Текст книги "Королевский дракон"

– Настоящий мужчина всегда носит бороду, – говорила одна.

– А священники и монахи?

– Эти хотят походить на женщин и умилостивить тем Владычицу.

– Так что же, мирской человек без бороды не мужчина?

– Ну, моя дорогая Фастрада, – вмешалась женщина, прежде молчавшая, – может, это и так, но что наш принц – настоящий мужчина, я подтвердить могу.

Остальные засмеялись и потребовали подробностей, открыть которые женщина отказалась. Лиат тихонько пробралась через внутренний двор, надеясь остаться незамеченной, и вошла в конюшни. Вещи лежали в том же порядке, в каком она их оставила. Она вышла наружу.

Дворец бургомистра стоял на небольшом холме на восточном берегу реки, окруженный невысоким частоколом. Поднявшись по лестнице, она увидела весь город Гент и темную гладь Везера.

Лунный серп слабо мерцал в ночной пустоте. Стражи не было. Она подумала, что те, кто раньше охранял дворец, охраняют теперь городские стены. На востоке, насколько хватало глаз, виднелись огни эйкийского лагеря, тянувшиеся вдоль реки к югу и северу. Город был погружен во тьму, если не считать слабого света окон дворца и далеких факелов, с которыми патрульные обходили стены. К востоку и западу реку пересекали мосты, ведущие на широкий остров, где стоял Гент.

Она одна смотрела на город, обдумывая сказанное Вулфером. Расположение звезд Короны достигло Младенца, исчезнув с небес в начале года, во время весеннего равноденствия. Созвездие Льва медленно ушло. Теперь Дракон и Змей правили Домами Ночи. Красная планета Джеду, Ангел Войн, еще светила в Доме Лучника. Но вскоре, дней через семь, она войдет в Дом Единорога. Честолюбие сольется с волей, как учат астрологи. Придет время великих побед. Время, когда люди с сильной волей добьются всего и станут во главе мира.

Впрочем, отец всегда предостерегал ее от астрологии, предсказывающей будущее. Знание звезд давало настоящую власть, но не полную. Ей немало пришлось помучиться, чтобы усвоить отцовскую науку – хотя она и не могла применить ее на практике.

«Наблюдение за движением странствующих звезд в небесах – один из путей, которым маги и математики узнают способы свести силу звезд на нашу землю. Так же можно различить демонов из верхнего мира, чье знание о вселенной многократно выше нашего и которых можно принудить к служению».

Снизу она услышала негромкие голоса, которые вывели из задумчивости. Раздались шаги, деревянные ступени лестницы заскрипели. Она закуталась в серый плащ и глубже спряталась в тень, словно частица ночи, демон молчания и тьмы.

– Не я начал этот спор, – говорил первый, всматриваясь в панораму города. Это был принц. Она узнала и его голос, звучавший немного не так, как у других людей, и его походку. Он был достаточно высок и широкоплеч, как и полагалось человеку, с ранних лет владевшему оружием.

Рядом с ним, к ее удивлению, стоял Вулфер. Говорили они спокойно, даже доброжелательно, вопреки тому спору, что произошел в казармах.

– Но это все равно касается вас. Не однажды сказано, что король Генрих не отпускает Сапиентию в Странствие, хотя она имеет куда больше прав, чем Теофану. А ведь ей уже почти двадцать.

– К этому возрасту сам король Генрих был признан наследником по праву плодородия. Результатом его Странствия являюсь я сам. – Голос Сангланта был ровным, почти насмешливым.

– Вы не должны молчать.

– Но не мне и говорить. У короля есть советники. Есть соратники, люди, наделенные правами и владениями.

– Конечно. И приближенные советуют королю, но прежде всего соблюдая собственные интересы.

– А все мы не соблюдаем собственные интересы, господин Вулфер? Мало на свете бескорыстных мудрецов.

– Но вы, принц Санглант, не отрицаете, что они есть?

– Из всех, кого такими считают, я верю только одному. Точнее, одной – Росвите из Корвея. Ее манера держать себя великолепно сочетается с благожелательностью и любезностью. Она скромна, терпелива и прекрасно образованна. Все, что нужно хорошему советнику.

Он повернулся, заставив Лиат еще сильнее прижаться к частоколу спиной. Но света луны и звезд недоставало, чтобы обнаружить ее. Наконец принц сказал:

– Чего ты от меня хочешь, Вулфер? Кому-то нужно мое расположение. Кто-то, наоборот, ругает меня, надеясь оклеветать перед отцом. Ты намекаешь на какие-то мрачные замыслы народа моей матери и советуешь скрыть от отца и всех прочих ту роль, которую я должен сыграть в этих замыслах. Но я не книжник, как ты. Я не могу разгадывать загадки, опираясь на намеки и осколки фраз на древних языках, которых не знаю. Говорят, ты стал «орлом» в тот год, когда Арнульф Старший умер, оставив Вендар и Варре Арнульфу Младшему и королеве Беренгарии. Но еще говорят, что в тот год, когда Беренгария умерла, тебя, Вулфер, почтили своим доверием те, кто тайно изучает пути магов и запрещенное искусство. Вот поэтому-то ты, несмотря на мудрость и опыт, не состоишь в числе советников короля.

– «Орел» служит королю по-другому. Разнося послания, приказы, наблюдая за тем, что происходит. Но не советами. Мы глаза и уши, принц Санглант. И ничего больше.

– А еще, как я вижу, ты приносишь в свое гнездо прелестных птенцов, – принц, казалось, дразнил старика.

Вулфер не сразу ответил. Барабаны, непрерывно стучавшие в эйкийском лагере, неожиданно убыстрили темп. Когда он заговорил, слова его падали, как удары молота.

– Держитесь от нее подальше, Санглант. Она не предназначена вам. А вы не предназначены отцовскому трону.

Санглант засмеялся:

– Да доживу ли я до этого? Все же я командир «драконов», а они живут не очень долго. Из всех только Конрад Дракон командовал столько же лет, сколько я.

– Вы можете повлиять на королевское решение.

– Могу ли?

Казалось, всей иронии Сангланта не хватит, чтобы вывести Вулфера из терпения.

– Всякий, кто хоть какое-то время был при дворе, знает, что вас он предпочитает трем своим законным детям.

– Ты хочешь, чтобы я публично отказался от трона?

– Я не одинок в своем желании. Надо уладить эту проблему, пока королевство не оказалось перед лицом катастрофы. Король и двор должны быть едины.

Санглант повернулся спиной к Вулферу и склонился над парапетом, будто руками хотел дотянуться до эйкийского лагеря.

– Я не претендую на власть. Как и раньше. Поговори об этом с королем сам. Я всего лишь «королевский дракон». Его покорный сын и слуга. Каким всегда был.

– Это ваш окончательный ответ?

– Это мой окончательный ответ.

Вулфер поклонился принцу, хотя тот все еще стоял спиной и не видел этого.

– Тогда оставляю вас наедине с вашими мыслями.

Если он и был раздосадован, то не показал этого.

– Когда вы уедете? – спросил Санглант.

– Двое наших сейчас спешат к королю с вестями об осаде города. А мы задержимся здесь, чтобы узнать, что произойдет в ближайшее время. Может, удастся что-нибудь разузнать о странном эйкийце…

– Ты доверяешь моим предчувствиям?

– Глупо было бы поступить иначе.

– Говоришь мне комплимент, Вулфер.

Больше всего эти двое сейчас были похожи на воинов, скрестивших мечи в поединке.

– Заслуженный, ваше высочество. Желаю вам доброй ночи.

– Такой она и будет.

Разговор прекратился. Вулфер в последний раз огляделся вокруг, бросив взгляд на крыши спящего города. Лиат не издала ни звука и осталась незамеченной. Наконец старик спустился по лестнице, и вскоре шум его шагов исчез в ночи. Воцарившееся молчание нарушали отдаленные звуки барабанов. Лиат надеялась, что Санглант скоро уйдет, но неожиданно она услышала его негромкий голос:

– Ты была здесь все время.

Она не двинулась. Не осмеливалась даже дышать. Принц повернулся к ней лицом и твердым шагом направился к темному углу, в котором она пряталась. Она хорошо видела в темноте и ясно различила, как он жестом приказывает ей подойти к нему. Пришлось повиноваться.

– Как вы узнали, что я здесь?

– У меня острый слух. Разве ты не знаешь, что говорят о народе моей матери? – В голосе звучала горечь, и она неожиданно поняла, что все, сказанное им Вулферу, порождено обидой, глубокой и непостижимой. – Говорят, они произошли от падших ангелов, демонов высших сфер, прелюбодействовавших с вашими женщинами. Поэтому эльфы имеют необычный дар – слышать даже те слова, что люди не высказывают вслух. А потому всегда смеются над людьми.

– Блаженный Дайсан учит иначе, – ответила она и сама ужаснулась тому, что говорит свободно.

– И как же учит блаженный Дайсан? – Неясно было, всерьез он спрашивает, или опять глумится.

«Принц такой же мужчина, как прочие», – сказала служанка. Он подошел к ней почти вплотную, и, будь у нее возможность, она бы убежала. Но возможности не было. Не зная, что делать, она быстро затараторила:

– Он учит, что эльфы рождены огнем и светом. Все вещи в мире созданы из четырех элементов: огня, света, воды и ветра. Зло появляется в мире тогда, когда из своих глубин поднимается Тьма. Поэтому даже если зло и присутствует в эльфах, то только потому, что оно есть повсюду в мире. Только Покои Света свободны от Тьмы, ибо Господь и Владычица очистили их светлым пламенем своего взора.

Хорошо видя в темноте, она различила, как он дрогнул пару раз, будто хотел что-то сказать, но не мог найти слов. Наконец он сделал еще один шаг, и она ощутила его тепло.

– Так что, я и вправду должен держаться от тебя подальше? – Он потянулся к ней, будто для поцелуя. Но вместо этого прикоснулся пальцем к собственным губам, как бы приказывая себе и ей молчать. – Как жаль, что я всегда был послушным сыном!

Он повернулся и исчез в темноте. Хью! Хью видел их. Хью все узнает о ней. Но думала она о другом. Этот странный получеловек пробудил в ней нечто, похожее на желание. Ей самой было стыдно за то, что происходило в сердце. Почему это чувство вообще могло пробудиться в ее душе? Там, где когда-то, казалось, воцарилась вечная зима.

«Из глубин озера поднимается остров. На острове стоит город, укрытый за семью стенами. На вершине каменная башня. В ней пять дверей, каждая заперта накрепко медным ключом. Там, где путь ведет на север, есть тень – еще одна, потайная дверь, что ведет в дикие пустоши. Сейчас там тепло и солнечно, в тех землях, куда забросила она свой ключ. Только она может оказаться там. Но покоя нет!»

Нельзя было поддаваться этому искушению. Сын короля. Обреченный всю жизнь оставаться «драконом». Оплетенный со всех сторон интригами двора. Опасно было даже думать об этом человеке – как будто такой человек сам мог подумать о ней, да еще подумать с чистым сердцем! Надо отбросить эти мысли. Она все время должна прятаться. Должна быть осторожна, ибо не может доверять никому, кроме Ханны, которой, быть может, уже нет в живых и которая в любом случае мало чем сможет ей помочь. «Владычица, защити меня, слабую дочь свою», – прошептала она. Но как бы стыдно ей ни было, она не могла не думать о принце. Чувство огнем разгоралось в ней, освещая окружавшую тьму.

Лиат закрыла глаза. Мысленно вспоминая огни факелов, пылавших за стенами города. Видение это тоже было искушением, томившим сердце. Хью видит все, что видит она, и это поможет ему найти ее. Собрав душевные силы, Лиат прекратила думать об этом. Представила, как в пустошах, что раскинулись за городом памяти, сейчас догорает закат, ясный весенний вечер, согревавший замерзшую душу. Поборов чувства, можно было побороть и страх. факелы на восточном берегу одновременно погасли, погасли и огни, мерцавшие на башнях города. Ночную тьму не тревожили ни дождь, ни ветер.

X. ГРЕХ ГОРДЫНИ

1

Вязкий дым чадящих факелов не заглушает аромата человечьего страха. Он останавливается, втягивая в себя воздух. В мешанине запахов обуглившегося дерева, мертвечины, горящих соломенных крыш и пыли, поднятой топотом множества ног, он различает суховатый мускусный аромат народа эйка – хотя тот и не отмечен привкусом собственного племени. Его рода и его родного берега.

Там, далеко за мысом, плещет открытое море. Волны с шипением ударяются о песчаный берег и деревянные лодки. Они пахнут морской водой, рыбой и пропитавшимся морской солью деревом. Крики и треск ломаемых веток доносятся из леса. Он прячется обратно в чащу. Мимо спешат несколько мягкотелых. Запах их боли и ужаса приятен ему. Двое детей, их мать, со слезами, отдающими тем же запахом морской воды. Но он позволяет им пройти мимо. Слабость поселилась в нем после встречи с Халаном, сыном Генри. Он думает о Старой Матери, что уже начала свой путь к месту, где воссядет рядом с Матерями Мудрых. Она говорит о женщинах мягкотелых с презрением, ибо те не могут дать мягкотелым той силы, что есть у Детей Скал. Но ведь и у Халана была такая же мать. Он позволяет мягкотелым пройти мимо и выбирается из чащи, продолжая путь к своим братьям.

Встретят ли те его с миром в сердцах? Или спустят собак? Он отметает сомнения. В нем силен еще дух Старой Матери. Она отметила его задолго до того, как телоее стало слабеть, и она передала нож решений Молодой Матери. Даже если эти воины не братья, они не поднимут когтей на того, кто носит печать ее благоволения. Ни одна из собак не тронет того, кто носит в себе запах крови Старой Матери.

И все же, пробираясь домой, он несет в себе эту новую слабость. Он знает, что деревянное кольцо, висящее на груди, ее знак, осязаемое напоминание о ней. Мимо проходят другие мягкотелые, но им он тоже позволяет уйти живыми. Слабость преподала ему урок: мягкотелые – не люди. Конечно, не люди, но что-то вроде. Люди могут разговаривать, так учили Матери Мудрых. Так нашептали они ему, когда он, едва умеючи ходить, отважился как-то пробраться в горное святилище, и жрицы вопросили Матерей Мудрых: заговорят они с ним или умертвят за то, что пришел сюда.

«Нож и язык – одинаково остры». Матери Мудрых говорили с ним дважды, и он всегда это помнил. «Лицом к лицу встреть свою слабость, и она станет твоей силой».

Он выбирается из леса туда, где веет морской ветер и куда долетают брызги прибоя. Дома мягкотелых горят. Запах пожарища мешается с ароматом морского песка. Собаки лают, почуяв его появление. Встревоженный часовой встречает его и свистом спрашивает, кто идет. Он отвечает тем же свистом и видит, что ему разрешают идти. Полный уверенности, он шагает вперед, прямо в море.

Алан проснулся от холода, но сначала даже не шевельнулся. Странный сон не шел из головы. Он чувствовал еще запах моря и горящих домов, слышал крики детей, падавших под ударами топоров и копий эйкийцев. Все еще видел страшных собак, их ужасающий оскал, желтые глаза, из которых словно сыпались искры. Юноша вздрогнул и перевернулся на другой бок. Тоска и Ярость плотнее прижались к нему. Их присутствие придавало уверенности.

В отличие от других пехотинцев, Алан теперь имел, по крайней мере, сносную постель – ковер, который расстилали перед входом в шатер графа Лавастина. Накормив, напоив и уложив спать подопечных монстров, Алан каждую ночь устраивался здесь, как бы защищая графа. Это было глупо, у него были лишь копье и нож, с которыми он едва умел обращаться, а у шатра всегда стояли два телохранителя. Но никто не препятствовал ему, вероятнее всего потому, что все боялись постоянно сопровождавших юношу собак. Сам же Лавастин был равнодушен ко всему, кроме своей цели – движения навстречу принцессе Сабеле.

Ярость заскулила и тоже заворочалась во сне. Тоска проснулся сразу, едва Алан двинулся. Надо было вставать.

Вчера граф Лавастин с отрядом наконец-то настиг Сабелу. Многочисленная свита принцессы теперь разрослась до размеров войска. Родульф, герцог Варингии, множество графов и мелких чинов присоединились к ним. Прибытие Лавастина со ста двадцатью солдатами послужило поводом для грандиозного праздника. Пир шел всю ночь, и Алан выпил больше эля, чем следовало. Во рту пересохло и горчило, болела голова, подташнивало.

Один из графских стражников все еще спал. Другой равнодушно зевал, не обращая внимания на проходящего Алана. Тот направился в лес, шагах в двадцати от лагеря. Тоска, повизгивая, трусил следом.

Делая свое дело, Алан одновременно наблюдал за небом. Луна уже спряталась, и на востоке виднелась красная полоса зари. С дальнего конца лагеря доносилось церковное пение, священнослужители приветствовали восходящее светило. Когда юноша собрался возвращаться, Тоска зубами чуть схватил его за запястье и потянул в сторону. Алан пригнулся, прячась за кустами:

– Что там?

Из глубины леса доносился быстрый шепот. Тоска потянул его сильнее, так, что юноша упал на четвереньки. Теперь его совсем не было видно за низким кустарником. Сквозь ветви он различил две фигуры, пробиравшиеся через подлесок с чем-то тяжелым. Наконец они остановились передохнуть.

– Там кто-то есть, – шумно выдохнул один из них. Алан и Тоска молчали. Неизвестные замолкли. Клирики пели, и их отдаленные голоса звенели в морозном воздухе. Небо светлело.

– Никого, – сказал второй. – Надо поторопиться, пока лагерь не проснулся.

Человек вновь взялся за что-то длинное и тяжелое, и они продолжили свой путь в восточный конец лагеря. Они несли чье-то тело.

Сердце Алана похолодело. Тоска принюхался к воздуху. Вместе они поползли вслед за ними. Алан придерживал собаку за ошейник. Чтобы придать себе уверенности, он потрогал красную розу, висевшую под кафтаном, живую и цветущую. Легкий укол шипов придал ему мужества.

Трудно сказать, мужчина то был или женщина, жив был человек или мертв. Они несли его вдоль ограды лагеря, направляясь, судя по всему, туда, где стояла полевая кухня, но потом, миновав ее, прошли к прежней задрапированной клетке, что стояла теперь в ста шагах от остального лагеря. Человек с лицом, прикрытым капюшоном, и в толстых кожаных рукавицах встретил их. Говорили тихо. Сначала Алан не мог различить слов. Да и ни один человек не смог бы. Только эйка…

Алан напрягся и замер, до тех пор пока не услышал, как лошади в лагере переминаются с ноги на ногу, как тихо заканчивают свою песнь клирики. Он различил голоса. Услышал, как скребут по дереву клетки чьи-то огромные когти, как шумят ветви на ветру, услышал даже, как скрипят песчинки под его пальцами.

– … и не будет задано никаких вопросов.

– Притащили его из Отуна. Это земли епископа, которая поддерживает ложного короля. Епископ Антония сказала, что с его людьми легко справиться.

Охранник клетки хмыкнул.

– Пока они не возьмутся за оружие. Вы, должно быть, шли весь день из предместий Отуна. Он еще жив?

– Кажется, дышит. Мы дали ему воды, как ты приказывал. Он даже не проснулся и не открыл глаз. Почему? Может, попытаться его растолкать?

Голос охранника прозвучал с отвращением:

– Незачем заставлять беднягу страдать.

– Жалеешь слугу самозванца?

– Делаю свою работу. А теперь отойдите.

– Нельзя ли посмотреть?

– Смотрите, если угодно. Потом пожалеете.

Что-то в его голосе заставило тех двоих отойти. Но Алан чувствовал, что именно теперь не должен оставаться в стороне.

Он прыгнул. Тоска попытался ухватить его за полу кафтана, но промахнулся, и Алан с шумом вывалился из леса.

– Стой! – громко закричал он.

Двое схватили его, завернув руки за спину. Какое-то время он боролся, но те были сильнее. Внутри клетки раздался тяжелый стук, как будто кто-то, бывший к тому же немаленьких размеров, всей тушей ударился о прутья.

– Может, бросить туда этого? – проявил творческий подход один из несших тело. – Он моложе и свежее.

Тоска с рычанием выпрыгнул из-за деревьев. Алан сразу оказался свободен, а нападавшие обнажили ножи.

– Это одна из псин графа Лавастина, – раздраженно сказал охранник, – их нельзя убить.

Тоска загородил собой Алана и ощерился.

– Не делайте этого, – взмолился юноша. – Это жестоко. Так нельзя!

У охранника клетки не хватало кисти одной руки, лицо от лба до подбородка было изуродовано глубокими шрамами, один шрам проходил там, где когда-то был левый глаз. На груди висел бронзовый Круг Единства.

– Скотинку надо кормить, мальчик. Свежей кровью. Или и впрямь хочешь предложить свою?

Алан содрогнулся. Но память о предсмертном вое и рыданиях несчастного Лэклинга оказалась сильнее страха. Вину следовало искупить. Он вспомнил вдруг и брата Агиуса с его ересью о том, что блаженный Дайсан принес себя в жертву, чтобы искупить людские грехи. Жертва делает человека достойным! Алан шагнул вперед.

Тоска толкнул Алана сзади с такой силой, что тот упал на колени. Собака вцепилась ему в руку, едва не прокусив до крови. Люди с ножами подошли ближе. Тоска, косясь на них, зарычал, но не выпустил руку из пасти.

– Кое-кто не согласен с тобой, – прокомментировал охранник, сдерживая удивление. Он склонился над неподвижно лежащим человеком, ухватил его здоровой рукой и поднял на плечо. Силы солдату было не занимать: он с легкостью приподнял дверь клетки так, чтобы туда горизонтально вошло человеческое тело, и запихнул спящего.

– Пусти меня, – с силой крикнул Алан. Не обращая внимания на боль, он вырвал руку из собачьих зубов и рванулся вперед. Надо было помешать убийству.

Охранник вздрогнул и, неловко повернувшись, случайно сорвал с клетки прикрывавшую ее рогожу, открыв взору…

Двое убийц, стоявших позади Алана, хотели вскрикнуть от ужаса, но не смогли. Любой звук замирал в горле при виде этого. На них смотрел один огромный глаз. Остальное было гигантской массой гниющей плоти, в которой копошились черви. Гной стекал с отвратительной морды существа. Взгляд его вселял ужас и отвращение.

Алан не мог шевельнуться. Смотрел со страхом и жалостью на чудовищную внешность. Существо выглядело крайне жалким. Как у гигантской птицы, две когтистые лапы и два крыла болтались неподвижно и беспомощно. Как у дракона, длинный извивающийся хвост и лысая голова отливали стальным блеском и одновременно отсвечивали чем-то зеленовато-желтым. Существо было больным. Тем не менее оно неловко потянулось к своему обеду.

Охранник стал засовывать тело внутрь, но неожиданно оно шевельнулось. Несчастный просыпался. Просыпался к яви, бывшей хуже любого ночного кошмара. Огромная лапа придавила его голову к полу клетки, погрузив когти в еще живую плоть, а затем утянула целиком внутрь.

Охранник снова накинул рогожу. Из клетки донесся сдавленный крик и… чавканье. Оцепенение, вызванное взглядом гуивра, миновало. Алан упал лицом в песок и, содрогаясь, зарыдал. Он намеренно не двигался. Увиденное было не для его глаз.

Однорукий закрыл дверцу и запер ее. Затем посмотрел на юношу уцелевшим глазом.

– Эти двое отведут тебя к епископу. Она захочет на тебя посмотреть.

Епископ Антония. Конечно, никто, кроме нее, не мог стоять за этим. Той ночью и потом, в Лавасе, Агиус отказался бороться с ней. Теперь Алану придется заняться этим. Или вместе с Тоской попытаться оказать сопротивление, которое, он знал заранее, будет бесполезным. Смирившись, он пошел туда, куда его вели.

Чувство смирения перед Божьей волей исчезло, пока он ждал перед шатром. Ждал, когда епископ закончит службу, посвященную восходу солнца и приходу нового дня. Благородные вельможи почтительно принимали благословения.

Когда Антония вернулась, все еще облаченная в белые богослужебные одежды, и, твердо держа в руках свой епископский посох, выслушала все, что прошептал ей на ухо об Алане один из клириков, спокойно проговорила:

– Снова он? Брат Гериберт, сообщите Лавастину, что этот юноша какое-то время будет следовать в моей свите. Граф не будет возражать.

Клирик вышел. Алан, испуганный и жалкий, ждал, пока разберут и упакуют во вьюки шатер. Тоска устроился в его ногах и не желал уходить. Никто не говорил с юношей, искоса поглядывали на него и двух стражников.

Когда все было готово, главные из свиты епископа расселись по лошадям, остальные заняли место в походном строю согласно своим званиям. Откуда-то со стороны обоза появилась тень – это вернулась Ярость, присоединился к ней и Тоска. Никто не пытался прогнать собак, и их присутствие совершенно успокоило Алана.

Когда войско тронулось с места, двое солдат пинками заставили идти и Алана. Он повиновался, хотя, возможно, ему и надо было бежать. Но как? Ожидать, конечно, следовало худшего. Его, быть может, казнят или скормят гуивру. Или госпожа Антония придумает что-нибудь еще.

Весь день они шли, остановились только раз, чтобы напоить лошадей. Ратники Сабелы двигались через холмистую и пустынную, местами поросшую лесом местность, где встречались редкие фермы и пастбища. Идти было легко. Реки на пути были мелководны, подножного корма для лошадей хватало. И ни следа хоть какой-то силы, верной королю Генриху.

Полдень давно миновал, когда они достигли долины реки Роун. Холмы исчезли, и они шли по долгому покатому склону, ведущему вниз. Окутанная туманом, вдали виднелась высокая каменная колокольня Отунского собора, граница земель, подвластных герцогу Варингийскому, и графство Аркония, сердце прежнего королевства Варре. А за графством Арконийским был Вендар.

Войско остановилось и готовилось к ночлегу. Стражники втолкнули Алана в палатку и по приказу Антонии заставили сесть на небольшой раскладной табурет. Собаки тихо вошли следом и примостились в ногах. Епископ оставила его под присмотром одного из своих клириков, молодого человека с голубыми глазами и ярко-красными шрамами на руках и шее, которого звали Виллиброд. Выглядел он вполне безобидно и, расположившись напротив Алана, достал резец и на небольших деревянных Кругах Единства принялся вырезать буквы. Закончив, он соединил их тонким ремешком на манер ожерелья.

– Ты будущий клирик, – обратился он к Алану, когда заняться оказалось нечем. – Ты гладко выбрит, как и полагается доброму человеку церкви.

Алан смутился. То, что бритва еще ни разу не касалась его подбородка, на котором упорно не желала появляться положенная мужчине растительность, было причиной его мучительных переживаний. А впрочем, зачем об этом говорить Виллиброду.

– Когда-то меня пообещали монастырю. А теперь я солдат графа Лавастина.

Клирик удивился:

– Но ведь неслыханно, чтобы человек церкви служил в войске графа мира сего. Сказано, что Владычица заботится об алтаре, а Господь владеет мечом!

Возвращение Антонии прервало беседу. Ее окружали слуги, несшие кувшин с водой, большую медную миску и чистое льняное полотенце, чтобы епископ могла освежить лицо и руки. Пока она этим занималась, другие слуги чистили ее одежды. Наконец женщина-служанка расчесала ей волосы и накинула на голову белое покрывало. Поверх покрывала два клирика возложили митру – знак епископского достоинства. Высокая, заостренная сзади и спереди митра была сделана из толстой белой ткани и украшена золотым шитьем. Сзади до пола на шнурках свисали две золотые кисти.

Клирик подал Антонии посох, и она одарила свиту ласковой улыбкой, благодаря за службу. Наконец ее взгляд остановился на Алане. Он понурил голову, не желая встречаться с ней взглядом, и поэтому упустил из виду выражение ее лица. Слышал только голос.

– Был еще один, которого я просила привести сюда много дней назад. Еще не прибыл?

– Нет, ваше преосвященство.

– Надеюсь, к вечере он будет здесь, – говорила она мягко, но Алан теперь понимал, что крылось за этим. Как бы ни добра была она внешне и как бы ни был мягок ее голос, женщина эта не допускала ослушания. Клирики один за другим вышли, остальные двинулись следом. Вскоре в другом конце лагеря запели псалмы, посвященные восхождению вечерней звезды.

Клирик Виллиброд, оставшийся в шатре, позволил Алану опуститься на колени и помолиться. Когда он заканчивал, у входа в шатер появились солдаты, втолкнувшие брата Агиуса. На его рясе виднелись следы дорожной грязи, сам он прихрамывал и имел очень помятый вид. Алан от удивления подскочил, оборвав молитву на середине слова.

Агиус освободился от стражников, спокойно размял кисти рук, опустился на колени и принялся читать положенную молитву. Алан, устыдившись, сделал то же самое.

Наконец, когда они пропели аллилуйю, юноша шепотом спросил:

– Я думал, вы остались в Лавасе. Вы же не собирались идти с графом…

– Не собирался. – Агиус встал с колен, посмотрел на стражников и вымыл руки, поливая из того же кувшина, которым только что пользовалась Антония. Алан смутился, одновременно испуганный и восхищенный демонстративно-наглым поведением Агиуса. Священник вытер лицо тем же белоснежным льняным полотенцем.

– Никогда не хотел встревать в мирские споры, что соблазняют тех, кто прельщен мирским блеском и удовольствиями.

– Как же вы здесь?

– Против своей воли.

Даже такой деревенский паренек, как Алан, понимал, что кресло, в которое уселся Агиус, было предназначено для епископа. Вызывающее поведение шокировало Виллиброда:

– Простите, достопочтенный брат, но это епископское место. Негоже простому священнику…

Агиус молча посмотрел на него. В дверном проеме замелькали факелы. Возвращалась епископ Антония.

2

– Куда же это годится, достопочтенный брат, – заговорила Антония мягким голосом, когда удивленные восклицания сопровождавших ее клириков несколько поутихли, – чтобы скромный служитель церкви занимал место, принадлежащее той, кого рукоположила сама госпожа-иерарх?

– Владычица знает мое сердце и видит, чего оно жаждет. Ее прощения и милости хочу я быть достоин. Не твоих. – Агиус был в гневе.

– В твоем сердце поселилось зло. Это ли ты хочешь представить пред взором Владычицы?

– Она знает, что в моем сердце. – Вскочив с места, Агиус больше походил теперь на герцога, разговаривающего с вассалом, а не на священника, стоящего перед епископом. – Она знает, не ты.

В толпе слуг и клириков поднялся ропот. Антония жестом приказала им утихнуть.

– Кто же теперь говорит с нами, брат Агиус? Смиренный служитель церкви? – В голосе зазвучали стальные нотки. – Или блудный сын?

Агиус вздрогнул, но не сдавался.

– Я понесу епитимью за гордыню. А что вы хотите от меня, ваше преосвященство? Зачем привели меня сюда? Я не служу больше миру.

– Ты живешь в нем. Нельзя бежать от мира, брат наш Агиус, как бы ни старались иные неразумные сделать это. Даже ты так и не научился подчинять свою волю указаниям Господа и Владычицы. Часть твоего сердца все еще живет в миру. В том миру, где ты привык поступать только по-своему.

– Только Владычице судить меня, – упорно повторил он. – Чего хотите вы?

Если в какой-то момент лицо Антонии и было жестким, то теперь добрая улыбка осветила ее розоватое лицо с ласковыми голубыми глазами.

– Побеседовать с твоей племянницей, конечно.

– Моей племянницей! – Агиус чуть не потерял дар речи.

– Она воспитывалась епископом Отуна. – Безмятежное выражение ее лица не поколебал его гнев. – Неужто ты не знал?

– Разумеется, знал!

– Она там оказалась благодаря твоей протекции, не так ли?

Агиус смотрел на нее молча, отказываясь отвечать.

– Ты побудешь у нас. Недолго.

– В качестве заложника?

Она махнула рукой. Приближенные и слуги вышли из шатра, остались только Агиус и Алан с собаками, она посмотрела на собак с подозрением, но решила, что ни их, ни Алана бояться не стоит.