Текст книги "Королевский дракон"

– Ты станешь моим оружием.

– Я не буду оружием, которым бьются в мирских целях, епископ Антония. Принимая сан, я…

Она ласково улыбнулась:

– Посмотрим.

И также ласково кивнув Алану, Антония величаво вышла. Агиус кинулся за ней, но путь ему преградили стражники. Алану показалось, что Агиус попытается их растолкать, но тот опустился на колени и начал молиться, иногда только морщась от боли в ноге, не залеченной, с тех пор как два месяца назад ее прокусил Тоска. Слова молитвы едва слышались:

– Прости, Владычица, слабого сына своего. Сделай достойным своей милости. Суди меня нестрого, Госпожа. Даруй прощение грешнику. Дай светлый разум, дабы стяжать доброты и низвергнуть гордыню.

Казалось, он никогда не окончит. Клирики в лагере служили последнюю вечернюю службу. Алан присоединился к молившемуся Агиусу.

Антония не возвратилась, даже когда служба окончилась – вероятнее всего, пошла на пир. Вместо нее появился клирик Виллиброд с хлебом, сыром и вином для пленников. Отдав им пищу, он принялся за свои ожерелья. Агиус ни к чему не прикоснулся, хотя Алан и заставил его выпить несколько глотков вина.

Антония вернулась поздно и сразу отправилась на покой. Сам Алан спал плохо, ворочаясь на голой земле. Не спасало даже тепло собак, прижавшихся к нему. Вопросы роились в голове. Что должна племянница Агиуса сделать для мятежа Сабелы? Агиус был простым священником, и таковой никогда не осмелился бы сидеть перед епископом. Алан засыпал и просыпался, в перерывах между ночными кошмарами слыша, как Агиус бормочет молитвы.

Наутро Алану позволили выгулять собак – разумеется, в сопровождении стражи. Возвращаясь, он увидел, что с Антонией в их сторону движется много людей в богатых одеждах, сверкавших серебром и золотом. Он заторопился к Агиусу.

– Сюда идут! Антония и много других людей! – зашептал он. – Много знати.

Агиус с трудом поднялся, но нашел в себе силы выпрямиться и с гордой осанкой встретить входящих. Не так полагалось простому священнику… Алан преклонил колени, собаки сели по бокам. Ему не пристало стоять перед благородными чинами, сам он был не более чем купеческий сын.

Солнце светило ярко, но его затмевали богатые одежды госпожи Сабелы и грузного человека, сопровождавшего ее: Родульфа, графа Варингии. Их одежду украшали драгоценные камни, золото и серебро, платье же епископа выглядело весьма скромным.

Родульф рассмеялся и обратился к Антонии:

– Господь милосердный! Парень одет в такие лохмотья, что я бы не заметил его, не предупреди меня ваше преосвященство.

Он тяжело шагнул вперед. Широкоплечий и массивный, Родульф был краснощек, как человек, который ест часто и никогда не испытывает недостатка в пище. Он хлопнул Агиуса по плечу, выказывая дружеское расположение.

– Что же ты, достойный юноша? Невезение? Знаю, твои родители были в ярости, когда вместо женитьбы ты пошел в попы. Но всегда думал, что ты будешь пресвитером и осядешь в этом чертовом Дарре под крылышком у самой госпожи-иерарха. – Он дернул ветхую рясу Агиуса с такой силой, что Алан испугался, как бы та не порвалась.

– Я служу нашей Владычице, – твердо отвечал Агиус, – и никогда не желал другого.

Он не выказывал никакой почтительности ни Родульфу, ни самой принцессе Сабеле, с задумчивым и суровым видом стоявшей рядом.

– И пришел сюда послужить любезной нашей сестре Сабеле?

– Нет!

Сабела не дрогнула.

– Ты все равно нам послужишь, Агиус, – заговорила она ровным голосом. – У меня нет времени на осаду Отуна, а епископ Констанция не отдаст город просто так. За нашей спиной их ополчение, и вперед я идти не могу. Так что рано или поздно город падет. Если мы не заключим сделку: я гарантирую безопасность твоей племянницы, а ты приводишь мне Констанцию в качестве заложницы.

Угроза не испугала Агиуса. Теперь он выглядел даже увереннее.

– Если вам не хватает сил, чтобы победить Генриха, не лучше ли вернуться в свои земли и управлять ими? Это было бы более достойно.

Губы Сабелы дрогнули в каком-то подобии улыбки. Она подала знак одному из слуг, и в шатер ввели темноволосую девочку лет пяти или шести. Увидев Агиуса, она с плачем бросилась к нему, оттолкнув стражу.

– Дядюшка! Они убили няню!

Агиус крепко сжал ее в объятиях, шепча слова утешения. Когда девочка затихла, Сабела заговорила вновь:

– Наши лазутчики настигли их под Отуном. Кое-кто отказался сдаться. Была небольшая стычка.

– Чего ты от нее хочешь? Ты же знаешь, она тоже предназначена церкви.

Родульф занервничал, крутя кольца на своих толстых пальцах. Он попытался показать, что этот разговор его не касается. Антония, наоборот, слушала, излучая доброту и ласку. Алан, глядя на нее, чувствовал, что мурашки бегут по его спине. Ярость заворчала, и он, чтобы успокоить животное, погладил его по шее.

– Я ничего не хочу от нее, – сказала Сабела. – И ничего не сделаю, если ты не принудишь. Мне нужна епископ Констанция.

Агиус побледнел настолько, что его усталые глаза казались неестественно темными. Ребенок прижался к нему, пряча лицо в складках рясы.

– Констанция ни в чем не подозревает тебя, Агиус, – продолжала Сабела. – Вы выросли вместе, и насколько я помню, до того как она приняла сан, а тебя попытались женить на герцогине Лютгарде, между вами был разговор о помолвке. – Она коснулась ладонью золотого ожерелья на шее. – Ты так и не женился на герцогине, тебя выручил брат. Молодой Фредерик был добрый и великодушный человек. И хороший воин. Увы! Много достойных людей погибло на востоке в войнах, что ведет Генрих вместо того, чтобы заботиться о своих собственных землях. А теперь… – Она вновь подала знак слугам, которые подошли к девочке.

Та прильнула к дяде и снова заплакала. Агиус крепче прижал ее к себе. Гнев кипел в нем, но, наконец справившись с собой, он высвободился из объятий ребенка. Слуги увели ее.

– Вижу, мы поняли друг друга, – произнесла Сабела и тут же покинула шатер.

– Ты должен понять меня, – заговорил Родульф. – Отныне вендийский король будет не властен над моими землями. Ты вендиец и вряд ли сочувствуешь мне, но понять должен. Хотя, конечно, я не одобряю таких методов.

– Много жизней будет сохранено, – вмешалась Антония, – а Отун не будет опустошен. Все мы знаем, что мир лучше войны.

– Война, по крайней мере, честнее, – выдавил из себя Родульф. – В отличие от подлости, даже благословленной епископом. – Он вышел.

– Завтра в полдень мы выступаем. Я буду сопровождать тебя. – Голос Антонии не допускал возражений. – Оба приведите себя в порядок.

Когда она вышла, Алану с Агиусом разрешили помыться. Алан лил воду из простого медного кувшина, которым обычно пользовалась прислуга епископа. Ледяной водой он заставил себя помыть лицо и руки, вычистил кафтан.

Глаза Агиуса покраснели от усталости и изнеможения, но он продолжал молиться. Алан почувствовал вдруг сильную жалость к этому человеку. Мало кого Господь и Владычица испытывали такими муками. По их милости большинство людей могли очиститься от тьмы более легким путем, не без сомнения в себе, конечно.

Взяв миску с водой, он подал ее священнику.

– Вам надо почиститься.

– Я запятнан навсегда. Грехом гордыни, – сквозь зубы пробормотал Агиус.

Алан заметил, что ступни его покрыты гноящимися язвами, испачканы грязью и в крови. Каждый шаг, видимо, был для него болезненным. Этот человек был сплошной болью, и юноше хотелось хоть чем-то помочь. Он намочил полотенце и стал осторожно вытирать Агиусу лицо.

– Прошу тебя, не надо, – тот не открывал глаз, – я не стою твоего сочувствия.

– Сочувствия стоит каждый. – Алан снова окунул полотенце в воду и стал мыть Агиусу окровавленные ноги. – Что, кроме доброты, мы можем подарить ближним? – Он поднял глаза и увидел, что Агиус молча плачет. Полотенце было в крови.

– Простите, я не хотел сделать больно.

– Меня не заботит телесная боль. Она лишь напоминает о грехах. В гордыне своей я думал, что оборву узы, скреплявшие меня с землей и с людьми моей крови. Я не могу забыть о брате. Не могу любить его меньше, чем Владычицу, хотя теперь он мертв и находится рядом с Ней. Теперь под угрозой маленький ребенок, и меня принуждают жаждущие мирской власти. В гордыне я думал, что оставил позади все. Свое происхождение в том числе. Теперь вижу, что это не так. Я не могу принести истинной жертвы, что освободит меня от уз родства и окончательно предаст в руки Владычицы.

Не зная, что сделать еще, Алан продолжал омывать священника, стараясь не задевать гноящиеся струпья.

– Кто вы? – спросил он наконец, пугаясь собственного вопроса.

Немного помолчав, Агиус ответил:

– Я старший сын Бурхарда, герцога Аварии, и Иды, дочери герцога де Провенсаль.

У них в Осне принято, чтобы имущество родителей наследовала старшая дочь, а старший сын должен удачно жениться, чтобы укрепить связи между домами. В церковь отдавали младших сыновей и дочерей. Великие герцоги королевства поступали со своими детьми точно так же.

– Неудивительно, что ваши родители прогневались, – проговорил Алан, окончательно осознав, сколько воли требовалось проявить Агиусу, чтобы идти против них.

Священник что-то пробормотал в ответ. Потом провел рукой по волосам, разглаживая их, и по щетине, выросшей на подбородке за три дня.

– Что вы будете делать?

– Спасу дочь своего брата. За то, что он сделал для меня. И список моих грехов возрастет. Намного.

– Но вы сказали, что не будете им помогать.

Тут Алан вспомнил, что девочка немногим моложе Агнесы, младшей дочери его тетушки Белы.

– Ведь они ее… Они ее не…

– Не казнят? – Агиус мрачно улыбнулся. – Ты добрый мальчик, Алан. И не понимаешь еще, на что способны люди, стремящиеся к власти. К власти, которой нас искушает враг. Сила, которую могут они здесь стяжать, стократ эфемернее той жертвы, что принес блаженный Дайсан, и того, что мы узрим в Покоях Света. Но мы, люди, всегда блуждаем во Тьме. – Он остановился, затем властно хлопнул в ладони. – Эй, клирик! Принеси мне нож! С такой бородой я не чувствую себя добрым служителем Господа.

На лице его было отчаяние, но говорил и действовал он решительно, как человек, принявший свою страшную судьбу.

3

Агиус шел, Алан следовал за ним, сопровождаемый собаками. Епископ Антония ехала на белом муле во главе процессии. Один из клириков нес штандарт с гербом подконтрольного Антонии города: черная с золотом башня на слиянии двух рек.

– В последнее время ведется столько разговоров о принцах, епископах, землях и присягах, – пожаловался Алан. – Не понимаю зачем.

Агиус скривил губы в подобие улыбки.

– Не понимаешь, зачем меня используют как приманку для белой лани?

– Белой лани?

– Так мы называли Констанцию.

Алан кивнул, прикидываясь, будто понимает, о чем идет речь. Священник горько вздохнул:

– Констанция – сестра короля Генриха. Младшая.

– Почему тогда Сабела назвала вас кузеном? Вы ведь не носите… – Алан провел рукой по шее, там, где у лиц королевской крови обычно находилось золотое ожерелье.

– Это украшение носят только члены королевского дома. Сабела и Беренгар, герцогиня Лютгарда. Но не я.

– Почему? Если вы сын герцога?

С востока шли облака. Было холоднее, чем утром. Сапоги вязли в дорожной грязи, шел дождь. Сколько еще предстоит дорог, грязи и дождей, прежде чем все это кончится? И что их ждет после победы Сабелы?

– Правление миром много труднее молитв, – вздохнул Агиус.

– Что?

– Похоже, моя судьба быть твоим учителем во всем, Алан. Надеюсь, Владычица направит тебя своей мудростью, и в служении Ее Сыну ты продвинешься дальше, чем в изучении письма. Слушай меня внимательно.

Они шли по безлюдной местности. Крестьяне и землевладельцы, проживавшие в окрестностях Отуна, при виде войска Сабелы укрылись за городскими стенами. Тоскливое серое небо, вытоптанные поля и разоренные села напомнили вдруг Алану то время, когда он зубрил в Лавас-Холдинге священные тексты. Агиус был строгим учителем, нетерпеливым и жестко карающим за любые ошибки и промахи, уверенным, что ученик должен знать все, что знает он сам. Не меньше.

~– В королевствах Вендар и Варре десять великих герцогов. Шесть из них мы обычно называем герцогами, а четырех – маркграфами, поскольку они управляют землями, лежащими у восточной границы. Соверен, король – «первый среди равных», не более. Именно их согласие требуется на то, чтобы герцог или герцогиня из королевского рода были признаны наследниками престолов Вендара и Варре.

– Разве они не были раньше независимыми королевствами?

– Не понимаю, о чем думал твой отец, – Агиус был недоволен, – мог бы дать тебе нормальное образование.

– Отец научил меня всему, что нужно купеческому сыну, – жарко вступился за него Алан, обиженный словами Агиуса. – Я могу починить лодку, умею ходить под парусом и не потеряюсь в открытом море. Знаю стоимость монет разных королевств. Могу торговать.

– Я не имел в виду твоего приемного отца.

Алан мигом забыл гнев.

– Но ведь вы не верите, что я сын графа Лавастина?

Агиус многозначительно махнул рукой в сторону собак, трусивших следом за юношей. В присутствии Алана или Лавастина они были кроткими, как ягнята. А что они могли сделать с любым другим человеком, Агиус знал не понаслышке.

– Впрочем, это не важно. Я выполню все, что укажет Владычица. Слушай дальше.

Они были сейчас на вершине холма. В отдалении показался Отун. Высокий шпиль собора, городские стены, блеск водной глади Роуна. Затем дорога пошла вниз и через лес. Город скрылся из виду.

– Не буду напрягать тебя рассказом об усилении Саонийского дома. Оставим эту темную историю монашкам из Корвея, которые много лет ведут летопись деяний великих лордов этого королевства. Все, что ты должен знать, – это то, что в шестьсот семьдесят девятом году, как гласит летопись, Луи Варрийский, известный как Луи Юный, скончался. Два года спустя умер старший Арнульф, король Вендара. Арнульф Младший, его сын, стал королем одновременно Вендара и Варре. А какой год сейчас, Алан?

Какой год? Была весна. День святой Кассил, как сказано было на утренней службе. Дня святой Сюзанны еще не праздновали, поэтому он мог сказать, что месяц сормас еще не начался. А вот какой день месяца авриля, не помнил. Что касается лет, Алан не привык считать годы. Он долго и мучительно вспоминал, споткнулся при этом пару раз о камни и наконец вспомнил.

– Семьсот двадцать восьмой после Произнесения Слова.

– Правильно. Ты знаешь о борьбе между Сабелой и Генрихом за право занимать трон Вендара и Варре. – Тут Агиус бросил злой взгляд на Антонию, что затянула песню. К ней сладкоголосо присоединились клирики.

Алан не понимал смысла песни, так как ее пели на даррийском, но Агиус стал переводить.

Четыре диаконисы были сторожами,

Хранившими непорочно

Ключи к тайне.

Четыре двери открылись нам,

Каждая – своим ключом.

Так будет слава Твоя, та,

Что мудро выбрала хранящих.

– Это старая песня, с востока. Но не обращай внимания. Нельзя отвлекаться от темы. Скоро мы будем под стенами Отуна и на этом закончим урок. Как зовут нынешнего короля и кто его родня?

– Король Генрих, конечно! – Испугавшись, что говорит громко, Алан пригнул голову. В войске Сабелы не принято было называть Генриха, королем. – И госпожа Сабела, его старшая сестра.

– Его сводная сестра, – поправил Агиус. – Королева Беренгария Варрийская была ее матерью. Когда она умерла, младший Арнульф женился на Матильде Карронской, матушке короля Генриха. А еще?

– Не знаю.

– Вот кто из детей Арнульфа и Матильды еще жив: сам Генрих, Ротрудис, Рикардия, больше известная под именем Схоластика, аббатиса Кведлинхеймского монастыря. Еще: Бенедикт, Констанция, Брюн. У Генриха есть также сводная сестра – дочь Арнульфа от его любовницы. Это Альберада, епископ Гандельбурга – города в далеком восточном маркграфстве. Она не принимает участия в спорах между Генрихом и Сабелой. А теперь перечисли мне шестерых герцогов.

– Я… Не знаю. Ну, Родульф – один из них. А муж Сабелы Беренгар?

– Действительно. Он герцог Арконии, хотя всем заправляет там Сабела. Родульф – герцог Варингии. Город Отун лежит на границе его владений и Арконии. Ты, наверное, хочешь знать, почему епископ Отуна симпатизирует Генриху, хоть номинально ее город подвластен Сабеле?

Алан кивнул.

– Когда Сабела в первый раз подняла восстание, епископом была одна из ее сторонниц. Генрих низложил ее и сослал аббатисой в далекий монастырь. А госпожу-иерарха попросил рукоположить епископом свою юную сестру Констанцию. Белую лань. Конечно, Констанция поддерживает Генриха.

– А кто другие четверо герцогов?

– Трое из них поддерживают короля. Сестра Генриха Ротрудис владеет Саонией и Аттомаром. Герцогство Саонийское – исконная вотчина королевского рода. Прежде чем стать королями, предки Генриха были тамошними герцогами.

– А как они тогда стали королями?

– Это ты узнаешь позже или прочтешь сам. Слушай дальше.

Агиус посмотрел вперед. Колонна миновала лес и двигалась дальше по ровному покатому склону. Скоро они подойдут на расстояние полета стрелы к городу. Интересно, подумал Алан, когда их заметят горожане.

– Следующий в нашем списке – Бурхард, герцог Аварии.

– Ваш отец.

– Да. – Это слово было произнесено так резко, что Алан побоялся спрашивать дальше. – И наконец, Лютгарда, герцогиня Фесса, которая тоже из королевского рода.

– Та, с которой вы были помолвлены…

– Вижу, ты знаешь больше, чем я думал.

– … но вместо вас женился ваш брат.

Агиус вновь посмотрел вперед, пряча лицо. Алан вспомнил маленькую девочку, обнимавшую священника в шатре. Очевидно, привязанность Агиуса к брату была сильна. Человек этот, снедаемый гневом и бессилием, заслуживал симпатии.

– А кто шестой герцог? – спросил юноша, желая отвлечь его от тягостных мыслей.

Последовало молчание. Наконец Агиус заговорил, не поднимая глаз на Алана:

– Конрад, герцог Вейландский, известный, как Конрад Черный. Сабела говорит, что он поддерживает ее, но пока я не вижу здесь его войск.

– А маркграфы?

Агиус успокоился. Он приподнял подбородок, безупречно выбритый утром, как и следовало доброму служителю Господа, и глубоко вдохнул, будто хотел укрепить себя.

– Главный из них Гельмут Виллам. Вторая, почти столь же сильная Джудит, маркграфиня Ольсатии и Австры. И еще Веринхар, маркграф Вестфолла.

– Вы сказали, их четверо.

Лицо Агиуса вновь омрачилось. Алан вдруг понял, что это связано с его любимым братом.

– Маркграф Истфолла и оба его сына три года назад погибли в битве с куманами.

– Это… та битва, в которой погиб ваш брат?

Агиус не ответил, но по его глазам Алан понял, что угадал.

Какое-то время они шли молча. Епископ и клирики все еще пели, очевидно, восточный гимн состоял из множества строк. Он боялся о чем-либо спрашивать Агиуса, в том было столько боли, что тяжело было на него смотреть. Но переводить слова гимна он начал сам, отрывистым и срывающимся шепотом:

Дети Нисибии, поступайте, как ваша мать,

Вложившая Тело внутрь себя,

И стало оно ей Оградой.

Вложите же Его в себя

И обретете ограду для жизни своей.

Слава Тебе,

Чей выбор столь мудр.

Когда клирики закончили гимн, епископ придержала своего мула, и процессия остановилась. Антония спешилась.

Город Отун стоял на возвышенности близ Роуна. Хижины бедноты находились вне укреплений, но были так же пусты, как и деревни, что встречались им раньше. Лишь кое-где можно было услышать лай брошенной собаки… Антония со свитой были на расстоянии полета стрелы от города, но из ворот навстречу им вышла другая процессия. Впереди нее несли два флага, и Алан успел разглядеть, что на них было изображено: на одном, как и на флаге города Майни, принадлежащего Антонии, изображена башня, только серого цвета и с черным вороном наверху. На другом, сверкавшем золотом так, что отражались солнечные лучи, изображена белая лань.

Агиус приблизился к епископу Антонии. Лицо его побледнело. На лице Антонии, как всегда, сияла широкая улыбка. Она поджидала людей, вышедших из города, чтобы приветствовать ее, согласно этикету.

Как полагалось дочери одного короля и жене другого, Констанция имела весьма внушительную свиту. Клирики ее были облачены в долгие льняные ризы, окрашенные в пурпурный цвет, и каждый держал в руке по книге. Плечи каждого укрывал вышитый льняной шарф. Алан никогда не видел столько книг в одном месте. Следом шли монахини с кадильницами, в которых курился ладан. В такт, медленно покачиваясь, женщины пели: «Кирие элейсон. Господи, помилуй».

Как и Антония, епископ Отуна ехала на белом муле в середине процессии. Кроме митры и богатых епископских облачений на ее шее лежало тяжелое золотое ожерелье, как и у всех из королевского рода. Она была молода, моложе Агиуса, но печальное выражение лица придавало вид твердости и мудрости и делало ее раза в два старше. Когда она, спешившись, пошла в сторону Антонии с руками, распростертыми для объятия, как и полагалось при встрече с равной ей сестрой по церкви, Алан увидел, что она бледна высока и стройна. Как и ее старшая сестра Сабела, разве что с более изящными манерами и легкой походкой. Теперь стало понятно, почему ее зовут белой ланью.

Констанция взяла Антонию за руки, и торжественное пение прекратилось. Воцарилось молчание, прерванное ее словами.

– Приветствуем достойную сестру и рады видеть ее в нашем городе, – заговорила Констанция высоким и глубоким голосом, без тени улыбки на лице. – Удивительно, впрочем, видеть тебя здесь, так далеко от города Майни и алтаря, которым тебе дано владеть.

– Мы также рады тебе, сестра, – отвечала Антония куда более приветливо, – и пришли к тебе с миром во имя Господа и Владычицы.

– Но ты здесь не одна. – Констанция смотрела на дорогу, откуда пришла Антония.

Дорога была пуста: войско Сабелы расположилось лагерем в нескольких часах пути отсюда, на землях герцога Варингийского. Само по себе это было странно: все же герцогством Аркония владели Беренгар и Сабела. Но епископ несла двоякие обязанности. С одной стороны, она соблюдала духовные нужды паствы и наблюдала за алтарем в кафедральном соборе города. Но не должна была чураться и мирских дел, особенно если назначением своим была обязана воле короля или кого-нибудь из великих лордов. Епископ города Отуна, окормлявшая население одного из центральных герцогств королевства Арконии, имела немалый вес и в делах управления лордов, тем более что лояльность подданных Беренгара с Сабелой к своим сюзеренам была не столь сильна, сколь их симпатия к молодой Констанции.

– Я боюсь, что раздор погубит королевский дом, – произнесла Антония, страдая от того, что ей приходится сообщать плохие вести. – Сюда я пришла как примиритель. Прошу тебя пойти со мной и обсудить все с Сабелой и Родульфом.

– Странно мне слышать об этом, – Констанция делала вид, что услышанное для нее не новость, – но я не могу доверять Сабеле. Ты знаешь почему. Тем более не могу оставлять свою паству, – она указала рукой на город, будто дремавший в свете полуденного солнца, – без присмотра и защиты.

Все это время Агиус скрывался за спинами клириков Антонии. Теперь он выступил вперед. Его оборванная черная ряса странно смотрелась рядом с золочеными одеждами его бывшей невесты.

Лицо Констанции просветлело, но ненадолго.

– Агиус! Ты удивляешь меня. – Она выпустила руки Антонии из своих и по-братски обняла Агиуса. – Не ожидала увидеть тебя в такой компании.

В голосе Констанции звучало недовольство, но если Антония и заметила его, то не подала виду. Она смотрела на них, как старшая родственница на двух своих воссоединившихся детей.

– Я там, где должен быть, – сказал Агиус. Его радость видеть Констанцию омрачал страх перед тем, что будет дальше. – Следую по путям, что указует Владычица.

– И указует Она на лагерь Сабелы? – Если в голосе епископа отунского и был сарказм, то Алан его не уловил.

– Сюда меня привели мирские дела, ваше преосвященство.

– Я слышала, ты отошел от мирских дел, брат Агиус, когда отказался жениться и надел вместо этого черные ризы.

Он горько улыбнулся:

– Мир не отпускает меня, ваше преосвященство. Увы.

– Чем дальше ты от мира, тем труднее борьба. – Констанция сложила руки и склонила голову в знак принятия воли Владычицы. Затем подняла глаза и посмотрела прямо в лицо Агиуса. – Но Господь в доброте своей наделил людей свободой не меньшей, чем та, которой обладают ангелы. Солнце, Луна и звезды могут двигаться только по путям, которые им указаны. Люди же, подобно ангелам, свободны в выборе. Хвалу или порицания человек заслуживает, все зависит только от него. Как вы думаете, госпожа Антония?

Последняя фраза как удар копьем, которое глубоко входит в рану и не может быть вытащено без боли. Но епископ Антония обладала выдержкой. Она только кивнула:

– Все так, как говорит ваше преосвященство. Господь и Владычица судят о том, что мы сделали и чего сделать не пожелали.

Агиус не ответил. Констанция восприняла это молчание как согласие.

– Ну а теперь, когда мы вас встретили, вместе можем отправиться в город, где мои люди готовят пир для достойных гостей, которые, конечно, оценят превосходное отунское вино.

– Я хотел попросить, – быстро заговорил Агиус, – чтобы вы, ваше преосвященство, отправились с нами в лагерь принцессы Сабелы.

– Было бы глупо оказаться во власти Сабелы. Хотя я, конечно, не держу зла на свою старшую сестру.

– Я пообещаю, что вам не будет причинено никакого вреда, ваше преосвященство.

– И ты обещаешь мне, что я спокойно вернусь обратно?

– Я лично отведу вас в город, ваше преосвященство.

Она была испугана, хоть тщательно скрывала это.

– Тогда я согласна принять приглашение. Мир лучше войны, как учит блаженный Дайсан.

– Тогда я отправлюсь с вами во дворец, – поспешил добавить Агиус, – где вы соберете все необходимое для визита в лагерь.

– Нет нужды. – Она пожала плечами и знаком приказала слугам подвести мула. – Меня хранит вера в Господа, как и всех, кто отдал свои жизни Ему на служение. Я обязана оправдать доверие, оказанное мне братом.

– Тогда надо идти.

Все же, пока обе женщины садились на своих мулов, Агиус колебался. Он шагнул вперед и вместо слуги взял поводья мула Констанции.

– Но разве не учил блаженный Дайсан, что отвергающий предложенное чаще оказывается в нужде? Полдень уже миновал, и, выехав сейчас, мы весь день будем идти голодные.

Реакцию епископа Констанции на эти слова нетрудно было угадать даже Алану: она была только рада предложить гостеприимство. Алану сразу вспомнились слова тетушки Белы: «Владычица любит тех, кто щедр на хлеб и соль». Та была так известна своим хлебосольством, что менее богатые жители Осны часто отсылали к ней нищих, просивших милостыню, и она не отказывала никому. Могла ли епископ богатого города поступить иначе?

– Тогда, конечно, мы вернемся во дворец и там пообедаем, – с явным удовольствием сказала Констанция.

Агиус повел ее мула в сторону Отуна, города самого большого из всех, что Алан видел раньше. Каменные стены и собор, множество домов, так близко прижимавшихся друг к другу, что непонятно было, как жители города ходят по улицам и не сталкиваются друг с другом. Они быстро миновали ворота и пошли по широкому проспекту, застроенному деревянными домами совершенно иного стиля, чем в Осне. Частокол, окружавший епископскую резиденцию, был из бревен высотой в три человеческих роста, и Алан затаил дыхание, когда они приблизились к нему.

Во дворце его усадили недалеко от огромного камина и дали вкусного белого мягкого как облако хлеба, совсем не похожего на тяжелые буханки с толстой коркой, которые он называл хлебом раньше. Можно было есть сколько угодно вкуснейшего сыра, какого он никогда не пробовал, свежей дичи и рыбы – привычной и ежедневной еды епископа и ее окружения. Не обидели и Ярость с Тоской, отдав им множество не обглоданных до конца костей. Бедный Лэклинг за всю жизнь не съел столько мяса, сколько досталось этим двоим за один час. Жутко было сидеть и наслаждаться яствами рядом с убийцами бедного Лэклинга.

Но Алан не мог удержаться. Даже прислуживая за столом Лавастина в тот день, когда его навещала Сабела, он не видел трапезы более изысканной. Хотя чему удивляться? Констанция – королевская сестра. Стены, увешанные роскошными гобеленами, великолепные одежды клириков, суетящиеся слуги – все это напомнило ему о жалкой и ничтожной жизни в Осне. Тетушка Бела и отец Генрих, конечно, достойные и уважаемые люди. Их дети могли ими гордиться. Но сидя в огромном пиршественном зале, даже в самом дальнем углу, у камина, нетрудно было понять, что графская служба куда выгоднее их судьбы.

Он не знал, о чем говорили главные лица. Он съел так много, что живот заболел от непривычной еды. И путь в лагерь Сабелы показался вечностью, а каждый шаг мукой. Два епископа ехали рядом на мулах. Агиус, в образе простого священника, продолжал вести поводья мула.

Алан едва надеялся, что сумеет дойти до лагеря, не упав посреди дороги. Но час спустя почувствовал себя лучше. День был не слишком жарким и не слишком холодным, дул легкий ветерок. А вот Агиус, подходя к лагерю, выглядел совсем плохо.

Когда процессия шла через последнее ячменное поле, солдаты высыпали из лагеря поглазеть на королевского епископа. Антония и Констанция странно смотрелись вместе: веселая, добродушная старость и строгая юность. Два епископа в одной процессии в любом случае редкое зрелище, и Алан пожалел вдруг, что всего этого не видит Лэклинг – несчастный любил все яркое и блестящее. Как Антония, убившая его, могла ехать на своем муле с таким спокойным и безмятежным лицом?

Впрочем, не Агиус ли учил его видеть разницу между внешним и внутренним? Хотя, как говорила тетушка Бела, «спокойствие внешнее говорит о спокойном сердце». Так всегда считал Алан. Теперь удивлялся. Не понимая, как можно иметь дело с кровью и темными силами, убить невинное существо и быть спокойным внешне.

Госпожа Сабела ждала их у шатра, украшенного флагами с ее символикой. Дочь ее, Таллия, стояла рядом. В платье из светлого шелка, она казалась более холодной и бледной, чем обычно. Родульф и приближенные стояли позади. Среди них и Лавастин, больше похожий на безжизненную деревянную статую. Сабела не сделала и шагу навстречу сводной сестре, предоставив Констанции самой спешиться и подойти.

– Сестра, – мягким голосом заговорила та, – я рада видеть тебя. Надеюсь, мы сможем как-то уладить споры, что раздирают нашу семью.

Сабела не протянула Констанции рук, как полагалось родственнице. Она отступила назад и подала знак солдатам, – которые обступили епископскую свиту со всех сторон. Антония тоже спешилась и встала рядом с принцессой. Таллия угрюмо смотрела на Констанцию, как будто молодая женщина была призраком. Агиус, не выпуская из рук поводья мула, присел на колено.

– Теперь ты в моих руках, Констанция, – обычным своим невыразительным голосом заговорила Сабела. – Ты остаешься у меня заложницей, до тех пор пока Генрих не признает законность моих требований.