Текст книги "Королевский дракон"

Словно лань, застигнутая врасплох внезапным появлением охотника, Констанция откинула голову назад и широко раскрыла глаза. Бежать было некуда. Она опустила поднятые для приветствия руки и скрестила их на груди. Это движение помогло ей восстановить спокойствие.

– Меня предали, – произнесла она твердо и громко и повернулась, глядя в глаза Агиусу, который, побледнев, поднялся с колена. – Ты обещал мне безопасность, Агиус. Кузен Агиус.

Последние слова она произнесла подчеркнуто гневно, желая ими, как оружием, уничтожить несчастного священника. Агиус не отвечал.

– Он обещал тебе безопасность, – вмешалась Антония, – и он проводил тебя в твой город, где все мы утолили наш голод. А потом пошли сюда, но он уже выполнил свое обещание. Речи ведь не было о том, чтобы проводить тебя дважды.

Констанция не замечала Антонию.

– Ты солгал мне, Агиус. Я не прощу.

– И не должна, – прохрипел тот.

Смотрел он не на Констанцию даже, а на Сабелу. Алан видел, что по возрасту она годится епископу Отуна в матери. Вот только матерью она стала слишком поздно. Слишком поздно, во всяком случае для того, чтобы с помощью права чадородия претендовать на престол. Таллия, позднее дитя ее брака, болезненная и хрупкая, была слишком слабым аргументом.

– Госпожа Сабела! – обратился к ней Агиус. – Моя часть договора выполнена. Отдайте мне племянницу и отпустите нас, как обещали.

– Как обещала, я отпущу твою племянницу и оставлю ее на попечение епископа отунского, должность которую незаконно, по произволу нашего брата Генриха, занимала Констанция. Я восстанавливаю законного епископа.

Она взмахнула рукой, и из шатра вышла дряхлая женщина, одетая в епископские облачения.

– Ты противишься королевскому приказу? – вскричала Констанция. – Я епископ Отуна!

– А по какому праву Генрих низложил эту женщину с кафедры? – Голое Сабелы был ровным и твердым. – Гельвисса получила свой посох из рук самой госпожи-иерарха двадцать лет назад. Мирская власть, принадлежащая Генриху, в этих делах ничто в сравнении с властью духовной. Поэтому я всего лишь возвращаю епископа Гельвиссу на законное место.

Глядя на старуху с трясущимися руками, даже Алан прекрасно понимал, что та не более чем пешка в руках принцессы.

– Теперь она всего лишь аббатиса, – пыталась возражать Констанция, – меня рукоположили…

– Тебя рукоположили диаконисой в твоем храме, достойная сестра. А вот твое избрание епископом, думаю, может быть поставлено под сомнение. Здесь, в моем лагере, ты всего лишь диакониса.

Констанцию душил гнев. Служанка вывела из шатра маленькую девочку, племянницу Агиуса. Лицо ребенка выражало страх загнанного зверька, затихшего в ожидании последнего удара со стороны преследователя. Она увидела дядю и потянулась к нему, как слабое деревцо тянется к свету. Но не сделала движения, чтобы побежать к нему. Будто ее держали на привязи. Слезы текли по ее щекам, подбородок дрожал, хоть она и молчала. На шее у ребенка было золотое ожерелье.

– Девочка будет возвращена епископу города Отуна, – сказала Сабела, довольная собой и тем, что планы осуществляются. – Но ты можешь остаться со мной, достопочтенный брат Агиус, и возможно, еще понадобишься нам.

– Тогда моя племянница остается в твоей власти. – Голос был слишком тих. Алан никогда не видел Агиуса таким подавленным. Тот посмотрел на девочку, затем отвел взгляд, она только всхлипнула в ответ.

Констанция неожиданно упала на колени, простирая руки.

– Иди сюда, детка, – сказала она, скорее приказывая. Девочка посмотрела на дядю, который только кивнул, и подошла к молодой женщине. Констанция взяла ее за плечи. – Эрменгарда, дочь герцогини Лютгарды и ее мужа Фредерика Аварийского, предназначена церкви. – Только теперь Констанция посмотрела на Сабелу. – Даже дворцовые раздоры не должны препятствовать осуществлению Божьей воли. Позвольте одному из моих клириков отвести ее в Отун и передать на попечение моей кастелянше, достойной и образованной женщине.

Агиус молча ломал руки, глядя воспаленными глазами на девочку. Новый епископ пошатнулась и оперлась на плечо одной из служанок.

– Позволяю, – смилостивилась наконец Сабела. – А ты, Констанция, останешься при епископе Антонии. – Она повернулась к Родульфу. – Теперь мы выступаем. Отун подчиняется своему законному епископу. Мы же оставим тут небольшой гарнизон, дабы быть уверенными в лояльности жителей.

Алан вдруг заметил Беренгара, мужа Сабелы. Пока разворачивалась драма, тот мирно устроился на земле и играл в шахматы со слугой. Он громко засмеялся, смел с доски фигуры противника и объявил себя победителем. Таллия вздрогнула. Антония мягко положила руку на ее плечо.

Все было кончено. Девочку Эрменгарду увели со свитой нового епископа отунского. Констанцию увели под стражей. Она, впрочем, отказалась отдать епископский посох, митру и облачение, и никто не осмелился отобрать их силой.

– Ты обманула меня, Сабела, – промолвил наконец Агиус.

– Странно мне слышать такие слова. Оба мы давали обещания, и оба их сдержали. Я не считаю это обманом.

– А я считаю!

– Напрасно. Останься Констанция в Отуне, не миновать войны, но что может быть лучше мира и спокойствия?

– Что может быть лучше? Как ты можешь так говорить перед лицом Владычицы?

Сабела приподняла брови. Это было единственное проявление ее чувств, которое Алан видел до сих пор.

– Я такая, какая есть, брат Агиус. На этом остановимся. Надеюсь, ты останешься при Антонии.

– У меня есть выбор?

– Тогда он ваш, ваше преосвященство, – кивнула Сабела Антонии.

– И этот тоже, – к ужасу Алана, епископ указывала на него.

– Этот? – принцесса сперва не поняла, о чем речь, затем увидела юношу, но не узнала его. – Один из псарей? Вижу тут собак графа Лавастина.

– По-моему, не просто псарь, – сказала Антония, – буду рада, если вы позволите ему остаться со мной.

Сабела пожала плечами. Она не спросила даже графа Лавастина, а тот, стоя среди ее свиты, не возражал. Он вообще говорил теперь, только если к нему обращались, при этом голос его был таким же монотонным и ровным, как у принцессы.

– Он ваш.

Она повернулась, позвав с собой герцога Родульфа и остальных. Таллия шла позади и несколько раз оглянулась. Алан на секунду встретился с ее тяжелым взглядом серо-голубых глаз. Затем она вошла в шатер.

Алан дрожал. Он не осмеливался смотреть на Антонию. Безразличие Сабелы и Лавастина к его судьбе вселяло ужас. Никто не узнает, если с ним что-то случится. А если Антония знает, что он свидетель того ночного жертвоприношения?

– Пошли, Алан, – своим обычным добрым голосом сказала Антония. – Будешь прислуживать нам сегодня на пиру.

Она даже помнит его имя!

– Брат Агиус, надеюсь, ты не возгордишься и примешь участие в богослужении?

– Приму.

Алан в одночасье почувствовал, сколько боли сосредоточено в одном этом коротком, смиренно произнесенном слове.

Вместе их отвели к реке и позволили помыться. Лицо Агиуса было таким пустым и отупевшим, что Алан в который уже раз испугался за него. Священник не произнес ни слова. На берегу он непрерывно молился, пока Алан мыл лицо и руки, и предвидя, что шанс искупаться представится нескоро, юноша набрал воздуха и нырнул поглубже.

Вынырнув обратно, он увидел, что рядом с ним плещутся его собаки. Они плавали вокруг, виляя толстыми мощными хвостами, иногда стуча ими по его спине. Ярость легонько укусила его, а Тоска выбрался на противоположный берег и стал отряхиваться с такой силой, что брызги долетали до Алана.

Неожиданно его охватил припадок простой, здоровой радости. Он засмеялся. Ярость и Тоска рядом, и поэтому казалось, епископ Антония не сможет причинить ему вреда.

Он возвратился на берег. Агиус все еще молился.

– Помойтесь немного, – тихо сказал ему Алан, – ведь Владычица всегда желает, чтобы мы предстояли перед ней чистыми.

Он не был уверен, что священник услышал, поэтому стал одеваться. Стражники приблизились, собираясь отконвоировать их обратно.

– Ты прав, – откликнулся вдруг Агиус. Он снял рясу. Под ней, прямо на голом теле, он носил грубую рубаху из конского волоса. Нога, которую укусил Тоска, распухла и покраснела. Не успел Алан что-либо сказать, как он снял рубашку. Юноша от удивления вскрикнул. Даже стражники зашептались в ужасе и благоговении.

Грубая одежда так натерла кожу священника, что та кровоточила и местами гноилась.

– Разве не больно? – прошептал Алан, почувствовав боль в спине и груди.

Агиус лег и вытянулся на земле.

– Я заслуживаю гораздо худшего. Я предал одного человека ради другого – только затем, чтобы самому быть преданным. Боже, я ведь только хотел спасти ребенка!

– Но разве не спасли?

– От чего? Она все еще во власти Сабелы. Я не смог даже вернуть девочку в безопасное место, в замок матери или ко двору короля. Молю Господа, чтобы тот как можно скорей узнал об этих делах и покарал их. – Он говорил медленно, как бы смакуя слова. – Королевский гнев страшен. Ты, Владычица, будешь судить меня строго, как я того и заслуживаю. Я клялся оставить мир и всего себя посвятить Тебе, и вот мир настиг меня и не избавляет от своих тягот. Прости мне грехи! Позволь вере в Твоего Сына возродить мир в моем сердце!

Он снова стал читать молитвы. Стражники, выслушав речь, о чем-то перешептывались. Алан почему-то вспомнил о жалком создании – страдающем гуивре , существе, злой волей людей заключенном в клетке.

Собаки подошли ближе, обнюхивая распростертое тело Агиуса. Тот никак не реагировал. А может, надеялся, что они разорвут его в клочья и покончат со всем этим. Но Тоска вместо этого стал вылизывать его больную ногу, а Ярость занялась язвами на спине. Агиус тихо плакал. Алан склонился над ним, бормоча слова утешения, как маленькому ребенку.

Наконец Агиус разрешил Алану помочь ему дойти до воды.

Этой ночью священник не взял в рот ни крошки, и весь следующий день, когда войско принцессы двигалось, оставив Отун позади, он голодал. Только вечером он съел немного черствого хлеба, которым побрезговал бы и нищий.

Слухи о его поведении дошли до Антонии. Она отозвала Алана в сторону и ласково поблагодарила за заботу о священнике:

– Хоть он и проповедует ересь, я надеюсь все же привести его в чувство и вернуть в лоно церкви.

Но, судя по молчанию Агиуса и его остановившемуся взгляду, он задумал что-то страшное. Он молился даже во время переходов. На каждой остановке вокруг него собиралась толпа любопытных, чтобы послушать рассказ о чудесном откровении Сына, блаженного Дайсана, своей смертью искупившего людские грехи.

XI. ЖАЖДА ЗНАНИЙ

1

– Остановимся здесь, – распорядилась Росвита, когда заметила большое бревно, на котором, как на скамье, можно было отдохнуть, как раз там, где дорога выводила их из тенистого леса. Отсюда, с вершины холма, виднелась долина, простиравшаяся внизу. Бревенчатые строения Херсфордского монастыря, большое поместье и несколько деревушек, разбросанных вдоль реки Херс.

Сначала она подумала, что вельможа такого ранга, как Гельмут Виллам, откажется от подобного сиденья, но когда она села сама, тот, передав поводья сыну, присел рядом.

Ветер доносил до них высокие звуки охотничьего рога. В роще на противоположном склоне шла королевская охота. Если бы не деревья, можно было бы увидеть флаги. : Белый с изображением красного орла принадлежал герцогине Лютгарде из Фесса, прибывшей вчера в Херсфордский монастырь. Херсфорд лежал на границе Саонии и Фесса, а традиция предписывала, чтобы маркграф, земли которого проезжает король, сопровождал сюзерена на всем его пути через свое владение. Лютгарда была еще очень молода и, возможно, поэтому легкомысленно относилась к соблюдению неписаных законов.

– Жаль, маркграф, что вы пропустили охоту, – сказала Росвита Гельмуту. Добром ли кончатся интриги, которые плетутся сейчас вокруг короля, или все же принесут беду?

Виллам кашлянул, боясь, как бы Росвита не заметила, что он запыхался, поднимаясь на холм. Поскольку та отказалась от предложенной лошади, он всю дорогу вел своего коня под уздцы.

– Все мы охотимся. Разве что жертвы у нас разные.

– Вы в самом деле думаете, король знает, что делает? И хочет предпочесть незаконного сына законным?

Виллам улыбался едва заметно и иронично.

– Не мне об этом судить. Если его величество вопреки всем обычаям объявит Сангланта наследником, никто не скажет, что это решение было мне безразлично.

– Почему? – спросила она, удивляясь тому, что так прямо говорит о том, о чем обычно шептались по углам: что он попустительствовал своей дочери, Валтарии, когда та пыталась женить на себе принца, забеременела от Сангланта и вышла замуж за другого человека.

Гельмут только улыбался. Сын его, Бертольд, стоявший достаточно близко, чтобы слышать беседу, тихонько фыркнул. «Стоит запомнить на будущее, – подумала Росвита, – что юноша, помимо физической силы, унаследовал от отца иронический склад ума и неисчерпаемый запас добродушия».

– Я думаю, – вдруг сказал Виллам, – что король должен жениться снова. Королева София опочила в Покоях Света почти два года тому назад. Король – человек крепкой воли, но даже такому человеку всегда полезно иметь рядом с собой женщину, не уступающую духом и происхождением.

Она снова бросила взгляд на Бертольда, пытавшегося сдержать улыбку. Ибо Гельмут среди всех великих маркграфов был известен не чем-нибудь, а своей слабостью к женщинам, и приятно было знать, что дети хоть и осуждают его слабость, но все же снисходительны к отцу. Она вздохнула. Теперь с этим королевским поручением она все больше и больше втягивалась в мирские дела, в интриги, оплетавшие двор. Это не радовало. Хотя бы потому, что отвлекало от работы над «Историей».

– Если он соберется жениться, ему придется хорошо подумать, – сказала она, безропотно подчиняясь необходимости поддерживать разговор на эту тему.

– Не «если», а «когда». Генрих слишком умен, чтобы оставаться неженатым, и когда представится выгодная партия, уверен, он воспользуется случаем. – Гельмут запустил ладонь в седую бороду. На лице герцога все еще была добродушная улыбка, но он явно что-то скрывал. Это чувствовалось особенно сильно, когда Виллам, замолчав на минуту, стал сосредоточенно вглядываться в глубь леса, где шла королевская охота. – Он такой же человек, как все. За одним исключением: у него уже есть один незаконный сын, и плодить новых ему не хочется. Никто не придерется к его добродетелям…

– И справедливо, – поспешно согласилась Росвита. В самом деле, спорить с этим не следовало.

– Но не добродетель руководит им сейчас.

– Вы хотите сказать, что память, а не добродетель, удерживает короля от других женщин? Все это произошло тогда, когда я была еще только послушницей в Корвее, поэтому мне мало что известно. Вы думаете, он все еще любит ту женщину?

– Не женщину! Я не уверен, что это можно назвать любовью. Скорее, колдовством. Поймите, сестра Росвита, ее не интересовал никто из нас. – Улыбка тронула его губы и исчезла снова. – Я говорю это не только потому, что как тщеславный человек сам питал к ней интерес и ее безразличие ущемило мое самолюбие. Конечно, она была красавицей. Ее высокомерие было бы достойно самого императора Тайлефера, спустись он теперь с небес, дабы пообщаться с нами. Ее безразличие к людям было таким… – Он провел рукой по бревну, на котором сидел, поймал муравья и показал его собеседнице. – Она смотрела на нас, как на букашек. – Он щелкнул пальцами, отбросив насекомое в траву. – Может быть, то была простая человеческая надменность, но я всегда чувствовал, что ей что-то нужно от Генриха. Она не любила его, и я так и не понял, чего она хотела.

– Не ребенка?

– Которого сама же и оставила? Он только родился. Нет! – Он покачал головой. – Может, ей просто что-то ударило в голову, и, как лесные звери, она почувствовала, что пришло время, а Генрих просто оказался поблизости. Может, ее племя просто мыслит иначе, чем мы, и нам никогда не понять ее действий. А может, как шепчутся некоторые, тут действуют силы, с которыми и связываться не стоит. – Гельмут пожал плечами. – Санглант умный и храбрый, прирожденный полководец и владыка. Но он всего лишь бастард и всегда останется таковым.

– Мы вернулись к тому, с чего начали, – к цели сегодняшнего путешествия. Я уже отдохнула, маркграф Гельмут. Не пора ли идти?

Он кивнул. Росвита вновь отказалась от предложенной лошади, к отшельнику, известному своей жизнью, уместно было идти пешком, так же смиренно, как в свое время святая Текла шла к блаженному Дайсану просить, чтобы он взял ее в ученицы.

Они пошли вперед. По правде говоря, она откладывала выполнение королевской просьбы, как только могла, надеясь, что король передумает. Но тот не передумал. К тому же отец Бардо теперь оказался в большом затруднении. Херсфордский монастырь был не из богатых, а пока король находился в нем, весь двор приходилось кормить. Больше пяти-шести дней монахи не выдержали бы.

Лесная дорога, по которой они двигались, превратилась в заросшую сорняками тропу с мелколесьем, где изредка встречались крупные деревья. Идти приходилось гуськом, лошади только мешали. Росвита шла впереди, и она не раз извинялась перед сыном маркграфа, которому из-за ее рассеянности частенько доставалось веткой. Но Бертольд не жаловался. День был тихий, теплый и немного душный. Говорят, такая погода предвещает жаркое лето.

На вершине следующего холма лес не рос. Тропа неожиданно вывела их в поле, залитое солнцем и покрытое огромными поваленными камнями, местами поросшее кустарником и чахлыми деревцами. Когда-то здесь жили люди, но теперь лес понемногу восстанавливал свою власть.

Посередине высились четыре огромные насыпи, заросшие буйной травой и полевыми цветами.

– Никогда не подумал бы, что даррийцы строили на таких высоких холмах, – проговорил Виллам, пораженный увиденным.

Росвита подошла к насыпи. Она присела перед камнем, наполовину скрытым в траве. Массивный кусок скалы с вырезанными на нем надписями и изображениями, почти стершимися от времени и непогоды, покрытый трещинами, обросший мхом и лишайником… Что хотели изобразить на нем давно умершие строители? Она пыталась очистить мох с поверхности… Раздвинув густую крапиву у основания огромного, раза в два выше ее, камня, она увидела глубокую дыру, уходящую под землю.

– Похоже, это не даррийские развалины, – сказала она, когда Виллам с сыном подошли ближе. – Смотрите, изображений уже не видно, а даррийские надписи сохраняются обычно хорошо. Кроме того, даррийские крепости имели форму квадрата. Смотрите сюда.

Она повернулась, оглядывая площадку, стоя в самом ее центре, как раз посередине между четырьмя насыпями. Лес окружал их, высокие деревья не давали увидеть, что было внизу холма.

– Кажется, эти стены образуют круг – так, по крайней мере, лежат камни. И насыпи… Не даррийская работа.

– Чья тогда? – спросил Виллам. – Должно быть, камни сюда затаскивали какие-то великаны. Лошадям такое не под силу.

– И высоченный лес, – добавил заинтригованный Бертольд, – это не могло быть фортом. Никакого обзора вокруг.

Росвита снова осмотрела насыпи и линию леса. Посохом отодвинула мешавшие кусты и подошла к одному из холмов. Бертольд последовал за ней, а Виллам остался, переводя дыхание после дороги. Солдаты оставались на опушке леса, отпустив лошадей пощипать траву. Росвите подумалось, что люди боятся приближаться к руинам.

Должно быть, не зря. Некоторые называли развалины «кольцами великанов», другие – «коронами эльфов». Третьи говорили, что это зубы дракона, неожиданно задремавшего и обратившегося в камень, когда рассвет застиг его врасплох. А совсем старые предания рассказывали, что задолго до того, как Аои, Ушедшие, под натиском варваров покинули Дарр, здесь жили и строили дома другие создания: великаны, полулюди, рожденные не то от драконов, не то от ангелов. Они владели знаниями, давно потерянными людьми, точно так же, как потеряны теперь знания, которыми обладала Даррийская Империя – величайший союз людей и эльфов.

Опираясь на посох, она с трудом карабкалась по крутому склону одной из насыпей – судя по положению солнца, западной. Полы длинного платья путались под ногами, мешая идти. Бертольд остался внизу. Он обошел вокруг, пиная ногами камни и кинжалом срезая ветви, преграждавшие путь. Тяжело дыша, Росвита поднялась на самую вершину и с чувством удовлетворения посмотрела вниз. Как она и думала, отсюда можно было видеть то, что было за деревьями. Там, впрочем, ничего интересного не оказалось: вершины других холмов, поднимавшиеся из леса, да голубая небесная гладь. Зато открывалась площадка с насыпями и множество камней, как она и предполагала, опоясывавших холм ровным кругом.

– Посмотрите сюда! – взволнованно вскрикнул Бертольд.

Он стоял у основания насыпи со стороны, противоположной центральному камню. Росвита осторожно спустилась и подошла к юноше одновременно с его отцом. Мальчик порозовел от восторга.

– Я видел такие насыпи раньше. Во владениях матушки их несколько. И всегда там есть ход вниз. Такой, как этот.

Он подобрал крепкую палку и отодвинул каменную плиту, загораживавшую вход. Росвита согнулась, вглядываясь вниз. Темное отверстие зияло, как пасть животного. Оттуда шел спертый воздух с запахом вещей, долго не видевших дневного света. Она содрогнулась и отошла назад. Бертольд, со свойственным юности энтузиазмом, занял ее место и еще дальше отодвинул плиту, делая вход шире.

– Думаешь, это мудро? – спросил вдруг Виллам.

– Мы залезали как-то в такую. – Бертольд сунул голову в глубокое отверстие, голос его звучал приглушенно. Он увидел пустую комнату, немного костей, битую посуду и много грязи.

Виллам коснулся Круга Единства на шее.

– Разве можно беспокоить останки? Хоть бы обращались с ними по-людски… – Тут он замолк.

– Черт возьми! – расстроился Бертольд. – Слишком темно, а у нас нет факела. Даже если я отодвину плиту, проход не прямой и в саму подземную комнату свет не попадет. Надо прийти сюда завтра – с солдатами и факелами. – Он оглянулся через плечо и улыбнулся. – Если позволите, отец.

– Чтобы найти какую-нибудь нежить? – ужаснулся старый Гельмут.

Росвита могла только согласиться с ним. Старую могилу, если это была могила, осквернять не следовало. Но Бертольд этого не понимал.

– Если здесь и было древнее волшебство, то прошло много лет. Оно давно умерло. А вот сокровища в гробнице вполне могут быть.

– Конечно, достойная сестра Росвита, – Виллам обратился к ней за поддержкой, не в силах противостоять жизнерадостному напору сына, – вы, как и я, считаете, что мертвых лучше не беспокоить до тех пор, пока они сами не призовут нас к себе.

– Я мало знаю о магии, маркграф Гельмут. Запрещенное искусство изучают сестры из монастыря святой Валерии, а мы в Корвее работаем над хрониками. Но ко всякому признаку волшебства следует относиться серьезно. Живое это волшебство или мертвое.

Она говорила уверенно, надеясь произвести на юношу впечатление, но тот только кивнул и направился к другим насыпям.

Виллам вздохнул:

– Он хороший мальчик. Но слишком любознательный и неблагоразумный.

– Скоро мы покинем монастырь, маркграф Гельмут. Я обещаю присмотреть за ним.

– Благодарю.

Росвита наблюдала за юношей, но вдруг взгляд ее остановился на следах едва заметных, но ведших как раз в том направлении, что указал ей отец Бардо: «По ту сторону холма найдите звериную тропу». Сам настоятель, судя по всему, так ни разу и не навестил самого известного своей святостью монаха в округе собственного монастыря. Комфорт он предпочитал долгим прогулкам.

«Не возгордись, Росвита, – сказала она себе, – грешно осуждать других».

– Вот наша тропа, – подозвала она остальных, глядя в лес. И в этот момент, стоя спиной ко входу в гробницу, она почувствовала чье-то присутствие, но резко обернулась, и тут же ощущение пропало. Всего лишь каменная насыпь с дырой, заваленной каменными плитами…

Но у Виллама тоже было странное выражение лица.

– Я вдруг почувствовал… Будто кто-то, как слепец, который видит только пальцами, ощупывает меня, пытаясь понять, кто я такой.

– Надо уходить отсюда.

– Я позову сына, – ответил он, – встретимся на тропе.

Гельмут заспешил. Росвита повернулась спиной к гробнице и почувствовала кого-то, правда не так сильно, как раньше, будто этот «кто-то» держался теперь в отдалении. Ей стоило больших усилий идти к тропе, не оборачиваясь.

Гельмут и Бертольд с солдатами ждали ее на узенькой дорожке, ведущей в глубь леса. Но не пройдя и сотни шагов по склону, она увидела россыпь камней и родник, бьющий из небольшой расщелины. И совсем рядом небольшую, свежеоштукатуренную хижину. Соломенная крыша заросла зеленоватым мхом.

Она прислушалась к завывавшему в деревьях ветру, к стуку веток, шуму, который обычно издавали лесные животные, к пению птиц наверху. Ничего не было слышно. На площадке, усеянной камнями, было тихо. Совершенно тихо. Ни звука, если не считать их дыхания.

Виллам и его люди почтительно стояли в стороне, в то время как она направилась к хижине. Тесанная из бревна скамья стояла перед дверью. Внизу двери прорублено небольшое отверстие, достаточное для маленькой зверюшки. Росвита постучала и заговорила мягким голосом:

– Брат Фиделиус? Я Росвита из Корвея, пришла послушать вас.

Ответа не последовало.

Она испугалась: вдруг отшельник умер. Ужасного в этом ничего не было, в случае смерти старец сразу оказался бы в Покоях Света. Но ее постигнет разочарование: она так надеялась о многом узнать. Она печально улыбнулась, жажда знания не давала порадоваться за святого человека, не давала лишний раз восславить милость Господа и Владычицы.

Но в полной тишине кто-то смотрел на нее из гробницы? Было ли это создание, жившее тут, на вершине холма, в древние времена и ненавидящее всех, кто осмеливался побеспокоить его. Любого, кто живет при солнечном свете? Под чьей-то ногой хрустнула ветка.

– Брат Фиделиус?

Его голос напоминал шепот листьев, приподнятых с земли порывом ветра:

– Прочтите мне что-нибудь из своего нового труда, сестра Росвита.

– У меня нет его с собой, – пролепетала она, удивляясь просьбе.

– Я жалок в своем любопытстве. – Она услышала нотки удивления в его сухом, тихом голосе. Услышала, что вендийские слова он произносит с салийским акцентом. – Но увы, это так. Сердце мое ищет покоя, а разум знаний. – Росвита улыбнулась, и невидимый собеседник продолжил, словно чувствуя ее улыбку: – То же происходит с тобой, дорогая сестра, не так ли? Но ты ведь пришла не выслушивать мою исповедь?

Сказанное удивило ее еще больше.

– Ты хочешь исповедаться мне, почтенный брат? Конечно, я выслушаю тебя, если тебе это необходимо.

– Я полон грехов, как и все живущие. Когда-то я был верным сыном церкви, но сердце мое не всегда верно Господу и Владычице. Бесы искушают меня.

В приоткрытую дверь виднелись только старые бревенчатые стены. Сейчас ей хотелось только одного: узнать, в каком облике предстали бесы перед святым отшельником. Он был столь же стар, как и матерь Отта, прожившая уже лет сто, как говорили в Херсфорде. Но женщинам обычно не приходилось слушать исповедь монаха, это предназначалось мужчинам-клирикам или странствующим священникам. Хотя исключения, конечно, допускались.

За стеной хижины брат Фиделиус едва слышно кашлянул, издав странный звук, старик пытался сдержать кашель, но не мог.

– Мы похожи, ты и я, – сказал он наконец, совладав с кашлем, – я знаю, о чем ты думаешь, ибо сам на твоем месте думал бы об этом. Я принял обет молчания много лет назад и надеялся, что мир забудет обо мне. Но теперь дни мои сочтены и я могу позволить себе заговорить с тобой и ответить на твои вопросы.

– Я пришла к тебе по приказу короля Генриха. Он желает знать, что тебе известно о законах времен императора Тайлефера.

– Ребенком я был отдан в монастырь, основанный святой Радегундой, восьмой и последней супругой, а затем и вдовой императора Тайлефера. Я пребывал там с прочими братьями до самой ее смерти, что случилась спустя пятьдесят лет после смерти самого императора. – Здесь голос его дрогнул, и ей пришлось подойти ближе, чтобы слышать; хриплое дыхание было громче слов. – То было время испытания, и я вынужден уступить своей вечной печали. – Он глубоко вздохнул.

Молчание длилось довольно долго. Росвита терпеливо ждала. Позади нее заржала чья-то лошадь. Наверху запела птица. Солдаты тихонько переговаривались между собой. Даже Виллам не осмеливался приблизиться к хижине и несколько раз удерживал сына, порывавшегося подойти ближе.

– После этого я оставил монастырь, чтобы странствовать по свету. Я искал доказательств чудес, описанных святой Радегундой, которая своей добротой и великодушием превосходила всех нас. Но сердце мое искало других знаний. Я был любопытен… Я не находил в себе той отрешенности, которой требует церковь от своих сыновей. Знание слишком соблазняло меня. И наконец, когда я стал слаб, чтобы странствовать, я остановился здесь, в Херсфорде. Но я оставил и монастырь, чтобы здесь, на холме, найти полную отрешенность. Но не сумел. – Голос его звучал приятно и немного с хрипотцой. – Хорошо, что Господь и Владычица милосердны, ибо я молю их, чтобы они простили мне грехи.

– Так и будет, почтенный брат, – сказала она с сочувствием.

– Я действительно много знаю о законах времен Тайлефера, – закончил он. – Спрашивай, что хочешь.

Она колебалась. Но сам король, приказав, дал ей поручение, а служа церкви, она служила и ему.

– Его величество хочет знать о салийских законах престолонаследия времен императора Тайлефера.

– Когда-то власть Тайлефера распространялась и на здешние земли. Но сам он умер, не назвав преемника. Ты должна это знать, сестра, ибо, как положено всем сестрам из Корвея, изучала древние хроники. И без законного наследника его империя вскоре распалась, терзаемая войнами между претендентами на престол.

– У него были дочери.

– Да, законные дочери, троих из них он отдал церкви. Но по салийским законам власть может принадлежать только мужчине и его супруге.

– Но ведь сами Господь с Владычицей совместно правят в Покоях Света.

Старик стал задыхаться, и она вслушивалась в его затрудненное дыхание, пока он собирался с силами, чтобы заговорить.

– Разве не сказал блаженный Дайсан, что люди «имеют в своих странах разные законы согласно праву, данному им Господом». Разные народы живут по-разному. Салийцы и вендийцы тоже.

– Этим блаженный Дайсан хотел сказать, что мы не рабы своей природной сущности. Что все люди разные…

Он издал короткий смешок, и снова ей пришлось ждать, пока старик отдышится.

– Некоторые хроники гласят, – прибавила Росвита, – что королева Радегунда была беременна, когда ее супруг скончался, и что именно ее ребенка, будь это мальчик, Тайлефер прочил в наследники. Но никто не знает, что стало с младенцем, был ли он мертворожденным, или его убили, или…