорошие предчувствия изматывали душу. В солнечном сплетении кто-то словно завязал тугой узел: вроде не больно, да только он тянет, давит и жить спокойно не дает.

…Он ведь может даже заявить в полицию. И что сказать в свое оправдание? «Это была самооборона»? Но никакого нападения не было. Ее страхи – не в счет.

А если он еще и расскажет все подробности Карине Аркадьевне… Эта мысль напугала Рыжика намного сильнее, чем возможные проблемы с органами правопорядка. Хоть бейся головой о стену.

Даша от подобных терзаний ни капельки не страдала. Она выглядела бодрой и хорошо выспавшейся. Увидев хмурую физиономию Рыжика и совершенно точно угадав причину ее переживаний, Даша философски изрекла:

– Да ладно! Чего ты заморачиваешься? Было бы намного хуже, если бы ты вовремя не стукнула подозрительного типа по башке, а он вдруг действительно оказался бы бандитом.

Сестренка всегда рассуждала вполне логично, только эти «что было бы, если бы» не особенно успокаивали.

«Мы же с ним наверняка еще столкнемся! – мрачно думала Рыжик. – И как мне с ним говорить?! Как на него смотреть?!» Она чувствовала, что если какая-то причина и помешает ей провалиться сквозь землю при новой встрече, то не отсутствие желания, а неблагоприятные для разверзания тверди сейсмические условия.

«Хотя, конечно, этот тип сам виноват, – пыталась возмутиться она и тем самым развеять уныние. – Мог бы сразу, как мы приехали, зайти и представиться. Так мол и так, я теперь ваш сосед! И спасли бы его правила хорошего тона от неприятностей».

Но эти рассуждения тоже мало помогали. Ничего, наконец сказала себе Рыжик как можно более твердо, вечером приедет Надя, приедет Влад. И все будет хорошо.

Никто не опровергал этих умозаключений: пока Рыжик занималась обедом, Даше было разрешено прогуляться по улице: стр-рашное приключение для городского ребенка!

Рыжик была рада, что они с Дашей привезли с собой столько продуктов, и маленький холодильничек был набит разными вкусностями сверху донизу. Теперь не надо выходить из дома – меньше шансов столкнуться с соседом.

Рыжик услышала стук в дверь и недоуменно спросила себя: неужели я закрылась на ключ, и Даша теперь не может войти? Нет-нет-нет, Даша оставила дверь распахнутой, а я лишь захлопнула ее… У меня не было в руках ключей, я же помню…

Вот уж чего она боялась меньше всего – как выяснилось, напрасно, – так это что сосед сам придет к ней. Но вот он стоит на пороге.

Что же мне говорить? – галопом промчалась мысль и унеслась куда-то в дальние дали, так и не дождавшись ответа.

– Вы… я… – растерялась Рыжик и больше не могла выжать из себя ни слова, будто сосед только что произнес заклинание и велел ей окаменеть. «Колдун», похоже, чувствовал себя так же неловко, но первым собрался с силами.

– Я тут подумал… – многообещающе начал он, но вместо продолжения осенившей его мысли продемонстрировал своей вчерашней пленительнице бутылку вина, которую до этого прятал за спиной (Рыжик меньше удивилась бы, окажись у него в руке циркулярная пила). – Это что-то вроде знака примирения, – пояснил Сергей.

«Он что, издевается? Ведет себя так, будто это он должен передо мной извиняться!» – окончательно пришла в замешательство Рыжик, а вслух произнесла первую вразумительную, но – увы – не слишком умную фразу:

– Вы не сердитесь?

Ответ оказался предсказуемым, но оттого не менее обескураживающим:

– Да нет, конечно, я все понимаю. Ночь, подвал – и какой-то мужик со свечкой. Жуть.

– Но вы все равно… извините, – промямлила Рыжик.

– Да ладно, – он успокоительно махнул рукой.

Рыжик стояла перед ним и не знала, что еще нужно сказать. У Сергея за спиной ветер шелестел листьями яблонь, впрочем, назвать его ветром в полном смысле этого слова можно было с трудом – так, робкое шевеление какое-то. На резкие движения у тусклого серого дня не хватало ни сил, ни желания.

– Может, зайдете? – предложила она – скорее от растерянности, чем от искреннего желания пригласить его в дом. Это казалось теперь настолько абсурдным, что она немедленно пожалела о своих словах, но Сергей уже сделал шаг вперед – и вот они оба очутились в темной прихожей, Рыжик закрыла дверь и сделала неопределенный жест в сторону кухни.

– Штопор есть? – деловито осведомился Сергей, оглядываясь по сторонам.

– Где-то должен быть… – предположила Рыжик.

– И бокалы. Или кружки хотя бы.

– Это найдется, – чуть более уверенно отозвалась она.

– Знаете, я в первую секунду чуть не подумал, что вы призрак, – вдруг заявил Сергей, присаживаясь на краешек стула. – Ну, знаете: в простыне… То есть в саване… ну или в чем вы там были.

– Маленькое привидение из Вазастана. Дикое, но симпатичное, – процитировала Рыжик.

– Ага. Точно, – подтвердил Сергей, подвигая бутылку в центр стола. – Как-то даже не подумал, что призраки никого не шарахают по башке кочергой. Только мысль мелькнула: вот почему Карина Аркадьевна сама тут не живет. В доме-то с привидением!

Рыжик набралась храбрости и спросила:

– Надеюсь, я вас все-таки не слишком сильно?..

– Оглушили немножко, – признался Сергей. – Но ничего серьезного. Шишка – вот и все. Голова болела с утра, но сейчас уже ничего, все нормально, – поспешно добавил он. – Да мне такие ушибы, честно говоря, получать не впервой. Я ведь каскадер. Вот я недавно с мотоцикла навернулся – это было неприятно, да, – чуть ли не с гордостью сообщил профессиональный экстремал. – Потом больница… – тут он немножко помрачнел, но потом вернул на лицо прежнюю улыбку: – Ничего, ближе к осени вернусь в дело. А может, и раньше.

Тем временем Рыжик долго и бестолково искала штопор, как вчера Ангелина Львовна – нож. А когда в конце концов нашла и Сергей легко откупорил бутылку, то чуть не пролила вино: сосед вовремя остановил пошатнувшийся бокал. У него были веснушки на загорелых, сильных руках. Ей стало завидно. На ее молочно-белой коже веснушки не появлялись никогда. А он даже не рыжий, это несправедливо!

– За знакомство – тост, по-моему, не очень удачный, – рассудил Сергей. – Первая встреча… гм… была немного нервной. Но я предлагаю – за мирное соседство в будущем.

Цзынь – сошлись бокалы, и Рыжик спросила:

– А вы тут на все лето?

– Не знаю пока. Приехал на месяц, а там поглядим.

Рыжик сказала:

– Понятно, – и, чтобы поддержать светскую беседу, доверительно сообщила: – Я как-то не думала, что Карина Аркадьевна будет сдавать свою половину дома. Размещать объявления в газетах или в агентства всякие обращаться. Она ведь достаточно замкнутый человек.

Сергей повертел в руках наполовину опустевший бокал.

– Да я, собственно, не по объявлению, а так… Можно сказать, по знакомству.

– И давно вы знаете Карину Аркадьевну? – «Интересно, что общего у нее с каким-то каскадером?»

– Нет, просто у нас нашлись общие приятели. Не то чтобы близкие, но все-таки…

– Да, у театра и кино всегда какие-то связи найдутся, – с пониманием дела согласилась Рыжик.

Сергей подлил ей вина, не спрашивая, будет ли она еще. Себе тоже. И сменил тему:

– А тот парень… ну, который спустился в подвал, он… кто?

Кажется, сначала Сергей хотел спросить: «Он вам кто?» – но уже на ходу понял нетактичность подобного дознания. Рыжик не солгала, ответив:

– Он тут живет недалеко. Да вы, наверное, и его сестру видели. Вику. Такую высокую блондинку. Вчера, на реке.

Сергей сказал только:

– Не похожи абсолютно! Бывает. Вы с ними общаетесь?

Рыжик изобразила на лице неопределенность:

– Время от времени.

– Может, мы… это… на «ты» перейдем? – предложил Сергей. Кажется, он не знал, о чем бы еще спросить.

Рыжик кивнула.

Сосед явно почувствовал себя свободнее и заявил, что за это тоже стоит выпить. Полбокала спустя он все-таки вспомнил еще один любопытный вопросик:

– Интересно, ты всегда спускаешься в подвал с кочергой наперевес?

– Нет, я ее на месте нашла.

– Удачное совпадение, – картинно вздохнул он.

– Просто в подвале что-то вроде кладовки, – зачем-то пустилась в объяснения Рыжик. – Много разного хлама. Его давно пора бы разобрать. Наверняка половину можно выбросить. Но если наводить там порядок, времени уйдет немало. Вот я все никак за дело и не принимаюсь: то некогда, то лень. Да и как я все это богатство до помойки дотащу, если уж от него избавляться? Разве что все в машину погрузить и отвезти!

Общественная свалка и правда находилась далековато – у самого въезда в поселок, за три улицы отсюда. Там стояли ржавые контейнеры, но почему-то холмики самого разнообразного мусора упорно вырастали вокруг них, а не внутри.

– Хочешь, могу помочь, – предложил Сергей.

Нормальная девушка обрадовалась бы халявной рабочей силе и немедленно потащила бы каскадера рыться в залежах ненужного старья. Но Рыжик к числу нормальных девушек давно себя не относила, а посему только сконфуженно махнула рукой:

– Да ладно, не беспокойся.

– Я и не беспокоюсь, – заверил он. – Честно. Никаких проблем. Если что – обращайся. Вряд ли у тебя там мешки с кирпичами, а остальное я уж как-нибудь донесу.

– Насчет мешков я вообще-то не уверена, – хмыкнула Рыжик.

Потом Сергей рассказывал ей какие-то смешные истории – про себя, про своих приятелей. Рыжик добросовестно улыбалась. На самом деле ей хотелось посмотреть, действительно ли осталась у горе-каскадера шишка чуть выше виска. Но попросить его повернуться было как-то неудобно.

Бутылка вина опустела на две трети, порезанный Рыжиком сыр исчез с тарелки. Когда дверь на кухню распахнулась, Сергей как раз подходил к середине очередного анекдота.

– Опаньки! – только и сказала Даша, увидев эту идиллию.

– Привет! – Сергей заулыбался, как будто видел перед собой белокурого ангелочка, а не растрепанное, коротко стриженное – да и не белокурое вовсе – девятилетнее существо.

– Здрасьте! – ответствовала Дарья, разглядывая гостя.

Тот явно засмущался, отвел взгляд и повернулся к Рыжику:

– Я, наверное, пойду? Надеюсь, еще увидимся. А насчет подвала подумай, – торопливо добавил он напоследок и поспешно ретировался.

Даша все еще пребывала в легком шоке, а когда опомнилась, то устроила Рыжику допрос:

– Это ты его позвала? Вы что, тут без меня выпивали? И в каком это смысле – насчет подвала?!

Когда Рыжик более или менее по порядку описала развитие событий, Даша некоторое время задумчиво и с сомнением терла подбородок, а потом выдала очередную философскую фразу:

– Видимо, ничто так не сближает, как удар по голове!

Рыжик не ответила. Она стирала со стола багровые потеки вина, расплесканные из бокала.

***

После визита Сергея она должна была успокоиться. Так и случилось бы, но помешала новая тревожная мысль: «А что если придет Денис – так же, без приглашения?» В московской квартире Рыжик могла отключить телефон и не отвечать на занудное гудение домофона. Она несколько раз так делала. Но здесь… Нужно будет впустить его, если он постучит в дверь. Или сказать: «Уходи». Рыжик не была уверена, что у нее хватит смелости.

Она бродила по дому, не зная, чем себя отвлечь, как развеяться. Даша ей была не помощник: сестренка снова погрузилась в чтение боевичка, равнодушная к чужим волнениям. «Привыкла, – вздохнула про себя Рыжик. – Думает: если не обращать внимания на мои… гм… удрученные чувства, то я сама успокоюсь». Скорее всего, это было самое мудрое решение.

Плохие нервы и слишком много мыслей – отвратительно сочетание. И в одиночку Рыжик не могла справиться ни с тем, ни с другим, хотя долгое время старалась переделать свой неугомонный характер. Поэтому ей нужен был хоть кто-нибудь рядом.

Она твердила себе: вот приедет Надя, вот приедет Влад… и тогда все наладится. Когда в ее жизни появлялись другие люди, Рыжик невольно собиралась с силами, пыталась взять себя в руки, хотя бы притвориться, что у нее все хорошо. Артем однажды сказал: «Ты выглядишь такой нежной, беззащитной, и душа у тебя, мне кажется, как будто из фарфора – изящная, хрупкая. Но иногда я думаю: одна трещинка в этом фарфоровом сосуде – и что из него вырвется? Ты сама-то знаешь, Валентина?» Это был его вариант поговорки: «В тихом омуте черти водятся». Именно Артем разглядел чертей где-то глубоко-глубоко в ее душе. Теперь Рыжик и сама представляла себя этаким ящиком Пандоры, где бьется и трепещет серая хищная птица, которую нельзя выпускать – иначе будет беда. Ей было бы неприятно, если бы кто-то догадался о том, какая она на самом деле, поэтому она всегда старалась казаться – хотя бы казаться! – нормальным, спокойным и надежным человеком.

Но если не нужно было притворяться перед кем-нибудь, показное спокойствие без следа улетучивалось: она сама опутывала себя тревогой и плавилась от безысходности в этом коконе, а найти повод не составляло труда. Когда она осталась в Москве совсем одна, в огромной квартире Артема, то долгое время не спала ночами или дремала при включенном свете, вздрагивая от каждого шороха. Ждала чего-то. А по утрам отпаивала себя горячим кофе и ругала свои дурацкие страхи.

Пока с ней не было Даши.

С приездом сестренки пришлось кое-как возвращаться к нормальной жизни. Рыжик перевезла за город вещи, которые слишком сильно напоминали об Артеме, и перестала так остро чувствовать рядом его присутствие. Лишь короткие вспышки иногда высвечивали в памяти его лицо – но, кажется, это все равно происходило слишком часто. Ей хотелось спросить у кого-нибудь: нормально ли это – думать о мертвом человеке постоянно, почти каждый день? В течение нескольких лет?

Вот только спросить некого. Не обсуждать же с Дашей подобные вещи, в самом деле. Родители? Они далеко. И всегда были далеко, даже когда обитали с ней в одной квартире. Они слишком… нормальные люди, чтобы говорить с ними про всякие бредни, и Надя такая же. Подруги, друзья? У Рыжика были знакомые, хорошие знакомые, с которыми можно время от времени сходить на концерт или поболтать о новом фильме. Но вываливать на них охапку своих проблем Рыжику никогда и в голову не приходило.

Наверное, ее выслушал бы Влад – странно, что с ним, чужим человеком, она могла быть более откровенной, чем с родной сестрой. И еще… некоторое время назад она думала, что расскажет обо всем Денису.

Но теперь она этого делать не станет. Да и вообще, глупая была идея…

Рыжик поймала себя на том, что, пытаясь отвлечься, снова вернулась к причине своей тревоги – мыслям о Денисе. И приказала себе: хватит думать о нем, хватит, хватит! Лучше повторять себе, что рядом с тобой скоро будут Надя и Влад… Кстати, хорошо бы прибраться на втором этаже к их приезду.

Рыжик старалась как можно реже появляться в кабинете Артема и в смежной комнате, их бывшей спальне. Слишком много воспоминаний там сосредоточено – по одному на каждый квадратный сантиметр. Хоть и прошло столько времени, она не любила заходить туда, словно это было возвращение в машине времени на семь лет назад, и в полутьме за письменным столом она могла увидеть Артема, а возле зашторенного наполовину окна – своего двойника. Вот и сейчас, поднимаясь по лестнице, она чувствовала, что начинает нервничать. Но сегодня непременно надо было побывать наверху – где еще поселить гостей, если не в этих двух комнатах?

И вот она стоит в дверях кабинета. Все по-прежнему. У окна – массивный стол, в углу – не менее массивное кресло и торшер на толстой деревянной ножке. Вдоль стен тянутся к потолку книжные полки, где по-военному построились рядами батальоны Артемовских книг.

Хотя мебели было не так уж много, вещи Артема заполняли собой все вокруг, а на том пространстве, которое им не удалось занять, неподвижно лежали их грузные тени, размытые и серые в пасмурный день.

Рыжик толкнула дверь спальни и шагнула в темный прямоугольник дверного проема. На миг она успела испугаться – собственное отражение в сумраке зеркала на стене показалось ей тем двойником, которого она так боялась увидеть. Как же здесь темно и душно! Рыжик отдернула занавески, долго трясла щеколду, пока та не поддалась, и распахнула окно. Но с улицы на нее хлынул влажный промозглый запах, как будто осенний – аромат опавших листьев, превращенных дождем в слоеную желтую кашицу. После вчерашнего ливня в воздухе застыла холодная изморось. У Рыжика было ощущение, что она, как рыба, дышит водой.

Она побыстрее смахнула отовсюду пыль, сходила вниз сполоснуть тряпку и вернулась, чтобы навести порядок в кабинете. Здесь на столе красовалась черно-белая фотография Артема. В какой бы точке комнаты Рыжик ни находилась, за ней пристально наблюдали его холодные-холодные глаза. Небольшая такая чертовщина, очень на Артема похоже. Фото делали летом, но серое небо и размытый фон напоминали зимние сумерки. Казалось, что там, на маленьком пространстве, царит вечная мерзлота, и Артем – ее полноправный хозяин. Отблеск улыбки на тонких губах был немного усталым, словно Артем долго скитался по этому миру и не мог найти выхода из своего царства.

Она поднесла ладонь к фотографии, закрыла глаза и… почувствовала, как растекается по телу холод. Конечно, это было самовнушение, но Рыжик поспешно отдернула руку. А потом осторожно положила рамку фотографией вниз. Теперь Артем смотрел в темноту – можно спокойно приниматься за уборку.

Она безжалостно уничтожила везде серые узоры пыли. Оставалось только разобрать свои книги, без всякой системы сваленные на полках слева от двери. Они лежали неаккуратными, шаткими стопками, так что не видно было корешков, вперемешку с какими-то журналами и набросками – в отличие от выстроенных в безупречном порядке книг Артема.

Рыжик присела на корточки рядом со шкафом.

Вот рукопись ее первой пьесы, «Гиены огненной». Она помнила, как Артем держал в руках кипу листов и словно взвешивал: стоит ли это его внимания? А потом, не прочитав ни одной страницы, не зная, о чем пьеса, взял жирный фломастер и на глазах у Рыжика перечеркнул первое слово в названии, заменив его на «геенна». Он думал, что это ошибка! Думал, она не знает, как пишется «геенна».

А вот и первое издание пьесы, переработанной в повесть.

Из книги выпала старая газетная вырезка. Взгляд поймал слова: «Подающий надежды молодой режиссер… так внезапно…»

Да, он действительно был молодой, если вдуматься. Просто Рыжик все равно была намного младше и всегда смотрела на него снизу вверх, словно стояла у подножия его трона, маленькая, слабая.

Рыжик снова пробежала глазами ту же строчку. Подающий надежды…

Только надежды эти просочились сквозь пальцы. Казалось, их так много, полные ладони, но каждая была всего лишь малюсенькой песчинкой, и стоило ускользнуть одной, как за нею мгновенно исчезли и остальные… И вот уже ладони пусты.

«…Он исследовал влияние страха на человеческую душу. По его словам, тревога может не только вызывать дикую, животную панику, но и развивать, обогащать эмоции человека, в сочетании с эстетическим чувством помогая ему испытывать нечто вроде катарсиса: „Страх ведет нас на темные вершины, но, поднимаясь сквозь туман во мраке и неизвестности, мы выходим к свету звезд“».

«Интересно, а откуда красивая цитатка? – подумала Рыжик. Он ведь не брал интервью у Артема, уж я-то знаю. Списал откуда-нибудь?»

«…Он ставил древнегреческие трагедии – пьесы, которые по нынешним меркам назвали бы триллерами. Кроме того, в театре промелькнула и скандальная пьеса „Гиена огненная“, написанная его женой. Готовилась к постановке и вторая ее работа…»

«Он даже не упомянул моего имени! – возмутилась Рыжик. – Написанная его женой!» И стала читать дальше.

С одной стороны, статья была пронизана охами и ахами на тему «безвременно, безвременно», а с другой – показывала глубокую эрудицию и тонкую иронию самого автора. Порой казалось, что статья-то, собственно, не об Артеме, не о его театре, а о самом критике – гениальном, неповторимом, неподражаемом! Должно быть, разделавшись с рецензией, он был близок к тому, чтобы расцеловать собственное отражение в зеркале: «Ай да я!»

Это был тот самый критик, который предложил заплетающимся голосом: «Поедем ко мне?» А когда она покачала головой, удивленно спросил: «А почему?»

Рыжик в тот вечер не хотела никуда идти, но пришлось. Это ведь была презентация ЕЕ книги.

Дома она бы чувствовала себя не лучше, но там, по крайней мере, не нужно было притворяться, изображать заинтересованность в том, что происходит вокруг.

Она окончила третий курс. Ночами сидела над учебниками, лишь бы не думать ни о чем другом. Она работала, работала, работала. Встречалась с какими-то знакомыми Артема, что-то обсуждала. Оказалось, что у нее очень много дел – ЕГО дел, которые он не успел завершить… Но дни уходили, события оставались едва заметными вехами в памяти, а бессмысленная тоска никуда не исчезала. И постепенно Рыжик устала с ней бороться.

Должно быть, вечные тревоги, вечные страхи выпили почти до дна все ее силы – и душа сделалась сухой, как пергамент, и стала крошиться от любого неосторожного прикосновения.

Пока они с Артемом были вместе, Рыжик постоянно ждала, что однажды он ее все-таки бросит. Рядом с королем должна быть королева. А она с наивной наглостью заняла чужое место. Но когда-нибудь чары рассеются – тогда Артем поймет, что ошибся…

И вот он действительно бросил ее. Всего через два года. Рыжик невольно взглянула на тыльную сторону левой руки, где даже маленького шрамика не осталось, потом коснулась серебряной цепочки на шее… Загаданное желание сбылось лишь наполовину. «Пусть все что угодно! – только бы он остался со мной… ну, хотя бы ненадолго… на год… на два… А если это возможно… Если возможно – насовсем, навсегда, навеки…» Глупая просьба.

Навеки – не бывает.

Но на два года… На два года – пожалуйста.

Сейчас ей хотелось просто остаться одной, сидеть на диване в своей комнате и бессмысленно глядеть на пустую стену. Глядеть, глядеть, пока глаза не устанут и не захочется спать. А потом провалиться в черное забвение и не выныривать оттуда до следующего утра, когда придется куда-то идти, с кем-то говорить, что-то делать.

Она ощущала только усталость и опустошение. А теперь этот человек, этот… Толик. Он изо всех сил старался казаться галантным, несмотря на то, что был пьян, и совершенно искренне пытался понять, почему его ухаживания не оказывают на рыженькую девушку никакого эффекта. Нужно улыбнуться, ответить хоть что-нибудь, иначе он не отстанет. Подумает, что томная молчаливость – это всего лишь метод кокетства.

– А почему вы такая бледная? – настойчиво выпытывал Толик. – У вас такая… прозрачная кожа… декадентская бледность…

Он внезапно прикоснулся к ее щеке, легонько так. Рыжик едва сдержалась, чтобы не отстраниться и не поморщиться. К счастью, прикосновение было секундным. «Как же мне от него по-хорошему отделаться?» – вертелось в голове. По-плохому у Рыжика никогда не получалось: она не умела быть по-настоящему грубой – или хотя бы казаться такой.

Тем более что чувствовала она себя не слишком хорошо. Кажется, последний бокал вина был абсолютно ни к чему. Улыбаться, улыбаться!

– Знаете, в вас есть что-то… что-то такое… – бормотал тем временем Анатолий.

Рыжик краем глаза вдруг заметила, что на них пристально смотрит Карина Аркадьевна. Боже, что она подумает! Хотя ладно, ладно, все равно! Да и что такого – мы же просто разговариваем? Рыжик сама позвала Карину Аркадьевну и теперь почти жалела об этом.

– Вы мне должны дать свой телефон! – безапелляционно заявил великий критик.

– Лучше вы мне дайте свой, – автоматически отреагировала Рыжик: это всегда был лучший способ избавиться от назойливых ухажеров, чтобы они не звонили. Она поняла это еще в школе.

– Ну, запишите, – довольно ухмыльнулся Толик.

Рыжик для вида покопалась в сумке и достала черную записную книжечку. Пошарила еще раз, но ручки так и не нашла.

– Держите, – он щедро протянул ей свой Parker и на мгновение коснулся ее пальчиков, продолжая улыбаться. Он был бы не прочь продлить прикосновение, но Рыжик проворно выхватила ручку:

– Ну, так что же? Диктуйте! – и тоже выдавила из себя улыбку – не голливудскую, конечно, но для гражданина по имени Толик сойдет. Послушно записала цифры и протянула ручку обратно:

– Спасибо.

– И когда же вы мне позвоните? – сладким голосом прошелестел он. А глазки-то, глазки масляные!

– В самом ближайшем будущем, – уверенно отчеканила Рыжик, не забывая про улыбку. Только бы он отстал. Мне ведь еще ехать домой. Хорошо бы он не потащился меня провожать.

И, определенно, последний бокал был абсолютно ни к чему… Она думала, что легкое опьянение поможет хоть немного развеяться, но в результате получила головную боль и какое-то странное одурманенное состояние. Все вокруг она видела и слышала теперь как-то по-другому. Электрический свет отдельно от комнат, голоса отдельно от людей… и себя – отдельно от движений своего тела. «Только не хватало мне упасть в обморок!» – подумала она невесело.

Рыжик надеялась, что хотя бы внешне ведет себя как обычно. А если даже нет, она чувствовала, что ее это волнует намного меньше, чем следовало бы. Единственное, чего ей хотелось – так это сесть где-нибудь. Где-нибудь, но лучше дома. Еще она была бы не против минеральной воды. Или даже просто воды. Рыжик прошла по зальчику, тупо глядя по сторонам. В конце концов она налетела на Карину Аркадьевну, которая и вручила ей высокий и узкий стакан с холодной-прехолодной минералкой. Во взгляде бывшей свекрови плескалось столь же ледяное неодобрение.

Кажется, Рыжик говорила с кем-то еще. С облегчением понимая, что это не Толик. Да, говорила. Но все почти исчезло из воспоминаний, словно память протерли тряпочкой от ненужной пыли. Остались лица, остались голоса – но не осталось слов. И еще этот яркий, яркий электрический свет. Зачем столько света? Можно было бы ходить в темноте – и точно так же не видеть, не слышать. Точнее, не смотреть, не слушать. Какая разница? Она знала только, что очень хочет домой – прямо сейчас, но все никак не могла выбрать момент, чтобы уйти. На горизонте маячил Анатолий. Только бы он не заметил, как она уходит, и не пошел провожать!

Какие-то знакомые, то ли ее, то ли Артема. Откуда они взялись в таком количестве? Будто специально дожидались сегодняшнего дня, отсиживаясь по темным углам. Теперь они все вылезли на свет, яркий электрический свет. Голоса, голоса – если прислушаться, они все твердят одно и то же, как заевшие пластинки: «Безвременно, безвременно… Молодой, подающий надежды… Как жаль, как жаль… Милая, как ты? С тобой все в порядке?»

Я вовсе не милая, хотела сказать Рыжик, и не все со мной в порядке. Уже давно. Уже очень давно.

А с одной мозговой извилины на другую нагло прыгала назойливая мысль: «Это же мой вечер! Почему все они говорят только об Артеме?» Рыжику казалось, что пройдет еще год, и еще, и еще, но все равно будут подходить полузнакомые люди и шептать: «Нам так жаль… Безвременно… Безвременно…». Они видели в ней жену Артема, не больше, а кто она такая – никому и дела не было.

Рыжик знала, что ответят, например, ее однокурсники, если она вздумает поделиться с кем-то из них своими глупыми переживаниями: во всем есть свои плюсы и минусы. Зато тебя вон как раскручивают. И недосказанной осталась бы едкая фраза – повисла бы в воздухе кислотным шлейфом: а была бы ты никто, просто девчонка с улицы, стали бы твои книги печатать, стали бы распевать на все лады – ах, какой шедевр, какое открытие?

Да, теперь не проверишь. Наслаждайся славой, рыжая провинциалка, и не жалуйся.

Когда же, когда все это кончится? Она тонула в нестерпимо белом электрическом свете и с трудом пыталась им дышать. Что будет, когда легкие наполнятся светом? Она знала, что нужно уходить, но не могла сдвинуться с места, а люди шли мимо нее с приклеенными скорбными масками и улыбочками, скисшими, как просроченное молоко. Безвременно… Безвременно…

Я ведь что-то отвечала им, с благодарностью к себе подумала она, что-то очень вежливое. Что-то очень к месту. Я была на высоте. Наверняка кто-нибудь прошептал на ухо спутнице: «Как хорошо она держится!» – но кто вообще сказал, что она должна держаться? Может быть, ей нравится падать? Падать, падать, медленно-медленно… пока не погаснет ослепительный электрический свет…

И свет погас. У нее было впечатление, что она не потеряла сознание, а просто уснула.

Рыжик очнулась на маленьком диванчике и долго не могла понять, где находится. Дома такого диванчика никогда не было. На несколько секунд ее парализовала мысль, что она приехала к великому критику. Но у Толика на стене вряд ли висела бы в рамочке черно-белая фотография Артема.

Это была квартира свекрови.

Рыжик даже не представляла, в какой момент «упала на руки» Карине Аркадьевне, как образно выразилась та чуть позже. А может, и не образно. Как бы то ни было, Рыжик никак не могла восстановить это событие в памяти. Словно пыталась составить мозаику из распавшихся кусочков, а на самом деле они складывались лишь в «Черный квадрат» Малевича.

Сначала был свет, потом была тьма. Потом опять свет – хрустальное сияние люстры в гостиной Карины Аркадьевны. Рыжик поначалу удивилась не столько тому, что отключилась и совершенно не помнит, как это произошло. Ее поразило, что Карина Аркадьевна – Карина Аркадьевна! – привезла ее к себе.

Рыжик моргнула и обвела комнату все еще несколько одурманенным взглядом. В этой квартире царила стерильная чистота. Ни пылинки. Ни пылиночки! Как будто здесь никто не живет. Как будто здесь вообще нет ничего живого. Похоже на музей.