Текст книги "Река"

Кетиль Бьёрнстад
Дама из Долины

Информация от издательства

Бьёрнстад Кетиль

Река

ISBN 978-5-00083-021-5

Иллюстрации Zilasaule

Перевод с норвежского Любови Горлиной

Издательство благодарит Елену Битерякову, Дмитрия Жаровского и Наталью Марковец за консультации при подготовке этой книги.

Перевод данной книги осуществлен при финансовой поддержке фонда «Норвежская литература за рубежом» (NORLA)

Маркировка согласно Федеральному закону № 436-ФЗ: 16+

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного согласия правообладателя. Интересы издательства «КомпасГид» представляет ООО «Юридическое агентство «Копирайт» www.juragent.ru

Ketil Bjørnstad

Elven © 2007 H. Aschehoug & Co. (W. Nygaard), Oslo, Norway

© Горлина Л. Г., перевод, 2012.

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2012

Над книгой работали

Редактор Елена Камазова

Корректоры Надежда Власенко, Наталья Марковец

Выпускающий редактор Марина Кадетова

Директор издательства Виталий Зюсько

ООО «Издательский дом «КомпасГид»

Регистрационное свидетельство № 5087746578123 от 11.12.2008

101000, Москва, Лубянский проезд, дом 5, стр.1

Тел. (495) 624 24 28

Тел. отдела продаж и интернет-магазина (499) 707 74 75

E-mail: [email protected]

www.book.kompasgid.ru

Электронная версия книги

подготовлена компанией Webkniga, 2014

webkniga.ru

Аксель Виндинг. Интермеццо

ТАННИ. In Memoriam.

 
«…Sometimes voices in the night call me back again
Back along the pathway of a troubled mind».
 

Joni Mitchell, «Clouds»[1]1
«… Когда-нибудь голоса в ночи позовут меня назад,Назад на дороги беспокойной памяти».Джони Митчелл, «Облака»

[Закрыть]

 
«… вдруг поглощенный волною великой,
В бездне соленой, судьбе вопреки, неизбежно б погиб он,
Если б отважности в душу его не вложила Афина.
Вынырнув вбок из волны, устремившейся прянуть на камни,
Поплыл он в сторону, взором преследуя землю и тщася
Где-нибудь берег отлогий иль мелкое место приметить».
 

Гомер, «Одиссея». Книга 5, 435–440. Перевод Н. Гнедича

«Река» норвежского писателя Кетиля Бьёрнстада (р. 1952) – вторая книга трилогии об Акселе Виндинге, молодом пианисте, чья жизнь полностью подчинена музыке. В «Пианистах», первой книге, герой потерял все: мать, иллюзию дружной семьи, нежно любимую Аню Скууг, буквально истаявшую на глазах от тяжелой болезни. У него остались лишь талант и жажда успеха. Таким он предстает в начале «Реки». Аксель определился с ближайшим будущим: остался с требовательной наставницей Сельмой Люнге, готовится к большому музыкальному дебюту, упражняясь по восемь-двенадцать часов в сутки, чтобы через девять месяцев, в день рождения своего педагога, исполнить невероятный концерт: Вален, Прокофьев, Шопен, Бетховен, Бах и Бёрд. Но он, Аксель Виндинг, должен не просто сыграть – он должен сойти со сцены знаменитым, вырваться из душного мира подростка и вступить во взрослую жизнь профессионального пианиста.

Зная творчество Бьёрнстада, «Реку» можно счесть книгой автобиографической. Как композитор, исполнитель и музыкальный критик он хорошо знаком с миром музыки и его законами, и сам не раз выступал на сцене концертного зала Осло под палящим «Солнцем» Мунка. Однако перед нами не автобиография, Виндинг все же – лирический герой, а «Река» – серьезный, вдумчивый, прочувствованный, полный страсти и грусти роман о взрослении.

В «Реке» Аксель уже не увлекается музыкой бездумно. Скорее, наоборот – благодаря ей он чувствует жизнь. У него появляется странное и одновременно прекрасное ощущение, что кроме непрестанных репетиций существует нечто более важное. Поэтому в новой реальности есть место Ребекке Фрост (знакомой читателям по первой книге), импресарио В. Гуде, философу Турфинну Люнге и тоскующей Марианне Скууг (матери погибшей Ани)… Вся эта пугающая новизна отношений и чувств отвлекает героя от занятий музыкой, он почти готов отдаться течению жизни. Пожалуй, в этом заключается главный конфликт книги. С одной стороны – молодость и чувства, все согласно императиву Рубинштейна: заниматься не слишком много, не забывать любить, читать книги и пить вино. С другой– деспотичная Сельма Люнге, еще недавно непоколебимый авторитет. По ее мнению, Аксель отвлекается от главного. Ведь быть пианистом – значит соавторствовать с великими композиторами, привносить в их музыку себя, вкладывать в игру «как можно больше чувства». Но даже не сметь думать о том, чтобы отклониться от известных пассажей и скерцо хотя бы на йоту. Работать над техникой (долбя по клавишам, пока пальцы наизусть не запомнят каждую ноту, а спина не начнет ныть от боли), беречь руки, отгородиться от мира, остаться один на один со своим роялем. Вот он вопрос, натянутой струной разрезающий мир музыканта: незыблемы ли слова наставника или возможен свой путь?

А еще «Река» – небольшое музыкальное сочинение самого Акселя, сотканное из ненаписанных нот Шуберта, лирических мотивов Джони Митчелл и, конечно, отзвуков его собственной утраты… Да, она не совершенна и, как мельком заметила Сельма Люнге, по сравнению с Бетховеном недостаточно глубока. Но совершенна ли жизнь восемнадцатилетнего подростка, где каждое переживание – очередной вопрос, а любая радость – лишь подсказка на пути?

Бьёрнстад будто раскладывает книгу на небольшие этюды. В отличие от первой части, которая по праву может считаться юношеской прелюдией, полной ярости, бравады, самолюбивых ожиданий, вторая более спокойная, размеренная и глубокая. Теперь Аксель учится не просто играть, но понимать и чувствовать музыку. Не только влюбляется, но готов взять на себя ответственность за другого человека. Он больше не существует от урока до урока, просиживая часами за нотами, он бесстрашно смотрит в обветренное лицо жизни. И, главное, впервые по-настоящему целиком отдается чему-то еще кроме музыки.

Поэтому и «Река» звучит иначе нежели «Пианисты». В ней больше мудрости, сомнений и рефлексии. Поднимаемые Бьёрнстадом вопросы до боли знакомы каждому. Кто я? Правильно ли поступаю? Где мое место?

Алена Бондарева

Часть I

Кораблекрушение

Ветер переменился и теперь дует с запада. С востока, против волн, идет яхта. Сначала я лениво, без всякого интереса слежу за ней. За день мимо дачи Ребекки Фрост проходит много яхт. В то лето я многое узнал о море, о соленой воде, о направлениях ветра. Узнал, что есть счастье, в котором нет ни цели, ни смысла, ни страсти и почти нет музыки. Мне это открыла Ребекка. Потому что ее жених уехал с семьей во Францию, родители отправились в поездку на новом судне семейства Фрост, которое совершало свой первый рейс по маршруту Берген – Киркенес и обратно, потому что она влюблена в меня, а главное, потому что жизнь уже совсем не та, что была раньше. Мы с Ребеккой живем на ее даче, как брат и сестра, но без мелких ссор, без напряжения и тревоги, возникавших иногда между мною и моей сестрой Катрине, которая в то время, в конце июля – начале августа, находилась в заграничной поездке по Балканам. Здесь, среди шхер перед Тведестрандом, у меня на глазах проходит лето 1970 года, но я не принимаю в нем участия. И пусть время от времени Ребекка напоминает мне: «Это жизнь, Аксель», – я по-прежнему чувствую себя вне мелких событий и дел, о которых она говорит, хотя в них-то я охотно участвую: пью вместе с нею вино, чищу раков и каждое утро слушаю ее любимую гамму до мажор в начале «Струнной серенады» Чайковского. Ей нравится дразнить меня такой музыкой. Но однажды утром глаза мне застилают слезы. Тогда она смеется:

– Я радуюсь, а ты плачешь. Ведь это мы с тобой, правда?

В тот день между нами состоялся серьезный разговор. Она сказала, что я слишком много думаю, слишком много занимаюсь за роялем, что нельзя жить только прошлым, что я должен принимать все хорошее, что мне дарит добрая жизнь. Именно эту жизнь она и хотела мне показать у себя на даче, стоящей на берегу Килсунда, с замечательным «Стейнвеем», модель Б, и с видом на Скагеррак, на горизонт, на каменистый остров Молен и маяк Мёккалассет. Здесь очень красиво. Летние вечера синие и тихие, над морем всходит луна. Каждый вечер мы подолгу беседуем, играем что-нибудь друг для друга, пьем легкое итальянское белое вино, которое так любит Ребекка, слушаем первых кузнечиков и любуемся роскошными яхтами, скользящими мимо. Взрывы смеха. Запах гриля. Ночью мы спим в разных комнатах. По-моему, только я чувствую легкое напряжение, когда мы, стоя в дверях, желаем друг другу покойной ночи, – нечистые мысли, не имеющие никакого будущего. Да, сидя за письменным столом много лет спустя, я вижу нас, Ребекку Фрост и Акселя Виндинга, как двух друзей, почти как брата с сестрой, окутанных волшебным светом летней северной ночи. Мы ближе друг другу, чем нас могла бы соединить страсть, мы связаны навечно, хотя сами еще не знаем об этом.

Яхта, насколько возможно, меняет курс. Я часто наблюдал здесь за подобным бесстрашием капитанов. Ребекка даже шутила: «Здесь, именно здесь, однажды в девятнадцатом веке Рихард Вагнер потерпел кораблекрушение. Они спаслись в Бурёйкилене. Тогда-то ему и пришла в голову мысль написать «Летучего голландца».

При ярком солнечном свете и сильном ветре хорошо видны подводные шхеры. Вокруг них пенятся волны. Низкие облака наплывают на солнце и затеняют половину моря. Других судов не видно. Ребекка на минуту отрывается от «Птиц» Тарьея Весоса.

– Чувствуешь, как похолодало? – спрашивает она, словно о чем-то меня предупреждает.

Я высматриваю в небе ястреба, который преследовал меня и Аню Скууг несколько месяцев назад, но его не видно. А Аня умерла.

Сильный порыв ветра опрокидывает зонт, стоящий у бассейна. Море свинцово-серое, почти черное. Белый парус яхты касается волн. Четыре человека, упираясь ногами в дно судна, свешиваются с левого борта с канатами в руках. У штурвала стоит – нет, почти лежит на нем, мужчина в зеленой майке, он держит курс прямо на берег.

– Гляди! – говорит мне Ребекка. – Почему он не убрал паруса?

Хлопают паруса. Новый порыв ветра, и четыре человека перекидываются на правый борт, а яхта несется прямо на каменистый остров, который почти не виден из-за пенящихся волн. Паруса лежат почти параллельно поверхности воды. И опять налетает ветер. Красная широкополая шляпа Ребекки скрывается за скалами.

В эту минуту ломается мачта. Яхта переворачивается. Кто-то кричит. Волны пожирают паруса. Люди падают в воду. Показывается блестящий киль яхты, непристойный в своей наготе, беспомощный, как вытащенная на берег рыба.

Ребекка вскакивает с шезлонга:

– О, Господи, Аксель! Что нам делать?

– Ты меня спрашиваешь?

– Мы должны их спасти!

– Как мы можем их спасти?

– У них нет резиновой шлюпки. Видишь?

– Нет. – Я встаю, чувствуя, что у меня трясутся колени, но все-таки бегу за Ребеккой к каменному причалу в маленьком заливе перед дачей Фростов.

– Мы единственные свидетели, Аксель. Кроме нас, никто не видел того, что случилось. Теперь все зависит от нас. Понимаешь?

У Ребекки, которая никогда в жизни ничего не боялась, даже когда растянулась на сцене в Ауле во время своего дебюта, теперь от страха потемнели глаза. И все-таки она намного опередила меня, спускаясь по лестнице к причалу.

– Быстрее, Аксель!

Она выбирает между тридцатидвухфутовой прогулочной яхтой и семнадцатифутовым шверботом.

– Я возьму яхту, – говорит она. – Но тогда мне понадобится помощь.

Она прыгает в яхту, в последнюю неделю я часто видел, как она это делает, отдает мне команду, которой я подчиняюсь, и, пока я отдаю швартовы, запускает мотор. Где-то во мне прячется жалкий испуганный пианист, который трясется за свои пальцы, но Ребекка уже взяла нужный курс, и я едва успеваю прыгнуть в яхту.

– Еще этот шторм. Жаль, что здесь нет мамы с папой! – растерянно говорит она. Я обнимаю ее за плечи, глажу их и замечаю, что она покрылась гусиной кожей. Первый раз я обнимаю ее так, что могу чувствовать ее кожу. Из нас двоих она сильнее. Она всегда была главной. И сейчас тоже. Хотя, стоя за рулем, выглядит хрупкой и испуганной, яхта как будто слишком велика для нее.

– Я первый раз попала в такую историю, – говорит она.

– Я тоже.

– Но ведь твоя мама утонула в водопаде.

– Здесь не водопад, Ребекка. И они все в спасательных жилетах.

Она не отвечает, поглощенная маневрами, которые ей приходится делать, ведя яхту среди бушующих волн. А мне в голову лезут идиотские мысли. Наша яхта называется «Микеланджели». Но не в честь скульптора, а в честь пианиста. Артуро Бенедетти Микеланджели. В семье хотели, чтобы Ребекка стала пианисткой. Но она решила стать врачом. В следующее лето яхта, возможно, будет называться «Альберт Швейцер».

Мы выходим из залива, и ветер, дующий с берега, несет нас на восток. Волны мелкие и сильные. Но это не они перевернули то судно, это ветер. Оно лежит прямо перед нами. Там пять человек, думаю я. Помни, их было пятеро! Они качаются на волнах, как маленькие бутоны, и вытаскивать их из воды придется мне, потому что Ребекка должна держать нашу яхту рядом с перевернувшейся. Так она решила. Люди находятся с одной стороны. Опять светит солнце. Море блестит. Оранжевые спасательные жилеты качаются на волнах, как якоря швартовых бочек. Но в них живые люди.

– Иди на корму, Аксель! И следи, чтобы они не попали под винт, если мне придется маневрировать! – кричит Ребекка.

Я вспоминаю, что на нашей яхте нет трапа для купания. Его летом сломали. Ребекка считает, что я сумею втащить людей на борт через поручни.

Мы уже слышим их крики. Я понимаю, что кричит человек, который стоял у руля. В зеленой майке. Он выглядит сильным и властным, барахтаясь на пенных волнах и пытаясь сохранить за собой роль капитана:

– Успокойтесь! Слушайтесь меня! Держитесь подальше от винта!

Ребекка легко справляется с яхтой, хотя ей еще нет и двадцати. У нее красивый и гордый профиль. Я готов выполнить ее новый приказ. Она дает задний ход, яхта качается.

– Приготовься, Аксель!

Я не знаю, что меня ждет. Вижу только лица в воде. Мокрые, испуганные лица взрослых людей. Сорокалетние люди отправились на увеселительную прогулку. Им следовало понимать, что они делают, думаю я, почти сердясь на них за то, что они таким образом вторглись в мою жизнь. Когда Ребекка пригласила меня к себе на дачу, она хотела подчеркнуть, что мне надо прийти в себя. Ей было жалко меня. Я потерял Аню. И в то же время почти распалась моя семья. Мама давно утонула в водопаде. Отец нашел себе даму сердца и продал наш дом, а Катрине носит где-то по свету.

– Разве тебе этого недостаточно? – сказала тогда Ребекка.

Этого оказалось достаточно, чтобы провести несколько приятных летних дней на берегу Килсунд-фьорда в нереально роскошном мире Ребекки Фрост.

Теперь я вижу, что в воде не хватает одного человека.

– А где пятый? – кричу я плавающим в воде людям.

Они начинают перекрикиваться, машут руками.

– Эрик? Куда делся Эрик? – Они шарят глазами по верхушкам волн.

– Может, он оказался под яхтой? – кричит рулевой. – Я нырну за ним!

– Нет! – кричит второй мужчина.

– Ныряй! – кричит одна из женщин.

В воде, у самой кормы «Микеланджели», барахтаются двое мужчин и две женщины. Рулевой исчезает в волнах. Остальные переговариваются друг с другом. Я протягиваю руки, готовясь принять тяжелую ношу – взрослых людей, которых надо поднять на полтора метра, чтобы перетащить через поручни. Но они не хотят, чтобы их вытаскивали из воды. Пока еще не хотят. Они все спортсмены, яхтсмены, не первой молодости, но и не старые.

– Эрик! – кричат они, зовут, но ветер уносит их голоса.

Ребекка поворачивается ко мне, она не может сейчас выпустить из рук руль.

– В чем дело, Аксель?

– Одного человека не хватает.

– Не может быть!

Она начинает плакать. У меня внутри все сжимается. Несмотря ни на что, я должен поднять на борт эту четверку. Рулевой выныривает, чтобы снова набрать в легкие воздух. Лицо его искажено от отчаяния.

Одна из женщин начинает истерически кричать.

– Первой поднимайте Марианне! – командует рулевой, не спуская с меня глаз. Я только теперь понимаю, как ему страшно.

Я хватаю ее за плечи. Она сопротивляется. Не хочет, чтобы ее подняли.

– Так надо, Марианне! – кричит рулевой. – А мы продолжим поиски Эрика!

– Берегитесь винта! – кричит Ребекка. – Мне надо подать назад, чтобы не запутаться в канатах!

Она подает назад, а я тем временем вытаскиваю из воды женщину, которую зовут Марианне. Какая же она тяжелая, думаю я. Тяжелее, чем вообще может быть человек. И хотя я уже узнал эту бьющуюся в истерике женщину, я гоню прочь эту мысль. Мысль о том, что я держу в руках Марианне Скууг. Что все происходящее имеет какой-то тайный смысл. Что теперь я навсегда связан с нею после того, как одно несчастье следует за другим. Бывает, людей снова и снова швыряет друг к другу, чтобы они прошли вместе свой путь до конца.

Мы сидим на террасе дачи Фростов. В двухстах метрах от берега на воде качается перевернутая яхта. Время от времени, когда кормовая часть поднимается над водой, мы видим название яхты – «Бесстрашная». Даже рулевой был вынужден сдаться. Я вытащил его из воды последним. Теперь над морем совсем низко кружат два вертолета. Они продолжают поиски, постепенно удаляясь от берега. Из Арендала пришло спасательное судно «Одд Феллов». Несколько небольших лодок тоже присоединились к поискам. Но все еще немного штормит. Четверка, которую я вытащил из воды, сидит на каменных скамьях вокруг гриля на даче Фростов и пытается успокоить друг друга. Из носов у них все еще течет вода.

– Не забывайте, что Эрик очень сильный, – говорит рулевой.

– Но от удара, когда мы упали в воду, он мог потерять сознание, – возражают ему.

Я едва смею смотреть на Марианне. Она больше других волнуется за пропавшего. И не похоже, чтобы она узнала меня. Наверное, она все еще в шоке, думаю я. Мы все наблюдаем, как идут поиски. Ребекка приготовила горячий пунш из черной смородины, но спасенные не в состоянии сейчас пить, у них у всех дрожат руки.

Мы видим, как один из вертолетов снижается возле маяка. С тех пор как яхта перевернулась, прошло полтора часа.

– Они нашли его! – кричит рулевой.

В солнечных бликах на воде вырисовывается четкий силуэт человека, которого поднимают из воды. Ребекка сидит рядом со мной, обеими руками она впилась мне в плечо.

– Он должен быть живым! – бормочет она про себя.

Марианне Скууг сидит, уткнувшись лицом в колени. Она не плачет.

Спасатель из вертолета что-то держит в руках. Это человек, которого он уже привязал к себе. Теперь нам виден еще один силуэт. Их обоих поднимают в вертолет. И хотя оба они безжизненно висят в воздухе, мы знаем, что один из них жив. А второй – мертв.

Зыбь после шторма

Лишь когда скорая помощь из Арендала приходит, чтобы забрать спасенных, Марианне поднимает на меня глаза. Волосы у нее еще мокрые. В лице ни кровинки, в глазах – отчаяние, совсем как на похоронах Ани в начале лета.

– Не думала, что мы так скоро снова встретимся, – тихо говорит она мне.

Я не знаю, что ей ответить. Мне неловко. Мы с ней пережили уже слишком много страшного.

– Это твой близкий друг? – вдруг слышу я свой вопрос, хотя мне не хотелось проявлять любопытства.

Она беспомощно смотрит на меня. Ответить она не в силах.

И их увозят, закутанных в пледы, им помогают сесть в машину, словно тяжелобольным. Но они выжившие. Их должны осмотреть врачи. Потом явится полиция со своими вопросами. Ребекка стоит рядом со мной и шепчет мне на ухо:

– Надо же, чтобы это оказалась Анина мать! Чтобы ей пришлось пережить еще и такое.

Вечером снова наступает штиль. Словно ничего не случилось. Осталась только легкая зыбь. За «Бесстрашной» пришел буксир. В море полно небольших лодок. Это любопытные, уже прослышавшие о несчастье. Мы с Ребеккой сидим на террасе, я обнимаю ее – она сама этого захотела.

– Помнишь, ты рассказывал мне о доме Скууга? Тебе вдруг показалось, что это место преступления? Теперь и у нас тоже место преступления. Хотя я была здесь так счастлива! В детстве я проводила здесь каждое лето! И вот за один час я все это потеряла. Мне вдруг стало ясно, что быть взрослой не так-то просто.

Она безуспешно пытается улыбнуться.

– Почему он должен был умереть?

Я не мешаю ей говорить. Она дольше, чем я, жила в мире неведения. Дольше, чем я, наслаждалась свободой, возможностями, наличием выбора. Но то, что случилось сегодня, не было выбором. Она взволнована тем, что оказалась связанной с этой трагедией как свидетель, и, может быть, еще больше ее волнует то, что это выпало и на мою долю.

– Мы теперь всегда будем думать об этом? – с детской наивностью спрашивает она. – Снова и снова будем вспоминать, как перевернулась эта яхта? Ты каждую ночь перед сном видишь, как твою мать уносит водопад?

Я задумываюсь.

– Нет, теперь уже не вижу. Но я по-прежнему чувствую ее близость. Так же как Анину. Мертвые живут с нами, хотим мы этого или нет. Иногда я думаю, что это они решают, долго ли они, мертвые, будут оставаться с нами, живыми.

– Странные у тебя мысли, Аксель.

– Но тебя это так близко не коснется. Ведь ты даже не знала того, кто утонул.

– Да, не знала, но я никогда не забуду, как висели его плечи, когда его поднимали в вертолет.

– Ты очень боишься смерти?

– Да.

Становится холодно. Мы идем в дом и зажигаем роскошную медную печку, но газовое пламя нас не греет. Я думаю о том, какая музыка подошла бы к такому вечеру, как сегодня, и понимаю, что такой музыки нет. Когда погибла мама, у меня в голове звучала Четвертая симфония Брамса, но это потому, что именно ее передавали в утреннем концерте в то воскресенье, и потому, что мама напевала ее. Когда маму унес водопад, я помнил, как она напевала эту симфонию. А когда мне сказали, что Аня умерла, у меня в голове звучал квинтет до мажор Шуберта, но это из-за Ани – она говорила о нем перед смертью, потому что очень его любила. Однако для того, что случилось сегодня, для этой трагедии, которую можно назвать бессмысленной и которая была лишь естественным следствием мужской самоуверенности рулевого, музыки не существует. Музыки, которая всегда охраняет нас и подсказывает нам выход, сейчас нет. Я делюсь своими мыслями с Ребеккой. Она слушает меня вполуха, кивает.

– И все-таки поставь какую-нибудь музыку, – просит она.

Ребекка вдруг кажется мне маленькой и испуганной, она сидит на тахте, поджав под себя ноги и обхватив плечи руками, ведь ее жених не может сейчас обнять ее. Даже смешно, но в эту минуту она похожа на паука, который, чувствуя опасность, пытается сжаться в комок. Она как будто читает мои мысли в то время, как я ищу, что выбрать из огромного собрания пластинок, которое семейство Фрост держит даже на даче.

– Как думаешь, погибший был любовником Аниной мамы? – вдруг спрашивает она.

– Нет, – быстро отвечаю я, чтобы помешать этой мысли укрепиться у меня в голове. – Подумай только, что ей пришлось пережить в последнее время. Муж застрелился. Дочь умерла от истощения. За несколько недель она потеряла все.

– Но не забывай одну важную вещь, Аксель, – говорит Ребекка со свойственной ей рассудительностью. – В скорби всегда присутствует доля чувственности.

– Ты так думаешь?

– Да. Вспомни, скольких людей свела вместе скорбь. Скорбь глубоко проникает в нас. Это когда-то сказал мой папа. Она словно отворяет человека. А что случается, когда человек уязвим? Он становится восприимчивым. Жаждет утешения. Ищет, даже не сознавая этого. Ты не веришь?

Я стою перед пластинками и смотрю на портрет Дину Липатти. Молодое лицо. Наверное, он сфотографирован незадолго до того, как умер от рака. Теперь я знаю, какая музыка нам сегодня подходит. «Иисус, упование мое», транскрипция Майры Хесс хорала Баха из кантаты 147. Знаменитая запись пятидесятых годов. Я ставлю пластинку. Непостижимым образом плохой звук только усиливает впечатление. Усиливает благодаря сверхчувствительной манере исполнения Дину Липатти. Благодаря приглушенному до минимума звуку, словно пианист уже умер. Музыка призраков славит жизнь.

Ищет, не сознавая этого? Слова Ребекки звучат у меня в голове, пока я пытаюсь угадать, знал ли Дину Липатти, когда исполнял это произведение, что он неизлечимо болен и должен умереть молодым. Независимо ни от чего, он играет уже мертвый. Он все еще играет для нас. Переселение душ с помощью технологии. Великие чудеса, которым мы уже не удивляемся. Я смотрю на иглу, скользящую по виниловой дорожке. Черные круги, которые я вижу, – это оттиск человеческой жизни. Если долгоиграющая пластинка звучит сорок минут, думаю я, значит, в этот узор впечатаны сорок минут жизни Дину Липатти. Много лет спустя после его смерти я стою на даче в Сёрланде, на севере Европы, и слушаю, кем был Дину Липатти, кем он хотел быть именно в эти минуты. Я не могу прочесть его мысли, но я не мог бы прочитать их, даже если бы он был жив. И все-таки логично, с удивлением думаю я, неподвижно слушая звуки фортепиано, что мысли тоже могут трансформироваться. Если бы на утонувшем сегодня человеке, которого при рождении назвали Эриком, было записывающее устройство, мы знали бы, что чувствовал в последнюю минуту этот Эрик, тот, которому было суждено умереть летним днем в Килсунде, когда на небе сверкало солнце и никому не приходило в голову ничего страшного…

Дину Липатти играет так, как будто он жив.

– От этой музыки мне стало еще более грустно и жутко, – жалуется Ребекка.

– Прости, – говорю я.