Текст книги "Притворись моей сестрой"

III

Мистер и миссис Джонсон не чувствовали в себе сил долго ехать по автобану, платить сборы за пользование дорогами и искать точное место проживания семьи Спринг. В особенности когда в конце путешествия их ждало расставание с дочерью, поэтому было решено, что Дженни отвезет один из адвокатов.

Рив стоял, прислонившись к стене гостиной, и смотрел в окно в ожидании появления машины. Он хотел выйти и попрощаться с девушкой. Мама запретила ему появляться в доме Джонсонов до приезда адвоката, чтобы не мешать семье. Рив и так полжизни прожил, постоянно нарушая покой соседей, поэтому считал, что и на этот раз может сделать то же самое, но после долгих споров с матерью сдался.

В ту ночь он плохо спал, хотя был уверен, что все-таки лучше, чем члены семьи Джонсон. Он любил Дженни, правда сейчас у него складывалось ощущение, что она порвала связи со всем миром и с ним в том числе. Рив всегда считал ее «сумасшедшей» рыжей и в данном случае использовал это в качестве комплимента. Девушка казалась ему воздушной и светлой, как надежда и радость. Но на данный момент описание Дженни в смысле сумасшедшей приобрело иной смысл – она стала испуганной и рассеянной. Парень считал, что Джонсоны зря согласились на условия семьи Спринг, а те были не правы, когда их выдвигали: девушке пришлось пообещать больше не связываться с Джонсонами. Как можно было просить не звонить, не писать и не встречаться с людьми, которые ее вырастили?

Но семья Спринг хотела вернуть свою дочь (даже сейчас ему было очень сложно признать, что она не является дочерью Джонсонов) и желала, чтобы та резко разорвала все старые контакты и связи. Риву казалось, что его любимую приперли к стенке и поставили в ситуацию, когда курящего или пьющего человека заставляют резко и бесповоротно отказаться от зависимости. Правда, в данном случае это была зависимость от семьи, в которой она выросла. Получалось, мистер и миссис Джонсон – это не любовь Дженни, а вредная привычка, от которой та сможет избавиться за три месяца.

– Ладно, все не так плохо, как ты думаешь, – сказала миссис Шилдс сыну.

К ее отъезду его мама решила напечь разной вкусной еды. Так уж она реагировала на все серьезные изменения. Она готовила и пекла на похороны и свадьбы, чтобы приветствовать новых соседей, пожелать всего доброго друзьям, которые после выхода на пенсию переезжали во Флориду. Рив удивлялся ее поведению. Почему, когда мистер и миссис Джонсон прощаются со своей единственной дочерью, его мать приготовила запеканку из курицы с овощами? Почему, когда Дженни превращалась в Джен, она решила напечь четыре дюжины двойных шоколадных печений?

– Все очень плохо, – ответил он и протер рукавом свитера запотевшее от его дыхания окно.

– Если бы я была членом семьи Спринг, которым я, к счастью, не являюсь, – продолжила мама, – то я бы двенадцать лет ужасно переживала по поводу пропавшего ребенка. Помнишь, что было, когда Лиззи исчезла всего на одну ночь? Хотя ей тогда и было восемнадцать лет, я все равно позвонила в полицию, но…

Как с ней частенько случалось, мать Рива не довела мысль до конца. Он чувствовал, что теряет терпение, и усилием воли заставил себя стоять без движения. Нужно отнести запеканку Джонсонам, потому что мама смущалась и не хотела их отвлекать.

«А как, по ее мнению, я сам себя чувствую в этой ситуации?» – подумал Рив.

– …Если хочешь что-то позабыть, другого выхода нет. Надо думать о новом, а не о старом. Поэтому, как мне кажется, это правильное решение, чтобы быстрее свыкнуться с новой жизнью.

Риву совершенно не улыбалось, что его самого не будет в этой «новой жизни». Он хотел быть ее парнем. Рив учился в выпускном классе и уже подумал, кого собирается пригласить на выпускной бал и ужин.

Он понятия не имел, какими людьми могут оказаться эта семья Спринг. Есть ли у них чувство юмора? Как они отнесутся к звонку и просьбе отпустить девушку на выходные, чтобы она могла быть его дамой на выпускном балу?

«Хватит мечтать, – сказал он сам себе. – Любые планы расстраиваются, когда оказывается, что ты влюблен в человека, который был похищен».

К дому Джонсонов подъехал длинный автомобиль черного цвета с тонированными стеклами. Такое ощущение, что Дженни уезжает на катафалке.

«Я ничего не подарил ей на память о себе. У нее нет ни одной вещи, которая могла бы ей обо мне напоминать. И вообще, когда мне разрешат ей позвонить, как мне к ней обращаться: Джен или Дженни?»

У него неожиданно пропало желание выходить на улицу. Он с ужасом подумал о предстоящем.

– Не урони запеканку, – напутствовала мама. – Скажи Дженни, чтобы она поделилась печеньем с членами ее новой семьи. Аккуратней! И прикрой дверь, чтобы холод не попал в дом.

Иногда Рив просто не переносил поведение женщин. Какие они все-таки практичные. Как его мать могла думать о прикрытой двери, когда происходили такие ужасные события? Он повернулся, чтобы сказать, что не собирается прощаться с Дженни, держа запеканку под мышкой.

Глаза миссис Шилдс были заплаканными.

Это было как удар в живот. Он почувствовал, что и сам плачет.

«О, Боже! Только не это! Слезы и куриная запеканка…»

– Мама, пойдем вместе, – произнес он и тут же понял, как в этот критический момент ему нужна ее поддержка. Не для того чтобы донести эту чертову запеканку, а чтобы вынести ужас расставания, чтобы пережить ситуацию, в которой отец и мать теряют своего ребенка, когда человека, которого он любит, увозят неизвестно куда.

Рив и миссис Шилдс отправились на улицу и подошли к машине.

Одновременно с ними вышли Дженни, миссис и мистер Джонсон.

Рив с одобрением отметил, что все Джонсоны выглядели прекрасно. Родители, видимо, совершили над собой неимоверное усилие. На миссис Джонсон был элегантный алый костюм, золотые сережки и цепочка, волосы были тщательно завиты. Мистер Джонсон впервые за последние дни был гладко выбрит. На нем были штаны из плотной ткани, а из-под нового свитера выпирал свежий воротничок белой рубашки.

Дженни была в теплом пальто, поэтому остальной наряд не был виден. Вместе с Сарой-Шарлоттой они потратили кучу времени на выбор правильной одежды, в которой она появится в семье Спринг.

– Как думаешь, во что мне лучше одеться? – спросила его однажды Дженни.

– В одежду, – ответил он.

На самом деле девушка выглядела сногсшибательно. Ее тяжелые длинные волосы были заколоты. Риву очень нравилось, что рядом с Дженни он выглядел таким взрослым и высоким. Бо́льшую часть жизни у него была только одна цель – вырасти выше 183 сантиметров. Когда достиг этой цели, то начал работать над мускулами. Лишь после того как подкачался, можно было заняться учебой. Он вряд ли попадет в один из лучших колледжей, зато выглядел изумительно.

– Отлично выглядишь, – прошептала Дженни. Девушка подумала, что следующими, кто услышит ее смех, будут члены семьи Спринг.

Он ее обнял. Но не так, как хотел. Просто как сосед соседку. А хотел… впрочем, не надо об этом думать. Подобного сейчас точно не получится.

Все начали прощаться и сохраняли полное спокойствие. Адвокат пожал всем присутствующим руки, потом открыл для Дженни заднюю дверь. Она посмотрела на сиденье так, как большинство людей посмотрело бы на электрический стул.

– Мама, – произнесла девушка.

Та схватила ее и крепко обняла.

Обе удержались и не расплакались.

Потом миссис Джонсон сделала глубокий вдох и быстро проговорила:

– Будь нашей хорошей девочкой. Сделай так, чтобы мы гордились. Покажи им, что мы были для тебя хорошим родителями.

«Все, – подумал Рив. – Хватит, достаточно. Уезжайте».

Дженни в последний раз обняла отца. Тот ничего не сказал, лишь поцеловал свою любимую дочь. По его морщинистой щеке медленно ползла одинокая слеза. Девушка села в салон автомобиля, адвокат завел двигатель и сдал назад. Если она и махала рукой, этого не было видно из-за тонированных стекол.

Адвокат выехал на дорогу, переключился с заднего хода и повел машину вперед. В сторону Нью-Джерси.

Миссис Джонсон начала падать.

К счастью, ее успели подхватить супруг и Рив.

– Главное, чтобы Дженни этого не увидела, – прошептала миссис Джонсон.

Черный автомобиль исчез из виду. Девушка не видела.

– Я уверена, вам понравится запеканка, – постаралась поддержать ее миссис Шилдс. – Пойдемте в дом. На улице январь, не стоит долго находиться на холоде. Идем.

И все направились в дом Шилдсов.

А Рив еще долго стоял на улице. Лишь через некоторое время он заметил, что держит под мышкой сверток с шоколадным печеньем, который забыл отдать Дженни.

«Три месяца молчания, – подумал он. – Мне эти печенья точно пригодятся. Чтобы пережить это время сладкое будет просто жизненно необходимо».

IV

Стивен боялся собственных перепадов настроения, а именно приступов ярости и гнева. Если бы он был спортсменом, то смог бы бороться с этим при помощи физической активности. Но в отличие от младших братьев он не любил спорт, а от него раздражался только больше. Иногда парень записывался в какую-нибудь команду, но ему было сложно заставить себя заниматься выбранным видом спорта до конца учебного года.

Однако Стивен знал, что агрессивное настроение заметно уменьшалось, когда он доводил себя до состояния физической усталости. В предвыпускном классе он занимался плаванием. Ученики должны были пять дней в неделю утром тренироваться в спортзале и столько же раз в неделю плавать во второй половине дня. В тот год его чувства были под контролем. Но он не остался в команде пловцов, потому что редко на чем-то концентрировался.

Кроме приступов агрессии у парня были периоды беспокойства и волнения. Стивену не нравилось быть подростком. Он мечтал поскорее уехать как можно дальше из маленького по площади дома и от требовательных родителей.

Когда его сестра исчезла, ему было шесть лет. С тех пор, пожалуй, самым доминирующим чувством в семье Спринг было чувство страха. Мать ужасно переживала, когда кто-то из детей задерживался. Если Стивен обещал быть дома в 17:15, а приходил в 17:40, на маме буквально лица не было. Побледневшая, она, дрожа, расхаживала по дому из угла в угол, периодически прикасаясь холодными ладонями к телефону и отдергивая их назад. Когда миссис Спринг переживала, у нее была привычка засовывать руки в карманы джинсов. Если женщина подбегала к двери в подобном положении, значит, она была в ужасе и таким способом как бы сдерживала саму себя.

Если Стивен опаздывал, мать встречала его со смешанным чувством недовольства и облегчения, которые испытывают родители, дождавшиеся своих детей. Но суть в том, что Дженни так и не вернулась. Родители боялись и переживали по разным поводам. Они потеряли ребенка и были в ужасе, что могут потерять еще одного. Мистер и миссис Спринг боялись всего: активного движения на дорогах, брызгающего из раскаленной сковородки масла, острых предметов и глубокой воды. И это не полный список.

Они внушали детям, что, переходя через дорогу, надо сначала посмотреть в обе стороны. Также надо себя вести и в любых жизненных ситуациях – осторожно, аккуратно, взвешенно, два раза подумать и рассмотреть все возможные варианты. Казалось, страх был живым существом, поселившимся в их доме вместо потерянного ребенка. Дженни исчезла, зато страх пришел.

Стивен всей душой ненавидел такое положение вещей. Он был уверен, что сам в состоянии разобраться со своей жизнью. Они жили в Нью-Джерси, а он мечтал переселиться на другое побережье: в Калифорнию, Орегон, Юту, Монтану, Вайоминг. Куда-нибудь подальше, где родители не будут доставать его своими волнениями. Из этих мест он бы звонил им раз в неделю: «Привет, мама, все хорошо, жизнь прекрасна, у меня куча друзей, увидимся на Рождество».

Он тренировал свое тело, чтобы уметь усмирять и не демонстрировать злость. Стивен не сжимал кулаки, не скрежетал зубами, не щурил глаза, не краснел и не бледнел. Ярость циркулировала в крови, словно демон. Он никогда не ходил к психологу, хотя родители делали это часто. Ему не хотелось говорить об этом, частично из-за стыда, частично чтобы не давать отцу с матерью лишний повод для волнений. Если бы это произошло, они бы наверняка почувствовали себя ответственными за происходящее с сыном.

Но они были ни при чем. Во всем виновата только сама Джен.

Ладно. Он знал, что подобные чувства тоже неправильны. Нельзя винить потерявшегося в торговом центре трехлетнего ребенка в том, что творилось в течение двенадцати лет после его исчезновения. И понимал, что младшая сестра, которую он практически не помнил, но которая являлась причиной многих его страданий, сама наверняка много переживала. Но Стивен считал, что они должны были съехать из этого дома, оставить ужас пропажи в нем, закрыть за собой дверь.

Их дом с комнатами на разных уровнях был небольшим. Входная дверь расположилась в центре дома на среднем уровне, откуда можно было подняться в маленькую кухню. С левой стороны от входа находилась гостиная и комната, где они ели. С правой стороны были спальни: две среднего размера, одна большая – и один единственный туалет на весь дом. Внизу – гараж на два автомобиля, игровая комната с камином и комната со стиральной машиной.

Когда родители, ужасно гордые тем, что им удалось наскрести денег на первоначальный взнос, купили его, у них было двое детей: Стивен и Джоди. Тогда он идеально подходил для семьи из четырех человек. Спальня Стивена была покрашена в красный цвет, а Джоди – в солнечно желтый. Потом мистер и миссис Спринг присмотрели особняк в колониальном стиле: дом на четыре спальни с тремя ванными комнатами, с огромной кухней, специальной рабочей комнатой, в которой можно что-нибудь мастерить, и огромной, как футбольное поле, площадкой. Семья была близка к тому, чтобы сделать предложение владельцам, как мама повезла всех пятерых детей в торговый центр, чтобы купить им обувь.

Иногда Стивен ездил к тому дому, хотя дорога заканчивалась тупиком и он никого в тех местах не знал. Его семья так никогда и не переехала. Мистер и миссис Спринг хотели оставаться, где и жили, чтобы Джен могла их найти. Даже агент ФБР говорил, что новую жизнь не построить вокруг исчезнувшей и, скорее всего, давно мертвой девочки. Он неоднократно советовал: «Переезжайте. Вам нужен дом побольше».

Но мама не хотела менять телефонный номер, не хотела переезжать и жить по другому адресу. Она говорила: «А что, если…» – но так и не заканчивала предложение. Да и как она могла его закончить? Ведь Джен не возвращалась домой. Даже если бы хотела, трехлетний ребенок вряд ли в состоянии запомнить адрес и телефонный номер, иначе наверняка уже давно позвонила бы.

Иногда, находясь в своей маленькой комнате, которую он делил с близнецами, Стивен думал: «Джен, ты виновата, что у меня нет собственной комнаты». Но потом осознавал, что не имеет права винить сестру, которую, возможно, пытали и бросили мертвой в непроходимом лесу в каком-нибудь другом штате. Не мог обвинять Джен, у которой отняли жизнь, на которую та имела полное право. Он думал, что злится только потому, что вынужден жить в одной комнате с близнецами, а те были такими же дружелюбными, как две осы.

Стивену казалось, что он совершенно не понимает Брайана и Брендана. Несмотря на то что жил практически у них на голове, братья во многом оставались для него незнакомцами. Близнецы были полностью самодостаточными, представляли собой как бы закрытый от окружающих пакет. Наверное, жизнь каждого была прекрасной, но вот жить вместе с ними не доставляло никакого удовольствия.

У старшего было много друзей. Он был популярным, но никогда не раскрывал душу так, как Брайан и Брендан раскрывали свои друг перед другом. Близнецам во многих случаях не обязательно было говорить, они понимали друг друга без слов.

– Я хотела, – сказала много лет назад мать, – хотя бы раз быть с Джен на одной волне так, как близнецы между собой. Просто для одного разговора. Тогда я могла бы соединиться с дочерью умом, душой и сердцем.

Но та исчезла, и никто не знал, что произошло.

Стивен знал ребят, которые верили в медиумов и экстрасенсорное восприятие, которые утверждали, что, если сильно напрячься, можно общаться с духами, но считал, что с этим лучше не связываться. Зато подобным пыталась заниматься мать. Она страстно хотела выйти с девочкой на связь, внимательно вслушивалась в эфир, чтобы услышать ее крики и плач. Но ничего не смогла услышать.

Несмотря на это, родители были счастливыми людьми. Они обожали своих четырех детей. Вся их жизнь строилась вокруг семьи. Взрослые были заняты, как пчелки, часто смеялись. Только у них не было Джен… Потеря дочери была подводной частью айсберга их существования, горем, которое не исчезало. Иногда Стивен обращал внимание, что мама замирала, моя посуду или ставя грязные тарелки в посудомойку, взгляд становился отсутствующим, и она поворачивалась к небольшому окошку с видом на внутренний двор.

– О чем ты думаешь, мам? – спрашивал он, хотя прекрасно знал ответ. Она думала о Джен, о том, каково ей сейчас: холодно, голодно, боится ли девушка или чувствует боль.

– Будет ли сегодня дождь, – отвечала в таких случаях мать, повернувшись к нему с улыбкой, за которой старалась скрыть настоящие мысли.

Периодически Стивен подыгрывал.

– Наверное, не будет. Смотри, облаков совсем нет, – говорил он.

А иногда отказывался играть в ее игры.

– Мам, она мертва. Значит, у нее все в порядке. Ей не холодно, не голодно и не больно.

Потом, когда стал старше и выше матери, просто молча обнимал ее, ощущая при этом горечь и боль женщины.

За неделю до Рождества Стивен второпях делал себе ход-дог. В шесть тридцать у близнецов должен был начаться матч по баскетболу, ни у кого не было времени на нормальный ужин. Джоди ела равиоли прямо из консервной банки. Это показалось Стивену настолько омерзительным, что он повернулся к ней спиной и пробормотал:

– Ты ешь, как опоссум из мусорного ведра.

Держа в одной руке хот-дог, отец вбежал в спальню, чтобы снять костюм и переодеться в любимые хлопковые брюки и красный свитер (в цвете команды, за которую играли близнецы). Мать разогрела бейглы и намазывала на них плавленый сыр, бормоча, что у нее не останется времени на чистку зубов. Все хотели успеть к началу игры, в которой участвовали младшие.

В гостиной, упираясь звездой в потолок, стояла наряженная елка, под которой лежали завернутые в красочную бумагу подарки. Стивен уже перерос желание тискать и щупать упакованный сюрприз, чтобы понять, какой он. Близнецы же периодически забирались под елку, щупая собственные свертки, желая понять, что там внутри. В центре стола находилась широкая ваза, наполненная елочными украшениями. Ее было практически не видно из-за наваленных газет, почты, тетрадей с домашней работой и счетов. К дверце холодильника были прикреплены магнитиками полученные перед Рождеством открытки с поздравлениями, которые можно было почитать, разговаривая по телефону.

Стивен откусил сразу половину хот-дога и сконцентрировался на том, чтобы его прожевать и не задохнуться. И тут раздался телефонный звонок. Если бы его рот не был забит едой, он ответил бы. Мама переложила бейгл из правой руки в левую, сняла трубку и произнесла: «Алло».

У всех членов семьи Спринг были рыжие волосы и очень светлая кожа, которая плохо переносила загар. Несмотря на это, никто из них не был белым как мел. А вот лицо снявшей трубку матери стало именно таким. Стивен даже посмотрел на пол, чтобы увидеть, не появилась ли на полу лужа крови. Глаза матери широко раскрылись, а потом закрылись. Стивен вскочил, чтобы поймать женщину, которая, как ему казалось, должна потерять сознание и упасть. Он решил, что по телефону сообщили какие-то ужасные новости. Может, помер кто-то из родственников…

– Это Джен, – прошептала миссис Спринг. – Она увидела свою фотографию на пакете молока.

Это произошло месяц назад. Весь он прошел под знаком родительского счастья и его собственного ярко выраженного недовольства. Парень не испытывал никакой радости от того, что вскоре в доме появится пропавшая сестра. Это ощущение не покидало его, оставляя во рту неприятный привкус, портило настроение и делало невкусным любую еду.

«Я должен привыкнуть, – говорил он себе. – Я – старший, и должен подавать хороший пример».

Но на самом деле его мучила только одна мысль – вскоре в этом и без того тесном доме появится еще один человек.

V

Первые несколько дней прошли как в тумане. Дженни казалось, что ей нужны очки для зрения. Или транквилизаторы. Или собака-поводырь. Или справочник с информацией о том, как себя вести. Она ощущала физический ужас.

Все было крайне абсурдно. Впервые за двенадцать лет она оказалась с настоящей, биологической семьей, в доме, где росла раньше. И впервые находилась в состоянии парализующего страха. Она перестала быть дочерью Фрэнка и Миранды Джонсон – людей умных и продвинутых – и превратилась в трехлетнюю дочь Джонатана и Донны Спринг. Девушка чувствовала, что потеряла бо́льшую часть словарного запаса, которым обладала ранее, и общалась при помощи односложных слов. Ее восприятие мира стало восприятием трехлетней девочки, окруженной огромными, нависающими над ней монстрами.

«Нет, они не монстры, – уверяла она саму себя. – Это твои биологические родители, братья и сестра. Самые что ни на есть настоящие. Ты сама эту кашу заварила. Поэтому давай, Дженни, запрыгивай в бассейн. Вода нормальная, не переживай».

Тем не менее девушка, образно говоря, стояла у края бассейна, но была не в состоянии окунуть в него даже большой палец ноги. Не говоря о том, чтобы броситься в воду.

Находясь среди тех, кто был на нее похож внешне, она чувствовала себя крайне странно. За столом вокруг сидели рыжеволосые и кудрявые люди. У сестры волосы были короткими, она практически никогда не причесывалась, симпатичная и слегка похожая на маленького эльфа. Эта Джоди очень шумно спала: поворачивалась во сне, стонала и сбрасывала с себя одеяло. Она засыпала с включенной радиостанцией, транслировавшей рок-музыку.

За исключением случаев, когда Дженни оставалась на ночь у Сары-Шарлотты или Адаир, она не помнила, чтобы вообще спала с кем-то в одной комнате (а в тех случаях, когда ночевала у подруг, сна как такового было мало). Девушка чувствовала, что, даже если и привыкнуть к громкому дыханию и другим звукам, которые издавала Джоди, было сложно освоиться в доме, полном угрожающего и незнакомого.

У близнецов волосы были блестящими и рыже-золотыми. Дженни никак не могла научиться различать их. Братья не были совершенно одинаковыми, просто она постоянно путала имена. Оба начинались на букву «Б», что не делало жизнь проще. Если бы одно из имен начиналось на другую букву, все было бы значительно легче. Она постоянно называла Брайана Брендоном и наоборот. Мальчикам это, понятное дело, совсем не нравилось.

– Может, нам надеть бейджики с именами? – предложил однажды один из них.

– Тогда подскажите, как вас различать, – попросила она с натянутой улыбкой.

– Я красивее, – заявил Брендан. – У меня больше веснушек, глаза более карие и больше девчонок, – и ухмыльнулся. У него еще были более кривые зубы, которые так и просили брекетов.

«Хорошо, – подумала она, – значит Брендан – это брекеты. Так и запомню. Если у него будет открыт рот, точно не ошибусь».

Волосы старшего брата Стивена были более темными, лежали ровно, были менее кудрявыми и всегда расчесанными. Он был высоким, худым и имел невообразимо большие ступни. Глядя на них, можно было лишь дивиться тому, какими огромными могут быть ноги. Хотелось надеяться, что рано или поздно тело их догонит, а сам Стивен превратится в мужчину впечатляющего роста и гармоничных пропорций.

Парень часто недружелюбно косился на Дженни. Вполне возможно, в душе он мечтал, чтобы ее кто-нибудь убил в трехлетнем возрасте. Ему, наверное, было бы гораздо проще, если бы от сестры остался только камень на могиле вместо появления в доме совершенно незнакомого человека.

Несмотря на то что Стивен ее откровенно пугал, на него было смотреть проще, чем на Джоди, Брендана, Брайана и новых родителей. Она не чувствовала никакой внутренней связи с этими людьми. Если бы ей показали на двух любых сотрудников ближайшего супермаркета или банка и сказали, что это ее родители, она бы с большей вероятностью поверила в то, что это ее мама и папа. Девушка не чувствовала в себе сил их обнимать. Воспоминание о последнем объятии с миссис Джонсон никак не пропадало из памяти, словно запах любимых духов, и все еще ощущался последний поцелуй отца.

Поэтому она звала новых родителей мистер и миссис Спринг. Это было, конечно, крайне некорректно, но пока ничего с этим поделать не удавалось. На лице застыла полуулыбка, хотя было чувство, что сами губы онемели и потеряли чувствительность, как от новокаина в зубоврачебном кабинете.

Родители звали ее Джен. Именно такое имя ей дали при рождении. Для них это была дочь, которую они двенадцать лет ждали и искали. От этого у девушки возникало ощущение, что у нее есть невидимый близнец. Когда к ней обращались по имени Джен, казалось, что разговор идет с кем-то другим.

«Возьми себя в руки», – периодически напоминала она сама себе.

Девушка пробовала глубоко дышать, медитировать, укоряла себя, даже пыталась молиться, хотя семья, в которой она выросла, не была религиозной. Зато семья Спринг была религиозной – они каждый вечер молились перед ужином, многословно благодарили Господа и держались за руки. Что это вообще за люди? Нет, они не могли быть членами ее семьи.

Миссис Спринг была очень разговорчивой, постоянно рассказывала ей разные истории, часто смеялась, расспрашивала детей, как у них дела, проверяла домашнее задание, узнавала, как те написали контрольную или сочинение. Она суетилась весь день, как пчелка, работала днем, а по вечерам занималась детьми и их внешкольными мероприятиями. Казалось, женщина только и делала, что переходила от одного занятия к другому.

Мистер Спринг очень любил ощущать физический контакт с детьми. Он поднимал их на руки, словно они были малышами, в шутку боролся с мальчиками, бросался в них подушками, бежал наперегонки к пульту. Джен старалась держаться подальше от этих бурных проявлений активности, поближе к стене или крупным предметам мебели, чтобы ее не сбили с ног.

В новом доме и пахло совсем не так. В семье по утрам вместо апельсинового сока пили яблочный. Дженни же считала, что лучшее начало дня – именно стакан апельсинового сока. Еще ели овсяную кашу с разными вкусовыми добавками из индивидуальных пакетиков. Ей она казалась на вкус опилками для хомяков. Девушка мечтала о посыпанном корицей тосте и половинке грейпфрута. А тут даже не держали хлеба, никто не ел бутерброды!

«Да как можно жить без них?» – удивлялась она.

Ужасно хотелось домой. Однажды в машине с Ривом, когда тот искал уединенное место, чтоб провести время со своей девушкой, она почувствовала себя дурно, ибо начала понимать, в какую историю может ввязаться с новой семьей. Тогда парень остановил автомобиль, и ее вырвало на какие-то кусты. В этом доме она тоже постоянно чувствовала себя дурно, болел живот.

«Я уже не в состоянии ничего проглотить, – с тоской размышляла она. – Поэтому какая разница в том, что они не едят бутерброды?»

В доме была всего одна ванная. Сколько Дженни себя помнила, у нее всегда была личная комната. А теперь приходилось делить ее с шестью людьми! В ванной стоял таймер, который надо было включать перед тем, как залезаешь в душ. Горячая вода шла ровно три минуты, после надо было заканчивать мытье. Три минуты! Ей казалось, что за это время она не успевает полностью намокнуть.

Там нельзя было держать личных предметов гигиены за исключением зубной щетки. У каждого члена семьи было пластиковое ведерко, в котором лежал шампунь, шапочка для душа и другие необходимые вещи. Это ведерко надо было потом забирать в комнату. Перед дверью вечно стояла очередь: как только Дженни заходила, тут же начинались разговоры:

– Что ты там делаешь?

– Давай побыстрее. Мне надо наложить макияж.

– Мне через пять минут выходить.

– Джен, давай ты лучше меня в коридоре подождешь.

Ни минуты покоя! Эти люди нападали на нее, как стервятники.

Когда они не стояли в очереди в ванную, не кормили ее совершенно непонятной и непривычной едой и не рассматривали, то постоянно лезли в душу с разными вопросами.

– Не хочешь взглянуть на свои детские фотографии? – спросила однажды миссис Спринг.

С одной стороны, Дженни была бы не против. В Коннектикуте ее смущало отсутствие своих детских фото. Она сидела и взвешивала все «за» и «против», думая, что увидит себя маленькую в обществе этих людей в качестве члена их семьи. Возможно, на руках у родителей, в высоком детском стульчике, на детском сиденье в салоне автомобиля. Девушка плотно сжала губы и отрицательно помотала головой.

– Если начнешь к нам хорошо относиться, это не будет предательством по отношению к мистеру и миссис Джонсон, – заметила женщина.

Дженни расплакалась.

– Я понимаю, что ты еще морально не готова называть нас мамой и папой, – произнесла миссис Спринг и расплакалась сама. – Я понимаю, это очень важные для каждого человека слова. И осознаю, что может пройти много времени, тебе больно. Но, Джен, тут ты можешь расслабиться, веселиться, смеяться и обниматься.

«Я не Джен! – крикнула она про себя. – Я – Дженни!»

Тем не менее девушка кивнула и позволила миссис Спринг себя обнять. Все это время она стояла не шевелясь, слабо представляя себе, что когда-либо сможет позволить себе взаимные объятия. Ей не без труда удалось позволить себя обнять.

– Расслабься, Джен! – язвил Брендан. Или Брайан. – Вытри пот с лица. Ты пережила то, что тебя обняли! И заслужила медаль!

Тут пришлось рассмеяться.

– Представь, что попала в летний лагерь, – советовала Джоди. У нее были такие же большие карие глаза, как у близнецов. Она отбрасывала волосы со лба назад таким же движением головы, как миссис Джонсон. – Первые дни скучаешь по дому. Но очень скоро понимаешь, что это лучшее время твоей жизни.

«Лучшее время моей жизни?!» – с возмущением думала Дженни. Она прожила в этом доме несколько дней, но ей казалось, что потеряно уже сто лет. У нее даже мысли стали такими хаотичными, что перестали быть похожи на собственные. Это был просто какой-то бессмысленный кошмар.

Потом ее попытался обнять мистер Спринг. Он был огромным, как медведь, и его рыжая борода неприятно щекотала лицо. Дженни попыталась отстраниться. Выражение его лица стало грустным, когда он заметил это. Она ранила его чувства. Стивен и Джоди обменялись взглядами, смысл которых Дженни не поняла. Лица близнецов ничего не выражали. Девушка даже не осмелилась взглянуть на миссис Спринг. Как получается, что самый важный для ребенка человек превращается в совершенно незнакомого человека? Ей казалось, что она никогда не сможет назвать женщину «мамой».