Текст книги "Девушка с ароматом жасмина"

7

Сейчас мы с Полиной были главными персонажами в сериале, и мы были в каждой серии, вообще сейчас почти весь сюжет смыкался вокруг нас. Так как Полины не было, почти все съемочные работы были остановлены. Полина не могла сказать точно, когда она вернется, и всех распустили. Я лежал в постели своей квартиры уже второй день. Меня одолела такая лень. Мне нужно было ехать домой, к Фионе, мне нужно было с ней поговорить, но я никак не мог себя заставить. Мне позвонила Ирен, голос у нее был обеспокоенный.

– Тебе нужно срочно ехать домой, – сказала Ирен.

– Что-то случилось?

– Когда ты последний раз разговаривал с Фионой?

– Не знаю, дня три назад.

– Ладно, слушай. Будет неприятно, но лучше ты от меня это услышишь. Я сейчас в Эдинбурге. Я случайно встретила Монику, и она вывалила на меня кучу грязных сплетен. У Фионы действительно был роман с тем парнем. Сначала он клялся ей в вечной любви, а потом бросил ее, когда понял, что она хочет большего, чем просто интрижку на стороне. Он сделал это на публике, при большом количестве людей. Он наговорил ей всяких гадостей, о том, что если захочет жениться, то найдет себе девицу помоложе и без детей, и все в таком духе. Я только что звонила Марго, она сказала, что мама третий день не вылезает из постели и все время плачет. Она хотела позвонить тебе, но решила, что не будет поднимать тебе нервы, ты ведь и так должен скоро вернуться.

Я тяжело вздохнул.

– Ты опять назовешь меня эгоистом, но, честно, только этого мне сейчас не хватало.

– Ты прав, я так скажу, ты эгоист. Но ты сейчас нужен своей семье, Фиона пока еще твоя жена. Марго тяжело, она сейчас полностью занимается всем, домом, Гленом, матерью в депрессии. Тебе не кажется, что это многовато для тринадцатилетней девочки? Тем более ты сейчас ничем не занят.

– Ты знаешь, на что надавить. На мое вечное чувство вины. А ты долго еще пробудешь в Эдинбурге?

– У меня отпуск на неопределенное время. Я устала, и хочу побыть дома. Так что я тебя жду.

Вечером я улетел домой. Я позвонил Марго, и сказал, что возвращаюсь. Ирен встретила меня в аэропорту.

– Ну что, страшно было лететь? – спросила она.

– Честно говоря, страшновато. Я никогда не боялся летать, до этого момента я вообще никогда не думал о катастрофах.

– Что у вас с Полиной?

– Много всего, я даже не знаю, с чего начать. Но не сейчас. Ты права, сейчас я должен думать о своей семье.

– Как будешь вести себя с Фионой?

– Не знаю. Зависит от нее. Она сейчас в стрессе, а в таком состоянии она может мне высказать все, что накопилось. Скорее всего, она начнет обвинять меня в том, что у нее случилось. Мол, если бы у нас с ней все было хорошо, то она не спуталась бы с этим парнем, и не вышло бы того, что вышло. Я не знаю что будет, но нам точно нужно поговорить вообще обо всем. Нужно что-то решать.

Ирен высадила меня возле дома и уехала. Марго выбежала встречать меня на улицу.

– Привет мой золотой крольчонок! – сказал я, обнимая дочь, я так соскучился по ней.

– Пап, пожалуйста, только не кричи на маму, она и так все время плачет.

– Я не собирался этого делать.

– Тебе Ирен уже рассказала эту глупую историю, которую выдумала эта Моника? Не верь этому, это все вранье.

– Мы разберемся, малыш, не переживай. Все будет хорошо, я тебе обещаю.

Был поздний вечер и Глен уже спал, я зашел к нему в комнату, поцеловать. Потом зашел в свою комнату. Горела ночная лампа, Фиона лежала в постели, она была задом ко мне, но я видел, что она не спит. Я представил себя на ее месте, и мне вдруг стало очень жаль ее. Я сел на край кровати, она все также лежала не шевелясь. Я снял ботинки, лег рядом и обнял ее сзади. Я почувствовал, как содрогнулось ее тело, она плакала. Я развернул ее к себе и крепко обнял.

– Пожалуйста, не бросай меня, – говорила Фиона сквозь слезы. – Прости меня.

– Все будет хорошо.

Фиона прижималась ко мне всем телом и беззвучно рыдала. Я гладил ее и повторял только одну фразу «все будет хорошо». Не знаю, сколько мы так лежали, она заснула. Я держал ее в своих объятиях и думал о том, как же это все некстати. Я не могу сейчас от нее уйти, это было бы подло. Вся эта история касалась не только ее, но и меня. Этот придурок решил повыделываться, и устроить шоу, а это уже касалось моей репутации. Я решил посмотреть есть ли что-то по этому поводу в интернете. Было видео, кто-то заснял все это на телефон. А я-то думал, что хуже уже некуда. Я написал Ирен, попросил достать адрес этого парня.

Утром я проснулся один, Фиона повезла детей в школу. Отлично, она хотя бы выбралась из постели. Ирен прислала мне адрес, и я поехал туда. Парня звали Йен, ему было двадцать шесть лет, он был актером театра, и хотел играть в кино. На мое счастье он оказался моим горячим поклонником. Именно по этой причине у него завязался роман с Фионой. И о чем только думают люди? Поклонники иногда могут быть крайне опасны. Это же надо, из симпатии ко мне спать с моей женой! Уму непостижимо! Если бы этому всему просто были бы свидетели, дело можно было бы замять, но видео…

– Ты хоть понимаешь, в каком свете меня выставил? – спрашивал я у Йена, сидя у него в гостиной. – Если тебе плевать на Фиону, моя карьера, как я понимаю, тебе небезразлична?

– Слушай, я был пьян, и вообще ни о чем не думал. Сейчас я сожалею, что все так вышло, я бы все исправил, но не знаю как. В интернете уже ходит видео.

– Ты актер, она жена актера, скажешь, что вы просто решили пошутить, и играли какую-то сценку. Я пришлю к тебе одного моего знакомого журналиста. Идет?

– Идет.

Слава богу! Я ехал и ненавидел Фиону. Мало того, что этот пацан унизил ее на глазах у всего театра, так и мне сейчас пришлось унижаться, выгораживая ее. Так мерзко я себя еще никогда не ощущал! Я не хотел ехать домой и видеть Фиону, я поехал к Ирен.

– Ну как все прошло?

– Я сейчас ненавижу ее. Ты даже не представляешь, как дерьмово я сейчас себя ощущаю! Мне хотелось разбить ему морду, у меня так кулаки чесались! Не только потому, что он спал с Фионой, для него все это было каким-то приколом. Он не понимал того, что он разбивает чужие жизни, пока я ему этого не объяснил. Он просто напыщенный придурок, который самоутверждается за счет других. Но есть и свой плюс, он согласился опровергнуть все, и сказать, что это была шутка, и они просто играли сценку. Я знаю, что в это мало кто поверит, но это лучше, чем ничего.

– Зачем ты поехал сам? Отправил бы Серджио.

– Нет, это семейное дело, незачем привлекать третьи лица.

– Что ты будешь делать с Фионой?

– Не знаю. Я конечно очень зол на нее, но я понимаю, что она не хотела, что бы все так обернулось. Если бы я сам был не без греха, наверное, мы бы развелись.

– Так что там с твоим грехом?

– Я не могу без нее жить. Я люблю ее, – я улыбнулся. – Даже одна мысль о Полине делает меня счастливее. Она свет в моей жизни. Я решился поговорить с ней, а там будь, что будет. Она подала в суд на обслуживающую компанию, это их вина, что самолет упал. Там были какие-то неисправности, но они все равно выпустили самолет в рейс, не сказав ничего пилоту. Так как самолет частный внимания к нему меньше, чем к государственному. Пока идут разбирательства, когда назначат дату суда, она вернется.

– Ты перестал бояться того, что она тебе откажет?

– Мне кажется, что она не откажет. К тому же, я думаю, что она уже в курсе всей этой истории с Фионой. Ладно, расскажи лучше, как у тебя дела? А то мы все время только обо мне и разговариваем.

– Тебе сейчас это нужнее. Тем более у меня сейчас нет ничего интересного.

Мы еще долго болтали с Ирен, она рассказывала о фильме, в котором снялась, он скоро должен был выйти на экраны. Я успокоился и решил, что пора ехать домой. Я заехал в школу за детьми. Мы с Марго сидели в парке и ждали конец последнего урока Глена.

– Папочка, как хорошо, что ты приехал, – говорила она, обнимая меня. Потом вдруг лицо ее стало серьезнее. – Скажи, вы с мамой разведетесь?

Я не знал, что ей ответить.

– Пока мы об этом не говорили. Не грусти, крольчонок, все будет так, как должно быть. У меня есть одна очень умная подруга, она всегда так говорит.

– Если вам с мамой плохо друг с другом, то вам лучше развестись.

Я удивленно посмотрел на нее.

– Правда! Родители Адель, девочки из моего класса, развелись в прошлом году. Она сначала очень расстраивалась по этому поводу. Но теперь ее мама начала встречаться с Гордоном, и она стала гораздо счастливее, чем была с ее отцом. Они все вместе ездят путешествовать, ходят на танцы, и вообще они с мамой стали ближе друг к другу. Я тоже хочу, что бы вы оба были счастливы.

– И когда ты успела так повзрослеть? – с улыбкой спросил я.

– Давно, пап, ты просто не замечаешь, потому что у тебя в голове свои проблемы. Как бы все не закончилось, пообещай мне, что я всегда останусь твоим крольчонком.

– Конечно, мой золотой малыш, ты всегда будешь моим самым пушистым крольчонком.

Прибежал Глен, и мы поехали есть мороженое. Глен увлеченно рассказывал, чему их сегодня учили в школе. Несмотря на то, что у них с Марго была разница в шесть лет, она играла с ним, они вместе смотрели фильмы и мультики. Через два дня наступит рождество, и мы заехали на елочный базар, и купили большую, пушистую елку. Мы все вместе, с детьми и Фионой наряжали ее. Было тихо и спокойно. Мой знакомый журналист, которого я послал к Йену прислал мне ссылку на уже опубликованное видео, где Йен рассказывает выдуманную историю опровержения предыдущего видео.

– Иди сюда, – сказал я Фионе, – у меня есть для тебя рождественский подарок.

Я показал ей видео, пока Марго накрывала на стол.

– Спасибо, – очень искренне сказала Фиона, – Марк, прости меня!

– Мы больше не будем об этом вспоминать, – сказал я, обнимая ее.

Больше мы об этом не разговаривали. На следующий день мы поехали за подарками для детей. После того, как новое видео разлетелось в интернете, нам снова начали звонить друзья, и здороваться на улице. Для Фионы хуже всего было то, что все это было публично. Ей казалось, что все вокруг тычут в нее пальцем, она боялась даже выходить из дома за продуктами. Но после второго видео все вернулось на круги своя. Сейчас я чувствовал себя хозяином положения, мы с Фионой поменялись ролями. Я вздохнул полной грудью. Я словно эстафету передал ей свое чувство вины. На самом деле она сама была виновата во всем, что случилось. Если бы она не отказывалась решать свою давнюю проблему, которая встала между нами, всего бы этого не произошло. Она словно дала мне зеленый свет на отношения с Полиной.

Я пробыл дома почти три недели, за это время мы ни разу не занимались сексом. Потом позвонил продюсер, и сказал, что Полина возвращается, и съемки возобновляются. У меня был последний день дома, Фиона отправила детей к маме, и устроила романтический ужин. После него у нас все же был секс. Я не узнавал Фиону, она была просто на высоте. Этим вечером мы словно вернулись на много лет назад, когда мы только поженились. Утром я улетел в Орлеан.

8

– Сказка моя, мой сон наяву, мой свет в темноте, роса на лугу, серенада соловья в ночи. Мечта моя, слабость моя, нектар моей жизни, моя Исида, дурман моего разума, сердце мое, душа моя, жизнь моя, Франческа… – бормотал Генрих, осыпая поцелуями обнаженное тело Франчески.

Да, мужик, я дважды подписываюсь под каждым словом. Полина снова была в моих объятиях. Я снова судорожно целовал ее губы, эти врата в рай, со вкусом чабреца. Прятался в копне ее рыжеватых волос, каскадом разливающихся по ее хрупким плечам. Ласкал губами ее сладкое, нежное тело, словно налитое соком, ее бархатистую кожу, до одури вдыхая этот аромат жасмина. Я сходил с ума, падал в бездну, прикасаясь к ней, все вокруг переставало существовать, ничего не оставалось. Только она. Моя богиня.

Вернувшись, она ничего не сказала о том, что произошло за пять минут до того, как мы расстались. Мы не виделись почти три недели, и вероятно за давностью времени все забылось. Или она сделала вид, что забыла. Я же помнил, как горячо у нее внутри, как ее тело пронзает судорогой от оргазмов, ее стоны и крики…

Что сделала со мной эта женщина? Я пропал. Я окончательно лишился рассудка. Каждую минуту своей жизни я думал о ней. Просыпался и засыпал с мыслью о ней. Я больше ни о чем не мог думать. Я забыл, как меня зовут, потому что помнил лишь ее имя. Все свободное время я летал в каких-то мечтах о нашей будущей жизни. Какой она будет? Она начнется в постели, это однозначно. Еще ни одну женщину в своей жизни я не хотел так сильно, как ее. Вообще, почти все чувства, что я испытывал к Полине, я не испытывал ранее ни к кому, они были новы для меня. Я уже даже не пытался скрывать свои чувства, она все видела, вся съемочная группа все видела. Мне было наплевать. Каждый день проведенный в Эдинбурге, пока Полина была в Москве, я мечтал о том, как снова прикоснусь к ее нежным губам. Как же сладко она целовалась! От ее поцелуев у меня кружилась голова, и земля уходила из-под ног.

– Ты меня пугаешь, – как-то сказала Ирен, когда я вслух говорил все это. – Нельзя так любить одного человека. Ты тонешь в ней.

– Нет, не тону. Я уже давно утонул в ней, и даже не звал на помощь.

– Но что, если она когда-нибудь исчезнет из твоей жизни?

– Меня не станет. Я исчезну вместе с ней.

– Не приведи господи мне когда-нибудь так полюбить! Неужели тебе самому не страшно от этого?

– Страшно. До жути. А еще страшнее мне становится, когда я думаю о том, что никогда бы не встретил ее, и умер бы слепым. До нее я как будто не видел, не различал цветов, не чувствовал вкуса, не слышал даже звуков, не то что музыки, не дышал, не жил. Я знаю, что умру без нее, но я рискую, потому что та жизнь, которая была до нее, не имеет никакого смысла.

Полина, моя сияющая своей волшебной улыбкой красавица. Она отдавалась мне до последней капли на съемочной площадке. Я видел этот бешеный взгляд с пожаром внутри. Ощущал легкую дрожь во всем ее теле. Она хотела меня. Часто она с такой нежностью смотрела на меня, бывало, просто подойдет, и прижмется ко мне всем телом на полминуты. Обнимет так, что еще на неделю хватит. Она любила меня. Я чувствовал это каждой клеточкой своего тела. Так прошло еще два с половиной месяца. Все время мы были вместе, всегда и везде. Мы только что вдвоем в туалет не ходили, и не спали в одной постели. Но бывало и такое. Мы спали вместе в трейлерах, пока снимали эпизоды без нас. Я засыпал, обнимая ее, и просыпался, утопая в ее волосах, разметавшихся по подушке. Мы вместе завтракали, обедали и ужинали, пили кофе и выпивали, ездили к ней в усадьбу под Дижон. Мы были как в раю.

Почему я все еще не поговорил с ней? Я не хотел переступать эту черту. Сейчас мы официально коллеги и друзья, мы можем спокойно вместе кушать и спать на одном диване. Кем мы станем после пересечения этой черты? Любовниками. Ворами. Я стану очередным неверным мужем, а она любовницей-разлучницей, которая разбивает чужую семью, отнимает отца у детей и так далее. Пока мы еще могли держаться, мы просто были вместе, любили друг друга так, как это было возможно. После пересечения этой черты нам пришлось бы прятаться как преступникам. Счастье было нашим преступлением. И нас бы осудили за него. Нам пришлось бы бороться в этом суде морали и нравов. Я так хотел подольше продлить этот рай, в котором все всё видели, но еще не имели официального права на нападки.

Осуждение. Кто дал людям право на него? Иногда мне хотелось встать посреди съемочной площадки и закричать «Что вы знаете о моей жизни? Что вы вообще обо мне знаете? Кто вы такие, чтобы судить меня? Проживите мою жизнь, и если у вас еще останется хоть капля непонимания, тогда судите!». Почему вообще люди склонны к осуждению? Из зависти? От того, что кто-то другой делает то, на что он сам не решается? Из трусости. Что бы пойти против общественных устоев нужна смелость, нужна решимость, нужен бунтарский дух в конце концов! А много ли вы встречали бунтарей? Не подростков, а взрослых людей, не душевнобольных, а вполне адекватных, здоровых людей. Много ли вы их встречали? Положа руку на сердце, я совершенно точно могу сказать, что я не встречал ни одного. Я не встречал! Они как призраки, о которых мы знаем из истории, видим в кино, читаем о них в книгах, газетах и журналах. Но вживую? Нет. Я не встречал. Мне было страшно становиться одним из них, но желание вырваться наконец из этой тюрьмы, из этого медвежьего капкана, вздохнуть наконец свободно и полной грудью перевешивало все страхи. И еще один очень важный момент, рядом со мной была женщина, которая меня бы в этом поддержала. Полина была из тех людей, которые тоже похожи на призраков, они имеют важную отличительную черту – преданность. Я на сто процентов знал, что когда она скажет мне да, это да будет касаться всех аспектов моей жизни. Говоря мне да, в ее глазах мы переставали бы быть Марком и Полиной, теперь это были бы МЫ. А МЫ не могут быть по отдельности. МЫ, это значит вместе, даже если она со мной не согласна, она все равно морально меня поддержала бы. Это то, что пытался делать я, и никогда не делала Фиона. Сейчас, я готов был к осуждению. Я был не один. Но не сегодня, я хочу еще немного побыть в раю.

– Мне хотелось бы скрыться хотя бы на недельку на каком-нибудь необитаемом острове, – как-то сказал я, обнимая ее такую теплую со сна, когда мы спали вместе в ее трейлере. – Где не было бы журналистов, и вообще людей.

Она загадочно улыбнулась.

– У меня есть такой остров, – сонно сказала она.

– Правда? Где?

– На Багамах, я купила его два года назад. Он маленький, почти два гектара. На нем только дом и пальмы, и еще пристань, и бесконечно белый песок пляжа вокруг всего острова. Ты бы видел какого цвета там вода! В ней хочется умереть. Если мне суждено утонуть, то я хотела бы утонуть именно там.

А мне хотелось бы утонуть в твоих бездонных глазах, подумал я. Никакая лазурь морской воды даже Багамских островов не сравнится с ними. Боже, как же я был счастлив!

9

Позже мне позвонила мама. Я хорошо знал ее, по тому как она разговаривала, по тону, по паузами между словами я понял, что она хочет сказать мне что-то важное, но никак не может подобрать слов.

– Мам, я уже понял, что ты хочешь мне что-то сказать, не переживай, выдохни, и просто скажи это.

– Мне звонил твой отец, у него рак и он умирает.

Я молчал. Я не чувствовал совершенно ничего. Этот человек был для меня совершенно чужим. Сейчас я даже не мог вспомнить, как он выглядит.

– А мне ты зачем это говоришь?

– Он хочет тебя увидеть.

– Зачем? – удивился я, – тридцать девять лет он не хотел меня видеть, а теперь вдруг вспомнил о моем существовании?

Я говорил совершенно спокойно, я не был зол или растерян, я был просто удивлен.

– Знаешь сынок, когда подходишь к концу свей жизни, начинаешь ее переоценивать и переосмысливать. Становятся очень явными все ошибки. Ты понимаешь, что исправить уже ничего нельзя, но ты хотя бы можешь сказать своим близким, что ты сожалеешь.

– Мам, ты что-то путаешь, я не близкий ему человек. Я ему никто.

– Это он тебе никто, но не наоборот. Мне надо многое тебе рассказать. Пожалуйста, давай съездим к нему. Он доживает последние дни в больнице.

Мне не хотелось даже на несколько часов расставаться с Полиной. Я не любил когда заканчивался день, потому что мне целую ночь придется провести без нее. А тут мне надо было уезжать на несколько дней. Черт, да только до Сиднея лететь сутки, или около того, да еще и с пересадками.

– Мам, я подумаю, ладно?

– Хорошо, родной, только думай быстрее. Мы можем просто не успеть.

Я сидел в задумчивости. Ко мне подошла Полина, и протянула бумажный стакан с кофе.

– О чем думаешь? – с такой нежностью в голосе спросила она.

Я не знал, рассказывать ли ей обо всем этом. Мы никогда не разговаривали о моей семье. Она знала, что мои родители развелись, когда я был еще маленький, но никогда не расспрашивала об этом. Ответить сейчас на ее вопрос, означало рассказать все, что я думал по этому поводу. Меняли декорации, и время как раз было. Почему бы мне ей и не рассказать? Ведь ближе ее у меня никого нет.

– Помнишь, я рассказывал, что мой отец переехал жить в Сидней?

Полина кивнула головой и селя рядом.

– Мне сейчас звонила мама, сказала, что у него рак, и он умирает. Он хочет меня увидеть. Мама просит меня поехать с ней в Сидней.

– Ты не хочешь ехать?

– Мне нечего там делать. Он совсем чужой мне человек. Я не рассказывал тебе об этом.

– Мне и не надо рассказывать, я сама все вижу. Ты говоришь, что тебе нечего там делать, потому что он чужой тебе. Тогда ответь, зачем ты ездил со мной в Леон на открытие клиники? Ты сам вызвался, и даже Ирен подключил. Ведь все эти люди тоже были тебе чужими.

– Ты опять задаешь мне вопрос, на который у меня нет ответа.

– У тебя есть ответ. Даже у меня он есть.

– Тогда ответь на него сама.

– Зачем? Это же не мне нужно. У меня нет проблем с родителями.

– У меня их тоже нет.

– Тогда почему ты не хочешь ехать?

– Мне это не интересно. Я ездил в Леон, потому что там была ты, это была твоя деятельность, и мне хотелось тебя в этом поддержать.

– Хорошо. Хочешь, я поеду с тобой? Все равно съемки остановят на время твоего отсутствия.

Я задумался над ее предложением. На мое удивление перспектива все равно не становилась радужной. Мне казалось, что я не хочу расставаться с Полиной, но она предложила поехать со мной. Так почему же во мне все равно противится этой поездке все мое естество? Я не находил ответа, и ища поддержки посмотрел на Полину. Она встала, и, хорошо размахнувшись, дала мне смачную пощечину. Я опешил. Мне было больно и обидно. Я не понимал, чем заслужил это. Я не задавал вопросов, я просто удивленно смотрел на нее. Я сидел на краю дивана, она встала на колени между моих ног, и ее лицо оказалось прямо напротив моего.

– Прости меня, – сказала она так ласково, гладя своими нежными ручками мое лицо, и глядя мне прямо в глаза.

Она очень нежно поцеловала меня в то место, по которому ударила. Оно горело огнем, при всей своей хрупкости рука у нее оказалась очень тяжелой! Я слегка улыбнулся ей, моя обида отступила. Полина селя рядом.

– Что сейчас произошло? – спросила она.

– Ты меня ударила. Правд я так и не понял за что.

– Если бы я тебя сейчас об этом не спросила, ситуация была бы исчерпана?

– Думаю да.

– Почему?

– Ты извинилась, я тебя простил.

– Зачем ты меня простил?

– Как зачем? А зачем мне на тебя злиться?

– Не знаю. А зачем люди вообще злятся друг на друга?

– Наверное, потому что их обида слишком велика. И этой обидой один человек наказывает другого.

– То есть если бы ты меня не простил, ты бы ходил и дулся, тем самым наказывая меня?

– Ну да.

– А сам ты при этом, что испытывал бы?

– Наверняка мне самому бы было неприятно все это. Я сейчас вспомнил рассказ тети Сони, о том как они поссорились с Гансом.

– То есть прощение нужно не только тому, кто тебя обидел?

– Наверно.

– Нет, не наверно, не надо просто соглашаться со мной. Кому плохо от обиды? – уже повысив голос, спросила Полина.

Чайник начинал закипать, и мне не хотелось обжечься его паром. Я понял, что халявы не будет, и придется думать самому. Но к чему она все это ведет? Ведь это все совершенно не связано с тем, о чем меня просила мама.

– Видимо самому человеку, который несет в себе обиду, – ответил я.

– Бинго! Человек, обидевший тебя, может забыть о том, что сделал уже через пять минут после поступка. А ты можешь еще неделями носить в себе эту обиду. Не прощая другого мы делаем хуже только себе. Наказывая другого своей обидной, ты наказываешь в первую очередь себя самого. Ты обижен на отца, потому и не хочешь ехать в Сидней. Признайся в этом, не мне, а самому себе.

– Я, конечно, не в восторге, от того, что его не было рядом на протяжении всей моей жизни, но я не могу сказать, что мне больно от этого, или, что я сильно обижен на него.

– Вернемся к началу. Тогда почему ты не хочешь ехать?

Полина ласково погладила меня по щеке и ушла.

Вот она всегда так делает! Поднимает муть из того, что уже давно осело и стало плотным слоем ила на дне, и уходит. А я остаюсь один в этой горькой мутной воде. Я ничего в ней не вижу. Мне хочется, что бы она взяла меня за руку и показала куда же мне нужно плыть. Но она меня постоянно бросает, потому что как только я касаюсь ее руки, я отдаюсь полностью в ее власть, и она делает за меня эту работу. Я просто закрываю глаза и, держась за ее руку, плыву туда, куда она меня ведет. Ей трудно бросать меня, я всегда видел это по ее глазам. Но так надо, иначе так я никогда ничему не научусь. Я протестую, но понимаю, что она права.

Ладно, время у меня есть, тем более объявили дополнительный перерыв. Хорошо, я попытаюсь ответить на этот вопрос, почему я не хочу ехать. Я взял лист бумаги и ручку. Полина всегда заставляла меня делать это, писать свои мысли, рисовать их, не важно, но как-то изображать на бумаге. Когда все уже написано, ты смотришь на этот лист, и все сразу становится ясно. Это как зеркало, я мог бы побриться и без него, за многие годы этот процесс был доведен до автоматизма, и я делал это не задумываясь. Я как-то брился на ощупь. Это Полина заставила меня бриться без зеркала, когда пыталась объяснить мне, зачем нужно расписывать свою проблему на бумаге. У нее всегда было практическое занятие к философским мыслям. Я трогал свое побритое лицо, и мне казалось, что все чисто, или я чувствовал кое-где щетину, и добривал. Это долго и неудобно. Гораздо проще смотреться в зеркало, тогда весь процесс займет не более пяти минут. Так и с мыслями. Это удивительно, предельно просто, и очень эффективно. Когда ты написал все, ты больше не путаешься в мыслях, они все перед тобой, и ты начинаешь видеть выход из положения.

Итак, начнем. Почему я не хочу ехать? Я не хочу расставаться с Полиной. Она поедет со мной. Я все равно не хочу ехать, почему? Я не хочу его видеть. Почему? Потому что он не заслужил этого. Не заслужил? Ну раз мне плевать на него, почему я думаю о его заслугах? Потому что я обижен на него. Полина права. Пауза. Я признался в этом. Что дальше?

Я сидел в прострации. В голове у меня не было ни одной мысли. Я почесал щеку, по которой Полина всекла мне своей хрупкой ладошкой. Прощение. Я должен простить его? Нет! Я хочу, что бы он умер с чувством вины! Они не сошлись с мамой, но никто не запрещал ему общаться со мной. Не важно, что мы жили в разных концах планеты, не обязательно было со мной видеться. Я подолгу не вижу своих детей, но они знают, что я люблю их, что они мои родные, что у них есть отец! Марго часто звонит мне и рассказывает о своих проблемах в школе. Странно, но не на все темы она может поговорить с Фионой, о чем-то ей проще поговорить со мной. Мои дети знают, что я существую. Что я их не брошу. Что мешало ему общаться со мной по телефону? Написать мне живое письмо, если он не мог позволить себе телефонные разговоры? Хотя бы раз в году поздравить меня, своего сына, с днем рождения? Спросить что у меня на сердце? О чем я мечтаю? Что у меня получается и не получается? Ведь это нормальное желание, знать все о своих детях. Я знаю это, потому что я сам отец. Когда Глен засыпает у меня на руках за просмотром мультика, я думаю о том каким он вырастет. Что ему будет больше нравиться, наука или искусство? У него была склонность к математике и точным наукам, а оба его родителя были творческими людьми. Как можно не интересоваться тем, кем может стать твой ребенок? Может он изобретет что-то колоссальное, а может и нет. В любом случае я буду гордиться своим сыном. Какие девочки будут ему нравиться? Рано или поздно он женится. Как можно пропустить свадьбу своего сына? Я не могу себе представить наиболее важных дел, чем свадьба моего ребенка! А он все пропустил! Ему не была интересна моя жизнь. Где он был, когда был так нужен мне? Отца мне заменил дедушка, и я бесконечно благодарен ему за это. Но мы с дедушкой были из разных поколений. Проблемы отцов и детей это мелочи по сравнению с проблемой дедов и внуков. Мой дед пережил войну, и она навсегда отпечаталась в его сердце. Он был консервативным, одним из тех, кто часто говорит «а вот в наше время…». Между нами было немало противостояния, но он был мужчиной, и помогал мне в тех вопросах, с которыми я не мог прийти к маме. У меня уже был отец в лице деда. Что теперь от меня хочет этот человек? Мама сказала, что он хочет извиниться. Но простить его это не так просто, как к примеру простить Полину, за то что она треснула меня. А челюсть до сих пор болит! Не обольщайтесь, видя милых, хрупких девушек, в них может скрываться недюжая сила! Так о чем это я? Об отце. Он не заслуживает моего прощения. Но Полина треснула меня не просто так, и не просто так с такой силой, она хотела, чтобы боль напоминала мне о сути вопроса. Зачем нужно прощение? За давностью лет я уже забыл о том, что таю обиду на этого человека, потому и не сразу понял, чего от меня хочет Полина. У меня появилась своя семья, карьера пошла вверх. Зачем мне было думать о детских обидах? Я просто забыл об этом. Забыл или задвинул очень глубоко в себя? Сейчас я все это вспомнил, и внутри меня стало так гадко, противно. Мне хотелось отогнать эти мерзкие чувства, но они были со мной, потому что были частью меня. Полина права, я сам наказываю себя своей обидой. Простить его я должен в первую очередь для себя самого. Осознав это, я вдруг почувствовал какое-то облегчение, как будто какая-то часть моей вселенской обиды растворилась.

Я вышел на улицу. Полина лежала, растянувшись на всю лавку курилки, и ловила своим веснушчатым носиком весеннее солнце. Я приподнял ее голову, сел на лавку и положил ее себе на колени.

– Ты правда полетишь со мной? – спросил я ее.

– Конечно нет. Ты уже взрослый для няньки. Я сказала это для того, чтобы ты понял, что мое присутствие не изменит твоего отношения к поездке. Тем более с тобой будет мама. А мне как раз надо в Бразилию, после авиакатастрофы моя помощница боится летать. А там полно дел, и сами собой они не решатся. Максимум, что я могу для тебя сделать, это дать самолет. Я летала из Рио в Сидней, это ужасно долго, а с комфортом время проходит быстрее.

Позже я позвонил маме и сказал, что поеду. Она не ожидала этого, и думала, что я откажусь. Утром следующего дня она прилетела в Орлеан. Я принял предложение Полины на счет самолета, и мы с пилотами и стюардессами ждали маму в аэропорту. Специально для нас она наняла двух стюардесс, сама она не любила лишних людей на борту, и прошла специальный курс подготовки для стюардесс, что бы в случае чего знать, что делать. Полина не стала меня провожать, она придумала какую-то отговорку. Но на самом деле, мне кажется, что она не хотела встречаться с моей мамой. Я всегда доверял интуиции Полины, думаю мама увидев нас вместе сразу бы все поняла. Но, как оказалось, Полина для этого ей не понадобилась. Она все прочитала по мне одному.