Текст книги "Длинная серебряная ложка"

– При всем моем уважении и к вам, и к вашему батюшке, но вы-то чем могли помочь? Кроме того, я боялся… да, именно, что он прознает и решит ее убить, прежде чем… Ох, я ведь верил, что ее можно вылечить. До последнего верил. Поэтому повез Берту на юг, к морю. Надеялся, что морская соль прочистит ей легкие. Мы отправились в Триест, куда поближе. Но в дороге дочку растрясло, так что в Триесте ей стало совсем худо. Тем не менее, смена обстановки ее взбодрила, да и новая еда пришлась по вкусу. Помню, она все время улыбалась, хотя почти не могла двигаться. Тогда я понял, что мы проиграли. Только один способ оставался, и я не мог к нему не прибегнуть. Не мог, понимаете? Хотя куда вам меня понять.

Штайнберг умолк.

Ввиду деликатности ситуации, мы ненадолго оставим наших героев и продолжим рассказ сами.

Глава 19

Окна виллы выходили на море, медленно темневшее в лучах заходящего солнца. Небо было усыпано закорючками чаек. Морской бриз залетел в окно и пробежался по белым муслиновым занавескам. Совсем легкий, он тем не менее заставил вздрогнуть девушку в кресле-качалке. Девушка поежилась и подоткнула плед. Она была вся в поту, поэтому от малейшего дуновения ветра чувствовала себя так, будто ее окатили ледяной водой из ведра.

– Закрой, пожалуйста.

Юноша, который что-то разглядывал в микроскоп, ловя зеркальцем последние лучи, поспешил выполнить ее просьбу. Больная благодарно улыбнулась, но поскольку даже улыбка отнимала слишком много сил, откинулась назад.

Сейчас она напоминала ожившую фотографию – кожа была желтоватой, со светло-лиловыми тенями под глазами. Влажные от пота волосы прилипли к вискам, и губы запеклись. В груди же постоянно клокотало, будто там кипел котел. Ага, если бы! Все таки котел выглядит куда пристойнее чем то, что гнездилось там на самом деле. Как-то в начале болезни она попросила брата показать, что же за микробы ее одолели. Потом раз сто пожалела. Господи, какая неописуемая гадость! С тех пор она чувствовала себя бодлеровской лошадью, внутри которой уже пирует новая жизнь[24]24
  …пирует новая жизнь – см. стихотворение Шарля Бодлера «Une Charogne»(«Падаль»)


[Закрыть].

– Леонард, можно тебе попросить кое о чем? – обратилась она к брату, ломая голову над тем, как бы сформулировать свою просьбу. Он переживал из-за ее болезни еще сильнее, чем она сама.

– Что-то принести?

– Нет. Знаешь, если я умру, ты не мог бы отдать мой дневник…

– Ты не умрешь! – горячо заверил ее Леонард. – Я найду лекарство! Я близок, как никогда!

– Конечно найдешь. Но вдруг… если не успеешь…

– Я успею! Просто подожди еще немного. Совсем чуть-чуть. Просто дождись меня, Берта.

– Хорошо. Я постараюсь, – пообещала она и прекратила бесполезный разговор.

Между тем в комнату вошел герр Штайнберг и кивком указал сыну на дверь.

– Иди погуляй.

– Но я должен работать!

– Без возражений, Леонард.

Когда юноша, бормоча себе под нос, вышел вон, герр Штайнберг взял стул и подсел поближе к дочери.

– Я нашел того, кто тебе поможет!

– Еще один лекарь? – скривилась девушка.

– Нет, полная противоположность лекаря. Я еще вчера телеграфировал ему. Думаю, через несколько дней он будет здесь.

Тут в дверь позвонили, громко и требовательно. К досаде Штайнберга, нанятая служанка в тот день отпросилась пораньше, чтобы погулять у кумы на именинах. В доме оставались только господа.

– Кого нелегкая принесла?

– Не знаю, – сказала Берта. – Откроешь?

– Еще чего. Небось, опять шарманщик притащился.

Тем временем кто-то продолжал вызванивать веселый марш. Еще немного – и он оторвет звонок, а то и всю дверь своротит.

– Придется открыть, – сдался фабрикант. – Вот я сейчас кому-то устрою, как говорят местные, сладкую жизнь!

Воспылав желанием отвесить неизвестному наглецу пару затрещин, он решительно спустился в переднюю и распахнул дверь. И сразу же почувствовал, что в глаза ему плеснули едкой розовой краской. Проморгавшись, он понял, что краска тут не при чем. Всему виной была стоявшая перед ним женщина, а точнее – ее ярко-розовое, невероятно вызывающее платье с глубоким декольте, обшитым черными кружевами. Волосы незнакомка взбила в высокую прическу с таким обилием шпилек, что ей позавидовал бы дикобраз. Лицо она густо набелила и нарумянила, а губы, и без того крупные, размалевала кармином. Черные глаза под дугообразными бровями смотрели насмешливо. Штайнберг не мог с ходу определить возраст этой особы. Наверное, что-то около тридцати.

Как оказалось впоследствии, он польстил ей лет эдак на двести.

В руках женщина держала ридикюль и маленького белого пуделя, чуть подкрашенного розовым под цвет ее платья. Глаза пуделя смотрели в разные стороны, из пасти торчал кончик языка, шерсть тоже росла как-то неровно. Казалось, его прокрутили через мясорубку, а потом собрали воедино. Не долго думая, незнакомка сунула собачку в руки оторопевшему фабриканту, после чего обернулась к извозчику и разразилась потоком брани, длинным и витиеватым, как горная река. Извозчик тоже в выражениях не стеснялся. Судя по всему, они препиралась из-за платы. Пособачившись, женщина швырнула извозчику деньги и с довольным видом развернулась к Штайнбергу. Ничто так не бодрит, как хорошая склока. Ночь началась правильно.

– Я вход? – спросила она, вырывая у Штайнберга собачку.

– Ч-что, простите?

– Я входить?

– Входите, – автоматически отозвался он, но когда эта сумасбродка проследовала в дом, завопил, – Эй, вы, дамочка! Вы кто такая будете?

В ответ она затараторила по-итальянски, жестикулируя так отчаянно, что пудель, сидевший у нее на руках, пару раз чуть не шлепнулся на пол.

– Черт бы вас побрал, говорите по-немецки! – остановил ее фабрикант.

Столько лет итальянцы были в подчинении у Австрии, давно пора выучить цивилизованный язык!

– Я Лючия Граццини, а это – Тамино, мой собака, – ответствовала итальянка и замерла, ожидая от него какой-то реакции. Видимо, нужной реакции так и не последовало, поэтому она посмотрела на Штайнберга укоризненно. – Неужели вы про меня не слышать?

– С какой стати?

– Я известный оперный певица. Я здесь на гастролях. По всему Триесту висеть афиш!

Бред какой-то. Неужто прознала про его деньги и решила заручиться покровительством нового мецената? Обойдется.

– Ну знаете ли! Если вы заявились, чтобы пригласить меня на концерт, то даже не рассчитывайте…

– Я приходить не к вам, – рот итальянки презрительно скривился. – Где девушка?

– Отец, кто там? – услышав громкие голоса, позвала Берта и сразу закашлялась.

– Она?

– Да, – прошептал Штайнберг чуть слышно.

– Как ее имя?

Он заколебался. Фольклор не советует называть свое имя вампирам, иначе они получат над вами полную власть. Но разве не для этого он все затеял?

– Берта.

– Хороший имя.

Подобрав юбки, вампирша резво взбежала по лестнице, а Тамино потрусил за ней.

– Привет, Берта! – сказала Лючия, входя в гостиную.

– Кто вы?

– Что-то ты неважно выглядишь, – продолжила гостья, отмечая и тусклые волосы девушки, и ее сепийную кожу.

– Как вы смеете! Что вам нужно? – спросила больная по-итальянски.

– У тебя есть шоколадные конфеты?

– Есть, – ответила Берта, обескураженная вопросом. – Но…

На столике оказались конфеты и тарелка с недоеденным тирамису. Врачи советовали налегать на мясо и овощи, но когда Берта поняла, что уже не выкарабкается, то махнула рукой на все рекомендации.

– Сейчас посмотрим, – незнакомка покрутила конфету, понюхала ее, и бросила через плечо. – Дрянь! А тут что? Тоже дрянь, дрянь, действительно дрянь… О! С ромом! Глянь, Тамино, твои любимые, – льстиво сказала она, скармливая пуделю конфету.

– Собакам нельзя шоколад! – подалась вперед Берта. – Он от них умрет!

– А вот это вряд ли.

(Тридцать лет назад, еще до Войны Севера и Юга, примадонну пригласили на гастроли в Новый Орлеан. Как-то вечером в сопровождении администрации театра она прогуливалась вдоль Миссиссиппи, где плавали аллигаторы, невозмутимые как бревна. Но уже через час один из них, не выдержав визгливого лая Тамино, не замолкавшего ни на секунду, вдруг подпрыгнул и одним махом проглотил собачку. Остальные аллигаторы одобрительно закивали. Примадонна немедленно вытянула злодея из воды за хвост, до смерти забила ридикюлем, вскрыла с помощью пилочки для ногтей, извлекла пуделя, но было уже поздно. Тогда она попросила антрепренеров принять меры. Для пущей убедительности поклацала клыками. Правда, на ее клыки мужчины не обратили внимания. Они завороженно глядели на пилочку для ногтей. Спустя четверть часа на место происшествия был доставлен чернокожий жрец вуду и конфликт разрешился полюбовно.)

– Он балансирует конфеты на носу! – произнесла примадонна тоном матери отличника.

Пудель немедленно встал на задние лапы, поджав передние, и носом поймал конфету. Потом подбросил ее в воздух, схватил на лету и зачавкал. Так ловко он все это проделал, что Берта не удержалась и захлопала.

– Ой, как здорово! Только зачем вы все это мне показываете?

– Как зачем? Должна же ты увидеть хоть что-то стоящее перед смертью.

Когда Штайнберг пересилил страх и вошел, вампирша качала кресло и напевала колыбельную Берте… которая безмятежно спала. Это он определил по ее хриплому, точно кошачье мурлыканье, дыханию. Но почему?

– У вас есть еще bambini?[25]25
  Bambini – итал. «дети»


[Закрыть] – обратилась к нему вампирша.

– Мой сын Леонард, он сейчас в саду. Но Леонард тут причем?

– Он содержит в себе много зла… моменто… а! Праведный гнев пылает в его сердце, – нараспев произнесла Лючия, а Штайнберг вздрогнул от неожиданности. За весь вечер это была первая грамматически правильная конструкция, соскользнувшая с карминно-красных губ.

– Кто – он?

– Вы знать не худше, чем я, – вздохнула Лючия.

Разговаривать на немецком было очень утомительно. Этот язык она знала в основном по ариям Царицы Ночи[26]26
  Царица Ночи – персонаж их оперы Моцарта «Волшебная Флейта».


[Закрыть], а слова в них весьма специфические.

– Берта – это ребенок, который родился в первую очередь? Эээ… первенка?

– Да, перворожденная, – с запинкой произнес Штайнберг. В самом слове для него сосредоточился какой-то невыразимый, инстинктивный ужас, словно память о событиях, произошедших и давно, и не с ним.

– Кошмарррр! И вы еще удивляться! Вам нужно было сразу сообщить!

– Да, я понимаю! Это ведь он вас прислал? Но теперь-то вы поможете моей дочери? – он просительно заглянул примадонне в глаза, но та отвернулась. – Пусть она не умрет, пожалуйста? Мне все равно, во что она превратится… только пусть… чтобы не насовсем, а? Раз вы здесь, значит, вы можете ей помочь!

Он схватил Лючию за руки, но вампирша без труда отцепила его скрюченные пальцы и отошла назад, глядя на него со смесью жалости и отвращения. Тогда он рухнул на пол. Кто бы мог подумать, что однажды он станет ползать на коленях перед итальянской певичкой, умоляя убить его собственную дочь?

– И да, и нет, – сказала примадонна.

– Что это значит?

– Да – я мочь сделать из нее вампир. Нет – я не мочь сделать вампир только из нее. Вот, вы читать.

Она протянула ему телеграмму, и в ее глазах мелькнуло сочувствие. Или показалось? Итальянка так быстро отвернулась, что не разберешь. Если бы он не знал, что вампиры – безжалостные твари, то подумал бы, что Лючия очень, очень смущена.

Если опустить «зпт» и «тчк» и восстановить задуманный текст, послание выглядело бы вот так.

«Любезный друг мой!

До меня дошли слухи, будто моей собственности вскоре будет нанесен непоправимый ущерб, а посему я отдал распоряжения, дабы предотвратить вышеупомянутую потерю. Сейчас, когда вы читаете это письмо, вам как никогда хочется отдать мне тот старинный долг. Или слово „сбагрить“ будет более подходящим? Подобное рвение заслуживает всяческих похвал. Я полагаю, что вы, будучи человеком сведущим в финансах, никак не могли упустить из виду, что за долгие годы, в течении которых вы предпочитали хранить благоразумное молчание, по вашему долгу успели набежать кое-какие проценты? Поскольку в настоящий момент я слишком занят, чтобы навестить вас лично, подательница сего взыщет с вас сумму в полном объеме.

С надеждой на скорую встречу,

ВдМ»

– Он хочет заполучить нас всех, – сказал Штайнберг, даже без намека но вопросительную интонацию.

– Si[27]27
  Si – итал. «да»


[Закрыть], – сказала примадонна.

Ей совершенно не нравилось происходящее. Что она, судебным исполнителем нанялась? Но ничего не поделаешь – Мастер Парижа попросил о помощи Лукрецию, Мастера Рима, а та перепоручила дело своей подчиненной. Попробуй откажись! Лукреция обладала недюжинной злопамятностью. Если разобидится, то будет еще лет двести посылать в подарок отравленные цветы, платки и букеты ядовитого плюща. Несмертельно, конечно, но раз за разом извлекать тарантулов из концертных туфелек – на такое никаких нервов не хватит.

И все равно, это гадко. Не так становятся вампирами. Не по векселю. Это профанация, если вы хотите знать ее мнение!

(Сама она стала вампиром на спор. Как-то раз в начале 18го столетия Лючия вместе с закадычной подругой Аллегрой сидела на пристани, лузгая купленные на последние деньги креветки и размышляя, куда же им податься теперь, когда администрация оперы расторгла их контракт, предпочтя им обоим волоокого юношу с красивым глубоким сопрано.

– Нет, – сказала тогда Аллегра, – Не доживем мы до тех времен, когда женские арии будут исполнять именно женщины, а не всякие там балаганные уродцы.

И сделала выразительный жест, словно разрезала воздух.

– Не зарекайся, – задумчиво протянула Лючия.

Той же ночью она отдалась гостившему в Италии маркизу, известному в свете своими милыми, хотя и слегка эксцентричными проделками – например, во время скучных раутов он имел обыкновение превращаться в нетопыря и вылетать из залы.

(Через пятьдесят лет подруги снова встретились и вдосталь посмеялись над своим давним пари. Аллегра хихикала не только, когда Лючия замолчала, но и когда она, поцеловав подругу в лысеющую макушку, на цыпочках покинула комнату и побежала прочь из богадельни. Она сомневалась, что Аллегра вообще ее узнала.)

– Ну что? – нетерпеливо спросила Лючия. – Какой ваш выбор?

– Разве он у меня есть?

– Нет, конечно.

В то же мгновение она впилась в его шею и через несколько минут неподвижное тело господина Генриха Штайнберга осталось лежать на полу. Облизнувшись с невинным видом, словно девочка, доевшая краденое варенье, Лючия обратила взор на кресло-качалку. Присмотревшись, она зашипела – прическу девушки поддерживал серебряный гребень, а на груди сияла серебряная же брошка в виде лилии.

– Тамино, можешь помочь? Как-никак, зомби не реагируют на серебро.

Пудель согласно тявкнул. Быстро перебирая лапками, он сбегал к камину и притащил хозяйке щипцы.

– Ну спасибо, дорогой!

Ничего не поделаешь, придется действовать самой. Взявшись щипцами за краешек гребня, Лючия вытащила его и отшвырнула подальше. Волосы девушки рассыпались по плечам, но она так и не проснулась. Затем наступила очередь брошки. Ее Лючия просто вырвала вместе с куском ткани.

«Горжетка или длинные перчатки?» Что-то в облике Берты натолкнула ее на мысль, что вряд ли эта девушка влюблена в горжетки. Зато без перчаток появляться в обществе не комильфо. Закатав ей рукав, примадонна прокусила запястье Берты и в рот ей медленно потекла безвкусная кровь больной.

Разверзся омут, и все бертины черти разом ей подмигнули.

«Вот так номер! А с виду благонравная девица, хоть пяльцы в руки. Может, просто симпатичные не попадались? Так я познакомлю. Взять хоть тенора Фабио Моретти, все при нем.»

Пока Лючия, морщась, сосала ее кровь, девушка даже не пошевелилась. Когда все закончилось, ее голова просто свесилась набок.

– Две трети уплачено, – отчеканила вампирша и мысленно добавила «Радуйся, мерзавец.» Небрежно промакнув губы, она оставила Тамино в комнате, а сама вышла в коридор, где буквально нос к носу столкнулась с очкастым юношей.

– Ты быть Леонард? О-ла-ла, на пловца и зверь бежит!

– У в-вас рот в крови, – прошептал мальчик на итальянском. – Вам плохо?

– Нет, малыш, мне хорошо. А рот у меня в крови, потому что я пила человеческую кровь.

– Это так ужасно! – он сразу побледнел. – Вы и вообразить не можете, КАКИЕ в ней бывают микробы!

«Ему придется тяжелее всех,» подумала Лючия, оттаскивая его тело в гостиную.

На самом деле, Штайнберги не были мертвы. Они были едва живы, а это огромная разница. В груди еще теплилась искра, крошечная, как первая звезда на небосклоне или последний светлячок в саду. Дунешь – и погаснет. Лючия вовремя уронила в каждый рот несколько капель своей крови. Новообращенные тихо застонали, но глаза не открыли.

Они не проснутся, пока она не придумает, что делать дальше. Вот ведь идиотская ситуация! Как и большинство вампиров, Лючия была законченной эгоисткой. А как иначе, если приходится продлевать свое существование за счет чужих жизней? Но ее эгоизм заключался еще и в том, что она наотрез отказывалась возиться с инициациями. До сегодняшней ночи. И как ее только угораздило? Создания – это такая обуза. Кому охота, чтобы кто-то цеплялся тебе за юбку? Да-с, а эти еще и неказистые такие, с ними в обществе показаться стыдно. Торгаш-прощелыга, ненормальный мальчишка и очень странная девочка. Кому такие сдались? Уж точно не ей!

Заметив, что у Берты соскользнул с коленей плед, Лючия подобрала его и рассеяно укутала девушку.

Ну ничего, не нужно с ними возиться. Очень скоро их заберут, и дело с концом. Даже вспоминать про них не придется.

Щека Леонарда была забрызгана кровью. Вздохнув, Лючия смочила платок водой из графина и осторожно, чтобы не потревожить мальчика, вытерла ему лицо. Еще испугается, когда проснется. Поди, не сразу поймет, что это его собственная. А ведь он такой чувствительный, ему нельзя лишний раз нервничать.

Так, о чем это она? Ах да, поскорее бы их сбыть. Как только Мастер Парижа освободится, он, небось, сразу за ними явится. И никто ему слова поперек не скажет, раз фольклор на его стороне. Горе-коммерсант сам заслужил такую участь. А нечего было дураку занимать деньги у разных таинственных личностей. Наворотил дел, а детям расхлебывать…

Когда она схватила с дивана подушку и подложила ее под голову Штайнбергу, все еще лежавшему на полу, вампирша наконец спохватилась. И в ужасе прикрыла ладонью рот. Нет, невозможно! С ней такого точно не могло случиться! И… и почему именно они?! Но родню не выбирают, эта аксиома подтвердилась в который раз. А кто они ей, если не родня? В их жилах течет ее кровь. И сейчас они такие беззащитные, все трое! Что делать-то? А?!

Берта пошевелилась во сне, и вампирша вновь поправила ей плед, случайно задев кресло. Оно качнулось, заскрипев, и в этом звуке почудился ей скрип неведомой колыбели…

Лючия сжала кулаки. Нет, она не сможет из спасти. Против фольклора не попрешь. Зато она научит их обороняться.

* * *

– … А потом Виктор сообщил, опять же письмом, что назначает дату свадьбы на середину лета. Тогда Берта поняла, что уже никогда не будет свободной. Вот такая сказочка.

Она пытливо посмотрела на пациентку.

– Мавануи, – вдруг сказала та.

– Что, простите?

– Меня так зовут – Мавануи Эммелина Грин. Я племянница английского посланника в Вене. А вас, фроляйн Лайд?

– Берта Штайнберг, – сказала сиделка.

– Это хорошее имя.

И сиделка заплакала.

Глава 20

Еще долго никто не отваживался заговорить. Молчание распухло, будто мокрая вата, расползлось по углам и заполнило всю гостиную, тяжело наваливаясь на друзей. Да и что тут скажешь? Уолтер почему-то подумал про американских плантаторов, которые иногда продавали своих детей, прижитых от рабынь. Бесчеловечный поступок! А тут ведь точно такая же ситуация, он продал свою дочь! Но глядя на герра Штайнберга, который с понурым видом рассматривал ковер, англичанин испытал приступ жалости. Фабрикант отнюдь не казался самодовольным. Видно было, что мучается. Ну, а разглядывание ковра, бордового с аляповатыми зелеными цветочками, и вовсе казалось актом умерщвления плоти.

– Если тот вампир вам настолько ненавистен, почему вы решили устроить Бал? – не выдержал мистер Стивенс. – Чего тут праздновать? Тут плакать надо! Или это он вас заставил?

– Нет, насчет Бала – это моя идея. Из-за колбасы.

– ?!.. то есть…?!?!?!

– Вы разве не знаете, что я занимаюсь производством кровяной колбасы? Между прочим, лучшей во всей Европе.

– Она тут при чем?

– Ох, мы сейчас все объясним! – заулыбался Леонард. Штайнберг-старший тоже улыбнулся, но как-то криво. – Дело в том, что мы хотим спасти мир!

– С помощью колбасы?! – возопил Уолтер. Кажется, еще ни в одном сценарии гибели или спасения мира колбаса не фигурировала.

Не дав сыну и рта раскрыть, фабрикант выпалил.

– Дело в том, что не все вампиры употребляют человеческую кровь. Некоторые ее не пьют, потому что иначе их сыновья грозятся собрать чемоданы и уйти на все четыре стороны… В общем, по этическим соображениям. Кроме того, даже те вампиры, которые ни в чем себе не отказывают, иногда любят полакомиться кровянкой. Для нас это… ну… что-то вроде шоколада. Вкусно, но долго на ней не протянешь…

– Еще как протянешь! – возмутился Леонард.

Штайнберг вздохнул и окинул взглядом гостей, ища сочувствия, но так и не найдя его, продолжил.

– Так вот, я решил пригласить как можно больше вампиров, а заодно и порекомендовать им мою колбасу. Устроить презентацию, потому что реклама – это двигатель торговли. Представляете, как взлетели бы продажи!

– Но на самом деле мы все это затеяли, чтобы спасти мир! – упрямо повторил сын. – Если вампиры узнают, что существует такая вкусная альтернатива человеческой крови как наша колбаса, они перестанут убивать. Так ведь?

– Конечно, Леонард, – произнес Штайнберг тем сочувственным и отчасти снисходительным тоном, каким маленьким детям объясняют, что золотая рыбка, плавающая кверху брюхом, на самом деле крепко спит.

Леонард подмигнул Уолтеру. Тот не знал, что и сказать.

– Я даже доходы приблизительно вычислил, – продолжал Штайнберг. – Набегала приличная сумма! И надо же случится такому огорчению. Как, ну как Берта посмела меня подвести? Теперь гостям никакая колбаса в рот не полезет, когда они узнают, как мы оскандалились. А уж как сам разъярится!

– Что ж, давайте думать, как нам обороняться от жениха, – сказала Гизела. – Уолтер здесь главный специалист по вампирам. Вот увидите, он что-нибудь предложит.

Штайнберг скептически обозрел англичанина.

– Конечно, конечно! – сказал Уолтер чтобы потянуть время, потому что ничего толкового ему на ум пока что не приходило. – Но для начала хочу уточнить кое-какие моменты. Скажите, как вампиры реагируют на просыпанную крупу? – задал он давно беспокоивший его вопрос. Уж больно странной казалась эта версия. Он запустил руку в карман и швырнул на пол пригоршню проса, которое, даже после неудачного эксперимента, продолжал носить с собой.

Взглянув на просо, вампир побагровел от негодования.

– Ну и манеры у вас, юноша! Прийти в гости и сразу напакостить! Да я вам от дома откажу! Немедленно соберите эту гадость! Все сто девятнадцать зерен.

Эвике, стоявшая в сторонке, проворно начала собирать зернышки, время от времени задирая голову и вслушиваясь в разговор.

– А чеснок?

– Не выношу, – отрезал Штайнберг. – Но приходится добавлять его в ту колбасу, которую мы продаем смертным. Крестьяне любят, чтоб чесночку было побольше. Говорят, он перебивает ее естественный вкус.

– Но зачем вы посадили его в саду?

– Уже и по саду моему успели потоптаться? Экой прыткий! А посадил я чеснок на случай, если кто-нибудь из его приспешников проникнет к нам через забор. Мало ли, что ему взбредет в голову.

– Значит, боярышник и шиповник тоже отпугивают вампиров. Но к чему надписи?

Фабрикант раздраженно пожал плечами.

– Потому что эти растения действуют на нас в фольклоре. Но для того, чтобы испугаться боярышника, нужно знать как он выглядит. Представьте себе вампира, который родился в большом городе, а с ботаникой знаком только по горшку с геранью на бабушкином окне. Думаете, такой поймет, что перед ним боярышник? Держите карман шире! Зато как прочитает надпись, сразу же испугается – все чин чинарем. Есть еще вопросы?

– Нет, кажется.

– А предложения? Тоже, небось, нет? Я так и думал. Видите ли, господин англичанин, все ваши штучки не годятся в нашей ситуации. Нам ведь не обороняться от него нужно – он так силен, что при желании одним пальцем всех раздавит – а перехитрить его. Это тоже невозможно. Мы застряли в сказке, где только он знает все правила.

– Ничего, Уолтер ведь этнограф, – сказала виконтесса. – Он должен разбираться и в сказках. Ты ведь поможешь, Уолтер?

Мистер Стивенс понял, что настал его звездный час. Иными словами, все астероиды сейчас посыпятся на его многострадальную голову.

– Ваша история напоминает сказку про Румпельштильцхена, – начал он. – Это та, где гном помог девушке спрясть золотую нить из соломы в обмен на ее первенца. Когда же девушка вышла замуж за принца, гном вернулся и потребовал платы. В конце концов, он сжалился нам бедняжкой и пообещал отказаться от своих притязаний, если она угадает его имя за три дня. Ей удалось подслушать, как гном пел песенку, в которой и упоминал свое имя. Так он проиграл этот спор. Следовательно, если вы узнаете его имя, он не станет вам более досаждать.

– Гениально! – воскликнул Штайнберг, направляясь к окну. – Потрясающе, никогда бы не додумался! – он закрыл окно и даже задвинул шпингалет, после чего обернулся к Уолтеру. – А зовут моего кредитора Виктор де Морьев. Спросите, откуда я это знаю, и я отвечу – потому что он оставил мне свое имя и адрес. Невнимательно слушаете, молодой человек. Вам, как исследователю, это минус.

А перед глазами Уолтера откуда ни возьмись появилась следующая картина.

…Поджав губы, крестьянка стоит у очага, сосредоточенно помешивая в котелке.

– Что ты делаешь, матушка? – доносится голос из колыбели. Там лежит маленький уродец, сморщенный и тонконогий.

– Варю пиво из яичной скорлупы.

– Вот это да! – восклицает подменыш. – Уже двести лет живу я на свете, а никогда не видывал, чтобы пиво варили из скорлупы!

Женщина медленно поворачивается и показывает фее раскаленную докрасна кочергу…

– Мы могли бы ее подменить, – ляпнул Уолтер, но сразу же поторопился взять свои слова обратно. – Это я не подумав! Давайте дальше размышлять…

– Нет, юноша, сказали «а,» так извольте и «б» сказать. Что за идея такая?

– Очень плохая, нам все равно не подойдет.

– Хватит интересничать! – надвигался на него вампир. – Выкладывайте, что там у вас.

– Насколько я понимаю, вампиры в здешних сказках и феи в наших выполняют похожую функцию. Не всегда, но есть сходные моменты. Ну так вот, иногда феи воруют детей, оставляя на их месте других фей, чтобы люди кормили их задарма. Их еще подменышами называют. Вот я и подумал, что если мы воспользуемся этим мотивом, но с точностью до наоборот? Когда исчезла Берта, освободилось ее место. Кто-то же должен его заполнить. Что если мы положим своего подменыша в колыбель к феям? В сказках так не бывает, но почему бы нет, собственно?

– И правда, почему бы нет? Идея недурственная, – задумчиво проговорил Штайнберг. – В чем же загвоздка?

– В том, что в сказках подменыша всегда обнаруживают – зачастую, безутешной матери советуют варить яичную скорлупу в котелке. Заинтересовавшись, подменыш спрашивает, что она делает – но ведь маленький ребенок еще не умеет толком разговаривать! А когда женщина объясняет, он удивляется и выдает свой истинный возраст. После мать вынуждает фей его забрать, причем довольно болезненными для подменыша способами. Например, его могут прижечь раскаленной кочергой, или отхлестать крапивой, или бросить на навозную кучу. Вот феи и приходят за ним и возвращают матери ее настоящее дитя. Теперь понятно, почему это плохая идея?

– Но мы ж не будем навсегда менять, – не отступал вампир, – нам бы несколько ночей продержаться. Если мы найдем девушку, которая согласится заменить мою Берту на Балу…

– Не найдем! – убежденно сказал Леонард. – Никто не захочет впутываться в такую ав-вантюру.

– Отчего же не захочет? – подала голос Эвике. – Я могу.

Девушка шагнула вперед и сделала книксен, смущенно улыбаясь. Видно было, что ей неловко заговаривать с господами первой.

Штайнберг обошел вокруг Эвике, отмечая ее ясные голубые глаза, светлые, почти бесцветные брови и курносый носик. Округлое лицо было усыпано веснушками, крупными и яркими, как толченый кирпич. Девушка ничуть не походила на Берту. Наверное, поэтому ее совсем не жалко. Он взвесил на ладони ее косу, словно оценивая качество волос, посмотрел на Гизелу и довольно улыбнулся.

– Свадебное платье придется расставить, но вообще-то она мне подходит!

Обескураженная, Гизела только и могла что руками развести.

– А вот подходите ли вы мне, герр Штайнберг? – внезапно проговорила служанка, и взгляд ее похолодел. – Если решили, будто я задарма буду с вашим упырем миловаться, то сильно ошибаетесь. Раз уж я согласна изображать фроляйн Берту, то мне как актрисе причитается гонор.

– Гонорар, – автоматически поправила Гизела. – Но…

– А я что сказала? В общем, вы должны мне заплатить.

– Эвике, хватит! – одернула ее хозяйка.

– Полно, фроляйн Гизела, ваша служанка дело говорит. Любой труд заслуживает вознаграждения. Сколько ты возьмешь за услуги, милая девушка? – поинтересовался герр Штайнберг, рассчитывая что полуграмотная горничная умеет считать разве что до ста.

В чем-то он действительно оказался прав.

– Сто, – сказала Эвике.

– Конечно-конечно!

– Тысяч.

– Да ты, кажись, умом тронулась! – взревел вампир, но горничная и глазом не моргнула.

– Что, слишком мало запросила? Экая досада. Тогда увеличим сумму вдвое.

– Даже десятая часть от этой суммы – уже грабеж среди бела дня!

– Приму к сведению. Среди бела дня, сударь, вас и правда проще всего ограбить, – задумчиво протянула девушка.

На лбу вампира вздулись жилы, но Эвике продолжала как ни в чем не бывало.

– Предлагаю следующее – вплоть до самой свадьбы я буду притворятся вашей дочерью, зато сразу после сбегу с денежками. Уеду куда-нибудь поближе к экватору, где много-много солнца – пусть упыри меня там попробуют отыскать. Даже в джунглях можно неплохо прожить с таким капиталом! Когда Виктор меня хватится, будет уже поздно. А если он к вам сунется права качать, то скажите что, мол, сам виноват, недоглядел за женой. После свадьбы дочь отцу не принадлежит. С вас все взятки гладки. Кроме того, на Балу будет ваша Мастерица Эржбета.

– Мастер.

– Она самая. При необходимости она сумеет вас защитить.

Заложив руки за спину, Штайнберг задумчиво прошелся по гостиной.

– План, конечно, неплохой, но я все еще не понимаю, как у тебя наглости хватает требовать такую сумму.

– Подумайте, на какой риск я иду.

– Вот именно! – вставил Уолтер. – Виктор же сразу догадается, что Эвике не вампир.

– Чепуха! – замахал на него фабрикант. – Если я дам ей напиться своей крови, то вампиры ее учуют и примут девчонку за немертвую. То есть, за немертвую, которая совсем недавно хорошо отобедала. Риск минимальный! За что тут платить?