Текст книги "Красотки из Бель-Эйр"

Глава 24

Бель-Эйр, штат Калифорния

Август 1985 года

Первого августа в семь часов вечера, за сутки до премьеры «Любви» в Калифорнии, Эллисон приехала в поместье Уинтер.

– Я купила тебе платье для премьеры. – Эллисон передала удивленной подруге бледно-голубую коробку, перевязанную золотой лентой. – Или, во всяком случае, для нашей частной вечеринки, которая состоится после премьерного приема. Я купила его в бутике Дэйтона для будущих мам, очень современном, по-моему, там продают одежду для беременных актрис и голливудских жен. Разумеется, меня никто не узнал и не спросил, почему это я покупаю эффектное платье для беременной. Я даже немного огорчилась, у меня было заготовлено с десяток достойных ответов. – Глаза Эллисон заговорщически блеснули. – В любом случае я заплатила наличными и убедилась, что за мной никто не следил!

– Эллисон, – тихо прошептала Уинтер, открывая бледно-голубую коробку. Слезы выступили у нее на глазах, когда она вынула шелковое платье – сочетание бледно-лилового и цвета слоновой кости. Одежда Уинтер, которую она купила в марте и начале апреля, чтобы проходить до конца беременности, была никакая, лишь бы что-то носить в течение долгих месяцев затворничества. – Какое красивое!

– Правда красивое, да? – Эллисон улыбнулась.

– Как будет весело! А ты что наденешь?

– Для премьеры «Любви» у меня шифон пастельных тонов. – Очень романтично, решила Эллисон, когда на прошлой неделе покупала это платье.

– А для «Ромео и Джульетты»?

– Золотое ламе, очень облегающее, совершенно в духе Пятой авеню. А Питер на обоих побережьях взял напрокат смокинги.

– Ну и бурный у вас будет уик-энд! «Любовь» в Вествуде, «Ромео и Джульетта» на Манхэттене. В субботу вечером вы будете сидеть в «Таверне», пить до рассвета шампанское и ждать рецензий.

– Та часть уик-энда, которой мы с Питером ждем больше всего, – это завтрашний ужин с тобой после премьеры. Мы приедем к тебе с едой около шести.

– Вы оба так эффектно смотритесь! – воскликнула Уинтер, когда Эллисон и Питер приехали к ней вечером следующего дня. – Эллисон, какое платье! А ты, Питер, такой представительный в смокинге!..

– Ты и сама эффектно выглядишь, Уинтер, – сказал Питер.

– Мне ужасно нравится мое современное платье для беременных.

Следом за Питером, который нес коробки с деликатесами, приготовленными в клубе, Эллисон и Уинтер прошли на кухню.

– Вы думаете, этого достаточно? – засмеялась Уинтер. – Мысли о том, что мы будем есть, займут меня до вашего возвращения!

– Может, ты подождешь нас, Уинтер? – предложила Эллисон. – Просто оставь все в холодильнике, а когда мы приедем, то накроем стол и разогреем все в микроволновке.

– Эллисон, у меня, конечно, уже восемь месяцев – и я на них выгляжу, видит Бог, – но я вполне здорова.

– Только не перетрудись.

– Не бойся.

– Ты посмотришь сегодня фильм?

– Не думаю, – сказала Уинтер.

Стив, как и обещал, прислал ей копию «Любви». Когда-нибудь она усядется в мягкое кресло в просмотровой комнате и посмотрит свой дебют в качестве героини романтического фильма десятилетия, но не сейчас.

– Нам пора, Эллисон, – негромко сказал Питер.

– Да-да. – Эллисон задумчиво улыбнулась, глядя на Уинтер. – Мне ужасно не хочется тебя оставлять, Уинтер.

– Я не одна, Эллисон. – «Я вместе с моим деятельным малышом, который игриво шевелится внутри меня».

Эллисон не помнила, когда это случилось, Питер ли убрал свою руку из ее ладоней или она – из его, но вдруг поняла, что ее руки пусты и плотно сжаты на коленях. Тревожное осознание того, что ее пальцы больше не переплетены с пальцами Питера, оказалось всего лишь рябью в бурном океане смущения и страха, которые бушевали внутри нее, пока она смотрела «Любовь».

Кто такая Джулия? За ошеломляющим вопросом пришел быстрый, уверенный ответ: Джулия – женщина, которую любит Питер.

Но где же Джулия? По всей видимости, она больше не присутствует в жизни Питера, но все еще живет в его сердце.

Питер написал «Любовь» для Джулии? И была ли «Любовь» Питера нежной, проникновенной, обращенной к Джулии мольбой вернуться к нему?

Да. Конечно. А как еще это можно объяснить?

Эллисон смотрела «Любовь», а в ее голове стремительно проносились опустошительные вопросы и ответы, от которых замирало сердце. Они не прекратились и тогда, когда фильм закончился и зрительный зал погрузился в тишину.

Тишина длилась несколько мгновений. Мужчинам и женщинам, собравшимся здесь, понадобилось немного времени, чтобы побыть наедине с собой во все еще темном зале, чтобы осмыслить великолепие того, что они увидели; времени, чтобы смахнуть слезы и откашляться; времени, чтобы с грустью подумать, как такая совершенная любовь прошла мимо них; времени, чтобы поклясться найти такую любовь или трепетно поддержать когда-то бывшую, а сейчас позабытую.

Благоговейная, осмысленная тишина была наконец нарушена одним хлопком. Он разорвал тишину, а вместе с ней и волшебные чары, навеянные на всех присутствующих. Они вынуждены были покинуть зачарованный мир Джулии и Сэма, но уходили не с пустыми руками. Они уходили с дарами Питера и со своими торжественными клятвами холить и лелеять любовь, существующую в их жизни.

Хлопки сменились ревом восторга, и зрители встали. Эллисон тоже встала и каким-то образом смогла расцепить онемевшие ладони, чтобы присоединиться к овации.

Эллисон не смотрела на Питера – она не могла – ни во время, кажется, бесконечных оваций, ни когда он почти прильнул к ней и прошептал, что им со Стивом надо отойти, чтобы сказать пару слов журналистам. Когда Питер и Стив исчезли, Эллисон вместе с потоком богатых и известных двинулась из святилища полутемного зала на яркий свет торжественного приема, где плескалось шампанское и роились знаменитости, а единственной темой разговоров были удивленные похвалы «Любви».

– Сценарий просто блестящий, по-настоящему поэтический.

– А Уинтер Карлайл, какой дебют!

– «Любовь» сметет всех «Оскаров».

– Ванесса Гоулд была права насчет Питера Дэлтона. У него и в самом деле мощный талант, от отчаяния и безнадежности – вы видели «Скажи “прощай”»? – до вот такого! Просто поразительно.

– Какой талант!

– Какое воображение.

Воображение? Растерянный разум Эллисон на мгновение сосредоточился. Неужели они не видят? Неужели они не понимают, что «Любовь» реальна? Похоже, нет! Может, это она ошибается? Эта мысль породила было искорку надежды, которая тут же угасла.

Эллисон пробралась сквозь толпу в дальний угол, где не так слепили огни и где она могла ни с кем не общаться. Поодаль она заметила Ванессу и вознесла безмолвную молитву, чтобы та не видела, что она сидела рядом с Питером, внезапно очень обрадовавшись, что никто про них не знал.

Потому что нечего было знать. Питер и Эллисон не любили друг друга, не любили по-настоящему, потому что… потому что у Питера была другая любовь.

Со своего наблюдательного пункта в углу Эллисон скользила взглядом по толпе, с грустью думая о том, что в этот вечер она планировала с гордостью, счастьем и радостью представить своего хорошего друга Роба своему любимому Питеру. Эллисон искала Роба, зная, что ничего ему не скажет и не попросит помощи, ей нужно только посмотреть в его добрые глаза и понадеяться, что тепло его улыбки прогонит дрожь леденящего страха, которая сотрясала все ее тело.

Но Роба Адамсона не было в толпе знаменитостей, собравшихся отпраздновать удивительный триумф Питера Дэлтона.

Удивительный триумф Питера, Уинтер, Стива и Брюса. И Джулии. Кто бы она ни была, где бы она ни была.

Августовским днем, как раз год назад, Эллисон стояла в бурлящем паддоке, окруженная неотступными воспоминаниями о своих разбитых мечтах, и вдруг осознала: «Я здесь чужая». Эллисон поспешила из паддока в «Элеганс», чтобы реализовать свои новые чудесные способности и обрести новые чудесные мечты. В тот день она начала свою новую карьеру. И в тот же день встретила Питера.

Благодаря Питеру Эллисон узнала, что в ее душе живут огонь, страсть и любовь. И благодаря Питеру она обрела мечту, какую даже и представить себе не могла.

И вот теперь Эллисон чувствовала, что эта мечта – мечта о любви – тоже разлетается в прах, а в ушах снова слышатся неотвязные слова: «Я здесь чужая».

– Эллисон! Вот ты где. Ты готова ехать?

Эллисон не могла встретиться взглядом с темными глазами Питера, но чувствовала на себе их взгляд, пристальный, напряженный, любопытный, требовательный.

– Да, – прошептала она.

Питер и Эллисон не разговаривали, пока ехали из Вествуда в Бель-Эйр, к Уинтер и позднему праздничному ужину, который должен был стать таким веселым.

Питер не снизил скорость, когда они подъехали к въезду в поместье. Он проехал дальше, на полмили вперед, и наконец остановил автомобиль в дальнем углу клубной парковки. В этом отдаленном углу было темно, но полная летняя луна излучала мягкое золотистое сияние.

– Эллисон, что случилось?

– Пожалуйста, расскажи мне, Питер.

– О чем рассказать, дорогая?

– Расскажи мне о Джулии.

Эллисон выговорила это, храбро глядя в темные глаза, взгляда которых она избегала с момента окончания фильма. Теперь Эллисон хотела, ей необходимо было, видеть глаза Питера. Ее зеленые глаза были освещены лунным светом и хорошо видны, но луна находилась позади Питера, и его красивое лицо оказалось в тени, которая скрывала молчаливое послание его глаз. Эллисон не могла видеть глаз Питера, но почувствовала, какой эффект произвели ее слова, поразили его, словно она нанесла удар.

И Эллисон поняла, что она не ошиблась… Джулия была настоящей.

Питер ответил не сразу, и за несколько мгновений, показавшихся вечностью, летняя ночь стала тревожно тихой, беззвучной, как будто, затаив дыхание, ждала в молчании его ответа. Эллисон показалось, что она услышала, как в отдалении заржала лошадь, но, может, у нее просто разыгралось воображение. Или, может, какой-то призрак напоминал о другой мечте, которая умерла.

– Эллисон… – Когда Питер все же заговорил, голос его звучал мягко и нежно. – Джулия – придуманное имя, и вся история тоже придумана.

Питер помолчал, и за эти новые бесконечные минуты сердце Эллисон прокричало: «О, Питер, прошу, не лги мне! Пожалуйста, не притворяйся, будто страсть и чувства к Джулии лились из твоего блестящего творческого ума, а не из твоего любящего сердца. Я знаю, что это неправда!»

Но Питер не солгал.

– Но, – очень тихо продолжал он, – в основе характера Джулии лежит характер женщины, которую я знал.

– И любил. – «И сейчас любишь!»

– Да. – Питер взял ее ладони, чтобы держать их, пока он расскажет остальное, но Эллисон ему не позволила. – Эллисон…

– Пожалуйста, расскажи мне, Питер. Что это за женщина?

– Моя жена.

– Твоя жена? – слабым голосом откликнулась Эллисон.

Заставив себя не дрожать, Эллисон приготовилась, насколько могла, к тому, чтобы услышать, как ее любимый Питер признается в другой любви, в пылкой страсти, которая закончилась разрывом, но все еще жива в его сердце, и ее тлеющие угли готовы разгореться в новое пламя.

– Мы поженились восемь лет назад. И прожили вместе четыре года, пока она не умерла.

– Умерла? – В шепоте прозвучала боль.

– Да. Я написал «Любовь» незадолго до ее смерти. Она хотела, чтобы я написал историю любви со счастливым концом. Я пообещал, что сделаю по «Любви» фильм и не изменю конца.

– Несмотря на то…

– Несмотря на то.

Питер поведал Эллисон всю правду, основные факты, так кратко, так бесстрастно, как мог, но впечатление от рассказа все равно оказалось ошеломляющим. Он беспомощно смотрел на смену эмоций – страх, удивление, печаль, смущение.

– Почему ты не рассказал мне раньше, Питер?

– Из-за этого. – Его руки дрожали, когда он нежно прикоснулся к ее щекам, залитым слезами. – Я не хотел, чтобы ты плакала.

– Не трогай меня! – Слова Эллисон и резкость ее тона поразили их обоих. В чудесные месяцы их любви Эллисон томилась без прикосновений Питера, ждала их всегда и с радостью. А теперь нежное прикосновение Питера причинило боль. Потрясенная Эллисон тихо добавила: – Пожалуйста.

– Хорошо, дорогая. – Питер нехотя убрал руки от мокрых щек. – Эллисон, я собирался тебе рассказать.

– Ты должен был уже давно рассказать мне. – «Почему ты не сказал мне, Питер? Почему ты скрывал от меня такие важные вещи?»

– Да, вижу, что должен был, – тихо согласился Питер. Он всего лишь хотел оградить свою дорогую Эллисон от печали, а вместо этого так глубоко ранил ее. Нужно было объяснить, заставить ее понять. Он негромко продолжил: – Но когда я должен был рассказать тебе, дорогая? В эти несколько волшебных недель, которые мы провели с тобой в Белмиде, когда наша новая любовь только пускала непрочные корни и нуждалась в радости? Или в последние несколько месяцев, когда мы проводили вместе редкие минуты и хотели наполнить их только счастьем? Я знал, что это огорчит тебя, Эллисон. Я не мог… не хотел… огорчить тебя.

– И поэтому ты просто подстроил мне эмоциональную западню.

– Видимо, я по-глупому надеялся… – Питер не смог закончить предложения, потому что надежда, что Эллисон увидит «Любовь» так, как увидели ее все остальные, как праздник любви, созданный одаренным писателем, оказалась такой несостоятельной.

В последние несколько недель, один в своей нью-йоркской квартире, Питер страдал от бессонницы не из-за кошмаров, а из-за тревоги. «Надо ли рассказать Эллисон о Саре до премьеры?» – снова и снова спрашивал он себя, лежа в темноте без сна. Нет, наконец решил он. Не нужно печалить полное радости сердце его любимой Эллисон – не сейчас.

«Любовь» рассказывала о Саре, а не о нем, напомнил он себе. «Любовь» была посвящена красоте Сары, ее невинности, ее мужеству. Только те, кто любил Сару – Питер, ее родители и Роб, – узнают ее в Джулии.

«Любовь» рассказывала о Саре. Но «Любовь» была и песней любви, которую Питер спел о Саре. И Эллисон, женщина, которая его любила, поняла слова, идущие из его сердца.

Как глупо! Ему нужно было догадаться. Ему следовало рассказать ей. Пусть лучше бы она плакала тогда, а не сейчас, потому что теперь в ее зеленых глазах, которые до этого сияли только радостью, ничем не омраченной уверенностью в нем и в его любви, поселилось сомнение. Сомнение там, где его никогда не должно было быть.

– Я очень ошибся, Эллисон. Мне следовало рассказать тебе раньше. – «Нужно было обнять тебя, рассказать, а потом поцелуями осушать твои слезы, пока они не исчезнут. Позволь мне обнять тебя сейчас! Позволь мне осушить твои слезы поцелуями!»

Но Эллисон не хотела, чтобы он к ней прикасался.

– Да, следовало. – «Как ты мог таить от меня такой важный факт? Какие еще чудовища прячутся во тьме, поджидая удобного момента, чтобы поразить мое сердце и разбить мечты?» – Есть еще тайны, Питер?

– Других тайн нет, Эллисон. Обещаю тебе, дорогая, никогда не будет.

Эллисон хотела было заговорить, но не смогла найти и двух слов, чтобы выразить смешавшиеся мысли и чувства. Внезапно она почувствовала себя усталой, потерпевшей поражение. И вместо того чтобы заговорить, она тихо вздохнула и медленно покачала рыжевато-золотистой головой.

– Что, милая? О чем ты думаешь? Скажи.

– Я чувствую себя такой потерянной, Питер, – в конце концов проговорила Эллисон. – Я думала, что знаю тебя и нас. – «Я верила в нас. Я доверяла нам… тебе».

– Ты знаешь нас, Эллисон. Пожалуйста, не чувствуй себя потерянной. – Потерянной. Так он чувствовал себя, когда умерла Сара, так он чувствовал себя, пока не встретил Эллисон. Питер хотел, чтобы Эллисон никогда, ни по какой причине не испытывала подобных чувств. – Эллисон, разве ты не знаешь, как я к тебе отношусь?

– Скажи мне, что ты чувствуешь к ней.

– Эллисон…

– Только честно, Питер, прошу тебя.

– Хорошо, милая, – мягко согласился Питер. «Вот правда». – Я очень ее любил. Когда она умерла… Для меня это было очень тяжелое время, Эллисон.

– Тогда ты и написал «Скажи “прощай”»? – тихо прошептала Эллисон.

– Да. Я снова начал писать и ставить. Я с головой ушел в работу и собирался позволить ей поглотить меня на всю оставшуюся жизнь. – Питер помолчал, потом нежно прошептал: – Но однажды случилось невероятное.

Именно в этот момент Питер понял, что Эллисон не видит его лица. Ее милое, искаженное болью лицо было освещено золотистым лунным светом, но луна была позади него, незаслуженным нимбом сияя вокруг его головы, бросая тени и сомнения туда, где он хотел только ясности. Питер немного подвинулся, не к ней, потому что Эллисон этого не хотела, но так, чтобы она могла видеть любовь в его глазах.

«Теперь ты видишь мою любовь, Эллисон!»

Питер смотрел на нее, ожидая хотя бы малейшего знака, что она понимает, о чем невероятном он сказал, но смущение Эллисон, казалось, только усугубилось, когда на его красивом лице она прочла знакомые любовь и нежность.

– Эллисон, – поспешно зашептал Питер, – невероятное – это то, что я полюбил тебя.

– Вот как!

– Да, – подтвердил Питер, с любовью глядя в ее глаза. – Да! Эллисон, я всегда считал, что любовь, если она существует, никогда не коснется моей жизни. Когда восемь лет назад я полюбил, это был удивительный и неожиданный дар. Когда она умерла, я думал, что никогда не полюблю снова. Я оградил себя от такой возможности. У меня был иммунитет, я был непробиваем, окружен стеной воспоминаний. Я не искал новой любви, но в один прекрасный день случайно оказался в «Элегансе» и… если уж говорить об эмоциональной западне…

Эти слова вызвали у Эллисон дрожащую улыбку.

– Я люблю тебя, Эллисон, всем сердцем.

– Я тоже тебя люблю, Питер, – тихо ответила Эллисон. «Я тоже люблю тебя всем сердцем. Но этот секрет был очень важен. Меня пугает, что ты не сказал мне». – Но мне нужно время. Мне нужно подумать о том, что ты мне рассказал, и я попытаюсь понять, почему ты держал это в тайне от меня.

– Я сказал тебе почему, Эллисон. Я хотел защитить тебя от печали. Я был глуп и прошу у тебя прощения. – «И очень боялся». – Можно, я тебя обниму, пожалуйста, на минуту?..

Эллисон слушала мягкие извинения Питера, видела любовь в его глазах и хотела, чтобы его любящие руки защитили ее от ужасной боли. Но эту боль причинил он, и Эллисон уже узнала – какое жуткое, ошеломляющее открытие! – что в этот вечер нежное прикосновение Питера несет еще большую боль.

– Нет, Питер. Слишком быстро.

Эллисон не хотела наказывать ни Питера, ни себя, но выбора у нее не было. Она еще не пришла в себя, слишком обиженная, слишком потрясенная. Глубокий инстинкт подсказывал ей держаться от него подальше, пока она не окрепнет. Она окрепнет. Их любовь снова будет сильной. Должна быть.

– Хорошо, дорогая, – прошептал Питер. А потом спросил с мольбой, тихо, неуверенно: – Но… у нас… все будет хорошо?

Эллисон посмотрела в его встревоженные, полные любви глаза и дала идущее от сердца обещание:

– Да, Питер, у нас все будет хорошо. Мне просто нужно немного времени. А сейчас нам надо ехать к Уинтер. Думаю, она уже волнуется, куда мы пропали.

– Хорошо, – негромко ответил Питер со страхом и злостью на себя за свою собственную глупость. «Столько времени, сколько тебе нужно, милая моя Эллисон, но прошу тебя, пусть это не причинит нам новой боли. Я так тебя люблю!»

Глава 25

– Ну как все прошло? – с нетерпением спросила Уинтер, когда Питер и Эллисон приехали к ней десять минут спустя. Улыбка сбежала с лица Уинтер, увидевшей их напряженные улыбки и тревогу в глазах.

– Чудесно, – сказала Эллисон. И добавила, потому что это была правда: – Ты была восхитительна, Уинтер, настоящая сенсация. Все просто с ума по тебе сходят.

– Что случилось?

– Ничего, – быстро ответила Эллисон.

И это тоже была правда. Да. Ей просто нужно время, чтобы поверить, что это правда. Когда-нибудь, когда она снова поверит в их любовь, Эллисон попросит Питера рассказать больше о его жене, кто она и почему умерла. В какой-нибудь пока далекий день Эллисон задаст Питеру эти вопросы.

– Питер? – настаивала Уинтер.

– Да ничего не случилось, Уинтер.

– Думаю, мы просто еще под впечатлением. – Эллисон выдавила улыбку. Это несправедливо по отношению к Уинтер! Она так много работала, «Любовь» так много значила для нее, и ее игра была великолепна. – Фильм потрясающий, ты – потрясающа! Тебе обязательно надо его посмотреть.

– Когда-нибудь посмотрю. Так мы не сворачиваем вечеринку, даже не начав ее?

– Ну что ты! – удалось мягко рассмеяться Питеру. – И в мыслях нет. Как насчет глотка шампанского? Или для беременной звезды подать охлажденный имбирный эль?

В серебряных ведерках в гостиной стояли во льду и шампанское, и имбирный эль. Питер открыл обе бутылки и наполнил хрустальные бокалы. Все взяли наполненные напитком медового цвета бокалы и осторожно чокнулись, без слов провозгласив тост за великолепный фильм.

– Когда твой рейс на Нью-Йорк? – спросила Уинтер.

– В половине девятого.

– Это значит, что уже пора начинать с крабов в кляре, над которыми я трудилась целый день, а потом перейдем к изысканному ужину, над которым я тоже трудилась целый день!

Уинтер сделала движение в сторону кухни, но Эллисон ее остановила.

– Уинтер! – Это был вечер Уинтер – должен был быть, – вечер, который нужно было провести в компании двух людей, очень ею любимых, маленький оазис в ее одинокой, уединенной жизни. Не то чтобы Уинтер намекала на свое одиночество или отчаянно скучала по Марку, или боялась грядущего. Уинтер, замечательная актриса, все это скрывала. Но Эллисон знала. – Мы с Питером можем поспать в самолете. Мы никуда не спешим. Сядь.

– Сидеть смирно? – Слова Уинтер вернули их в тот декабрьский день, когда эту команду отдала Эллисон: «Уинтер! Сидеть смирно!»

– У меня есть тост, – спокойно произнес Питер. – За Уинтер, которая отдала фильму столько любви и красоты и даст так же много и того, и другого своему ребенку.

– Питер! Спасибо тебе… – К глазам подступили слезы. Уинтер улыбнулась дрожащими губами, поднялась и твердо объявила: – Итак, время для крабов в кляре.

– Я тебе помогу.

– Нет, Эллисон, тебе все же надо выбросить из головы свою концепцию моей инвалидности. Посиди с Питером. Я сейчас вернусь.

Хрусталь и цветы на обеденном столе заслонили Уинтер, которая исчезла за раздвижной дверью, ведущей в кухню. Эллисон присела на край стула напротив Питера, опустив глаза и вдруг почувствовав себя неловко. Мысли Эллисон обратились к жене Питера, которая умерла четыре года назад, но любви которой было достаточно, как думал Питер, чтобы поддерживать его весь остаток жизни.

– Для нас с тобой у меня тоже есть тост, – начал Питер. Он увидел грустные глаза, взглянувшие на него, когда он заговорил, и взмолился: – Эллисон, не надо!

– Ничего не могу с собой поделать.

– Прости меня. Я хочу, чтобы ты никогда не грустила и не тревожилась. Для этого у тебя нет никаких причин.

– Я не могу просто так взять и забыть об этом, Питер. Мне нужно осмыслить свои чувства.

– Давай сделаем это вместе? В эти выходные, каждый вечер по телефону, в следующие выходные.

Эллисон услышала нотки паники в голосе Питера и увидела его страх. Страх? Чего боялся Питер? Потерять ее? Разве он не знает, что этого никогда не случится?

– Питер…

Эллисон замолчала, потому что внезапно взгляд Питера скользнул в сторону и страх в его глазах сменился ужасом.

Уинтер стояла на верхней площадке лестницы, ведущей из столовой в гостиную. Она прислонилась к стене, в фиалковых глазах застыло изумление.

– Уинтер!

– Что-то не так, – прошептала Уинтер. – Что-то происходит.

Боли не было. Уинтер только ощутила странную пустоту, страшную обреченность, вслед за которыми почувствовала горячую влагу на своих ногах.

Горячей влагой была кровь. Уинтер ее не видела, но зато видели Эллисон и Питер.

– Уинтер, придется ехать в больницу, – сказал Питер, мгновенно оказавшийся рядом с ней, произнеся те же самые зловещие слова, которые четыре года назад сказала ему Сара.

– Нет, – запротестовала Уинтер, когда Питер поднял ее на руки. – Еще рано. Питер, еще рано!

– Все будет хорошо, милая, – автоматически прошептал Питер, перенесясь во времени, воскресив самую страшную ночь своей жизни, снова оказавшись там благодаря какой-то темной силе, настроенной на разрушение его самого и тех, кого он любил. – Эллисон, ты поведешь. Ключи у меня в правом кармане. Скорей.

Звук ее имени заставил Эллисон действовать. До этого она только смотрела, перепуганная видом Уинтер, а еще больше видом Питера. В его темных глазах читались безнадежность и душераздирающая мудрость.

Он как будто знает, что должно произойти. Как будто он уже видел такое раньше. И что-то еще было в потрясенном взгляде Питера… вина. Словно какой бы ужас ни грянул, это будет его вина.

Эллисон вела машину. Питер был на заднем сиденье с Уинтер, баюкая ее, шепча ободряющие слова. Он говорил мягко, тихо и нежно, но даваемые Уинтер обещания – «Все будет хорошо, милая, и с тобой, и с маленьким» – звучали фальшиво, словно он был актером, который назубок выучил свою роль, но совсем не продумал характер героя.

Словам Питера не хватало убежденности, но эта безнадежность, казалось, придавала Уинтер сил. Она с вызовом возражала:

– Со мной все в порядке, Питер! С ребенком тоже!

До отделения первой помощи Калифорнийского университета они добрались за три минуты. Питер внес Уинтер в здание. Их тут же окружил дежурный персонал, вид крови побудил их к немедленным действиям. Спустя несколько секунд Уинтер уже лежала на каталке, ее везли в приемный покой, одна из сестер измеряла давление и считала пульс, другая искала вену, а врач задавал краткие вопросы.

Эллисон и Питер последовали за процессией, но были сразу же оттеснены от Уинтер стеной врачей и медсестер.

Пока врач расспрашивал Уинтер и ощупывал ее живот, медсестра объявила:

– Давление восемьдесят на пятьдесят, пульс сто двадцать восемь.

– Обычная работа с кровью плюс коагулятор, – сказал врач. – Вы вызвали акушерскую бригаду?

– Да, – ответила медсестра и слегка повернула голову, услышав характерный звук бегущих по линолеуму ног в бахилах.

Появилась акушерская бригада, одетая для операции.

– Для нас есть работа? – спросил старший, быстро оценив ситуацию и обрадовавшись, что Уинтер в сознании.

– Да. Около восьми месяцев, наблюдалась в Сидаре, до настоящего времени никаких осложнений, пятнадцать минут назад развилось безболезненное кровотечение. Кровяное давление падает.

– Ребенок?

– Я слышу сердцебиение.

– Хорошо. Похоже на предлежание плаценты.

– Думаю, да.

– Так. Операционная готова? Отлично. Сейчас мы заберем ее наверх. – Старший бригады подошел к изголовью каталки, улыбнулся самым красивым фиалковым глазам, какие он когда-либо видел, и сказал: – Привет. Я доктор Джонсон. Мы считаем, что плацента заблокировала шейку матки и она кровоточит. Я еще посмотрю, но если это так, придется делать кесарево сечение.

Доктор Джонсон говорил, а тем временем акушерская бригада уже везла Уинтер к лифту. Эллисон и Питер пошли было за ними, но их остановила медсестра.

– Вы ее родственники? – спросила она, потом, взглянув на Питера, добавила: – Вы ее муж или отец ребенка?

Эллисон смотрела на Питера с замершим от ужаса сердцем. «Других тайн нет, Эллисон», – пообещал он, но ее уверенность в нем и в их любви все еще оставалась шаткой. Скорее из чувства самосохранения, чем действительно в это веря, Эллисон приготовилась к еще одной мрачной, разрушительной тайне. Она ждала, боясь, что Питер сейчас скажет: «Да, я отец ребенка». Он явно растерялся от вопроса сестры и очень волновался, что каталка исчезает, а он не рядом с Уинтер. После долгой неловкой паузы Питер наконец прошептал:

– Нет. Ни то ни другое.

– Тогда вам нужно подождать в комнате ожидания родильного отделения. Этот лифт доставит вас прямо туда. Другой лифт вам не понадобится. Просто следуйте за голубой линией на стене.

– Я не могу быть с ней? – спросил Питер, голос его не слушался.

– Нет.

И снова Эллисон увидела на его красивом лице растерянность. Растерянность и столько боли!

Когда они добрались до комнаты ожидания, Эллисон попыталась облегчить страдания Питера. Уинтер сильная и здоровая, напомнила она ему. А в этой больнице творят чудеса. Здесь спасли Эллисон. Уинтер тоже спасут. С Уинтер все будет хорошо, мягко уверяла Питера Эллисон. И с ребенком Уинтер тоже все будет хорошо.

Но Питер, казалось, не слышал ее. Его темные глаза смотрели куда-то поверх нее, видя ужасные давние события.

Питер уже был здесь раньше, наконец догадалась Эллисон. Он заново переживает тот кошмар.

Не так ли он потерял свою жену? И своего нерожденного ребенка? Да, должно быть, это так. Вот почему Питер спросил Эллисон, может ли она иметь детей после перенесенных травм, и показался ей встревоженным, а не обрадовавшимся, когда она сказала, что может. И именно поэтому он раньше других смог понять, что Уинтер беременна.

«О Питер!» – подумала Эллисон, беспомощно наблюдая, как он снова переживает эту пытку.

Спустя час наконец появился старший акушерской бригады. Он улыбался.

– Уинтер в порядке.

– А ребенок? – спросила Эллисон.

– С ней тоже все хорошо. Она недоношена, так что мы поместили ее в блок интенсивной терапии для новорожденных, но поскольку легкие у нее сильные, чувствует она себя нормально.

– С Уинтер действительно все в порядке? – переспросила Эллисон.

– Да. У нее было предлежание плаценты, поэтому и началось кровотечение, пришлось делать кесарево сечение. Сейчас она в палате, немного слаба, но пришла в сознание. – Доктор Джонсон увидел озабоченность и облегчение Эллисон и решил, что разговаривает с любящей подругой фиалковых глаз. – Некоторое время Уинтер будет еще очень слаба. Она потеряла довольно много крови. Раньше мы сделали бы ей переливание, но сейчас, если уровень крови не опасно низок, мы предпочитаем назначить железо и дать организму самостоятельно восполнить запасы крови.

– Из-за СПИДа? – сказала Эллисон.

– Да. Уинтер ничего не грозит, но в ближайшие несколько недель она будет слабой и неуверенной. Кто-нибудь сможет ей помогать? – Врач полагал, что как раз смотрит на такого человека.

– Да, конечно. – Эллисон улыбнулась. Помощь Уинтер, пока к ней не вернутся ее безграничная энергия и переизбыток здоровья, станет малым, крохотным возмещением тех долгих, полных терпения месяцев, которые подруга просидела у постели Эллисон. – Можно взглянуть на нее и на младенца?

– Пока нет. Ими еще занимаются сестры. Лучше им не мешать. – Доктор Джонсон правильно истолковал мелькнувшую в глазах Эллисон тревогу и добавил: – Поверьте, и мама, и ребенок чувствуют себя нормально. Приходите сегодня в одиннадцать утра, в часы посещений.

– Хорошо. Передайте ей, что мы ее любим, ладно?

– Передам.

Когда врач ушел, Эллисон повернулась к Питеру. Во время разговора Эллисон с врачом он молчал. Он даже не вышел из угла, где стоял, застыв в ожидании, готовя себя к неизбежной вести, что мать и ребенок погибли.