Текст книги "Красотки из Бель-Эйр"

– Это – да?

– Это – нет, – мягко ответила Эллисон. – Слишком скоро.

– Вы думаете, что ваш успех – случайность?

– Нет… – «Я просто привыкла считать золотые медали после победы».

– Это из-за несчастного случая? – участливо спросил Роб.

Значит, Роб знает. Вероятно, он знал с самого начала, с того дня в июне прошлого года, когда они встретились в душистой сиреневой нише.

– Без упоминания о вашем увлечении верховой ездой и несчастном случае трудно будет написать глубокую статью, – признался Роб.

– Понимаю. Но это не проблема, если меня не станут изображать мужественной героиней.

– Но от вас действительно потребовалось мужество, Эллисон.

– Нет, Роб. Я просто делала это, чтобы выжить.

– Так как?

– Думаю, пока я хочу побыть в тени.

– Что ж, понятно. И скорее всего не захотите известить меня, когда подойдет время?

– Наверное, нет.

– Я буду справляться каждые полгода, идет?

– Идет. – «Скажи ему, Эллисон. Скажи ему сейчас, осторожно, что ты знала Сару». – Роб, я хочу вам кое-что сказать…

В этот момент появился Роджер. И весь следующий час Роджер, Роб и Эллисон разговаривали, со священным трепетом любовались мощью метели и пили горячий шоколад. Потом Роб ушел.

«Когда-нибудь, другим метельным утром, я скажу Робу, как мне нравилась Сара и как мне жаль ее, – подумала Эллисон, когда Роб ушел. – Скажу ли?»

В то снежное утро в Аспене Эллисон решила, что никогда не скажет Робу, что была знакома с его сестрой. Робу, которого Эллисон ни за что на свете не хотела огорчить, Робу, который был ее другом, Робу, с которым ее связывали особые узы.

– Иди в постель, – тихо прошептала Элейн, пытаясь скрыть мольбу.

Роб стоял в спальне у окна и смотрел на метель. Он был всего лишь в другом конце комнаты, но как же далеко. А она хотела его, он так был нужен ей! День в постели – день безудержного секса и бесстрашной близости – вернет ей Роба.

– Уже девять, Элейн. Пора вставать.

– И что делать, Роб? Мы отрезаны от мира снегом. Давай же насладимся этим. Постель, завтрак в номер, долгий горячий душ и снова постель…

– Я пообещал Роджеру и Эллисон, что мы встретимся за коктейлями в семь, ужин в восемь.

– Вечера! Десять прекрасных, наполненных чувственностью часов. К этому времени мы будем умирать от голода. Роб?

Роб едва ли слышал Элейн. Он думал об Эмили, о том, что скажет ей четырнадцатого. «С Днем святого Валентина, Эмили. Да, кстати, вот несколько книг, которые тебе стоит прочесть, потому что ты ничего не знаешь ни о любви, ни о поздравлениях, только о насилии и предательстве. А вот фамилия врача, к которому тебе стоит сходить».

Пусть бы Эмили сейчас оказалась здесь, в этом изысканном номере, в тепле и безопасности, у огня, который защитит ее от холодной метели. Они с Эмили могли бы укрыться в этом тихом месте, а когда вышли на улицу, метель снаружи уже улеглась бы, как и метель внутри. И жизнь Эмили навсегда стала бы золотой и солнечной.

Фантазии, сказал себе Роб. Даже если благодаря какому-то чуду Эмили и согласилась бы остаться с ним здесь, слова были бы только словами, обещания – только обещаниями. За плечами Эмили – годы чувств, знаний и боли, которые красноречиво опровергли бы все, что Роб мог рассказать ей о любви. Роб знал, что Эмили не может выздороветь за один день. Это будет длительный, болезненный процесс, со многими отступлениями, мечта, создаваемая из жизни, полной кошмаров, хрупкая вера, которая требовала терпения и времени. Времени и легких, как пушинка, новых чудесных ощущений в противовес давящей тяжести прошлых ужасных воспоминаний. Ему хотелось, осознал он, показать Эмили, что такое любовь. Но рядом с ним была Элейн, а не Эмили.

– Я хочу пойти погулять, – сказал Роб, наконец ответив на умоляющий призыв Элейн присоединиться к ней в постели.

– Роб, но там же метель! Это очень опасно.

– Я вернусь.

Роб пробирался по свежим глубоким сугробам, обдуваемый ледяным ветром, ясно сознавая, что опознавательные знаки, указывающие безопасный путь, потеряны в белом тумане снега.

Вот на что похожа жизнь Эмили, печально думал Роб. Каждый день ее жизни – все равно что прогулка в метель без опознавательных знаков, в мглистом, неверном мире боли и опасности.

Роб сразу увидел милую хрупкость Эмили, но теперь он осознал ее необыкновенную стойкость. Какое нужно мужество, чтобы день за днем отправляться в этот мир – мир, полный опасностей! Какие нужны усилия, чтобы, всегда уставшей и знающей, что в пути сквозь бурю ее не ждет спасительное пристанище, все равно идти вперед в поисках мира и красоты.

«О Эмили! Позволь мне помочь тебе. Позволь мне показать тебе, что такое любовь».

– Не жди меня, Элейн, иди одна. Мне нужно позвонить. Пожалуйста, скажи Роджеру и Эллисон, что я сейчас подойду.

– Хорошо. – Элейн не стала его дразнить: «Это суббота, Роб, забудь о журнале!» – а просто нежно поцеловала в губы и вышла из номера.

Днем, когда Роб вернулся со своей продолжительной прогулки, все было…

Элейн не находила слов, чтобы описать нежность их любовной близости. Роб был так нежен, так внимателен, полон такой любви. Он никогда так не занимался с ней любовью. Как будто он…

«Не думай об этом», – предостерегла себя Элейн. Но было невозможно отогнать от себя эту ужасную мысль. Как будто Роб занимался любовью с кем-то другим.

Когда Элейн пошла к Роджеру и Эллисон, Роб набрал номер, который он запомнил перед отъездом из Лос-Анджелеса. Номер Эмили был в книжке на столе у Фрэн, кроме того, Э. Руссо значилась и в телефонной книге.

Роб просто хотел сказать ей «привет», может, что-нибудь еще, если Эмили окажется дома. Сегодня она должна была вернуться из Франции.

Набрав ее номер в первый раз, он выслушал пятнадцать звонков. Подождал десять минут, набрал снова и на этот раз выслушал тридцать звонков, прежде чем повесил трубку.

Может, и к лучшему. Он действовал импульсивно, и это могло смутить или обеспокоить ее.

«Лучше сосредоточься на том, что ты собираешься ей сказать при встрече, – твердил про себя Роб, направляясь к номеру Роджера. – Лучше как следует отрепетируй эти очень важные слова».

Глава 19

К Валентинову дню съемки «Любви» опережали самый смелый график, на который рассчитывали Стив и Питер. Стив почти каждый день проводил на съемочной площадке и наблюдал, не вмешиваясь и не переставая изумляться таланту Питера Дэлтона.

Питер был спокоен, серьезен, никогда не выходил из себя, не проявлял ни малейшего нетерпения. Съемочная группа была спокойной и серьезной, артисты были спокойны и серьезны, они все были серьезными, тонкими профессионалами и в согласии работали над созданием фильма десятилетия.

Даже Брюс Хантер не выбивался из общей картины. Он был известен своими романами с актрисами, с которыми снимался, и являл собой золотой стандарт голливудского эгоцентризма. У Брюса были причины вести себя подобным образом – его участие обеспечивало громадные кассовые сборы. Огромный успех Брюса покоился на его внешности греческого бога, потрясающей сексуальности и на том замечательном факте, что вдобавок ко всему он еще мог играть. Брюса Хантера утвердили на роль Сэма, главную мужскую роль в «Любви», потому что на экране они с Уинтер смотрелись просто поразительно.

Как режиссер, Питер давал актерам большую свободу в проработке и трактовке ролей. Он руководил и давал режиссерские указания там, где это было необходимо. Стиль Питера предполагал, что актер серьезно интересовался характером, который воплощал. Актеры и актрисы, с которым обычно работал Питер, а это были лучшие актеры Лондона и Нью-Йорка, такой способностью обладали.

Но не Брюс Хантер. Он не тратил времени на продумывание мотивов поступков своего героя, он просто ждал указаний режиссера. И, как одаренный от природы спортсмен – «Что мне сделать теперь, тренер? Метнуть снаряд как можно дальше? О’кей, нет проблем», – выполнял задачу.

– Произнеси последнюю строчку с чуть большей искренностью, Брюс, – говорил Питер.

– С большей? Хорошо. Вот так?

Брюс произносил великолепные строки Питера так, как велел режиссер, каждая сцена получалась совершенной, и с каждой сценой он все больше приближался к награде киноакадемии.

– Ты должен выглядеть более любящим, Брюс.

– Более любящим? Что это значит, Пит?

– Это значит, – мягко ответил Питер, – что тебе надо посмотреть на нее так, будто ты готов отдать за нее жизнь.

– Господи!

– Сделай так.

– О’кей, будет сделано.

Рабочие отношения Питера с Брюсом были легкими, но без вдохновения. А вот с Уинтер его рабочие отношения были именно такими, какие он предпочитал, – серьезным, вдумчивым, художественным сотрудничеством. Уинтер была очень высокого мнения о роли Джулии и удивительном сценарии Питера. Уинтер хотелось как можно лучше произнести каждую строчку, точно выразить все чувства. Вначале Уинтер была явно не уверена в своих силах, но при спокойной поддержке Питера ее уверенность окрепла и чудесный природный талант стал расцветать.

– Тебе понравилась эта сцена? – спрашивал Питер, подходя к Уинтер во время перерыва и терпеливо дожидаясь честного ответа.

– Не совсем, – правдиво признавалась Уинтер.

– А что тебе не понравилось?

– Не знаю, Питер. Просто чувствую, что-то не так. А что ты скажешь?

Питер и Уинтер спокойно обсуждали сцену – талантливая актриса и талантливый режиссер, – и когда снимали ее в следующий раз, она уже была лучше, а когда в конце концов и Питер, и Уинтер оба были удовлетворены, сцена получалась совершенной.

– Стоп, – произнес Питер как раз перед полуднем в День святого Валентина. – Давайте прервемся на ленч.

Съемочная группа разошлась. Брюс Хантер, как обычно, выглядел немного потерянным. Во время большинства съемок перерывы были временем флирта, даже секса в трейлере актрисы-партнерши, но только не в этот раз. Брюс представлял себе, предполагал, что у него будет роман с красавицей Уинтер Карлайл. Но Уинтер вела себя сдержанно, интересовалась только работой. Постояв в смущении несколько мгновений, Брюс пожал плечами и отправился на ленч вместе со съемочной группой.

Не прошло и двух минут, как Питер объявил перерыв, а на съемочной площадке уже не осталось никого, кроме Уинтер, которая не двинулась с дивана, где сидела во время сцены, и Питера, который сел рядом с ней.

– Ты зеленого цвета.

– Что? – Уинтер медленно повернула голову к Питеру. Быстрые движения вызывали головокружение и тошноту.

– Зеленого цвета, – повторил Питер с ласковой улыбкой. – Даже сквозь фильтры в камере ты смотришься зеленой.

– Простудилась.

Питер кивнул:

– Я отвезу тебя домой.

– Питер, мы же еще не закончили.

– Закончили.

Питер и Уинтер могли бы каждый день приезжать на съемки вместе – Белмид и Холман-авеню были совсем рядом, но это изменило бы их отношения. В эти рассветные и закатные часы Питер и Уинтер могли с легкостью перейти от обсуждения фильма к более личным темам.

Во время таких ранних или поздних разговоров Питер мог расспросить Уинтер о ее лучшей подруге Эллисон.

«Расскажи мне об Эллисон, Уинтер, – мог сказать Питер. Потом он мог спросить: – У Эллисон есть кто-нибудь? Она любит кого-нибудь?»

Уинтер могла бы совершенно спокойно ответить на эти вопросы, но не нашла бы ответа на самый сложный вопрос, касающийся Эллисон Фитцджеральд, который крутился в голове у Питера: «Почему я все время о ней думаю?»

В День святого Валентина Питер и Уинтер не разговаривали по пути из Бербанка в Вествуд. Питер видел, что все силы Уинтер сосредоточены на ее борьбе с тошнотой. Он сочувственно ей улыбался, но разговорами не отвлекал.

Когда они приехали на Холман-авеню, Питер проводил Уинтер до двери ее квартиры на третьем этаже.

– В нескольких кварталах отсюда я заметил симпатичное кафе. Я куплю куриный суп с лапшой, имбирный эль и быстро вернусь.

Уинтер улыбнулась слабой признательной улыбкой.

– Я поем здесь, Питер. Я чувствую себя нормально. Спасибо.

– Точно?

– Да.

– Ну ладно. Мы со Стивом решили, что этот уик-энд продлится три дня. Позвони мне в воскресенье, скажешь, сможешь ли работать в понедельник.

– Я собираюсь работать в понедельник.

– И все же позвони.

– Хорошо.

Питер приехал в Белмид и, рассеянно бросая теннисный мячик игривой Оладье, думал об Эллисон Фитцджеральд.

«Найди ответ на свой вопрос. Навести ее».

– Эллисон?

Эллисон оторвалась от фотографий, которые только что аккуратно разложила на своем столе. Два часа назад она сняла и положила на пол последние каталоги Хенредона, Кларенс-Хауса, Бейкера и Браншвига и Филза, чтобы освободить место для двенадцати длинных красных роз, доставленных от Роджера. Час спустя, когда появилась Эмили с фотографиями, которые она сделала во Франции, Эллисон поспешно убрала все остальное со своего обычно заваленного стола.

– Питер, – едва проговорила Эллисон. Что он тут делает? – Привет. Сегодня не снимаете?

«Постарайся говорить полными предложениями, – сказала себе Эллисон. – Питер талантливый писатель, ты не забыла?» Но глядя в эти темно-карие глаза, вообще было трудно что-либо сказать.

– Уинтер больна. Операторы перепробовали все фильтры, но она все равно выглядела бледно-зеленой.

– Ох! – Эллисон встала. Вот почему Питер здесь. Его прислала Уинтер. – Уинтер хочет, чтобы я…

– Нет, она чувствует себя нормально. Это простуда или съела что-то не то, а может, она просто переутомилась. Я только что отвез ее домой и добился обещания, что она поест супу и поспит. – Голосом, звучавшим совсем не так уверенно, как можно было ожидать от такого выдающегося человека, Питер продолжал: – Я решил заехать посмотреть, чем вы занимаетесь.

– Да? – «Хорошо. Но почему?»

– И чем же вы занимаетесь?

– Я разглядывала эти фотографии, пытаясь решить, какие самые лучшие.

Питер встал рядом с Эллисон и посмотрел на фотографии.

– Они все лучшие, – сказал он через минуту. – Все – шедевры.

– Я тоже так думаю.

– Это, должно быть, Э. Руссо, фотограф, чьи работы висят в Белмиде.

– Эмили Руссо. Да. Возможно, вы видели и ее снимки в «Портрете». Начиная с декабрьского номера Эмили делает большинство портретных фотографий. – Эллисон взглянула на Питера, ожидая сопровождаемого улыбкой подтверждения: «Ах да, конечно», но его приятное лицо было мрачно. – Вы не читаете «Портрет»?

– Нет, – тихо ответил Питер. Он перевел взгляд с фотографии версальского Малого Трианона на Эллисон, она смотрела немного озадаченно, но зеленые глаза улыбались. Ее улыбка подбодрила его. Сегодня Питер приехал сюда, чтобы проверить свои смутные ощущения, что это возможно, и Эллисон спокойно выдержала экзамен. – Я подумал, не хотите ли поужинать со мной сегодня вечером?

– О! – «Да». – Я… у меня другие планы.

– Красные розы?

– Да, он… – Просто клиент? Эллисон уже не могла так говорить о Роджере. Это было неправдой. – Да.

Питер получил ответы на свои вопросы.

«Но почему же я все время о ней думаю? Потому что она такая милая, особенная. У нее есть кто-то? Да».

– Я, пожалуй, пойду. Был очень рад повидаться с вами, Эллисон. Удачи в выборе фотографий. – «Прощай».

– Спасибо, – прошептала Эллисон. – До свидания.

Эллисон смотрела, как Питер идет по комнате и выходит на улицу, в полуденное солнце и шум бульвара Уилшир… ушел. Но не забыт. Теперь у Эллисон есть воспоминание, которое она будет снова и снова проигрывать в голове, как делает это с тремя другими воспоминаниями о встречах с Питером Дэлтоном. Эллисон проигрывала эти сцены, изменяя конец. До Питера она хотела изменить конец только в одной сцене из своей жизни – в той сцене прыжка через бело-зеленую изгородь, когда все ее мечты разлетелись вдребезги.

Но теперь, из-за Питера, появились новые сцены, которые она захотела изменить. Почему она не вернулась вместе с ним в конюшню в то декабрьское утро? Почему она не пригласила его на семейный ужин в канун Рождества? Что, если Питер был один на Рождество и страдал от одиночества?

Эллисон казнилась, придумывая, как она могла – как ей следовало – изменить сцены с Питером. И придумывала новые сцены. Как раз вчера вечером в специализированном магазине в Санта-Монике она видела перевязанную красной ленточкой игрушку для собаки – на Валентинов день – и подумала, не купить ли ее для знаменитой Оладьи.

Конечно, нет! Порыв быстро разбился о реальность. «Какая глупость! Ты совсем не знаешь Питера Дэлтона, несмотря на то что все время думаешь о нем».

Эллисон посмотрела на вазу с красными розами, присланными Роджером. Вот другая реальность, чудесная реальность. В тот снежный уик-энд в Аспене ее отношения с Роджером стали более чем теплыми. Были и продолжительные чудные поцелуи перед камином, и мягкий смех, и нежные взгляды. И после Аспена, в длительных ночных разговорах по телефону, Роджер и Эллисон говорили о двух днях, которые они проведут вместе. Два дня и две ночи, которые начнутся ужином в День святого Валентина у «Адриано» вместе с Робом и Элейн. Завтрашний день они проведут, разбирая фотографии Эмили, принимая решения относительно «Шато Бель-Эйр», а потом до отлета Роджера в Чикаго вечером в субботу они будут вместе.

Через месяц съемки «Любви» закончатся. Питер Дэлтон вернется в Нью-Йорк. И Эллисон больше никогда его не увидит. Но станет ли она снова и снова проигрывать эту сцену – появление Питера Дэлтона в «Элегансе» в День святого Валентина? И захочет ли она изменить ее конец?

«Да! Так измени его сейчас!» Настойчивая команда пришла откуда-то изнутри, но ее подал не разум. Что-то другое подало эту нелогичную команду. Возможно, ее сердце.

Эллисон не знала и не стала задумываться. Она просто повиновалась мощному толчку.

К тому моменту, когда Эллисон вышла из «Элеганса» под февральское солнце, Питер уже почти дошел до угла. Вот сейчас он повернет и исчезнет.

– Питер!

Каким-то чудом Питер услышал этот слабый призыв сквозь шум, стоявший на бульваре Уилшир. Он обернулся как раз в тот миг, когда у Эллисон подвернулся каблук. Эллисон молча втянула воздух, пережидая острую боль, пронзившую бедро. Она быстро обрела равновесие и двинулась навстречу шедшему к ней с улыбкой Питеру.

– Вы не пострадали? – спросил он, поспешив подойти к ней. – Вы хромаете.

– Ничего страшного. – Эллисон нахмурилась. «Питер знает меня так мало, что даже не видел меня в движении и не знает, что я хромаю!» «Ты не знаешь Питера Дэлтона, а он не знает тебя, – напомнил ей разум, – поостерегись». – «Я всегда хромаю».

– О! – Питер ободряюще улыбнулся. Он был счастлив видеть ее! За те минуты, что прошли со времени его ухода, он успел почувствовать себя таким потерянным. И хотел было вернуться в «Элеганс». – Я что-то забыл?

– Да. – «Мужайся», – сказала себе Эллисон. Когда в то снежное утро в Аспене Роб назвал ее мужественной, Эллисон честно ответила: «Я просто делала это, чтобы выжить». Возможно, это тоже нужно для выживания, то, что она должна была сделать, то, что подсказывало ей сердце, а не разум. Поэтому Эллисон негромко и храбро сказала Питеру: – Вы забыли спросить, не хочу ли я поехать с вами в воскресенье на верховую прогулку.

– Неужели забыл? – мягко спросил Питер. – А вы хотите?

– Да.

Эмили приехала за полчаса до назначенной встречи с Робом и ждала в холле, пока не наступит нужное время. Она сидела тихо, почти неподвижно, но сердце ее билось беспокойно, тревожно, а в голове крутились ужасные мысли.

Вдруг Роб сохранил о Париже жуткие воспоминания? А вдруг его представление о ней связано только с ее затуманенными наркотиком глазами и страшными вещами, которые она о себе рассказала? Что, если Роб больше не захочет с ней работать? Вдруг он не сможет даже взглянуть на нее? Пусть, пусть, пусть все будет по-прежнему, молило сердце Эмили. Большего она и желать не смела.

Без двух минут три Эмили вошла в лифт и нажала кнопку шестого этажа. Когда дверь открылась, Роб ждал ее там, у лифта.

– Привет. – Он улыбнулся. «Здравствуй, милая Эмили». Роб взял у нее из рук кипу пакетов. – Давай-ка все это сюда.

– Привет. Спасибо. Здесь портреты модельеров и работа, которую я на этой неделе сделала в Нью-Йорке.

– Отлично.

Первые полчаса их встречи прошли как обычно. Роб восхищался великолепными фотографиями, Эмили смущенно улыбалась, и они вместе отобрали те портреты, которые появятся в журнале.

– Я хотел поговорить с тобой о номере, посвященном наградам Академии киноискусств, – сказал Роб, когда они закончили с парижскими и нью-йоркскими работами. Он ступал на незнакомую, опасную, но очень важную территорию – жизнь Эмили, счастье Эмили – с помощью знакомой рутины делового разговора.

– Я слушаю.

– Мне бы хотелось, чтобы ты сделала портреты тех, кто находится в городе. Насколько мне известно, здесь соберутся все номинанты, за исключением Лоренса Карлайла, который уже в Африке. Если бы не было никого из номинантов, тогда мы бы подстроились, но…

– Хорошо.

– Договорились? – Роб был готов произнести заранее заготовленные фразы, попытаться убедить ее, но Эмили согласилась. Она будет в Лос-Анджелесе. Хорошо. Это значит, что она сможет начать посещать доктора Кэмден не откладывая.

– Да, договорились. – «Если я буду здесь и ты будешь здесь, работая над выпуском, посвященным наградам академии, мы сможем видеться каждую неделю. Все будет по-прежнему».

– Прекрасно. – Роб улыбнулся. Это было легко. Теперь наступал трудный момент, деликатный и очень важный.

Роб прошел к своему столу, достал из запертого ящика две книги и вернулся к Эмили.

– У меня есть для тебя книги, Эмили.

Эмили посмотрела на книги в руках Роба – «Потерявшаяся девочка», история о разрушении молодых и невинных жизней, и «Нашедшаяся девочка», история о надежде, открывающейся для таких людей. Она прочла аннотации на книгах. Когда значение слов дошло до ее сознания, реакция Эмили была мгновенной – оборона, злость, обида, реакция человека, который в своей жизни знал только боль и предательство.

– Эмили, я прочитал обе книги и встретился с доктором Кэмден, которая их написала.

– Ты рассказал ей обо мне? – «Ты же обещал! Ты рассказал Элейн? А Эллисон?»

– Я сказал доктору Кэмден, что у меня есть подруга…

– Подруга?

– Очень хорошая подруга. Я не сказал ей ничего, что как-то могло указать на тебя. Эмили, она хочет с тобой увидеться. Она сама пострадала от этого. Она понимает. Она может тебе помочь.

– Помочь мне? Или тебе? Ты же стыдишься того, что я работаю в твоем драгоценном журнале! Ты считаешь, что со мной что-то не так, что мне нужно что-то исправить!

– С тобой все в порядке, Эмили. Боже мой, да как ты могла подумать, что я тебя стыжусь?

– Я знаю, что стыдишься. – Эмили поднялась, вся дрожа и сжав кулаки.

– Нет. Я переживаю за тебя, Эмили. Очень. С тобой все в порядке. Тебя обидели, но тебе можно помочь. Ты можешь быть счастливой.

– Счастливой? Счастье – это для таких людей, как ты, Роб, а не для меня. – Эмили замолчала, а когда заговорила снова, ее голос прозвучал тихим шипением, ледяным, пустым и мертвым: – Я хотела доверять тебе, Роб. Очень хотела.

– Ты можешь доверять мне, Эмили.

– Нет. Не могу. Но не переживай. Вам с Элейн больше не придется терпеть унижение. Я больше на тебя не работаю. Прощай, Роб.

Эмили была уже у самой двери, когда ее остановил возглас Роба, напугавший их обоих, потому что в нем внезапно прозвучала ярость.

Эмили обернулась к Робу. В ее серых глазах мелькнули страх и покорность. Она знала, что он собирается обидеть ее, и была готова принять это. Выражение ее глаз только сильнее распалило ярость Роба.

– Возьми их! – Роб сунул книги в руки Эмили. Она взяла, но инстинктивно вздрогнула, словно это был акт насилия и предательства. Роб на секунду закрыл глаза, чтобы взять себя в руки. – Прошу тебя, Эмили. Возьми их и прочти. Пожалуйста, подумай над тем, чтобы пойти к врачу.

– Я больше здесь не работаю. Это не имеет значения.

– Имеет, Эмили, – прошептал Роб, глядя, как она спасается от него. – Имеет.

В течение двух часов после ухода Питера Уинтер сидела в гостиной у себя в квартире, борясь с приступами тошноты и с догадкой о ее причинах. Проиграв обе битвы, Уинтер в конце концов настолько подавила тошноту, что смогла пройти два квартала – миллион кружившихся под ногами миль – до аптеки на Вествуд-авеню.

Уинтер купила три разных комплекта, хотя подтверждения ей в общем-то не требовалось. Она смотрела на темно-малиновый цвет. «Определенно положительный результат, – гласила инструкция. – Поздравляем, вы беременны!»

Уинтер смотрела и думала, какие у ее ребенка… их ребенка будут глаза – фиалковые, как у нее, или сапфировые, как у Марка.

Еще пять часов спустя к дому, где жила Уинтер, подъехал Марк. Он нахмурился, не увидев автомобиля Уинтер. Сегодня она должна была вернуться рано. Самое позднее в шесть, сказала она.

Вероятно, отправилась покупать шоколад в форме сердечек, с умилением подумал Марк, вынимая из машины коробку с розами.

Мысль о Уинтер, покупающей угощение к Дню святого Валентина, наполнила Марка радостью. Мысль о Уинтер всегда наполняла его радостью. В больнице Марк видел столько горя, трагедий, столько печали, что у него разрывалось сердце, заставляя проливать слезы, но эта боль всегда смягчалась светлыми мыслями о Уинтер. Марк так любил ее. И чувствовал себя таким счастливчиком.

Окна в квартире Уинтер были темными, как черное февральское небо. Марка охватила тревога. Где же она?

Снимается в кино, быстро ответил своей тревоге Марк, внезапно осознав, что должна чувствовать Уинтер, когда он звонит и говорит, что будет дома через час, который растягивается на два и на три.

Уинтер говорила Марку, как быстро летит время на съемочной площадке. Ей кажется, что они всего час работали над сценой, а уже время перерыва на ленч. Создание фильма похоже на работу в больнице: время измеряется не минутами и часами, а выполненными задачами. Пункция, два анализа крови, сцена в автомобиле, сцена на пляже, еще один крупный план…

Марк включил свет на кухне, поставил вазу от Лалика – подарок Эллисон к дню рождения Уинтер – рядом с раковиной и открыл завернутую в золотистую фольгу коробку с розами. Когда его взгляд упал на кастрюлю супа на плите и коробку соленых крекеров на столе, Марк нахмурился. Уинтер была дома и оставила суп на плите, не закрыв его крышкой. Уинтер, которая вроде бы шутя, но на самом деле со всей серьезностью убирала в холодильник всю еду, после того как он рассказал ей о сальмонелле!

Марк щелкнул выключателем в гостиной и увидел брошенные в кресло сумочку и пальто. Разволновавшись еще больше, он пошел к спальне. Дверь в нее была открыта. Свет из гостиной мягко падал на кровать, создавая золотистый нимб вокруг блестящего бархата черных волос на подушке. Марк встал на колени рядом с кроватью и нежно поцеловал Уинтер в висок.

– Марк…

Фиалковые глаза Уинтер распахнулись, и она попыталась сообразить, где находится. В комнате – во внешнем мире – темно, Марк дома. Она хотела только немного вздремнуть. Уинтер почувствовала такое головокружение, сходив в цокольный этаж здания, чтобы выбросить в мусорный ящик остатки от тестов на определение беременности, что решила прилечь, потом поесть супу, а уж потом подумать, что делать.

– Ты хорошо себя чувствуешь? Где твоя машина?

– На студии. Меня привез Питер.

– Ты заболела? – Марк осторожно обхватил пальцами ее запястье, считая пульс, другой рукой дотронулся до лба.

– Я похожа на больную?

– Пульс немного частит, но жара нет.

Сердцебиение было вызвано присутствием Марка, его прикосновением, а не лихорадкой, и никаким прибором это нельзя было измерить, только чувствами. Но поделиться с Марком своей проблемой Уинтер не могла. «Видите ли, доктор, я залетела. Это было всего лишь раз! Одна волшебная ночь страсти с любимым мужчиной».

– Что тебя беспокоит? – ласково спросил Марк.

– Я просто немного устала. Все пройдет. – Уинтер сделала движение, чтобы сесть, скривилась и слабо улыбнулась.

– Я принесу тебе супу. – Он поцеловал ее в кончик носа. – Я включу конфорку и сразу же вернусь.

Уинтер ждала, прислушиваясь к отдаленному шуму льющейся на кухне воды, и внезапно смятение в ее голове улеглось, как будто во сне, которого она не помнила, она получила ответы на все свои вопросы.

«Через месяц Марк будет знать о своей практике, и ему… нам нужно будет все распланировать. Если я вхожу в планы Марка, если он захочет взять меня с собой в Бостон, тогда я скажу ему о ребенке. Если нет, он никогда не узнает. Я перестану с ним видеться до того, как станут заметны изменения в моей фигуре».

Уинтер чувствовала внутри себя новую жизнь, крохотный вертящийся ураган, твердо и решительно заявляющий о своем присутствии, и думала о том, что подобная маленькая буря сделала с Лоренсом Карлайлом и Жаклин Уинтер.

Может, Уинтер уже повторила одну из ошибок Жаклин – безрассудную ночь любви, – но других не сделает. И не повторит самой большой ошибки Жаклин: что бы ни случилось, Уинтер вырастит эту новую маленькую жизнь в любви, ласке и заботе. Ее малыш никогда не будет чувствовать себя одиноким, покинутым, не испытает страха. У ребенка Уинтер может не быть отца, как не было отца у нее, но у него будет – уже есть – мать, которая будет очень сильно любить его или ее.

На глазах у Уинтер выступили горячие слезы, когда Марк вернулся в спальню с вазой, полной роз.

– С Днем святого Валентина.

– Марк…

– Почему ты плачешь?

Марк поставил вазу на комод, сел на кровать рядом с Уинтер и заключил ее в свои крепкие объятия.

– Я просто хочу, чтобы это никогда не кончалось.

Марк крепче обнял Уинтер, но ничего не ответил. Он тоже не хотел, чтобы их сказочная история любви когда-нибудь закончилась. Марк никогда не разлюбит Уинтер, но он не может обещать, что это блаженство, это счастье, эта греза продлится вечно.