Текст книги "Краткая история смерти"

8
Вирус

Значит, Джойс и Пакетт добрались до станции. Они прошли тем же путем, что и Лори, сначала двигаясь вдоль западной кромки континента, а затем спустились по ледяному потоку и миновали замерзшее море. Если верить дневнику Джойса, погода им благоприятствовала, дул свежий ветер, а снегопад постепенно слабел. Когда они достигли ледяного потока, испещренного трещинами и разломами, облака совершенно рассеялись. День или два Пакетт и Джойс потеряли, чиня сломанный полоз. Они наткнулись на трещины, слишком широкие, чтобы их преодолеть. И разумеется, как всегда, ссорились из-за того, когда устраивать привал и когда выдвигаться поутру. Но по большей части путешествие прошло спокойно.

Настоящие проблемы начались, когда они достигли станции.

«Запись 71, 25 февраля. Приехали. Наконец-то приехали. Мы добрались до станции примерно в полдень и по короткой тропинке подкатили прямо к двери. Так приятно было видеть отпечатки ботинок на снегу вместо бесконечного гладкого белого льда. Я почувствовал себя Робинзоном Крузо, стоящим на берегу острова. П. постучал в дверь, ожидая, что кто-нибудь откликнется. Нам действительно откликнулись, но не из дома. Все были на заднем дворе. Шесть человек. Они с трудом вышли из-за угла с кирками и лопатами. Они твердили: «Наконец-то вы приехали, мы не слышали шум мотора, уже давно вас ждем». Не знаю, за кого они нас приняли. Я объяснил ситуацию и спросил разрешения воспользоваться их оборудованием, чтобы связаться с Атлантой. Они казались страшно удрученными. Сказали, что, конечно, мы можем попробовать, но… Это «но», должно быть, означало, что ничего хорошего все равно не выйдет. И не вышло. Рация, передатчик и компьютер работали, но никто не отвечал. Кто-то сказал, что им уже несколько недель не удается ни с кем связаться – с тех самых пор, как в последний раз привезли припасы. П. спросил этого человека, как его зовут. Он ответил: «Митъярд» – и показал свою фамилию в списке. Там значились двадцать человек. «Где остальные?» – спросил я, и Митъярд ответил: «Никаких остальных. Мы – это все, кто остался. Только что мы похоронили на заднем дворе Монгно. Вам тут нечего делать». Они рассказали, что случилось. Какое-то заболевание охватило станцию – вирус занесли, когда в последний раз привозили припасы. Пакетт спросил: «А что вам привезли?» Ему ответили (Тернер? Дикстра?): «Еду, напитки, моющие средства. Ничего особенного. Мы попросили плазменный тигель, но так его и не получили». Я: «И когда люди начали болеть?» Тернер (или Дикстра): «Девять дней назад. Тогда мы увидели первые признаки. Сначала заболел Вашингтон. А через десять дней (пометка Джойса: «Наверное, он имел в виду следующий день, т. е. идущий за девятым, но я не уверен») он умер». Митъярд: «Мы с тем же успехом могли бы звонить в колокольчики и кричать: нечистые, нечистые!» Он сказал, что по всем сведениям вирус распространяется очень быстро. П. спросил, по каким сведениям, и они показали статьи из газет. Штук десять. Лондон, Нью-Йорк, Бомбей. Видимо, вирус – это часть какой-то мировой эпидемии. Жуткая ситуация, надо сказать. Люди умирают сотнями тысяч, если не миллионами. Господи. Я подумал о Карен, Джессике, Маркусе, о маме и отце. Черт возьми. Черт. Господи. Мама и папа. Столько людей. Однако нужно сохранять спокойствие. Прошу прощения. Неудивительно, что мы не получали вестей от корпорации. Не сомневаюсь, рано или поздно удастся с кем-нибудь связаться, не могли же они совершенно про нас забыть. Рано или поздно. Рано или поздно… Вопрос в том, когда. Так или иначе, мы с Пакеттом решили есть то, что привезли с собой на снегоходе. Меньше риска. Один из людей со станции, по фамилии Сэйлз, во время разговора все время моргал, сглатывал, дрожал и тер глаза. Задерживал дыхание, как будто вот-вот собирался чихнуть. Раз за разом. Я подумал: что с ним такое? Оказалось, то же самое, что и с остальными – с теми, кого похоронили на заднем дворе. Он умер вечером. Итого пятнадцать. Где-то я слышал, что люди чаще умирают на закате, чем в любое другое время суток. Закат и смерть, ночь и могила, все приходит к концу. Разве не правда?»

Правда. Каждое слово.

Лори хорошо знала, где именно Джойс об этом услышал. Она вспомнила безжизненно висящие красно-белые вымпелы, пронзительный свист из динамиков, даже стол, за которым он сидел. Она помнила все довольно отчетливо, потому что и сама там была.

Это случилось в прошлом июле, во время ежегодного банкета «Кока-колы» в честь Сотрудника года, всего за пару месяцев до того, как ее вместе с Пакеттом и Джойсом отправили в Антарктику. Пакетт и Джойс сидели порознь, с коллегами по отделу, а Лори – в противоположном углу зала – со своей компанией. Она видела, как Джойс говорит по мобильнику и устало кивает. Пакетт что-то выковыривал из зубов ногтем мизинца, прикрывая рот кулаком. Всех троих уже назначили для полярной экспедиции, и Лори пугало предстоящее испытание. Она невольно искала взглядом Пакетта и Джойса каждый раз, когда они вместе оказывались в одной комнате. Среди столов, флажков и ваз с цветами, среди тысяч людей, присутствующих на банкете, были Пакетт и Джойс, они улыбались, курили и играли для Лори роль сигнальных костров на далеких холмах.

Все трое стали жертвами общего недуга, насколько она могла судить, хотя Лори не в силах была представить, как далеко зашло бедствие.

Официант склонился над ней с графином воды, но она накрыла бокал рукой и сказала: «Спасибо, больше не надо». Женщина, сидевшая позади нее, жена или подружка одного из финансовых директоров, хлопнула ладонью по столу и коротко рассмеялась чьей-то шутке. Наблюдатель, в рубашке и галстуке, позволявших замешаться в толпу, согнулся пополам, словно рассматривая собственный ботинок, и вытер с ковра пролитое вино. Он украдкой сунул салфетку в карман, поправил галстук и выпрямился.

Героем прошлогоднего банкета был Линделл Тримбл, вице-президент отдела рекламы, который поднял количество продаж обыкновенной газировки на четверть в больших городах и на треть в провинции благодаря так называемой «кампании навязчивых граффити». Он нанял художников и попросил украшать рекламой «Кока-колы» тротуары, стены, столы для пикников, деревья и автобусы – любую поверхность, способную привлечь внимание. Среди рисунков были изображения мужчин и женщин, которые пили колу и говорили «ах!». Были натюрморты, где вместо подписи стояли буквы К.К. и логотип «Кока-колы». Были короткие фразы, выведенные черной краской, точь-в-точь девизы уличных банд: «А ну попробуй!» и «Кока не хуже рока!» Корпорации, разумеется, пришлось платить за очистку территорий, а время от времени еще и выкладывать небольшой штраф за нарушение общественного спокойствия, но начальство заранее внесло эти расходы в смету, и они оказались мизерными по сравнению с тем, сколько стоила бы законная реклама, размещенная в таком количестве общественных мест. Нескольких граффитчиков арестовали, а одного, в маленьком городке Райсон, в Небраске, избили полицейские – парня отвезли в больницу с вывихом коленной чашечки и двумя сломанными ребрами.

– Это было неудачное стечение обстоятельств. Занесем его в статью расходов, – сказал Линделл Тримбл, когда поднялся на возвышение, чтобы принять почетную табличку Сотрудника года. – Но что касается доходов, то кампания имела огромный успех в определенных местах – в Далласе, Майами, Детройте. Нашу рекламу рисовали даже люди, которым мы не платили! Подростки, которые просто решили, что это круто. Недовольная молодежь, и все такое.

Он отхлебнул красного вина:

– Я уверен, мои друзья из отдела пиара и рекламы присоединятся ко мне и подтвердят, что в наше время до подростков трудно достучаться. Очень трудно. Так что у нас выдался удачный год. Но это не значит, что можно расслабиться и почивать на лаврах. Наоборот. Стоит расслабиться – и энергия уходит, импульс теряется, а для такого бизнеса, как наш, остановка означает смерть. Умирают чаще всего на закате, нежели в любое другое время суток, это факт. Значит, нужно помешать солнцу закатиться. Вот чем мы занимаемся в «Кока-коле», вот за что мы изо всех сил боремся в пиар-отделе – чтобы солнце не садилось. Да будет вечный полдень. Спасибо.

Он дождался, пока овации затихнут, распавшись на отдельные хлопки, похожие на щелканье поп-корна, молча поднял бокал и осушил его, запрокинув голову, одним глотком, прежде чем спустился с возвышения. Именно в эту минуту автоматическая охранная система озарила комнату пересекающимися лучами, которые скользили повсюду в поисках оружия и взрывчатки. Линделл Тимбл споткнулся и уронил бокал, когда свет ударил ему в глаза.

– Блин, – прошептал кто-то рядом с Лори – судя по всему, глава отдела безопасности. – А ведь я, кажется, велел выключить проклятые штуковины до конца вечеринки!

Линделл Тимбл совладал с собой, улыбнулся и сказал:

– Ну вот, попал под перекрестный огонь.

Лучше всего за вечер Лори запомнила короткий взрыв смеха, который послышался из дальнего угла и тут же затих, когда никто к нему не присоединился.

«Запись 75, 5 марта. Остались только двое. Митъярд и Вейш. Утром мы с П. помогли им похоронить Тернера за домом. Трудная работа. Углубились на два фута, потом завалили труп льдом. Прежде чем закончить, набросали сверху нечто вроде кургана. Мы не хотели, чтобы ветер все разметал. Я сказал, что лед здесь шельфовый. То есть под ним не земля, а океан. Вейш заметил: «Сейчас для меня нет особой разницы». И он был прав. Лет через сто, когда ледники растают, на дне океана будет покоиться длинный ряд добела отмытых скелетов, и никто об этом даже не узнает. Или, если климат как-то исправится и лед никуда не денется, – восемнадцать замерзших трупов, во плоти и в одежде. Восемнадцать и более, нужно сказать. Опять-таки не все ли равно, если никто даже не будет об этом знать. Мы с П. на прошлой неделе провели не меньше двадцати часов, пытаясь связаться с «Кока-колой» ну или хоть с кем-нибудь. Тщетно, тщетно, тщетно. Газеты перестали выходить. Радиосигналы уходят в никуда. Телефонные линии замолчали, или отвечают автоответчики. Все признаки указывают на то, что вирус охватил планету целиком. Никак не могу вспомнить слово. Не эпидемия, а… как ее там. Жаль, что нет словаря. Или энциклопедии. А еще лучше, если бы я был камерой, какой снимают автомобильные аварии сверху и сбоку. Как узнать, что происходит? Я потратил целый вечер, споря с Пакеттом о том, что делать дальше – оставаться, или уходить, или готовиться к воздействию вируса. До сих пор у нас не было никаких симптомов. Это ненадолго, сказал Пакетт, мы – мертвецы с той самой минуты, когда постучались в дверь станции. Я сказал: кто знает. Может быть, мы вообще не заразимся. Может быть, у нас иммунитет. Господи Боже, хоть у кого-то же должен быть иммунитет. Пакетт считает меня наивным. Митъярд и Вейш тоже. В одной из статей мы прочитали, что вирус распространяется как через прямой контакт, так и косвенно, если люди живут в одном и том же месте. Старое доброе «прикрой рот и не хватайся за дверную ручку». Пандемия. Вот что это за слово. Пандемия. Кажется, на другой стороне острова Росса, на пингвиньем гнездовье, есть рация для экстренной связи. «Гнездовье находится на пригорке, – сказал Митъярд. – В том-то и плюс». Он утверждает: есть небольшой шанс – но все-таки шанс, – что мы обретем там не только рацию. Может быть, еще один канал для связи. Почему бы не попытаться? Если ситуация ухудшится, у нас не будет выбора. Становится все холоднее. Зима и меркнущее солнце. Трещины и разломы вновь замерзают. Океан отступает. Я постоянно думаю о Шеннон и Кене и об остальных в Пенсильвании. Интересно, чем они заняты. Нет уж, я скажу правду. На самом деле я думаю – живы ли они. Мы с П. должны были вернуться уже давным-давно. Вернуться в хижину, я имею в виду, а не домой. Хотя, если на то пошло, вернуться домой мы тоже должны были уже давным-давно. Утром я попытался связаться по рации с Берд, на тот случай если она вдруг починила передатчик, но безуспешно. Наверное, она думает, что мы никогда не приедем».

Вскоре после обнаружения дневника Лори вновь принялась расхаживать, отсчитывая шаги, как она делала в хижине по ту сторону гор. Она подумала, что, возможно, пытается уйти от всего. Комнаты станции были расположены по кругу и снабжены дверями на смежных стенах, поэтому она ходила часами, не упираясь в тупик. Иногда счет доходил до тысяч и десятков тысяч – Лори переставляла ноги, повинуясь слепому, непреодолимому влечению, которое заставляет самоубийц делать шаг с крыши. Сначала она пересекала прихожую, потом кухню, столовую, спальню, гостиную, снова и снова, пока наконец невольно не останавливалась у кушетки или у постели и не падала на подушки, вытянув руки вперед, как ребенок, играющий в салочки.

Она нашла себе одно из монотонных, опустошающих сознание занятий, к которым прибегают люди, чтобы подавить тревогу. Некоторые качаются туда-сюда, другие пританцовывают, третьи барабанят пальцами по столу. Четвертые упражняются на тренажерах. А Лори ходила.

Шаг у нее был быстрый и ровный, почти марш, и он помогал прочистить голову. По крайней мере на некоторое время. Но как только она останавливалась отдохнуть, то начинала снова думать о друзьях и родных, даже о случайных знакомых. Она вспоминала короткие встречи с абсолютно посторонними людьми, которые сейчас скорее всего уже умерли. Лори слышала все, что они говорили, – их слова стучались в стенки черепа изнутри, словно мухи о стекло. Бум – и Мартин Кемпбелл, мальчик, за которым она присматривала, запрыгивал ей на колени и спрашивал: «Лев может победить тигра? Акула может победить крокодила?» Бум – и в дверь стучался почтальон (это случилось на той неделе, когда она слегла с гриппом) и говорил: «Нельзя, чтобы письма скапливались, мисс Берд. Я не стану больше ничего запихивать в ящик, пока вы не вытащите все, что там лежит. Да благословит вас Бог». Бум – и шеф говорил: «Мне плевать, если вы думаете, что вас в это втянули обманом. Вы не можете вот так меня бросить, Лори. Вы – наш человек, и вы поедете в Антарктику, точка». Бум – и она слышала их одновременно, не только шефа, почтальона и Мартина Кемпбелла, но и всех остальных. Стоял страшный шум, как будто люди, с которыми она сталкивалась хоть единожды в жизни, взывали к ней миллионами голосов.

Она провела на станции уже три или четыре недели, и организм медленно восстанавливался. Мышцы больше не ныли, когда по утрам Лори вставала с постели. Боль в спине исчезла, как и язвы во рту и водянистое покалывание в пальцах рук и ног. Лори чувствовала, что мышцы вновь обретают силу, становятся упругими, гибкими и крепкими, как кольчуга. Да, на ноге не сошел синяк, который она заработала, когда натолкнулась на край снегохода, но он постепенно желтел и утрачивал отчетливые очертания. Лори уже почти его не чувствовала.

Шкаф с едой был набит под завязку сотнями коробок с овощами и кусками мяса. В кладовке лежали рис, бобы, молотое зерно, десятки упаковок с минералкой и питьевой водой. Лори могла спокойно прожить на станции целый год, не истребив всех припасов, но она сомневалась, что это правильное решение. Если Джойс не ошибся и вирус попал на станцию с последней доставкой, была вероятность, что еда заражена. К сожалению, без специального оборудования для обнаружения вирусов и даже без особых представлений о том, что нужно искать, Лори никоим образом не удалось бы себя обезопасить. У нее не оставалось иных вариантов, кроме как слабеть от голода и умирать – впрочем, она уже несколько недель употребляла еду из местных запасов, безо всяких признаков заражения. Наоборот, она стала здоровее, чем в день приезда.

Может быть, вирус выдохся. Может быть, для развития ему нужен солнечный свет или многочисленные носители. А может, он просто выжидает, развивается в ее крови и медленно ползет к сердцу, оставляя за собой сверкающий серебристый след, как слизняк.

Так или иначе, Лори понимала, что иного выбора нет. Нужно есть то, что лежит в шкафу и кладовке. Припасы, которые она привезла на снегоходе, свелись к последним пакетикам с гранолой и десятку засохших бисквитов. Если она заболеет… значит, заболеет.

Бум – и Лори услышала голос матери: «Детка, если ты будешь спать под включенным вентилятором, то простудишься – разве ты не знаешь?..» Бум – и ее бывший парень сказал: «Ты ведь понимаешь, что инфекции передаются при контакте?» Бум – и мужчина, сидящий рядом с ней в мексиканском ресторане «Ла Гасиенда», воскликнул: «Господи Боже мой, как я проголодался!», засовывая салфетку за воротник, как детский нагрудник. Лори сомневалась, что знает этого человека, хотя, должно быть, они когда-то встречались. Она снова начала расхаживать туда-сюда.

Стояла первая бессолнечная неделя зимы. Время от времени Лори испытывала беспокойство, ей надоедало мерить шагами станцию, она открывала дверь и ненадолго выходила на улицу, хотя и не забывала всякий раз надевать теплую одежду – комбинезон, ботинки, маску и перчатки. Она смотрела на луну и звезды, на истрепанный слой перистых облаков, на полосы северного сияния – воздух был идеально прозрачен, и казалось, что они висят в нескольких метрах от земли. Прожектора потрескивали. Из отдушин выходили чистые потоки горячего воздуха. Было так холодно, что влага ее дыхания замерзала на лету; в тех редких случаях, когда ветер затихал, Лори слышала, как тысячи крошечных льдинок падают наземь после каждого выдоха и позванивают, ударяясь о лед, словно малюсенькие колокольчики.

Даже проведя в Антарктике столько времени – сколько уже она здесь? Шесть месяцев? Семь? – Лори неизменно хлопала себя по карманам в поисках ключа, когда возвращалась с прогулки. На мгновение она замирала от ужаса, когда понимала, что карманы пусты, а потом вспоминала, что дверь не заперта, и сердце вновь начинало биться ровно. Так бывало бесчисленное множество раз.

Интересно, сколько еще бесполезных привычек у нее осталось. Лори с легкостью припомнила как минимум две – закончив готовить, она оставляла немного супа, примерно с ложку, в кастрюле, чтобы никто не мог сказать, что она берет себе последнее; и она до сих пор тихонько покашливала, прежде чем открыть дверь туалета (к этому ее приучил отец), на тот случай, если в уборной кто-то сидит. Лори думала, что избавилась от большинства ненужных социальных привычек, которые усвоила в процессе общения с другими людьми. Но почти наверняка оставались и другие, которые Лори не сознавала и от которых не сумела отделаться, – привычки, в которых не было нужды здесь, на краю света.

На краю света. Несмотря на полученное образование, Лори по-прежнему так думала. В детстве она верила, что если начать рыть яму на заднем дворе и не останавливаться, пока не минуешь центр земли, то в конце концов вылезешь вниз головой на краю света. Лори представлялось, что там все неправильно, шиворот-навыворот, прямо противоположно тому, как должно быть. Облака как горы, небо как синее озеро, звезды как гладкие белые камушки, лежащие под водой. Люди, которые живут на краю света, ползают по потолку, как пауки. Лори живо представляла, как они цепляются за траву при сильном ветре и держатся что есть сил, чтобы не сорваться в пустоту. Испугавшись, она немедленно решила, что край света – это место, куда ей точно не хочется.

Лори даже не представляла, что однажды там окажется, – не просто на краю света, но на краю края. Что почти наверняка она здесь умрет. Но опять-таки в детстве Лори много чего не могла представить. Что она разлюбит мужчину, с которым встречалась в колледже, и больше никогда его не увидит. Что специальность эколога приведет ее на работу в «Кока-колу». Что отец переживет два инфаркта и небольшой сердечный приступ.

– Вы с матерью одинаковы… – послышался отцовский голос. – На улице сорок градусов, но, если включить кондиционер, вы обе начинаете жаловаться, что мерзнете.

Бум.

«Запись 78, 11 марта. Больше нет никого. «Апчхи, апчхи, мертвецов сожги». Или как там в оригинале? «Мертвых уноси». Про Черную смерть. Не помню, от кого я это слышал. «Хоровод и розы» – про красные пятна на теле зараженных, «букетики мимозы» – про цветы, с которыми их хоронили, а «апчхи, апчхи» – про то, что на них нападал чих перед смертью. Наверное, можно сказать и «сожги». Я чувствую себя человеком, пережившим извержение вулкана, – одним из тех несчастных, которые выкарабкались из обугленных развалин, когда все наконец закончилось. Они пересидели в колодце или убежали в холмы, чтобы переждать катастрофу. Вейш умер вчера. Мы похоронили его утром. Он последний. Последние два дня ему было очень скверно. Наверное, надо сказать: слава Богу, что он наконец умер, но все это отнюдь не кажется мне милостью Божьей. Скорее, проклятием. Настоящим проклятием. Господи. Какой ужас. Теперь тут только мы с Пакеттом. Мы нашли в сети еще немного информации – то ли отрывок из дневника, то ли личный блог какого-то старшеклассника. Он написал, что инкубационный период продолжается несколько часов или максимум – дней. Вот что он пишет: «Мы, немногие, у кого до сих пор нет симптомов, прячемся в спортзале, подальше от остальных. Если бы не дурацкий карантин, мы бы уже давно ушли. Но похоже, пути отсюда нет. Как только кто-нибудь подцепит «мигалку», с нами будет покончено». Это правда? Если так, то я не понимаю, почему мы с П. до сих пор здесь. Почему мы еще живы. Наверное, холод замедляет развитие вируса. Больше ничего не могу предположить. Мы снова пытались связаться по рации с Берд, но безуспешно. Интересно, о чем она сейчас думает. Мы уже должны были вернуться. Прости, Лори. Надеюсь, ты не последуешь за нами. Лучше сиди там, честное слово. Несколько часов назад я точил нож, когда П. закричал: «Иди сюда, ты должен это видеть». Что такое, спросил я. Пакетт: «Просто иди сюда». Он нашел веб-сайт, передававший изображения онлайн с помощью орбитального спутника. Значит, во-первых, спутники еще работают, а во-вторых, продолжаются трансляции. Изображения были не настолько подробными, чтобы разглядеть отдельных людей или отдельные тела, но мы рассмотрели дороги, дома, забитые машинами шоссе. Вот что мы оставили после себя, таково наше наследство – мир, полный сломанных машин и пустых зданий. И мерцание десяти тысяч спутников над головой. Разумеется, где-то должны быть еще люди, кроме нас с Пакеттом. Отшельники, которые чудом спаслись от эпидемии. Гималайские шерпы. Горцы. Монахи, живущие в пустынях. Разбросанные по миру беглецы, которые выживают после любой катастрофы и рассказывают остальным о случившемся. Впрочем, не осталось тех, кому можно было бы рассказать, если не ошибаюсь. Только двое – Майкл Пакетт и Роберт Джойс. Или трое – считая Лори Берд. Еда, которую мы привезли на снегоходе, закончилась, и мы принялись за местные запасы. У нас нет иного выбора, иначе мы умрем голодной смертью. Так приятно снова есть мясо, мягкий хлеб и овощи. По крайней мере хоть что-то хорошее. Найдя сайт с картинками со спутника, мы полчаса спорили, не добраться ли нам до другого берега острова Росса.

Пакетт: это единственный разумный вариант. Если рация там действительно исправна, как сказал Митъярд, мы сможем с кем-нибудь связаться.

Я: почему бы не вернуться в хижину за Берд? Нельзя просто так ее бросить.

П.: и что потом? Привезем Лори сюда? Зачем? Говорю тебе, надо ехать к гнездовью. По крайней мере будет шанс спастись. О Лори подумаем потом, так или иначе.

Я: я просто хочу сказать, что если она пробудет там слишком долго, то сойдет с ума. Но Пакетт в кои-то веки прав. Только абсолютный идиот откажется от попытки добраться до исправной рации, даже если невелик шанс, что она работает. До вечера мы укладывали вещи. Еду, инструменты, палатки, туалетные принадлежности. Дорога до гнездовья и вполовину не так трудна, как путь до станции. Небо даже сейчас – цвета осенних листьев, густо-алое, и света еще достаточно. Если верить карте, вокруг – преимущественно шельфовый лед. Иными словами, ровная, если даже и не достаточно гладкая, поверхность. Мы отправимся завтра утром. В одиннадцать часов. Пересечем Туманный залив, двигаясь прямо к южной оконечности острова. Остаток ночи я просплю, мне необходим отдых. Голова болит, и глаза тоже».

Это была последняя запись. Лори восемь раз перечитала дневник за последние три дня, пытаясь понять, что делать дальше – уходить со станции или нет? Насколько вероятно, что она заболеет? Не кашляла ли она в последнее время чаще обычного? Не слезятся ли у нее глаза? Лори вспомнила, что однажды ночью, вскоре после того как обнаружила на станции список с крестиками, она проснулась и чихнула, а потом снова заснула, не успев перевернуться на бок или поправить подушку. Может быть, это признак заболевания?

Так или иначе, что случилось с Пакеттом и Джойсом? Добрались ли они до исправной рации? Где они сейчас?

Лори беспокоилась о них.

В очередной раз дочитав дневник до конца, она закрыла его, положила на колени и провела ногтями свободной руки по голове – «жест размышления», как однажды выразился учитель английского в старшей школе. Затем Лори пошла в кладовку и начала собирать еду, которую намеревалась взять с собой в путешествие.

Пакетт и Джойс правы. Если есть шанс связаться при помощи рации с кем-нибудь – с кем угодно, – нельзя упускать возможность.

Не важно, что шансы невелики. Лучше так, чем полное их отсутствие, – а именно это ее и ждет, если она останется на станции.

Опять же если она поедет на гнездовье, то, возможно, найдет Пакетта и Джойса.

Лори так и не разгрузила снегоход, поэтому оставалось взять только еду, одежду и кое-какие мелочи – аспирин, туалетную бумагу и запасную антенну для передатчика. Она убрала дневник Джойса в сумку, сунув его между стопкой теплых кальсон и запасными носками и заложив газетной статьей, найденной возле компьютера, – той самой, где шла речь о распространении вируса по Северной Америке. «Чума! Смертельный вирус опустошает Мексику. Десятки миллионов заболевших “мигалкой”». Лори потащила узел к двери, не забыв пакетик с мылом и зубной пастой и ящик с замороженными продуктами.

Снаружи царил мрак – ни проблеска солнца, – поэтому не было смысла ждать утра, чтобы отправиться в путь. Утро наступило бы разве что через месяц. В столь долгой ночи рассвет казался иллюзией – как Атлантида, Небесный Иерусалим и Эдемский сад. Грезы курильщика, подумала Лори. Воздушные замки.

Звезды почти не двигались. В небе висел бриллиантовый клинышек луны, выглядывавший из-за толстого слоя облаков. Лори убрала вещи в багажный отсек снегохода, закрыла замок и в последний раз обошла здание. Один из прожекторов, стоявший прямо над могилами, ярко освещал двадцать холмиков, которые отбрасывали на стену дома короткие черные тени, похожие на лужи нефти. Ветер поменялся, и Лори услышала скрип и скрежет морского льда. Она вернулась во двор и завела мотор.

Она боялась, что топливо может замерзнуть на морозе и разорвать мотор, но волноваться было нечего. Мотор завелся со сдавленным гулом, который медленно начал нарастать. Сначала вспыхнули фары, потом приподнялись полозья и загорелся экран навигатора – то есть как минимум одно полярное реле еще работало.

Зато остальная система, видимо, отказала, или в ней возникли огромные прорехи. Монитор показывал, что Лори находится к югу от экватора. То есть где-то в Кении.

Она протяжно вздохнула, закрыла глаза и опустила голову на руль, пытаясь понять, смеяться ей или плакать.