Текст книги "Проказница"

– Что-то мы становимся слишком сентиментальными, – нарушил молчание Саймон. – Я даже ощущаю не который дискомфорт. Грязь на моих панталонах уже высохла. Пора отправляться обратно в Портленд-плейс, готовиться к вечеру с раскрытием великого секрета. Так что, если нет других новостей…

– Кроме той, что я решил отказаться от покупки гнедой кобылы, которую приглядел в Татте, – угрюмо пробормотал Бартоломью, сверкнув глазами на Армана, и, пока тот давился от смеха, не сводил с него взгляда, а потом наконец и сам улыбнулся своей маленькой шутке.

Калли была одета и готова выйти к обеду с первым ударом гонга. Пока же она мерила шагами спальню – очаровательная комната все больше вызывала в ней протест – и с беспокойством думала о собственной внешности.

Как она выглядит? Имоджин забежала на пару минут и, объявив, что она похожа на новенькую десятипенсовую монету, умчалась вместе с Кэтлин завершать собственный туалет. Лестер высказался без обиняков. Во время позднего чая, не давшего бедняге умереть с голоду в ожидании обеда, он набил рот сандвичами с огурцом и заявил, что она выглядит «глупо».

Лестер всегда относился к ней как к сестре и привык видеть в простеньких, скромных, типично девичьих платьицах. Калли вспомнила, что он говорил то же самое, когда ей сшили первое модное платье. Тогда он даже потерял голос. «Калли, ты ведь накинешь сверху шаль или что-то вроде этого? Нельзя же ходить с такой оголенной грудью! Так недолго и простуду схватить!»

Задумавшись, она прошла к зеркалу, посмотрела на свое отражение и обеими руками взялась за лиф белого платья. Извиваясь всем телом, она попыталась поднять слишком низкий вырез на дюйм или два. Лучше на три, решила Калли, поморщившись.

Приложив ладонь к шее, она с восхищением смотрела на свою грудь. Меж двух выступающих округлостей с довольно четкими очертаниями слегка темнела смущающая ложбинка. Из-за глубокого декольте создавалось ощущение полной обнаженности, хотя спина и плечи были прикрыты, а руки – аж до запястий. Кроме того, в отличие от некоторых ее платьев, оставшихся в Дорсете, новое имело вполне пристойную длину – оно заканчивалось ниже лодыжек.

– Прекрасная ткань, – сказала Калли, размышляя вслух, – присутствует где угодно, только не там, где ей более всего следует быть.

Но на самом деле платье ей нравилось. Очень нравилось. Оно было такое мягкое и так обтекало тело! И широкая белая лента, украшенная затейливой вышивкой, тоже выглядела очаровательно. Девушка принялась прохаживаться по комнате, чтобы полюбоваться, как с каждым шагом перемещаются оборки на подоле и мелькают желтые лайковые туфли.

Она восхищалась удобством этого замечательного платья. Узкая желтая лента, пропущенная как раз под бюстом, не мешала фалдам плавно стекать с подтянутого живота и крутых бедер. Она чувствовала себя в нем почти так же свободно, как в брюках.

Но больше всего Калли восторгалась рукавами. К ним она питала особую любовь. Модистка слегка приподняла их на плече, в результате чего получилась своеобразная гофрированная манжета, в которую поместили искусственные цветы – несколько букетиков из желтого и розового шелка. И в довершение всего ее шею украшала узкая желтая полоска с бантом, где, словно в гнездышке, приютился еще один розовый бутон. Длинные концы банта элегантно свисали сбоку.

Хотя все эти ярды материи брали начало на дюйм или два ниже, чем требовалось для полного комфорта, платье выглядело прелестно.

Калли снова заглянула в зеркало, пробежав кончиками пальцев по щекам и носу. К большому огорчению Имоджин, веснушки полностью не исчезли, но Калли считала, что они почти не заметны. Да к тому же это было единственное украшение ее совершенно непримечательного лица.

Во-первых, у нее слишком высокие скулы. По крайней мере в свое время так заявила мисс Хейверли. Кроме того, она сказала, что у юной английской леди не должно быть «таких розовых и круглых, как яблоки, щек». Калли знала также, опять-таки со слов мисс Хейверли, что и ее подбородок далек от совершенства. В нем отсутствовала «мягкая округлость, присущая благородной англичанке». Четко очерченный, он слегка выступал вперед.

Видимо, мисс Хейверли была права. Калли подняла голову, копируя ее надменную позу. Но правда и то, что природа наградила гувернантку вместо одного двумя подбородками!

Все остальное не представляло собой ничего особенного. Зеленые глаза, несомненно, не такая уж редкость или экзотика. Калли больше нравились такие, как у Саймона Роксбери. Карие встречаются часто, голубые и того чаще, а у Броктона они необыкновенного цвета – цвета хереса. Очень притягательные глаза. Возможно, потому, что, когда он шутит, в них прыгают задорные искорки.

Калли повернула голову влево, чтобы увидеть в зеркале правое ухо. Благодаря мадам Иоланде оно теперь почти полностью выглядывало из-под волос. Все-таки забавная вещь – уши. У Лестера они просто восхитительны. Они так мило краснеют от мороза или когда он смущается.

У Джастина были такие же уши, как у нее, – плоские и плотно прилегающие к голове, хотя довольно большие. Поэтому он всегда тщательно прикрывал их волосами, почти до самой мочки. Он шутил, что не хочет, чтобы его путали с диким слоном. А то какой-нибудь рьяный охотник пристрелит, прежде чем он успеет объяснить, что этот физический недостаток достался ему от предков по отцовской линии.

Калли судорожно вздохнула, но не заплакала. Как ей недоставало брата! От него пришло всего два письма: первое – из Испании, второе – из Италии. Оба очень короткие. Джастин сообщал, что садится на корабль, отправляющийся в Индию. Он просил их не беспокоиться о его здоровье и обещал, что вернется с триумфом, когда станет набобом и сможет возместить сэру Камберу нанесенный урон. И все.

Интересно, что сказал бы Джастин, если бы увидел ее сейчас? Он всегда называл ее ребенком, так же как Саймон Роксбери. Но ее брат произносил это с такой любовью! И всегда касался щекой ее макушки, проходя через столовую к своему креслу. А как ласково он разговаривал с ней, играя в шахматы в те длинные зимние вечера, когда непогода удерживала его дома! Сколько часов провели они вместе, играя и разговаривая о замечательных приключениях когда-нибудь в будущем!

Теперь Джастин далеко, он едва выжил после первого приключения – неудачного приезда в Лондон с намерением удвоить небольшое наследство, доставшееся ему от матери. Длинные зимние вечера не пригодились. Он пробыл в городе не более двух недель до той роковой встречи, когда проигрался в пух и прах. Ноэль Кинси, отобравший у Джастина все до последнего пенни, принудил его дать расписку на недвижимость, уверяя, что рано или поздно удача повернется и к нему.

Калли не надеялась, что в Лондоне брата ждет удача. Судя по успехам в шахматах, Джастин, к сожалению, не обладал стратегическим умом. Калли не только превзошла его в этой игре, но уже начинала догонять в висте, которому он же ее и научил. Но Джастин был непреклонен и тогда, когда ехал искать счастья в Лондон, и потом, отправляясь в Индию. Если бы случай не свел его с Ноэлем Кинси, он не сидел бы сейчас в грязном трюме рядом с прогорклым червивым рисом! Несколько недель она так сердилась на брата, что ничего вокруг себя не замечала, потом понемногу отошла. Теперь ей оставалось только тревожиться за него и молиться, чтобы скорее увидеть его вновь.

Горячие слезы обжигали ей глаза. Она заморгала и отвернулась от зеркала. Нет, она не станет больше думать о грустном. Джастин – замечательный брат! Он осознает, что бегство из дома в действительности ничего не даст. Он скоро снова пришлет им письмо с описанием своего грандиозного путешествия и сообщит, что возвращается в Дорсет.

К этому времени она, Каледония Джонстон, уже расквитается с графом Филтоном. Так что Джастин может не беспокоиться, что при встрече будет вынужден бросить шулеру вызов.

Не державший первенства в шахматах, но игравший в вист в тысячу раз лучше, чем она, Джастин зато прекрасно фехтовал и стрелял. Занятие, конечно, полезное и необычайно актуальное, но Калли не помнила, чтобы он когда-нибудь убил паука, не испытывая потом угрызений совести. Но чтобы он направил пистолет на одушевленное, дышащее существо, даже такое мерзкое, как Ноэль Кинси? Нет, это превосходило возможности романтической натуры ее мягкосердечного брата.

Месть Калли оставляла себе, считая, что она более кровожадна и решительна, и при этом стремилась закончить все до возвращения Джастина.

Предложение Саймона Роксбери оказалось ей весьма кстати. Потому-то она и находилась сейчас на Портленд-плейс, позволяла одевать себя и была готова соблазнять графа Филтона, пока виконт методично выкачивает из него деньги.

И поэтому она закрывала глаза на действия Имоджин и смиренно внимала ее глупой болтовне о браке, предуготованном самой судьбой, и тому подобному бреду.

Но что бы Калли ни внушала себе, ее доводы не давали ответа на один вопрос. Раньше ее нисколько не тревожило, как она выглядит. Так почему сейчас она только и делает, что молится, чтобы ее внешность понравилась Саймону Роксбери? За все время ее пребывания в доме он ни разу не заглянул к ней. Его не хватало даже на то, чтобы постучаться и просто поинтересоваться, жива ли она. Может, она уже умерла и скоро от нее начнет исходить запах тления…

Гнев и отчаяние, копившиеся десять дней, вырвались наружу. Сейчас ее шаги больше походили на топот, совсем не подобающий леди. Она сжала в кулаки свои умащенные, уже без веснушек, руки, с ненавистью глядя на дверь, выходящую в коридор. Вероятно – нет, не вероятно, а точно! – ей нужно повидаться с этим несносным виконтом Броктоном. Она должна поговорить с ним наедине, не дожидаясь обеда, прежде чем Имоджин выведет ее, как дрессированного гуся.

Саймон стоял в ожидании, пока Силсби щеткой убирал приставшие к лацканам соринки, углядеть которые мог только зоркий глаз преданного камердинера. Сегодня Саймон уделил себе больше внимания, чем обычно, соединяя верность моде с рационалистическим стремлением выглядеть наилучшим образом. На этот вечер у него были запланированы по меньшей мере три раута, а позднее – пока еще остававшийся под вопросом визит к любовнице.

Они не виделись несколько недель, так как Шейла Ллойд уезжала к подруге, только что родившей третьего ребенка. Теперь ее светлость вернулась в город и за пять дней прислала виконту целую кипу записок.

Как ни прекрасна была его любовница, он сказал себе, что не станет отвечать на приглашения, написанные на языке требований. Будь он проклят, если позволит сделать из себя ручную болонку!

Саймон представил леди Ллойд возлежащей на атласных простынях цвета слоновой кости. Длинные волосы разметались по очаровательной груди, сочные алые губы изогнуты в прелестной томной улыбке, зовущей к наслаждению. Одно время он считал, что Шейла совершила ужасную ошибку, приковав себя цепями к лорду Ллойду, который был древнее самой земли. Но с другой стороны, его богатству позавидовал бы и сам Крез. Позже Саймон понял, что его любовница с радостью вышла замуж за лорда, надеясь похоронить его через шесть месяцев. Но подобно многим мечтам, этой тоже не суждено было сбыться. Ллойд скрипел вот уже почти десять лет, и годы незаметно подкрадывались к самой Шейле, приближая ее к тридцати, а затем и сверх того. Хотя она по-прежнему оставалась хороша, ее ослепительная красота начинала меркнуть. Некогда чуть заметные деликатные морщинки вокруг рта все глубже врезались в кожу, вызывая множество разочарований.

Безусловно, Саймон ценил в женщине не только внешнюю красоту, но что касается любовницы, он не предъявлял слишком больших требований к интеллекту, считая необязательным сидеть с ней перед камином за шахматной доской или вести умные беседы. У них с Шейлой на протяжении шести месяцев сложился взаимовыгодный союз с физической близостью, но без обещаний, ожиданий или попыток сделать его постоянным.

И так продолжалось бы годами, если бы у нее не появились властные замашки. Она требует, чтобы он появился? Как бы не так! Она ему не жена и не имеет права ни на чем настаивать. Пора разъяснить леди Шейле Ллойд ее положение, решил он между прочими мыслями. Перламутровые запонки должны подойти к бутылочного цвета фраку, подумал он, выдворяя Силсби, когда тот предложил своему хозяину снять этот самый фрак для более тщательной чистки. Суета камердинера мешала Саймону сосредоточиться на своей программе, выполнение которой и так откладывалось.

Подойдя к туалетному столику, он выхватил одну из двух щеток с серебряной ручкой, вонзил в непокорный завиток, упорно падавший на лоб, и откинул волосы назад. Сегодня ему предстояло немало сделать.

За обедом нужно оценить Каледонию Джонстон. Только бы его мать, сохрани Бог, не потеряла чувство меры и не превратила ее в рождественский пудинг.

Пока Филтон сидит у изголовья своей несчастной родственницы и ухмыляется подобно голодному грифу, девушка должна пройти необходимые испытания.

Завтра утром придется взять ее в парк на прогулку и показать город. Пусть обвыкнется, чтобы, когда ее повезут на первый променад, не глазела по сторонам, как неотесанная деревенщина. И когда они будут проезжать наиболее выдающиеся достопримечательности, подчеркнуть, что в Лондоне принято вести себя сдержанно.

Потом ей требуется дать основные инструкции относительно протокола «Олмэкса», а также – если возникнет надобность, хотя Саймон искренне надеялся, что нет, – пройти краткий курс правил поведения за столом.

Короче, приняв эстафету от матери, следует устранить оставшиеся шероховатости. После этого наивное дитя, коим, несомненно, является Каледония Джонстон, можно приобщать к реализации задуманного плана. Саймон не вполне ясно помнил, что на него нашло, когда он обещал девушке воздать Филтону по заслугам с ее помощью.

Теперь он в долгу перед ней. После всей этой лжи придется немного порадовать малютку. Пока Филтон еще задействован в своих переговорах, надо удостовериться, что кроха доведена до совершенства, и тогда умиротворить ее обещанным кусочком сезона. Это вознаградит ее за то, что она на несколько недель займет виконтессу, а его дорогая мать отвлечется от своих корсетов и графов.

Развлечения, предназначенные обезвредить Каледонию Джонстон и найти дело для матери, вместе с его собственным планом предвещали немалые траты. Имоджин так увлеклась, что поток торговцев и мастерового люда в Портленд-плейс не иссякал. Осторожный Эмери на днях даже отозвал своего хозяина в сторону и предложил натянуть вожжи потуже, чтобы ее сиятельство умерила аппетит. Полет ее фантазии уже выходил за пределы разумного. Но Саймон полагал, что издержки окупятся с лихвой.

Он не стал утруждать себя никакими объяснениями, умолчав об одном важном факте. С пришествием Каледонии Джонстон его дорогая мать ни разу не поднимала вопроса о корсетах и вдовьих домиках. Она забыла о безумной идее найти себе графа, прежде чем ее сын успеет жениться. Как бы ни были велики приходящие счета и причиняемые этой суетой неудобства, они не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило в доме до недавнего времени. Он не мог смотреть, как мать морит себя голодом, красит волосы в желтый цвет, мажет румянами лицо, тонет в духах и потом отправляется на вечера – «охотиться».

Нет, уж лучше пусть она строит свои проекты насчет «идеальной жены» для него. И пусть Каледония Джонстон живет в доме. Это выгоднее мелочной экономии, придуманной Эмери, которому на роду написано скупердяйничать.

Маловероятно, что Имоджин и вправду рассматривала появление Каледонии Джонстон как некий каприз провидения, пославшего ей сноху, чего она всегда смертельно боялась, а теперь приветствована, словно первые цветы в мае.

Но, слава Богу, зная свою мать, Саймон полагал, что она успела заключить с Каледонией соглашение, предусматривающее, что брачные торжества состоятся не раньше, чем виконтесса привыкнет к мысли, что ее будут называть вдовствующей.

Но все это не имело никакого значения. Если Каледония останется в доме, Имоджин до конца сезона будет занимать свою подопечную покупками, подгонкой одежды и уроками хороших манер. Девушке предстоит развлекаться в обществе – танцевать в «Олмэксе» и флиртовать с офицерами на половинном жалованье, а он тем временем сможет беспрепятственно преследовать Филтона, добиваясь его социальной и экономической кончины, а затем изгнания. Закружившись в вихре удовольствий, она не успеет опомниться, как все кончится. И ей не придется очаровывать графа, чтобы лишить его разума и подтолкнуть к опрометчивым поступкам.

Не такой уж никудышный план!

А когда все закончится, он, Саймон Роксбери, последний раз помашет Каледонии Джонстон и забудет о ее существовании, как только ее экипаж скроется в конце квартала.

Завершая туалет, Броктон снова обозрел манжеты и, вполне довольный своей внешностью и блестящим планом, посмотрелся в зеркало. В это время снаружи раздался тихий стук. Уверенный, что это вернулся камердинер с просьбой произвести окончательную инспекцию, Саймон нахмурился.

– Силсби! – крикнул он нетерпеливо. – Твое присутствие больше не требуется. Я просил тебя удалиться. Сожалею, если ты этого не понял.

Саймон гневно взглянул на дверь, желая, чтобы она закрылась. Он уже приготовился что-то сказать, но через секунду невольно задержал дыхание – сквозь щель просунулась голова Каледонии Джонстон. Или ему показалось, что это Каледония Джонстон. Последний раз, когда они виделись в гостиной, это была девочка-подросток, переодетая юношей. И костюм на ней выглядел так, будто ее задом наперед протащили через забор.

– Я вижу, вы, как обычно, в хорошем настроении, – сказала девушка, входя в комнату. – Я подумала, что, прежде чем мы спустимся к обеду, можно немного побеседовать, – пояснила она в оправдание.

Саймон был потрясен и, к счастью, временно потерял дар речи, потому что его так и подмывало спросить: «О Боже! Неужели этот блестящий ореховый венец действительно ваши волосы?», или: «Я знал, что у вас большие глаза, но сейчас мне кажется, они целиком заполонили ваш прекрасный ангельский лик!», или того хуже: «Разве у вас есть грудь?»

Однако, годами работая над собой, виконт научился держать язык в узде. Взяв себя в руки, он сказал холодно и бесстрастно:

– Ребенок, у вас нет даже смутного представления об общепринятых нормах. Вы не находите, что это неприлично? С чего вы взяли, что можно входить в комнату, где джентльмен занимается своим туалетом?

Калли пожала плечами, явно не испугавшись его тона. Этот жест немедленно привлек внимание Саймона к ее груди. Он почти непроизвольно посмотрел на затененную ложбинку, в точности как планировала его мать. Черт побери, она хорошо знала своего сына!

– Но вас не было в спальне, – возразила Калли, – поэтому я заглянула сюда. Вы наверняка не думаете, что нам нужна надзирательница. Или план отмщения предполагает, что вы меня изнасилуете, милорд? – Ее спокойствие сводило его с ума.

Из коридора через приоткрытую дверь втиснулся Силсби.

– Я услышал голоса. Что-то не так, милорд? – Камердинер встал за спиной Каледонии, заработав своим вторжением вечную благодарность хозяина. – Мисс Джонстон перепутала дорогу в столовую?

– Истинная правда, Силсби, – подтвердил Саймон с большим энтузиазмом, чем требовалось, и в знак одобрения поднял вверх указательный палец. – Мисс Джонстон слишком мало знакома с домом и, понятное дело, заблудилась. Будь так добр, проводи ее. Я скоро спущусь. Если я не ослышался, только что прозвучал гонг.

– Будет сделано, милорд, – сказал Силсби с понимающей улыбкой. – И сейчас же вернусь обратно. Вы позволите дочистить ваш фрак?

Уступки в ответ на шантаж всегда доставляли Саймону неудобство, но на этот раз он принял свое поражение с хорошей миной. Он кивнул камердинеру в знак согласия, избегая встречаться со сверкающим взглядом замечательных зеленых глаз.

Калли резко повернулась и покинула комнату.

Саймон Роксбери, мужчина, имеющий вес в обществе, закалившийся за годы войны, считающий себя твердым, как железо, утратил значительную часть сил. Он вдруг ощутил какую-то неустойчивость в коленях и навалился на туалетный столик.

– Это все за мои грехи, – тихо вздохнул виконт Броктон. – Теперь я знаю, что у нее самая прекрасная пара длинных стройных ног.

Он закрыл глаза и покачал головой, страшась следующих часов этого путаного дня. И всех других часов, что протянутся между сегодняшним и последним днями, когда он вычеркнет мисс Каледонию Джонстон из своей жизни.

– Боже мой, что я наделал! – Он приложил руку к пылающему лбу, подумав о предстоящих днях. Как он представит ее обществу? Как будет знакомить с Арманом Готье сводящую с ума, безумно прекрасную, но наивную и зеленую, как трава, Каледонию?