Текст книги "Красотки из Бель-Эйр"

Глава 13

– Как мне нравится твоя прическа!

Уинтер уже в третий раз делала это заявление за время короткой поездки от Холман-авеню до Бель-Эйр. Уинтер боялась, что ей не понравятся короткие волосы Эллисон. Она помнила золотисто-рыжие кудряшки, которые наконец-то появились после перенесенной Эллисон операции, и огромные испуганные зеленые глаза, смотревшие из-под кудрей. Эллисон была тогда такой несчастной. Уинтер боялась, что короткие волосы напомнят о том жутком времени. Но глаза Эллисон не были испуганными, и в целом у нее был вид уверенной и полной надежд красавицы.

– Спасибо, – засмеялась Эллисон. – Мне тоже.

– Значит, мы едем в Бель-Эйр. Зачем?

– Надо взглянуть на мой первый настоящий проект.

– Ты оформляешь дом в Бель-Эйр? Впечатляет!

– Не просто дом, Уинтер, Белмид.

– Шутишь. Как здорово!

– Как страшно…

Эллисон свернула с Перуджи на мощенную камнем дорожку, которая вела к сельскому коттеджу во французском стиле.

– Мне всегда нравилось это место. – Уинтер улыбнулась. – Романтичное и очаровательное.

– Ты когда-нибудь была внутри?

– Нет. Сгораю от нетерпения.

Пока они бродили по комнатам Белмида, энтузиазм Уинтер угасал, а Эллисон – набирал силу.

– Как тут темно, сыро и мрачно, – прошептала Уинтер.

– Но сами помещения чудесны! Стеклянные потолки, винтовые лестницы, паркетные полы. Ты только посмотри в окно, Уинтер! Если все сделать правильно, Белмид может стать очень милым. – Эллисон нахмурилась. – Сделать правильно и в рекордные сроки. Все должно быть готово к тридцатому ноября.

Когда Эллисон закончила объяснять причину спешки – из-за переезда Питера Дэлтона, – Уинтер сделала признание:

– Я не собиралась говорить тебе, пока все не кончится, Эллисон. Я думала сказать тебе потом, когда меня поместят на… сотое или на тысячное место… но… я подала заявку на пробы… в «Любви».

– Да? И?

– И все еще не знаю. Меня вызывали три раза, а в прошлую пятницу я сделала экранные пробы.

– Ну так это же хорошо!

– Наверное. По-моему, я единственная из неизвестных актрис сделала экранные пробы. Известные актрисы тоже их сделали. По всему видно, в кино Питер Дэлтон не ходит. Он даже не знает знаменитых звезд.

– Но это же дает вам равные шансы.

– Может быть. – Уинтер улыбнулась. – Мне кажется, что у меня есть незаконное преимущество. Когда я читала отрывок из сценария, то представляла, что разговариваю с Марком.

– Это действительно любовная история десятилетия? – спросила Эллисон.

– Наша с Марком?

– Про тебя с Марком я знаю. Я имею в виду «Любовь».

– Вероятно. Я читала только ту часть, которую мне дали, а не весь сценарий. Но сцены, которые я прочла, потрясающие, даже дух захватывает.

– Когда ты прочтешь весь сценарий?

– Я могу прочесть его хоть сейчас. Копий сколько угодно, но мне это кажется преждевременным. Если я их заинтересую, они пришлют мне экземпляр. Питер Дэлтон пробудет в городе еще неделю, просматривая пробы, так что увидим.

Эллисон не сказала Уинтер, что познакомилась с Питером. Уинтер захочет узнать, что собой представляет Питер, а Эллисон просто не знала, что сказать.

Питер и Стив одновременно подались вперед на своих стульях, словно притянутые мощным магнитом. Магнит был на экране: обворожительная, чарующая женщина с фиалковыми глазами и кожей цвета слоновой кости, с неизъяснимой нежностью говорившая о любви.

– Боже мой, – прошептал Стив.

Питер лишь кивнул. Наконец-то они нашли Джулию.

Была середина пятницы. Последние четыре дня Питер и Стив провели за просмотром проб. Поиск закончился.

– Кто она? – спросил Питер. Он решил, что это известная звезда, неизвестная, как и все они, только ему.

– Представления не имею.

Стив включил свет, нажав кнопку на пульте в центре комнаты, просмотрел стопку досье на столе и вытащил одно, номер которого соответствовал номеру пробы. Собравшись уже открыть его, Стив вспомнил, что право полного контроля за подбором актеров принадлежит Питеру, и, подавив любопытство, передал досье ему.

– Похоже, у нее нет опыта работы, – произнес Питер, пролистав стандартный набор страничек, подготовленных персоналом. В графе о предыдущих выступлениях стоял прочерк.

Боже, взмолился про себя Стив. Похоже, это будет любительский фильм. Самый лучший, черт побери, сценарий, возможно, лучший бродвейский режиссер, но театр есть театр, а кино есть кино. Режиссер-новичок в кино – уже достаточно волнений, но еще и неизвестная актриса без опыта работы?

– Ты хочешь сказать, нет опыта работы в кино?

– Нет. Вообще нет опыта работы. Хотя погоди, – сказал Питер, перевернув короткое резюме Уинтер, прикрепленное к листку с биографией. Питер улыбнулся. – Здесь она написала: «несколько школьных спектаклей» и добавила два восклицательных знака и улыбающуюся рожицу.

– Улыбающуюся рожицу? Отлично. Как ее зовут?

– Уинтер Карлайл.

Лоб Стива разгладился. Уинтер Карлайл. Может, у нее и нет опыта работы, но актерские гены у нее есть – это точно.

Уинтер Карлайл. Стив быстро порыскал в памяти и нашел печальное воспоминание о черных волосах, черном платье, черной вуали. На похоронах Жаклин Стив стоял не так близко, чтобы разглядеть лицо под вуалью. Было еще одно давнее воспоминание. Сколько же лет прошло? Десять… нет, двенадцать, это было еще до того, как он познакомился со своей женой. Они с Жаклин вместе делали «В последний раз», она актриса, он режиссер, и они сделали больше чем фильм. Три дивных месяца они испытывали… страсть по меньшей мере. Стив видел дочь Жаклин только один раз, издалека, но запомнил огромные застенчивые глаза цвета фиалки.

В какую же красивую женщину превратилась та маленькая девочка! Красивую, как ее мать, и с таким же удивительным, как у нее, талантом. Интересно, подумал Стив, что еще унаследовала от своей матери Уинтер?

– Она дочь Жаклин Уинтер и Лоренса Карлайла, – сказал Питеру Стив. Затем повернулся к директору, отвечавшей за подбор актеров, которая молча сидела двумя рядами дальше. Четыре дня назад она сказала Стиву, что есть многообещающая неизвестная актриса, но он настоял, что было совершенно логично, чтобы экранные тесты начали с Мишель, Мейдолин, Паулы и Рэчел и всех остальных талантливых, признанных актрис, которые хотели быть Джулией. – Ты об этом знала? Ты знала, кто она?

– Нет, – ответила директор. – Она и словом не обмолвилась. Вела себя тихо, спокойно, не лезла вперед. Я думаю, что у нее даже нет экземпляра сценария.

– Что ж, тогда надо его для нее раздобыть, – сказал Стив. – И свяжись с ее агентом. Вероятно, мы сможем посвятить им уик-энд.

Стив взглянул на Питера. Он знал, что тому не терпится вернуться в Нью-Йорк. Ради подбора актеров для «Любви» он прервал репетиции своей пьесы «Тени разума».

– Если хочешь, Питер, думаю, можно будет договориться о встрече с Уинтер и ее агентом за кофе на Садовой террасе в «Маркизе» в понедельник утром, а не за мартини в «Поло-Лондже» в понедельник днем. – В этом проекте все не так, подумал Стив, почему тогда не заключить сделку за черным кофе, а не за мартини? – В таком случае, если мы получаем Уинтер и ты доверишь мне решить, кто из пяти актеров, которых мы уже наметили, подойдет ей лучше, вечером в понедельник ты уже вернешься в Нью-Йорк.

– Это было бы неплохо. – Питер снова просмотрел резюме Уинтер. – Я не вижу здесь фамилии агента.

– В самом деле? Тогда мы пошлем все прямо Уинтер Карлайл.

Марк вошел в квартиру Уинтер в половине шестого вечера в воскресенье. Субботнюю ночь он провел на дежурстве в госпитале для ветеранов. Уинтер ждала его, но не слышала, как он вошел. Марк нашел ее сидящей в постели и плачущей над сценарием.

– Дорогая! – Марк поцеловал родные влажные глаза. За прошедшие два месяца слезы бывали – печальные и радостные, они лились без смущения, выражая чувства, которые она всю жизнь таила в себе. – Вот это я называю – во власти эмоций.

– Привет! – Уинтер улыбнулась сквозь слезы. – Я, наверное, уже в пятнадцатый раз его перечитываю и все равно опять плачу.

– Грустная история? А мне казалось, она должна быть счастливой.

– Она счастливая. – Она напоминает мне о нас. – Не знаю, смогу ли я произнести эти чудесные слова, не расплакавшись, не говоря уж о том, чтобы произнести их так, как они того заслуживают.

– Настолько хорошо?

– Да.

– Но ты хочешь попробовать?

– Да, я хочу попробовать. Я хочу нарисовать совершенную Джулию, если смогу. – И Уинтер тихо добавила: – И если мне не придется играть любовные сцены.

– О, Уинтер, мне не следовало тогда говорить с тобой об этом.

– Следовало. – Уинтер свернулась в клубочек рядом с Марком и прошептала: – Я собираюсь сказать им за кофе в «Маркизе» – никаких сцен с раздеванием.

Уинтер приехала на Садовую террасу рано, заказала черный кофе и стала ждать. Она надеялась, что у Питера Дэлтона не будет яркой набивной рубашки с открытым воротом, самодовольной неприятной сексуальной улыбки и темных очков. Уинтер хотелось, чтобы Питер Дэлтон был темноволосым красивым серьезным мужчиной, который приблизится к ее столику с мягкой улыбкой и приветливым взглядом выразительных карих глаз. Кем-то, кто, как и она, знает, что такое любовь.

– Уинтер? Я Питер Дэлтон.

– Привет.

С Питером был Стив Гэннон. Стив представился, и они оба сели. Заказав кофе, Стив перешел прямо к делу:

– Уинтер, вы прочитали сценарий?

– Да. – Уинтер улыбнулась Питеру и тихо произнесла: – Он просто чудесный. И роль мне очень понравилась.

– Тогда все в порядке, – сказал Стив. – Мы планируем начать съемки в начале января, закончить к концу марта и выпустить фильм в августе. Расписание очень напряженное, работать придется много, может быть, даже по многу часов семь дней в неделю.

– «Любовь» будет полностью сниматься в Лос-Анджелесе? – спросила Уинтер.

Она вычитала это в колонке Ванессы, но хотела знать наверняка. Ей не хотелось соглашаться на роль, если она не сможет видеться с Марком. Они будут разлучены из-за его работы в Бостоне, но она навестит его на Рождество, как только в университете закончится первый семестр. Потом, в январе, она будет занята на съемках, и второй месяц Марка в Бостоне пролетит незаметно.

– Да, полностью в Лос-Анджелесе. – Стив помолчал. – Мы ждем вашего агента?

– Нет.

– Вы просмотрели контракт? Он вполне стандартный, конечно, но я хочу быть уверен, что вы все поняли.

– Я просмотрела его.

В субботу вечером Уинтер три часа провела в своем доме в поместье, тщательно сравнивая контракт, который в пятницу днем доставил ей курьер, с теми, которые, в алфавитном порядке фильмов, хранились в дубовом секретере в библиотеке.

– И?

– Есть две проблемы. – «Три, – подумала Уинтер, – если принять во внимание тот факт, что мое сердце готово выпрыгнуть из груди. Ну же, Уинтер, давай устроим небольшое представление».

– Да?

Прежде чем заговорить, Уинтер сладко улыбнулась, словно проблемы были очень незначительными.

– Никаких сцен с раздеванием.

– Что?

– И никаких любовных сцен, которые… намекают на что-то непристойное. Поцелуи – да, но ничего другого.

– Уинтер, мы не хотим никакой порнографии, но в фильме должны быть любовные сцены. Обнаженная грудь и…

– Тогда я не могу это играть.

– Да все актрисы Голливуда… – Стив начал перечислять имена.

– Тогда вам следует пригласить на роль Джулии одну из них.

Уинтер храбро посмотрела на Стива, но повернулась, услышав тихий смех Питера.

– Ничего страшного, Стив, – сказал Питер.

– Что – ничего страшного?

– Сцены с раздеванием не обязательны.

– Боже! – только и выдохнул Стив, сдержавшись, потому что приходилось и потому что художественный контроль был в руках Питера. – Я не представляю, как наш фильм сможет выйти в категорию «для любого возраста».

– У меня нет трудностей с тем, чтобы показать любовь для любого возраста, – спокойно сказал Питер.

– О’кей. – Стив тяжело вздохнул для порядка. – А вторая проблема, Уинтер?

– Я бы хотела процент с прибыли.

Стив, не веря своим ушам, уставился на Уинтер, а потом рассмеялся.

– А я еще засомневался, что вы дочь Жаклин.

У Жаклин Уинтер никогда не было проблем с любовными сценами, которые могли бы вызывать непристойные мысли, но она всегда требовала процент с прибыли. Разумеется, Жаклин могла выставлять такое требование. Но неизвестная актриса!

– Вы знали мою мать?

– Конечно. – Стив увидел внезапную печаль в глазах Уинтер и искренне добавил: – Мне очень жаль, что она умерла.

– А моего отца вы знали?

– Да. Но не очень хорошо. Я почти каждый год встречался с ним в Каннах.

Вопрос о Лоренсе Карлайле – если такой вопрос существовал – волновал Стива с того момента, как он узнал, что Уинтер получит роль в «Любви». Стив не знал никаких подробностей о стремительном разводе Жаклин Уинтер и Лоренса Карлайла, да и никто не знал, но даже несколько лет спустя, когда у Стива и Жаклин был роман, она все еще говорила о Лоренсе с большой горечью. Если Уинтер разделяла такое отношение матери, то журналисты из кожи вон вылезут, чтобы разыскать скелеты в шкафу и выяснить причину отчуждения между знаменитым режиссером и его дочерью, которой уготовано стать известной актрисой.

– А вы его знали? – спросил у Уинтер Стив.

– Нет, он оставил нас, когда мне был год. Я его не помню.

– И вы его так и не видели?

– Нет.

– А хотите?

– Нет.

Плохо, очень, очень плохо. Журналисты откроют охоту. Если «Любовь» и Уинтер Карлайл станут сенсацией, чего Стив, собственно, и ждал, вопрос о Лоренсе и Уинтер Карлайл придется решать задолго до того, как станут известны номинанты на призы Академии.

– Мы дадим вам процент с прибыли, – наконец вздохнул Стив. Почему бы и нет? – Сколько вы думаете запросить?

Эллисон смотрела на фотографии, разложенные на столе в ее недавно сооруженной кабинке в «Элегансе», и думала, улыбаясь: «Эмили Руссо, как ты талантлива!»

Эмили удалось создать еще более удивительную фотографию – портрет, сделанный вечером того дня, когда Эллисон обрезала волосы, был чудесен, он излучал сияние счастья. А неделю спустя, по просьбе Эллисон, Эмили привезла ей на выбор изумительные фотографии цветов, солнечных закатов, луны и моря.

В конце концов Эллисон отобрала шесть из потрясающих снимков Эмили, подписанных ею, и вставила их в рамки, чтобы развесить на стенах в Белмиде. Не важно, как все получится, но Питер Дэлтон сможет любоваться шестью красивыми, умиротворяющими фотографиями.

Эллисон немного помедлила, положив руку на телефонную трубку, прежде чем набрать номер. За последние три недели она весьма преуспела – набила руку – в пользовании телефоном. Эллисон позвонила Робу Адамсону, чтобы поблагодарить за рекомендацию Роджеру, и разговор получился непринужденным и приятным, потом она весело, со смехом сказала Роджеру, который позвонил по междугородней связи, чтобы высказать свои мысли по поводу «Шато Бель-Эйр», что из-за Белмида пока не может думать о его гостинице, и еще твердо и решительно разместила срочные заказы у Лалика, Чарльза Бэрона, Макгира и Штиффеля, настаивая на гарантиях более срочной доставки, чем это было у них принято.

Эллисон превращалась в эксперта по пользованию телефоном.

«Так что набирай», – сказала она себе.

– «Брентвуд продакшнз», – после третьего звонка ответил на том конце голос.

– Эллисон Фитцджеральд вызывает Стива Гэннона.

– Минуту, пожалуйста.

Стив ответил немедленно, игривым тоном:

– Эллисон? Вы хотите больше денег всего после трех недель работы?

– Здравствуйте, Стив. Нет, у меня один глупый вопрос.

– Давайте.

– Вы знаете, что за собака у Питера? Какого размера?

– Вы и для собаки строите соответствующий Белмид?

– Не совсем.

Только подушки, уютные уголки, где можно поспать, свернувшись калачиком, которые обычно делают в тон покрывалу в спальне хозяина, вишневым занавескам на кухне и дорогому дивану, стоящему в гостиной рядом с отделанным мрамором камином.

– Это коккер-спаниель. Я знаю, потому что моя дочь хочет такого же.

– Спасибо. – Не доберман, Клер, с улыбкой подумала Эллисон. А милый, преданный коккер-спаниель.

– Что-нибудь еще, Эллисон? Еще денег?

– Нет, спасибо, Стив. Пока нет.

Глава 14

Дональд Александр Фуллертон умер от лейкемии седьмого сентября. Марк наблюдал, как он умирает. Смерть Дональда стала концом мужественной битвы, которую вели с помощью всего, что могла предложить медицинская наука, и доблестного духа умирающего молодого человека.

Дональду было двадцать девять, столько же, сколько и Марку. Жене Дональда, Мэри Энн, было двадцать семь, и она ждала ребенка. Марк семь дней находился в стационаре гематолого-онкологического отделения больницы Калифорнийского университета. И очень близко познакомился с Дональдом и Мэри Энн.

И вот теперь все было кончено. Жизнь, оборвавшаяся в двадцать девять лет. Почему?

Марк позаботился о документах – бюрократические формальности, связанные со смертью, обошел других своих пациентов, сдал дежурство и вышел из больницы под ослепительно сиявшее осеннее солнце. Был конец дня, почти вечер, но солнце все еще светило слишком ярко, слишком пригревало, было слишком радостным для такого полного печали дня.

Марк пешком дошел до своей квартиры на Мэннинг-авеню и быстро переоделся в спортивный костюм.

Надо было пойти на пляж и бегать там до тех пор, пока физическая боль не вытеснит душевную, пока не высохнут соленые слезы, пока не иссякнет мощный порыв закричать от бессильной ярости.

Тогда Марк сможет пойти к Уинтер.

Это был одинокий путь медицины, который невозможно объяснить, невозможно разделить.

С июля Марк и Уинтер фактически жили вместе в ее квартире, но он оставил за собой это жилье, чтобы при необходимости было где отоспаться и уединиться.

Перед уходом из больницы Марк, бывало, звонил Уинтер.

– Я иду к себе, постою подольше под горячим душем и рухну в кровать, – говорил он.

– Хорошо.

– Позвоню завтра.

– Хорошо.

Уинтер никогда не настаивала, не капризничала, не дулась. Марк мог на этом попрощаться, но ему не хотелось, потому что он думал о ней, скучая по обещанию нежности в ее голосе и ощущению тепла, которые приходили к нему, когда он вспоминал о ней.

– Как прошел день, Уинтер? – говорил он, оттягивая момент прощания.

И они разговаривали. Через полчаса, все еще находясь в больнице, Марк нерешительно шептал, что ему пора идти. И Уинтер мягко предлагала: «Ты можешь принять душ у меня, Марк, а потом лечь спать».

При необходимости отоспаться Марк никогда не пользовался своей квартирой. Он всегда спал у Уинтер.

За последние два с половиной месяца не случилось ни одной трагедии, похожей на случай Дональда и Мэри Энн. До сегодняшнего дня Марк не испытывал потребности в уединении, пока не улягутся эмоции.

И теперь… Было бы нечестно нести в ее дом печаль или напряженное молчание. Нечестно?

Марк ехал к Уинтер по бульвару Вествуд. Ему следовало бы свернуть направо, на бульвар Уилшир, к океану. Но Марк продолжал ехать по Вествуду и через несколько кварталов повернул налево, на Холман-авеню.

Марк своим ключом открыл наружную дверь с кодовым замком, но, поднявшись на третий этаж, постучал в дверь квартиры Уинтер. У него, естественно, был ключ, но она его не ждала.

– Привет. Не надо было стучать. – Уинтер улыбнулась и пытливо взглянула в тревожные голубые глаза.

– Пойдем побегаем со мной, Уинтер.

– Побегать? Я?

Уинтер никогда не занималась спортом, но ее тело было стройным и гибким, обладающим, казалось, беспредельной энергией. Она поднималась по лестницам не задыхаясь, а ее движения были грациозными, как у газели, и бодрыми. Представляя мышцы Уинтер под ее великолепной кожей, Марк сравнивал их с тугими мышцами пантеры, от природы сильными и здоровыми.

«Однажды я паду жертвой изъянов конструкции, как все остальные женщины на земле», – говорила на это Уинтер. «Изъянов конструкции?» – «Груди, которые не смогут бесконечно сопротивляться законам земного притяжения. Целлюлит – последний символ заложенного старения! – появляется из ниоткуда».

– Чему ты улыбаешься? – Уинтер обрадовалась, что голубые глаза чуть-чуть улыбнулись, но они все еще были такими тревожными.

– Тебе.

– Мне не кажется, что бег трусцой чему-то помогает, а я основываю свои выводы, глядя на тех, кто трусит по беговой дорожке на Сан-Висенте. Тем не менее я побегаю, чтобы побыть с тобой.

Марк сидел на кровати, дожидаясь исчезнувшую в стенном шкафу Уинтер. Когда она появилась, на ней были облегающий золотистый топ, нейлоновые шорты переливчато-синего цвета – и то и другое с эмблемой университета – и теннисные туфли.

Уинтер повернулась на манер манекенщицы и спросила:

– Как я выгляжу?

– Не вижу никаких изъянов.

– Наверное, мне лучше заплести косу.

Уинтер встала перед зеркалом спиной к Марку. Заплетая в косу свои длинные черные волосы, она видела в зеркале задумчивое лицо Марка.

Марк смотрел на безупречное тело Уинтер и мысленно уплывал в отдаленное будущее… Уинтер с седыми прядями в угольно-черных волосах, Уинтер с морщинками вокруг глаз после многих лет смеха, Уинтер с бело-розовыми полосками на животе, оставшимися после рождения детей, Уинтер с грудью, опавшей от жизни и кормления детей.

Эти образы были прекрасны, потому что там рядом был он, Марк, сидящий на их кровати и наблюдающий, как она заплетает волосы. Марк был там, в отдаленном будущем, и это значило, что они выживут. Они будут вместе, и у их волшебной любви будут история, возраст и чудесные уютные морщинки.

Марк улыбнулся, но улыбка вышла неуверенной. Его счастливые мечты были омрачены воспоминанием о Дональде и Мэри Энн, чья любовь закончилась.

– Могу я назначить цену за эту мысль? – повернувшись, негромко спросила Уинтер.

– Нет. Она не для продажи. Вложение слишком ненадежное. – Марк увидел искорку боли в глазах Уинтер и мягко добавил: – Ладно, скажу тебе бесплатно, что думал о том, как мило ты будешь выглядеть с целлюлитом.

– Хорошо, принимается. Я буду неторопливо ходить по песку, возможно, по воде, а ты можешь бегать вокруг меня кругами или до горизонта и обратно, если захочешь. – Уинтер достала из шкафа широкополую соломенную шляпу. – Идем?

Она пошла к двери, но прежде чем открыть ее, повернулась к Марку.

– Сегодня в больнице случилось что-то очень грустное, да, Марк?

– Да.

– Расскажешь?

Марк обнял ее, прижал к себе и тихо прошептал:

– Да, милая, расскажу.

Эллисон говорила по телефону, когда незадолго до полудня двенадцатого сентября в «Элегансе» появилась Уинтер. Эллисон улыбнулась и сделала подруге знак войти в ее тесную кабинку.

– Вы гарантируете доставку к пятнадцатому ноября? Будьте добры подтвердить это письменно. Да, я серьезно. Хорошо. Прекрасно. Спасибо.

– Ты делаешься похожей на юриста, – сделала вывод Уинтер, когда разговор закончился.

– Приходится. Не знаю, может, и не стоит так суетиться? Мебель, люстры, шторы и ковры прибудут, когда прибудут.

– Как поживает Белмид?

– Пока я иду по расписанию. Надеюсь, и все остальные тоже. А как ты? Я вижу, ездила за покупками.

– Просто захотела взглянуть, что предлагает на осень «Родео коллекшн».

– Кое-что у них есть. – Эллисон улыбнулась при виде набитых до отказа фирменных пакетов, которые Уинтер пристроила на стопку каталогов образцов.

– Ты сможешь поехать сегодня на ленч?

– Лучше бы не надо.

– Ну и хорошо. По правде говоря, я заехала сказать, что мы с Марком приглашаем тебя на ужин в пятницу.

– В этом нет необходимости, Уинтер!

– Мы думаем в пятницу пойти в «Спаго», а с тобой вдвоем мы сможем поужинать в клубе в субботу – Марк будет на дежурстве.

– Уинтер! – Эллисон улыбнулась. – Мои родители тоже предложили мне поужинать вместе в эти же дни, хотя и не ради репетиции ужина и свадьбы.

– По-моему, то был неплохой вариант, – ответила Уинтер.

– Уинтер, я сама решила не выходить за Дэна, и это было правильное решение. И не хочу провести эти выходные, сожалея, что это не я выхожу замуж.

– Все это понятно, но тем не менее мы с Марком хотели бы поужинать с тобой в пятницу.

– А может, вам с Марком поужинать вместе со мной и моими родителями?

– С удовольствием.

– А я на этой неделе выбираю фарфор, серебро, хрусталь и белье, – помолчав, сказала Эллисон.

– Для чего?

– Для Белмида. С фарфором просто – это минтоновский «Белмид», а насчет остального я еще не решила. Субботнее утро придется провести в «Прейтези», у Гира и Неймана-Маркуса. Хочешь помочь?

– Конечно. Ну а как насчет торжественного ужина в клубе в субботу вечером?

– Я ужинаю с Эмили.

Уинтер подождала, пытаясь понять сомнения Эллисон. Наконец, засмеявшись, спросила:

– И что? Я могу присоединиться?

– Конечно, Уинтер. – Эллисон слегка нахмурилась.

– Но?

– Но мы с Эмили собирались поесть в Вествуде – в «Алисе», «Старом Свете», может, в «Акапулько». Мне кажется, что у Эмили нет подходящей одежды для ужина в клубе. Она может почувствовать себя неудобно.

– Пусть будут Вествуд и джинсы, – легко согласилась Уинтер, но ее слова не рассеяли тревогу в глазах Эллисон. – А теперь что?

– С понедельника Эмили начинает работать в «Портрете». А во вторник она улетает в свою первую командировку – в Гонконг.

– И вы с Эмили хотите посмотреть «Гонконг», последний шедевр Лоренса Карлайла.

– На самом деле, мне кажется, Эмили все равно.

– Нет, Эллисон, я бы хотела посмотреть «Гонконг». Вероятно, мне все равно потребуется посмотреть какое-то количество фильмов великого Лоренса Карлайла из-за семинара по современному кино. Так что все нормально.

– Точно? – Эллисон не знала, почему Уинтер возненавидела своего отца, которого даже не знала.

– Точно. – Уинтер поднялась, собираясь уходить. – Джинсы в субботу вечером, Эллисон, но на ужине в пятницу я собираюсь быть ослепительной.

После ухода Уинтер Эллисон задумалась о своей лучшей подруге. Она ругала себя за колебание, пусть даже минутное, прежде чем сказать Уинтер, что ее заботит возможная неловкость Эмили за ужином в Охотничьем клубе Бель-Эйр. Как будто Эллисон не знала, что единственной реакцией Уинтер будет только сочувствие и сострадание! Эллисон нежно улыбнулась, думая, какой подругой была Уинтер, когда она нуждалась в ней больше всего…

Уинтер разговаривала с Эллисон – целыми днями, каждый день, – пока ее подруга лежала в коме. Эллисон не могла отвечать, но слышала слова Уинтер, и ее мозг и дух отвечали ей, борясь все упорнее.

Иногда Уинтер ругала ее, и тогда Эллисон узнавала о невыносимых страхах Уинтер: «Эллисон Фитцджеральд, только попробуй умереть! Только попробуй, я тебе никогда этого не прощу».

А иногда Уинтер тихо, ласково шептала, и Эллисон слышала слезы в ее голосе: «Я люблю тебя, Эллисон. Ты моя лучшая подруга, моя сестра. Пожалуйста, не оставляй меня».

Когда Эллисон наконец вышла из комы, это оказалось началом нового кошмара. Теперь Эллисон могла видеть страх в глазах своих любимых родителей. Глаза Шона и Патриции наполнялись слезами, когда они терпеливо называли своей драгоценной дочери слова, которые она должна была запомнить, а она не могла. Сначала Эллисон не понимала этой игры и бесконечного горя родителей, когда у нее не получалось в нее играть. Но по мере улучшения, когда Эллисон поняла, что не может запоминать, ее сердце тоже наполнилось недоумением и ужасом.

Когда Шон и Патриция вынуждены были уходить из палаты, потому что не могли сдержать слез, Уинтер оставалась, любящая и сердитая.

– Эллисон, Рождество на носу. Ты знаешь, какой самый лучший подарок ты можешь сделать своим родителям? Подарить им свою память. А теперь будь внимательна. – Уинтер погрозила подруге изящным пальцем цвета слоновой кости, как много лет назад грозила маленьким пальчиком прожорливым золотым рыбкам. – Будь внимательна и запомни эти три вещи, хорошо? Конфеты… мишура… индейка.

В сочельник, три дня спустя, Эллисон прошептала:

– Уинтер?

– Да?

– Я правильно запомнила? Конфеты… мишура… индейка…

Уинтер постоянно была рядом, сначала помогая Эллисон выйти из комы, затем помогая восстановить память. Уинтер была рядом и на протяжении долгих болезненных месяцев выздоровления. Уинтер помогала Эллисон заново учиться читать, писать, говорить и ходить.

– Не ходи, если больно, Эллисон.

«Мне все время больно, Уинтер. И всегда будет больно. Если я сделаю боль препятствием, я никогда не смогу ходить. Я хочу преодолеть боль».

Именно тогда Эллисон рассказала Уинтер, как наездники подгоняют своих лошадей, заставляя их прыгать через препятствия, которые кажутся слишком высокими, или слишком широкими, или слишком опасными.

– Если ты сосредоточишь внимание на препятствии, которое прямо перед тобой, Уинтер, ты никогда его не преодолеешь. Поэтому ты думаешь о том, что за препятствием, на той стороне, и делаешь это место своей целью. И когда ты прыгаешь, то летишь оттуда, где ты находишься, туда, где хочешь оказаться.

С помощью слов, которые использовали между собой Эллисон и ее друзья по верховой езде, когда говорили на эту тему, Эллисон объяснила Уинтер, как победители берут, казалось бы, непреодолимо высокие препятствия. Но Эллисон не назвала Уинтер свою личную формулу: «Сначала посылаешь через препятствие свои мечты, а затем просто следуешь за ними».

Эллисон не знала – и никогда не узнает, – почему в тот роковой сентябрьский день, когда она, ликуя, отправила свои мечты через бело-зеленый барьер, она так и не смогла последовать за ними.

Теперь Эллисон невольно поставила внушительное препятствие – «Гонконг» – перед своей любимой подругой. Сможет ли Уинтер найти способ совершить этот опасный прыжок? Существует ли место за препятствием, место, где Уинтер хочет оказаться? Эллисон не знала, и это ее беспокоило.

– Ты точно решила, Уинтер? – спросила ее Эллисон, когда в субботу днем они все втроем подходили к кинотеатру «Одеон» на Линдбрук-авеню в Вествуде.

– Все нормально, – пробормотала Уинтер.

Она храбро улыбнулась сначала Эллисон, затем Эмили. Но Эмили выглядела смущенной. Судя по всему, Эллисон не сказала ей о связи Уинтер с «Гонконгом».

Чтобы объяснить, Уинтер молча подвела их к одному из застекленных рекламных плакатов. Это был яркий коллаж, составленный из кадров фильма: панорама Гонконга, причудливые джонки в гавани, мерцающие статуэтки из нефрита, известные актер и актриса в страстном объятии. Имена звезд были напечатаны крупными синими буквами, но одно имя было напечатано еще крупнее: Лоренс Карлайл.

Уинтер постучала пальцем по стеклу над этим именем и тихо прошептала: «Папа». Тут же повернулась к Эмили и пояснила, хотя в этом не было необходимости:

– Мы не очень близки.

– Можно не ходить на «Гонконг», – быстро произнесла Эмили. – Давайте посмотрим, что идет в «Брюне», в «Нэшнл» или в «Вествуд-виллидж».

– Да нет же, Эмили, я хочу посмотреть «Гонконг». Просто ты должна быть готова, если я отколю какой-нибудь номер.

– Например? – спросила Эллисон.

– Не знаю. – Уинтер через силу улыбнулась. – Швырну коробкой шоколадных конфет в экран или еще что-нибудь столь же шокирующее. Эллисон, не волнуйся! В кинотеатре же не будет великого Лоренса Карлайла.