Текст книги "Красотки из Бель-Эйр"

– Роб, как интересно!

– Я рад, что ты так думаешь.

Роб был взволнован мыслями о будущем журнале. Придется много работать, предприятие будет рискованным, но если он сделает упор на качество – качество журналистики, качество фотографий – и правильно выберет людей для портретов…

– Тебе нужны мои двенадцать миллионов?

– Нет! Это для тебя и Питера.

– Они нам не нужны, Роб. Мы счастливы.

– Что ж, твои деньги мне не нужны, но спасибо. А вот ты мне нужна.

– Я?

– Надеюсь, что ты будешь одним из авторов.

– Правда? – Глаза Сары засияли.

– Ну конечно. Думаю, в Нью-Йорке будет достаточно работы. Я не планирую посылать тебя в путешествия по свету. Уверен, что Питер тоже этого не захочет.

– Нет, не захочет.

– Я подумал, что портрет Питера, написанный тобой, станет отличным материалом для первого номера.

Сара с любовью улыбнулась брату:

– Я уверена, когда ты по-настоящему узнаешь Питера, он тебе понравится, Роб. Я знаю, что ты все еще относишься к нему немного скептически…

– Нет.

– Да! – Она продолжила очень тихо, и выражение ее глаз стало ускользать: – Я хочу знать, что вы с Питером всегда будете друзьями, что бы ни случилось.

– Сара… – Робу захотелось оборвать этот зловещий тон. Он так не соответствовал виду Сары – здоровая, цветущая, с разрумянившимися щеками и горящими глазами, как будто она никогда в жизни не болела и будет жить вечно.

– Обещай мне, Роб.

– Обещаю, Сара.

Роб дал обещание, потому что хотел поскорее покончить с этим внезапным мрачным настроением. Ради Сары он полюбит Питера. Они трое станут добрыми друзьями. Вместе они возьмут Нью-Йорк штурмом.

Роб дал обещание быстро и легко, веря в лучшее. Но сдержать его не смог.

Через два месяца Сара умерла. Это случилось так быстро, что рядом с ней не оказалось никого из семьи, кроме Питера. С момента начала кровотечения и до смерти Сары в Колумбийском пресвитерианском медицинском центре прошло меньше часа.

Доктор Вильямс, специалист, у которого Сара наблюдалась в Нью-Йорке, позвонил в поместье Адамсонов в Гринвиче и на квартиру Роба в Лондоне.

– Кровотечение, шок, сепсис, уремия, отказ почек, – объяснил он Шейле и Джеффри, а затем Робу.

– Почему? Почему? Почему? – спрашивали они, не веря ему.

Разве они не знали? Разве их не подготовили? Разве Сара им не сказала?

Как видно, нет. Как видно, они не знали, что Сара была на пятом месяце беременности.

– Да как ты посмел сюда прийти?! – сквозь зубы выговорил Роб, когда, открыв дверь родительского дома, увидел исхудалое, страдающее лицо Питера Дэлтона.

– Я хочу объяснить, – прошептал Питер.

– Объяснить? Я знаю, как беременеют женщины, и знаю, что мужчина, который любил бы Сару, никогда бы не позволил этому случиться.

– Роб, я люблю Сару!

– Любишь? Сара умерла, ты не забыл? Ты никогда ее не любил. Ты любил только ее деньги.

– Нет! Как ты можешь так говорить? Прошу тебя, Роб, позволь мне объяснить!

– Убирайся к черту!

Злобно глядя Питеру в глаза, Роб вдруг испытал непривычное чувство. Неодолимое, пугающее желание убить этого человека.

Наконец, испугавшись того, что он может сделать, того, что он хочет сделать, Роб захлопнул дверь.

Через две недели после смерти Сары Роб, Шейла и Джеффри встретились с доктором Вильямсом. Это была отчаянная попытка найти смысл в бессмыслице.

– Сара мне сказала, что они с Питером приходили к вам до женитьбы и что Питер все знал, включая и опасность беременности.

– Верно. Я со всей откровенностью предупредил их о риске.

– Так что Питер не мог не понять вас.

– Совершенно верно. Он все понял. Должен сказать, он решил сделать вазэктомию. Я сказал ему… им… что они должны подумать, но Питер был непреклонен. Перед тем как они от меня ушли, я договорился о его встрече с моим коллегой.

– И операция оказалась неудачной? – Так вот что хотел объяснить Питер Дэлтон? Что это была ужасная, трагическая случайность?

– Нет. Я проверил на прошлой неделе. Я думал, что Питер сделал то, что задумал… Он казался так решительно настроен… но оказалось, нет. Мой коллега сохраняет свои записи за пять лет, поэтому я попросил его проверить. Встреча была отменена через три дня после того, как была назначена.

– И вы никогда больше не спрашивали Питера об этом?

– Я не видел его до того дня, как умерла Сара. Она всегда приходила ко мне одна.

– Питер с ней не приходил? – прошептала Шейла. Она всегда сопровождала Сару, свою бесценную дочь, на каждый визит к врачу, до того ужасного заявления о замужестве. Если бы Питер заботился о Саре, то ходил бы с ней!

– Нет. Я просил Сару привести его. – Доктор Вильямс слегка нахмурился. – За последний год ее состояние стало резко ухудшаться. Нужно было принять решение о гемодиализе и…

– Но она же прекрасно выглядела! – перебила Шейла. – Два месяца назад она приезжала к нам на уик-энд, как раз когда вернулась из Рима, и выглядела такой здоровой.

«Такой счастливой, такой любящей, тогда как на самом деле прощалась. Вот почему Сара устроила встречу со мной в Риме, – понял Роб. – Она знала, что беременна и насколько велик риск».

– Сара действительно чудесно выглядела, – согласился доктор Вильямс. – Но это было только внешнее впечатление. – И добавил, потому что это было правдой, потому что это могло помочь: – Сара умирала. Даже с переливаниями крови она не прожила бы дольше.

– Но ведь от этого беременность была еще более опасной!

– Да, – мрачно подтвердил доктор Вильямс.

– Сара знала?

– Конечно, знала. Мы пытались убедить ее прервать беременность.

– Мы?

– Акушер Сары и я.

– А Питер? Где был Питер?

– Не знаю.

– Почему вы ему не позвонили? Или нам?

– Я не мог без разрешения Сары. Вы знаете.

Но кто же тогда заботился о Саре? Кто оберегал ее? Не Питер Дэлтон. Не тот мужчина, который говорил, что любит ее.

После ухода доктора Вильямса Роб, Шейла и Джеффри остались в большой комнате. Сгущались сумерки, в комнате темнело, что заставляло присутствующих все глубже погружаться в темные невысказанные мысли.

Наконец зыбкую тишину нарушил голос Шейлы:

– Он ее убил. Питер ее убил.

– Мама… – Но Роб и сам думал о том же самом.

– Шейла, – слабо прошептал Джеффри.

– Он притворился, что сделал операцию, а когда она забеременела, вероятно, сказал, что операция не удалась. Питер знал, что Сара ни за что не станет делать аборт. – Голос Шейлы дрогнул. Через мгновение она прошептала: – И он знал, что будет, если она его не сделает.

– Шейла, доктор Вильямс сказал нам, что Сара умирала. Она должна была умереть, дорогая, даже если бы не забеременела.

– Но может быть, Питер не знал? Сара так хорошо выглядела. Она выглядела так, словно проживет вечность… – Слова Шейлы потонули в рыданиях.

А может, Питер знал, мрачно подумал Роб. Может, он не хотел попусту тратить свое будущее наследство на дорогостоящее лечение. В любом случае…

– Питер убил Сару, – прошептала Шейла, закончив мысль Роба. Питер убил ее наверняка, как если бы пустил ей пулю в сердце.

Шейла Адамсон верила, что смерть Сары была хладнокровным, преднамеренным убийством. Видные адвокаты Адамсонов, выслушав слова Шейлы, возможно, разделили ее ужасающую веру, но они понимали, что законным путем ничего сделать нельзя. Это были чистой воды предположения, не существовало ни малейшей улики, ничего, что можно было доказать.

Адвокаты настоятельно советовали семье никому не рассказывать об этой теории. Обвинения звучали клеветнически, и если Питер Дэлтон был тем человеком, каким считали его Адамсоны, и если бы до него дошли эти обвинения, дело приняло бы очень опасный оборот.

Роб и Джеффри вняли предостережениям адвокатов, как, очевидно, и Шейла, но только после того, как поведала обо всем Виктории Эллиотт, своей ближайшей подруге.

Адамсоны носили траур в достойном молчании. В их сердцах гнездилась ненависть, проникая все глубже, медленно убивая их.

Роб переехал в Нью-Йорк и основал поразительно удачный журнал «Портрет». Но триумф был безрадостным. «Портрет» рассказывал о замечательных, талантливых, творческих мужчинах и женщинах, таких как Питер Дэлтон, чья карьера оказалась головокружительной и необычной, как с гордостью и предсказывала Сара. По всему Манхэттену за Питера поднимали тосты, хотя сам он редко слышал их лично, предпочитая держаться в тени, а не блистать в ресторанах – «У Сарди», в «Лютеции», «Цирке» и «Брук-клабе».

Роб следил за успехами Питера, слышал тосты и бесился от беспомощной ярости. На частый вопрос: «Когда Питер Дэлтон появится в «Портрете»?» – он отвечал гробовым молчанием и личной клятвой: «Никогда». Не то чтобы это как-то повредило Питеру. Роб ничем не мог ему навредить. Да и как, чем он мог ранить его настолько, чтобы это сравнилось с тем, что Питер сделал с Сарой?

В конце концов из-за того, что Нью-Йорк не приносил ему ни радости, ни покоя, а только бесконечные страдания, Роб переехал в Лос-Анджелес.

Время шло, и по мере того как чувства уступали место разуму, Роб стал рассматривать преступление Питера как беспечность поглощенного собой человека, а не как хладнокровное убийство. Роб не мог поверить, что в сердце человека может жить такое зло. А если такое зло и существовало, он не хотел верить, что милая, нежная Сара стала его жертвой.

Преступление Питера Дэлтона состояло в беспечном предательстве доверия, а не в расчетливо продуманном убийстве… но результат был один и тот же.

Питер должен был защитить Сару. Он обещал, что защитит. Питер нарушил обещание, и Сара умерла. И вот за это Роб всем сердцем ненавидел Питера Дэлтона.

Глава 11

Лос-Анджелес, штат Калифорния

Август 1984 года

«Я здесь чужая», – наконец поняла Эллисон.

Здесь – это в паддоке, в первый день соревнований по конному спорту на летних Олимпийских играх 1984 года.

Пространство паддока представляло собой возбужденный, излучающий энергию водоворот лошадей и всадников. Эллисон получила специальный пропуск от команды Соединенных Штатов по конкуру. Они были ее друзьями, эти мужчины и женщины, которые могли бы быть ее товарищами по команде.

Особый пропуск в паддок был знаком внимания, и ее друзья-наездники очень тепло встретили ее: «Эллисон, ты прекрасно выглядишь!» Но они были одеты для верховой езды, а на ней – легкое хлопчатобумажное платье. Их тела были гибкими, ладными и сильными. Она тоже была стройной, но уже недостаточно сильной, и тело ее было не таким, как раньше. Они приближались к осуществлению своей мечты, и их сердца учащенно бились от нетерпения, от переполнявшей их кипучей энергии, а ее сердце сжимала боль, потому что она понимала, что является всего лишь зрителем в этом мире, который так долго был ее домом.

И не жалость ли видела в их глазах Эллисон? Жалость и удивление, что она все же пришла?

Эти десять августовских дней должны были стать заключительной главой в истории Эллисон Фитцджеральд, чемпионки по конному спорту. Эллисон провела все лето, пытаясь примириться со своей мечтой. И она действительно примирилась… примирилась с тем, что потеряла, и с тем, что ожидало ее впереди.

Эллисон верила, что, если она проведет эти дни, болея за своих друзей – и за Смокинга, – сражающихся за золотые, серебряные и бронзовые медали, и став напоследок частичкой этой энергии и возбуждения, она достойно завершит свою историю. Но она ошиблась. История – ее история – закончилась три года назад.

Торопливо покидая паддок, Эллисон ждала, что из глаз у нее хлынут слезы. Но слез не было! Вместо пустоты Эллисон почувствовала облегчение. А потом пришло когда-то знакомое, почти забытое ощущение решимости и радости. Решимость и радость были ее старыми друзьями. Они всегда сопровождали Эллисон на конюшню, а теперь были рядом, когда она ее покидала.

По мере того как Эллисон двигалась по запруженным автострадам из Лос-Анджелеса в Беверли-Хиллз, решимость и радость крепли и нарастали. Когда же она поставила свой автомобиль на стоянку позади «Элеганса», ее глаза сияли, а сама она улыбалась.

– Эллисон!

– Здравствуй, Клер. Готова приступить к работе.

– Сегодня? Но ведь Игры только начались.

– Сегодня.

– Потрясающе. Вот только я не успела подготовить для тебя рабочее место. Перегородки заказаны, но еще не привезены. Я планирую поставить их вот здесь.

Клер двигалась среди разноцветных образцов покрытий для пола, обоев и тканей, которые ковром устилали полы в «Элегансе». «Элеганс» был рабочей мастерской, без всяких претензий на шик. Кабинетом Эллисон должен был стать отделенный перегородками закуток.

– Смотри! – Из маленькой коробки на полу Клер достала визитную карточку цвета слоновой кости. Над названием, адресом и телефоном «Элеганса» было написано золотыми буквами: «Эллисон Фитцджеральд». – Неопровержимое доказательство, что это место твоей работы.

– Выглядит чудесно! – Уже серьезно Эллисон добавила: – Рабочее место не так уж важно, Клер, а вот поработать мне хочется.

– Твое желание исполнится. – Клер глянула на часы. – Через пятнадцать минут.

– Правда?

– Да. От начала и до конца это будет твой проект. Я как раз заполняла бланк, когда ты приехала.

– И что это?

Клер хитро и значительно улыбнулась:

– Белмид.

– О!

Белмид был известной достопримечательностью Бель-Эйр, изысканный сельский коттедж во французском стиле, построенный в конце 30-х годов кинопродюсером Франсуа Ревелем для своей возлюбленной, знаменитой Селесты. По меркам Бель-Эйр, Белмид был небольшим домом, романтическим, очаровательным любовным гнездышком, откуда открывался ничем не нарушаемый вид на ослепительные солнечные закаты над синим, как сапфир, Тихим океаном.

– Белмид был недавно куплен Стивом Гэнноном. Он президент «Брентвуд продакшнз», а также мой очень хороший друг. Стив купил Белмид для вложения капитала – он всегда будет в цене – и сможет списать часть налогов, используя дом для приема импортируемых студией талантов.

– Импортируемых талантов?

– Актеров, актрис, режиссеров, которым надо где-то жить, пока они снимают фильмы, пишут сценарии или получают своих «Оскаров». Для важных импортируемых талантов, разумеется. Элегантный дом в Бель-Эйр – это гигантский шаг по сравнению даже с лучшим номером в отеле «Беверли-Хиллз».

– Мистер Гэннон хочет, чтобы мы отделали Белмид?

– Он захочет, чтобы ты называла его Стивом, и да – хочет, чтобы отделали. На самом деле предстоит возрождение красоты. Сам по себе дом крепкий, но интерьер никуда не годится. В последний раз им занимались в середине пятидесятых, так что можешь себе представить, но стоит немного подтянуть морщины и со вкусом наложить грим, как он превратится в образцовый домик Бель-Эйр. – Клер улыбнулась. – И все это в твоих руках, моя дорогая.

– В моих?

– Стив предоставил в твое распоряжение очень миленькую, почти семизначную смету – об этом мы поговорим позже – и полную свободу, если только у этого Питера Дэлтона не окажется своих идей.

– У Питера Дэлтона?

– Он первый импортированный талант, который будет здесь жить. Это он написал «Любовь» и переезжает сюда на зиму, чтобы поставить по ней фильм. Уверена, если ты в последнее время разговаривала с Ванессой, она о нем упоминала.

Эллисон кивнула. Она виделась с Ванессой на ужине в честь возвращения родителей из Аргентины, и Ванесса соловьем разливалась об удивительном сценарии и невероятно одаренном авторе.

– Дэлтон должен приехать первого декабря, а это означает, что ты будешь очень занята.

– Отлично. Что будем делать сегодня?

– Дэлтон в городе, потому что они подбирают актеров для «Любви». Стив собирается привезти его сюда, после того как он посмотрит Белмид, чтобы он познакомился с нами… с тобой… на тот случай, если у него есть какие-то стилевые предпочтения. – Клер подмигнула. – Стив знает, что есть вещи, которых мы делать не станем, но считает, что у Питера Дэлтона вполне традиционный вкус. О, вот и они.

Ступая по ворохам образцов, Клер пошла назад в приемную «Элеганса».

Стив Гэннон выглядел, как и полагается кинопродюсеру, богатым, властным, энергичным. Эллисон инстинктивно чувствовала себя уютно с такими мужчинами, потому что они напоминали ей ее богатого, властного, энергичного и любящего отца. Она тепло улыбнулась Стиву, когда Клер представила их друг другу.

Теперь настал черед знакомиться с Питером Дэлтоном.

– Я Эллисон, – сказала она, обращаясь к темно-карим глазам с длинными ресницами.

– Я Питер.

– Привет.

Эллисон улыбнулась, и Питер тоже улыбнулся, но ей показалось, что в темных глазах она увидела отблеск печали. Нет, этого не может быть. Этот красивый мужчина был писателем, который подарил миру прекрасную книгу о любви со счастливым концом. Он не может быть печальным.

– Привет.

– Эллисон будет дизайнером Белмида, – объяснила Клер. – Вы уже видели дом?

– Мы только что оттуда, – ответил Стив. – Я показал Питеру Бель-Эйр, клуб и Калифорнийский университет.

– У вас есть какие-нибудь пожелания относительно отделки, Питер? – спросила Эллисон.

– Нет, – ответил Питер. Помедлив, он тихо добавил: – Я… я уверен: что бы вы ни сделали, все будет очень мило.

– Надеюсь.

Разговор быстро сошел на нет. Клер пробормотала что-то о таланте Эллисон, а Стив сказал нечто подобное о Питере, и «отмеченные студенты» обменялись неловкими улыбками. Через несколько минут Стив объявил, что им с Питером надо спешить на встречу с директором по подбору актеров для «Любви».

* * *

– Питер мог бы проявить чуть больше энтузиазма в отношении Белмида, тебе не кажется? – спросила явно разочарованная Клер, когда Стив и Питер уехали. – Сейчас, по общему признанию, дом производит несколько однообразное и гнетущее впечатление, а вид оттуда просто захватывающий.

– Наверное, Питер просто поглощен фильмом, – сказала Эллисон.

– Стив тоже, но это не мешает ему быть вежливым, не так ли? Нет, я думаю, что Питер Дэлтон недоумевает, зачем он бросил свой пентхаус на Пятой авеню и свою усадьбу в Хэмптоне, чтобы провести четыре месяца в морально разложившемся Бель-Эйр морально разложившейся Калифорнии. Если бы нашим клиентом был не Стив, а Питер, я бы предложила этому высокомерному писателю поискать себе другого дизайнера!

– Питер не показался мне высокомерным, – мягко возразила Эллисон. – Он просто выглядит печальным и одиноким.

– Нет? Тогда по крайней мере отчужденным. В любом случае Белмид – это проект, какой бывает раз в жизни, Эллисон. Какая жалость, что приходится так спешить, особенно теперь, когда, я уверена, Питер Дэлтон не сможет оценить работу, как бы восхитительна она ни была. Может, сказать Стиву, что первое декабря – это нереально, и пусть селит своего Дэлтона в «Беверли-Хиллз», как всех остальных?

– Первое декабря нормальный срок, Клер.

– Да тут еще собака.

– Собака?

– Дэлтон привозит с собой собаку. Поэтому ему и нужен дом, а не гостиница. Собака, вероятно, пожиратель дизайнеров – доберман!

– Клер… – начала Эллисон, потом умолкла. Она хотела сказать, что, по ее мнению, очень мило, что Питер не хочет расставаться со своей собакой. «Я уверена, что он очень приятный человек». – «Уверена? Просто тебе его темные глаза показались печальными и полными одиночества, а не отчужденными и высокомерными. Отчужденность и высокомерие были бы объяснимы – невероятно одаренный Питер Дэлтон имел все основания быть отчужденным и высокомерным, – но не печаль и одиночество». – У тебя есть ключи от Белмида? Мне хотелось бы взглянуть на него прямо сейчас.

– У меня есть и ключи, и код сигнализации, но, боюсь, тебе не хватит времени до твоей следующей встречи.

– Следующей встречи? Клер, я же на Олимпийских играх!

– Знаю, разве не хорошо сработано?

– Клер, будет чудом, если я закончу Белмид к первому декабря… Предполагается, что все мое время будет отдано ему!

– Знаю. Не волнуйся. Твой следующий клиент не хочет, чтобы ты начинала раньше второго декабря.

– Кто мой следующий клиент?

– Его зовут Роджер Таун. Он владелец сети отелей «Шато». Ты слышала о них… такие маленькие роскошные гостиницы, очень элегантные, очень современные, разбросанные по всему миру. Самая известная среди них – «Шато Санкт-Мориц», но, возможно, «Шато Бель-Эйр» затмит ее, ради чего мы, надеюсь, и займемся этим интерьером.

– Надеешься?

– Это зависит от того, какое мнение о твоей работе составит Роджер Таун. Он живет в Сан-Франциско, но прилетел сюда на церемонию открытия Игр. Мы договорились, что я покажу ему фотографии того, что ты сделала, – усадьбу Доэни, библиотеку Марча, Ферчайлд-Хаус, – а он, если заинтересуется, сможет встретиться с тобой во время следующей поездки.

– А почему я?

– Тебя ему специально порекомендовали.

– Кто порекомендовал? – Должно быть, Дэн. Дэн жил в Хиллзборо, в южном районе Сан-Франциско.

– Роб Адамсон. – Клер говорила, ведя Эллисон в свой кабинет. – Встреча через десять минут. Почему бы тебе не воспользоваться моим кабинетом? Папка с фотографиями лежит на моем столе.

Ожидая Роджера Тауна, Эллисон думала о Робе. До свадьбы Мэг она даже никогда не видела Роба, а теперь постоянно с ним встречается!

Эллисон припомнила, как маленькой девочкой она узнавала незнакомые новые слова – «убежище», «индиго», «Сербия», – и вдруг все вокруг начинали их употреблять. Эллисон всегда задумывалась, не находилось ли новое слово все время рядом и она просто не замечала его, или это было удивительным совпадением. Теперь то же самое произошло и с Робом Адамсоном: едва познакомившись, она сталкивалась с ним повсюду.

Раньше Роба не было, а теперь он был постоянно, благодаря удивительным совпадениям. Как-то в воскресенье Эллисон и Уинтер завтракали в клубе, и на дорожке, которая вела из сада на теннисные корты, вдруг появились Роб и Элейн. «Опять эта Элейн», – прошептала Уинтер, ободряюще улыбнувшись Эллисон. Или, рассеянно рассматривая товар у Джорджо, Шанель или Гуччи на Родео-драйв, Эллисон поднимала глаза и натыкалась взглядом на Роба, который тоже рассеянно рассматривал товар. Как-то вечером в понедельник они столкнулись в проходе магазина Ральфа в Санта-Монике, где оба купили по упаковке газированной воды без сахара. И наконец, в субботу Эллисон увидела, как он трусцой бежит по Сан-Висенту.

При этих случайных встречах Эллисон и Роб приветствовали друг друга, но чаще не словами, а искорками в глазах, теплыми улыбками, дружеским взмахом руки…

Так было и с Сарой. Совсем немного слов, только теплота, особая связь.

И вот теперь Роб направляет к ней важных клиентов, приглядывает за ней, как старший брат. Как это мило с его стороны!

– Здравствуйте! – вторгся в ее мысли приятный низкий голос.

Эллисон увидела светло-голубые глаза, светлые волосы, непринужденную улыбку и уверенность, которую ни с чем не спутаешь, уверенность человека, создавшего свою империю тяжелым трудом и дальновидностью. Та же уверенность была и у Роба, и у Стива Гэннона, и у отца Эллисон, и Дэн выглядел бы точно так же. Пока Эллисон улыбалась светло-голубым глазам, ее мысли быстро обратились к человеку, который должен был находиться в этом списке, но не находился. У Питера Дэлтона не было спокойной уверенности человека, достигшего грандиозного успеха. Питер искал чувств сердца и души и проникновенно писал об этих поисках, но его темные глаза не сияли уверенностью. Напротив, в них проглядывала печаль от того, что они увидели. Так ли это?

– Здравствуйте.

– Я Роджер Таун.

– А я Эллисон Фитцджеральд.

– Мне вас очень рекомендовали. – Роджер уселся в кресло напротив нее.

– Роб не имеет ни малейшего представления о моей работе! – с мягким смешком воскликнула Эллисон.

– А он и не утверждал этого. Это вас он очень рекомендовал.

– О!

– Роб говорит, что даже если вы вложите в работу лишь десятую часть своих способностей, я останусь доволен результатом. – Комплимент дался Роджеру без всякого усилия.

– Вот как? – Эллисон почувствовала, как загорелись у нее щеки, но осталась невозмутимой под пристальным взглядом светло-голубых глаз, она чувствовала себя до странности спокойной и смелой. Она наклонила голову и спросила: – Роджер, вы давно знаете Роба?

– Около двух лет. Мы познакомились в моем отеле в Новом Орлеане. А что?

Глаза Эллисон расширились и засверкали.

– Роб просто сумасшедший, знаете ли!..

– «Шато Бель-Эйр» наш, – спустя полчаса известила Эллисон.

– Ты его очаровала. Я слышала твой кокетливый смех.

– Мы просто импровизировали. Он очень приятный, очень веселый. – Очень приятный. Питера Дэлтона Эллисон определила этими же словами. Какие разные люди – Роджер Таун и Питер Дэлтон. И оба очень приятные? – И потом, не думаю, что я могу кого-нибудь очаровать с такой гривой.

Молчание Клер подтвердило то, что Эллисон и так знала. Это внезапно бросилось ей в глаза сегодня, когда она увидела свое отражение в зеркале в кабинете Клер. Длинные рыжевато-золотистые волосы были уместны в паддоке, или на верховой прогулке по полям, или в конкуре – там, где ей больше не было места, – но не здесь и не на голове молодого дизайнера из Беверли-Хиллз!

– Сегодня я была у Ринальди. Обычно там все забито с утра до вечера, но страх перед неудобствами, связанными с Играми, выгнал всех завсегдатаев из города, так что там пусто. Думаю, ты можешь позвонить прямо сейчас и договориться.

– И ты отпустишь меня пораньше?

– Мне кажется, ты сегодня отлично поработала!

Эллисон хотела подумать об этом день-другой, но… почему и нет?

– Тогда, пожалуй, я так и сделаю.

– Я только дам тебе ключи от Белмида и инструкцию по сигнализации, чтобы ты могла заехать туда завтра утром по дороге сюда. Осмотри Белмид не спеша, как следует, и может быть, к твоему приезду будет готов твой кабинет.

Эллисон совсем забыла о кудрях! Они же были, когда она обрастала после нейрохирургической операции, но ей так не терпелось снова почувствовать тяжесть своей гривы, что она едва обратила на них внимание.

Эллисон улыбнулась, наблюдая, как на месте длинной гладкой стены волос появляются мягкие кудри, внезапно получившие свободу и каким-то образом сулящие надежду.

«Ты больше не девочка, – подумала Эллисон. – Прощай, Рыжая Леди Бель-Эйр».

– Вам нравится? – промурлыкал мастер, заметив улыбку Эллисон.

– О! – Эллисон была заинтригована, заворожена тем, что происходило с ее короткими кудрями. Она вовсе и не думала о новой стрижке, о том, как выглядит.

– Я знаю женщин, которые убились бы за такие кудри, за такой вид! – продолжал мастер. – Очень нежно, очень женственно и вместе с тем шикарно. И разумеется, с вашими глазами…

Эллисон посмотрела на свои столь же внезапно увеличившиеся зеленые глаза, мягкую рыжевато-золотистую раму вокруг своего лица и почувствовала, что с ней это уже было – недавнее воспоминание о том, как она смотрела на прекрасный образ, залюбовавшись им еще до того, как поняла, что смотрит на себя. Когда это было?

Ах да – красивая, но печальная фотография, сделанная Эмили на свадьбе Мэг. И тут же она вспомнила кое-что еще, о чем начисто забыла. Сегодня вечером, в половине восьмого, к ней на квартиру приедет Эмили, чтобы сделать фотографию для юбилея родителей – счастливая, жизнерадостная Эллисон после первого дня, проведенного на Играх.

Эллисон забыла, и это напугало ее, потому что были те жуткие месяцы после падения, когда она ничего не могла запомнить. Но Эллисон с улыбкой отмела мимолетный страх, вытесняя тревоги прошлого планами на будущее. Самое главное сейчас Белмид. Затем придет черед «Шато Бель-Эйр», а работать с Роджером Тауном будет легко и весело.

А Белмид? Легко и весело? Возможно, нет… но тем не менее Белмид был страшно важен для нее.

Внутренние помещения Белмида Эллисон, конечно же, отделает во французском стиле, что-нибудь светлое и бодрое, с цветочным орнаментом, ткань для стен и штор от Чарльза Бэрона, стулья, обтянутые шелком пастельных тонов, светлого дерева мебель с неброской резьбой и хрусталь от Лалика. Может, у Эмили найдутся подходящие фотографии роз, сирени и полевых цветов.

«Я хочу сделать Белмид очень красивым и очень счастливым, – думала Эллисон. И эта фраза без конца прокручивалась у нее в голове. – Я хочу сделать Белмид очень красивым и очень счастливым для Питера… для печального, одинокого, приятного Питера Дэлтона».