Текст книги "Пылающий камень (ч. 1)"

Король вернулся к трону и сел.

– Сестры и братья, – обратилась к совету Констанция, – есть ли у вас какие-нибудь вопросы или пора приступить к обсуждению?

Вопросов не было.

– Мы будем молиться, – сказала Констанция. – Оставьте нас. Выйдите все из зала. Мы объявим о решении, когда Господь продиктует его нам.

К Ивару тотчас подскочили два солдата Джудит, схватили его под руки и уволокли из зала в комнаты маркграфини.

Джудит стремительно подошла к нему и ударила. От неожиданности Ивар не удержался на ногах и отлетел сторону, и тотчас по знаку маркграфини ее солдаты принялись избивать его. Его били ногами в живот, по голове, наступали на руки, и вскоре он мог только кричать от боли и молить о пощаде.

Через некоторое время Джудит приказала остановить избиение.

– Как ты осмелился выступить на совете? Ты ел хлеб за моим столом и путешествовал с моей свитой – как ты посмел говорить что-то против меня и моего сына? – Она в ярости пнула лежащего юношу.

– Матушка. – Хью опустился рядом с Иваром. – Бедняга ничего не мог поделать против чар. Я вижу колдовство вокруг него.

– Я больше не желаю о тебе слышать! Иди и молись униженно и смиренно, это единственное, на что ты годен!

Ивар не двинулся с места.

– Ему крепко досталось. Этого урока он не забудет.

– Замолчи! Я до смерти устала от твоего занудства, Хью. Я не сомневаюсь, что девчонка опутала тебя колдовскими чарами, однако вряд ли я забуду происшествие в Цайтенбурге. Но ты – мой сын, и я буду защищать тебя, пока ты покорен моей воле. Я сильно сомневаюсь, что Господь будет иметь отношение к суду, зато совершенно точно знаю, что король ненавидит девчонку за то, что она увела у него Сангланта, к тому же Генриху нужна моя поддержка. А совет знает, откуда ветер дует, и решит то, что король сочтет нужным.

– Значит, они осудят Лиат, только чтобы угодить королю? – прошептал Ивар.

– Отнесите его на конюшню, – с отвращением приказала Джудит.

Ивара уволокли прочь, сам он идти не мог. Его тащили, не заботясь о том, что его голова то и дело ударяется об углы и стены. Солдаты швырнули юношу на солому и заперли массивную дверь в конюшню. Там он и лежал до самого вечера.

Ивар очнулся оттого, что ему страшно хотелось пить. Все лицо опухло, глаза почти ничего не видели, возможно потому, что уже стемнело. Душевные терзания были сильнее страданий тела. Ну почему Лиат оставила его?

Он не должен думать о ней. Надо помнить о молитвах леди Таллии, ведь она – единственная, что у него осталось. Другие не видят правды, потому что слепы. Такова судьба, уготованная прозревшим, – умирать за правду. Только страдания могут привести к спасению.

Ивару показалось, что в конюшне появился свет. Он услышал голоса, смех, шарканье ног в другом конце коридора. Ивар с трудом встал на колени. Дверь распахнулась.

Может, это ангел спустился с небес, чтобы забрать его в Покои Света?

– Ивар!

Это был всего лишь Болдуин. Он нагнулся, чтобы обнять Ивара, но тот застонал от боли.

– Боже Всемогущий! – ахнул Болдуин. Он обтер Ивару лицо и руки влажной тряпкой. – Пойдем, пойдем. У нассовсем мало времени. Мы купили проститутку, но навряд ли часовой задержится с ней надолго.

Болдуин обхватил Ивара за талию и попытался поднять. Каждое движение причиняло невыносимую боль – правая рука оказалась сломана, а нога вывихнута.

– Ну пойдем же, – нетерпеливо сказал Болдуин.

– Куда мы идем? – Ивар с трудом произнес эти несколько слов.

– Тише, – Болдуин пригладил ему волосы. – Ты даже не представляешь, как я тебя люблю.

Холодный ветер заставил Ивара вздрогнуть. Через некоторое время – оно показалось вечностью – они добрались до небольшой аллеи. По дороге Ивар то проваливался в беспамятство, то снова приходил в себя и слышал, как тихонько ругается Болдуин – ему было тяжело тащить почти бесчувственное, обмягшее тело. Очнувшись в очередной раз, Ивар понял, что они уже не одни.

– Ваше высочество, – позвал Болдуин.

– А, ты привел его. Хорошо.

Ивар задохнулся от удивления, закашлялся и упал на колени. Кашель отдавался в ребрах такой сумасшедшей болью, что он едва не потерял сознания. Голос оказался знакомым.

– Принц Эккехард! – прохрипел Ивар.

– Мило и Удо спрячут вас с Болдуином и тайно вывезут из Отуна сегодня ночью, – коротко сказал принц. – Вы спрячетесь возле дороги, а когда завтра мы будем проезжать мимо, вы присоединитесь к нам.

– Болдуин? – вопросительно произнес Ивар.

– Скоро она примется за меня, – отозвался Болдуин. – Изобьет меня до полусмерти и вышвырнет вон. Я ненавижу ее!

– И любишь меня, – ревниво напомнил Эккехард.

– Конечно, мой принц. Я буду любить вас и служить вам как должно.

Эккехард радостно рассмеялся. Ему не исполнилось еще и пятнадцати, и вся свита его состояла из мальчишек не старше его самого. Но это был путь к свободе.

Ивар не возражал, когда его, словно младенца, запеленали в одеяло, – он слишком устал, чтобы сопротивляться. К тому же больше всего сейчас ему хотелось оказаться как можно дальше от Джудит, Хью, короля и всего двора, подальше от всего того, что напоминало ему о Лиат. Наверное, сердце у него всегда будет обливаться кровью при мысли о ней. Этой жертвы требует его путь, как требовал жертвы от блаженного Дайсана, который, истекая кровью, лежал у ног даррийской императрицы. Из крови, упавшей на землю, вырастают розы.

– Тихо, – прошипел Болдуин. – Как только мы выберемся за ворота, считай, что мы спасены.

Сквозь щели между досок, из которых была сколочена повозка, Ивар видел улицу, неясные отблески факелов. Потом мимо проплыли ворота и часовые. И вскоре он вдохнул запах полей – земли и зерна. Ивар дрожал от холода, но Болдуин обнял его, согревая теплом своего тела.

– Лиат, – пробормотал Ивар.

– Теперь она вне закона. Ее признали колдуньей. Это очень плохо, верно. Но я подумал, что ты захочешь узнать об этом.

Да, это плохо.

– Но Хью…

– Его отослали на юг, он проведет три года в каком-то монастыре под присмотром иерархов. И я этому рад. Надеюсь, он целыми днями будет стоять на коленях, пока они У него не покроются волдырями и ссадинами.

Колесо наехало на камень, Ивар ударился сломанной рукой о борт повозки и застонал от боли.

– Тише, – утихомиривал его Болдуин. – Теперь наша жизнь станет намного лучше, вот увидишь.

6

Когда охотники выскочили из леса на открытую поляну, перед ними оказался не кабан и не стая перепелов, а кучка оборванцев. Грязные потрепанные мужчины, бледные женщины, тощие ребятишки. Все они были босы, хотя земляуже была схвачена ранними заморозками и весело звенела под копытами коней.

– Кто это? – спросил Лавастин у егерей. Они жили здесь и знали эти места как свои пять пальцев.

Но егеря не имели ни малейшего представления, откуда взялись эти люди. Всего десять дней назад в лесу не было никаких чужаков – лесничий самолично объезжал лес, собираясь устроить здесь охоту для графа и его гостей.

– Да они распугали всю дичь в округе! Проклятье! – Лорд Амальфред сплюнул от досады и отъехал в сторону. Молодой салиец прибыл со свитой герцогини Иоланды, и, по мнению Алана, лучше бы он этого не делал.

Лавастин, нахмурившись, обвел взглядом поляну. Под деревьями виднелись жалкие хижины, если их можно было так назвать. Построенные на скорую руку, с дырами в стенах и крышах, убогие убежища не могли защитить хозяев даже от дождя, что уж говорить о морозе. Над общим костром висел котелок с похлебкой – по запаху угадывались желуди, какие-то травы и кроличье мясо.

Под деревьями виднелись пять могильных холмиков, причем два из них были совсем маленькие. Возле шестой, еще открытой могилы стоял грубый деревянный гроб.

Наконец вперед выступила одна из женщин. На руках она держала сверток, и Алан никак не мог решить, что это – просто какой-то комок тряпья или ребенок, слишком уж неподвижно он лежал. Переведя взгляд на женщину, он снова поразился ее бледности и худобе. Руки и ноги у нее больше походили на кости, обтянутые кожей, а в глазах затаился животный ужас.

– Что вы сделаете с нами, милорд? – Ее голос больше походил на хриплое карканье. Она закашлялась, и это разбудило ребенка у нее на руках – сверток действительно оказался ребенком. – Малыш запищал, пошевелился и снова затих, видимо, у него не был сил плакать.

– Вам придется уйти, – сказал Лавастин. – Уборка урожая уже закончилась, и нам негде поселить вас. Вам лучше отправиться на юг и попытать удачи там.

– Мы пришли с юга, милорд. Там нет ни урожая, ни работы. Мы будем служить вам, если только вы найдете для нас работу и будете нас кормить.

– У нас не осталось мест, – повторил Лавастин. – Мы не можем прокормить всех нуждающихся. – Он махнул слуге, который тотчас поспешил к господину. – Дай этим людям хлеба, а потом они должны уйти с моих земель.

Несколько человек упали на колени, благодаря его за милосердие, каким бы крохотным оно ни было. Дети молча стояли и смотрели на всадников.

– Прошу вас, милорд, можно нам остаться хотя бы для того, чтобы похоронить моего ребенка? – Женщину сотряс новый приступ кашля, младенец на этот раз лишь тихонько мяукнул, но не пошевелился.

Алан слез с лошади и подошел к ней. Женщина испуганно отшатнулась, но остановилась, боясь, что неповиновение может ей дорого обойтись. При взгляде на нее всякому становилось понятно, что она очень больна.

– Дай я посмотрю, – мягко произнес Алан и откинул край одеяльца, прикрывающего личико малыша.

Он оказался таким истощенным, что трудно было определить возраст. Глаза глубоко запали, а изо рта тянулась струйка слюны. Из протертого до дыр одеяла торчали пальчики, больше похожие на прутья. Алан стащил с руки перчатку и дотронулся до лба ребенка – у малыша был жар.

– Бедняжка, – пробормотал он. – Я буду молиться, чтобы вы нашли приют и еду. Господь с вами.

Женщина беспомощно расплакалась.

– Алан, – позвал Лавастин. В голосе его звучало предупреждение.

Алан начал отступать, но это оказалось не так-то просто. Человек десять детей окружили его – он даже не заметил, как они подошли, – и встали так близко, что один из них, Алан не мог сказать, мальчик это или девочка, дотронулся до его сапог, словно перед ним оказалась какая-нибудь святая реликвия. Другой осторожно погладил мех его плаща и тотчас отдернул руку.

Алан не выдержал. Он снял плащ и набросил его на плечи женщины, укрыв и ее младенца. Остальные тут же набросились на нее, пытаясь содрать с нее плащ.

– Стойте!

Люди отпрянули назад, даже женщина, которую он одарил. Ребенок у нее на руках лежал тихо и неподвижно. Возможно, он уже испустил дух.

На Алана вдруг навалилась свинцовая усталость, тяжелое безразличие. Он вздрогнул от осеннего пронизывающего ветра, повернулся и пошел к лошади. Грум подсадил его в седло.

– Спаси нас, Господи, от нищих! – заявил лорд Амальфред, когда они уже собрались уезжать. Звякнула сбруя, зафыркали лошади, и собаки лорда бросились к детям, которые с криками припустили в лес. Амальфред расхохотался и поехал вслед за своими спутниками, которые уже исчезли за деревьями. Егеря ушли еще раньше.

– Нечестно смеяться над ними, – сказал Алан подъехавшему графу.

– Ты не можешь одеть и накормить всех, – ответил Лавастин, когда поляна осталась далеко позади.

– Бедняги. Я хотел было отдать им мои сапоги, но посмотрел, как они дерутся за плащ, и решил, что будет только хуже. Ну почему они так страдают?

– Да уж, это настоящая загадка.

– Какая загадка?

– Почему Господь посылает нам такие страдания.

– Священники говорят, что это наказание за грехи.

Лавастин фыркнул – такое объяснение его не удовлетворило.

– Я слышал множество проповедей, но мне всегда казалось, что священники не придают большого значения словам блаженного Дайсана о том, что есть нечто в самой природе человека. Львы едят мясо, овцы – траву, а скорпион может ужалить. Мы точно так же едим, пьем, спим, рождаемся и умираем. Но богатство и бедность, здоровье и болезнь даны судьбой. Далеко не все случается с нами по нашей воле. Конечно, у нас есть возможность выбора. Ты мог дать или не дать этой женщине свой плащ. Она могла его принять, могла и отбросить, а другие могут или обокрасть ее, или оставить ей твой подарок. И в этом мера нашей свободы перед Господом: как мы поступаем с тем, что нам дается, и всегда ли мы следуем законам божьим или смиряемся перед обстоятельствами и поступаем как проще. Где-то вдалеке лаяли собаки, судя по всему, они нашли какую-то дичь и теперь преследовали ее под громкие крики молодых дворян, оставивших Алана, Лавастина и их слуг далеко позади. У Алана пропал весь интерес к охоте.

– Но иногда отчаяние приводит к грехопадению, – отметил он, глядя, как за деревьями мелькают силуэты всадников.

– Но ведь мы не можем отвечать за то, что нам неподвластно, поэтому и судить нас за это тоже нельзя. Любое зло – порождение врага рода человеческого.

– Но если тебя принуждают что-то сделать? Если ты сам не можешь сделать выбор?

– Вот поэтому церковь и запрещает колдовство. Ведь если тебя околдовали и ты поступаешь так, как тебе приказывает кто-то другой, вина за совершенное не может полностью ложиться на тебя.

Внезапно гончие Лавастина дружно залаяли и устремились в кусты. Граф начал было спешиваться, но Ужас подскочил к нему и стал мешать, путаясь под ногами у лошади.

– Я посмотрю, – быстро произнес Алан.

Из кустов вынырнули Горе и Ярость, они молча стали кружить между лошадью Лавастина и кустами, где рыскали Страх и Тоска.

Алан спешился и бросился в кусты, держа меч наготове. Он прорубал себе дорогу, отсекая ветки, за ним по пятам следовал Горе. Ярость осталась вместе с Ужасом охранять графа. Страх и Тоска загнали невидимого врага в самые непроходимые заросли, ветки кустов сплелись там так густо, что пробиться через них не было никакой возможности. И Алан увидел ее – мертвенно-бледную плоть непонятной твари. Существо попятилось, пытаясь спрятаться, а потом метнулось к нему. Ледяной порыв ветра заставил Алана вздрогнуть.

– Алан! – закричал Лавастин.

– Не ходите за мной!

Тварь проскочила мимо страшно щелкнувших зубов Страха. Алан рубанул мечом, но в воздухе мелькнули лишь сухие листья. Тоска отпрыгнула в сторону, Горе отпрянул, и тварь мелькнула совсем рядом. Алан снова ударил, но опять промахнулся.

Замах. Удар. Мимо.

Тварь помчалась к лошадям. Горе метнулся вслед за ней. Алан побежал следом. Он видел, что за деревьями показались всадники.

– Не слезайте с лошадей! – крикнул он, но никто не слышал его голоса из-за собачьего лая. Тоска нырнула в кусты, взвизгнула, и все стихло. Лишь издалека раздавался звук охотничьего рога.

Ужас зарычал, к нему присоединились Ярость, Горе и Страх – все они встали за спиной Тоски. До Алана вдруг донеслось чье-то хриплое дыхание. По спине у него потекла струйка холодного пота, он обернулся и взмахнул мечом. Перед ним упала срубленная ветка. Алан с облегчением выдохнул.

Он испугался собственного дыхания.

– Сын? – Лавастин подъехал к кустам. – Что происходит?

Алан вытер меч о сухие листья и, схватив Тоску за ошейник, вытащил из кустов. С ее лапы стекала кровь, и собака, повизгивая, вылизывала рану. Лапа опухала прямо на глазах.

– Нам надо вернуться домой. Боюсь… – Алан оборвал себя и посмотрел на слуг, которые столпились рядом и во все глаза смотрели на него. Он махнул рукой, как это делал Лавастин, и они разошлись, тогда Алан тихо продолжил: – Я снова видел эту тварь – размером с крысу, белесая. Я думал, что Вспышка съела ее, чтобы спасти тебя, но, вероятно, я ошибался. О Владычица! Это проклятие Кровавого Сердца о котором говорил принц Санглант. Оно добралось сюда. Лавастин молча выслушал сына, потом посмотрел на Тоску:

– Надо поднять ее ко мне в седло. Думаю, для нас самое разумное отправиться домой, а остальные пусть себе спокойно охотятся.

Алану многое хотелось сказать, но он никак не мог подобрать слова. Они ехали молча. Лошадь Лавастина нервно косилась на свой груз – на шее у нее лежала Тоска, – но Лавастин одной рукой крепко держал поводья, а другой придерживал Тоску за ошейник. Добравшись до замка, они оставили лошадей на попечение конюшего, и граф с Тоской на руках поднялся наверх.

Алан подошел к дверям, за которыми слышались женский смех и болтовня, и на мгновение остановился. Таллия охотно и весело что-то обсуждала. Алан открыл дверь и увидел, что она сидит на кушетке рядом с полной женщиной, которая называет ее кузиной.

Герцогиня Иоланда смущала Алана. Она была на пятом месяце беременности и поэтому не интересовалась охотой, а значит, и все дамы из ее свиты должны были сидеть дома и развлекать госпожу. Дамы устроили нечто вроде пира в даррийском стиле – все возлежали на кушетках или подушках, пили вино и ели фрукты, попутно рассуждая о высоких материях.

– Даррийский врач Гален утверждает, что мужчины есть не что иное, как искалеченные создания, – говорила Иоланда. – Конечно, в этом нет их вины, они просто произошли от более слабого семени. Поэтому они и не могут рожать детей, как женщины.

– Но Владычица, Матерь всего сущего вложила божественное откровение в уста мужчины, – запротестовала Таллия.

– Мужчине были даны слова, – поправила герцогиня, – но свидетелем их стала все-таки женщина. Ведь именно свидетельство святой Теклы позволило церкви объявить блаженного Дайсана святым.

– Но все-таки, – настаивала Таллия, – мужчины тоже могут вознестись на небо и уподобиться ангелам небесным.

– Которые созданы по образу и подобию женщины.

– Лучше сказать, что женщины созданы по образу и подобию ангелов, – поправила герцогиню диакониса, которая, казалось, управляла беседой и решала, когда стоит приостановить герцогиню, а когда позволить ей говорить что вздумается.

– Но все мы можем уподобиться ангелам, очищаясь через искреннюю молитву, – упрямо повторила Таллия.

– Ваши верования, миледи, широко известны, – мягко возразила диакониса, словно не желая обидеть ребенка. – Но церковь осуждает их как еретические. Нужно молиться Господу.

– Но я так и делаю! – воскликнула Таллия.

– Пусть леди Таллия говорит что хочет. Мне гораздо больше нравятся Господь, Владычица и их единственный сын.

– Миледи!..

– А я буду слушать то, что мне нравится! И не смейте говорить, чтобы она замолчала! – К герцогине подошла служанка и что-то прошептала ей на ухо, та сразу оглянулась на дверь. – А! – протянула она таким тоном, что Алану немедленно захотелось оказаться где-нибудь подальше. – Лорд Алан. – Герцогиня рассеянно погладила свой живот и жестом указала ему на кушетку рядом с ней и леди Таллией. В отличие от полупрозрачной Таллии, герцогиня Иоланда производила впечатление крепкой и здоровой женщины, способной произвести на свет множество детей и дожить до появления множества внуков и правнуков. – Увы, я не успела попросить у графа вашей руки, меня опередила кузина.

– Миледи, – возмутилась диакониса, – подумайте о вашем покойном муже, который совсем недавно оставил этот бренным мир.

– Бедняга Ханфред! Мне и вправду очень жаль, что эйкийское копье с ним покончило. Но согласись, дорогая кузина, что твой муж намного симпатичнее моего старого Ханфреда, да вознесется его душа в Покои Света!

– Правда? – спросила Таллия, пристально глядя на Алана Никогда раньше она не удостаивала его таким взглядом.

– Ты слишком много времени уделяешь молитвам, кузина! Идите сюда, садитесь с нами. – Это относилось уже к Алану, который ни на шаг не отошел от двери.

Острый язык и свободные манеры герцогини отнюдь не способствовали тому, чтобы он чувствовал себя непринужденно в ее обществе.

– Прошу прощения, но я должен идти к отцу. Я зашел только, чтобы выразить свое почтение. Некоторые всадники продолжили охоту, но не сомневаюсь, что к вечеру они вернутся.

– Полагаю, лорд Амальфред в их числе? – рассмеялась Иоланда.

Перед ней стоял нагруженный всякой снедью поднос, содержимым которого можно было бы накормить всех голодающих оборванцев, которые встретились им сегодня. Алан с внезапной яростью подумал: сколько же недоеденной пищи с этого самого подноса отправят свиньям? Конечно, и свиней надо кормить, но не стоит ли прежде всего позаботиться о людях?

– Было бы жаль услышать, что он вернулся так рано, – произнесла герцогиня. – Он надеется жениться на мне, и должна признать, что слухи о том, что он чуть не застрелил принцессу Теофану, приняв ее за оленя, насмешили меня, но вообще-то он – ужасный зануда.

– А почему вы вернулись так рано? – вдруг спросила Таллия, словно обвиняя Алана в том, что он испортил ей день, появившись в женском обществе, где она так приятно проводила время.

– Тоска поранила лапу.

Она тут же потеряла к нему всякий интерес. Она больше не боялась черных гончих, но и привязанности к ним не испытывала. Повинуясь знаку герцогини Иоланды, Таллия отослала его жестом, и это пренебрежение больно кольнулоего – она обращалась с ним как со слугой. Но у нее на шее – золотое ожерелье, знак королевского происхождения, а у графов Лаваса его нет. Разумеется, она его жена, но вряд ли герцогиня приехала в такую даль лишь для того, чтобы повидаться с графом, ее гораздо больше интересовала внучка последней королевы Варре.

Сегодня здесь разыгрывалась партия, в которой он не принимал участия. Он был мужчиной, то есть, по мнению герцогини Иоланды, существом, годным лишь для охоты и войны. Настоящая власть не в том, чтобы махать мечом, а в том, чтобы заключать выгодные союзы, разбираться с делами поместий и обмениваться дарами, которые служат залогом дружбы.

Наверху Лавастин сидел на кровати и гладил голову Тоски, которая лежала на покрывале рядом с ним.

– Но ее отец был герцогом до нее, – сказал Алан, садясь рядом с собакой.

Лавастин внимательно посмотрел на него:

– Вижу, ты сбежал от нашей словоохотливой герцогини. Ее мать из Карроны, а там мужчине не позволяют править, если у него найдется сестра, племянница или дочь. Ее отец Родульф стал герцогом только потому, что у него не было сестер. Он посвятил себя военному делу, позволив жене управлять его поместьями. У нее был тяжелый характер. Нисколько не сомневаюсь, что на поле битвы он чувствовал себя куда счастливее, чем с ней.

– Но неужели правда, что писал о мужчинах древний врач? Что мужчины слабее женщин и что женщины созданы по образу и подобию ангелов?

– Так говорят священники. Если у вас с Таллией родится дочь, меня это вполне устроит.

– О Господи, – пробормотал Алан. Тоска лежала неподвижно, глядя на графа, который поглаживал ей уши. Лапа у собаки распухла и больше напоминала камень, чем живую плоть. – Совсем как Ревность.

– Если эта тварь действительно охотится на нас, надо выставить побольше солдат и часовых. – Лавастин фыркнул. – Но тогда герцогиня Иоланда может решить, что мы ей не доверяем, и оскорбится.

– Зачем она приехала?

– Ее отец поддержал Сабелу, его околдовали точно так же, как и меня. Сабела жива…

– Но она в заключении, в Отуне под присмотром епископа Констанции.

– Но тем не менее она жива. А Таллия – ее дочь, она совершеннолетняя и замужем, а значит, может произвести на свет наследника.

Алан нашел в шерсти Тоски колтун и начал его распутывать, полностью посвятив себя этому занятию.

– Не думаю, что она задумала заговор. Скорее всего, это просто визит вежливости. Генрих не особенно благоволит своим законным детям, так что у Таллии ничуть не меньше прав на трон.

– На трон? – Алану показалось, что мир перевернулся с ног на голову.

– Ты должен быть готов ко всему. – Лавастин снова погладил Тоску, которая с трудом втягивала в себя воздух. – Рана почти такая же, как у Ревности. И три случая подряд… Конечно, после освобождения принц Санглант вел себя несколько странно, но все мы знаем о магии Кровавого Сердца. Да еще твои сны… Сны бывают и ложными, но не твои. Во всяком случае, лучше знать, что нам угрожает проклятие, чем находиться в неведении.

Алану показалось, что он снова в Генте, – верные солдаты умирают один за другим, чтобы защитить тебя. Он не мог смотреть, как мучается собака.

– Священник должен окропить святой водой весь замок и на каждом пороге положить защитный амулет.

– Мне не очень нравится идея обращения к колдовству. Хотя… Чтобы справиться с магом, нужен маг. Надо поговорить об этом со священником и послать за епископом Тьеррой. Вероятно, в ее школе есть клирики, способные изгнать демонов и прочих тварей, вылезших из преисподней.

– А стража?

– Думаю, и это не помешает. Хотя в действительности собаки защищают нас лучше, чем самые надежные охранники.

– Они чуют запах этой твари, – сказал Алан.

– Ты не должен выходить один, Алан. Будь осторожен.

– Но охотятся не за мной…

– Откуда нам знать? Проклятие – это проявление ненависти, а не разума. Я не хочу рисковать тобой, сын. Нужно быть готовым к тому, что все, кто участвовал в битве при Генте, находятся под угрозой. – Лавастин вздохнул и тронул Алана за рукав. – Тебе нужен новый плащ. А теперь открой ставни. Возможно, если мы вычистим рану, го уберем яд…

Но это не помогло. Тоска умерла через шесть дней.

7

Дождь низвергался с неба потоками. Уже несколько дней они не видели ни чистого неба над головами, ни даже лежащей впереди дороги через перевал. Земля превратилась в жидкую грязь, и Росвита, как и все в маленькой армии принцессы Теофану, слезла с мула и вела его за собой.

– Осторожно! – крикнул кто-то впереди.

Раздался грохот, сверху упал камень, другой, и Росвита застыла на месте, сжав в руках поводья и шепча молитву. С тропинки, барахтаясь в грязи, свалился брат Фортунатус.

– Брат! – воскликнула Росвита, но не тронулась с места – науку стоять неподвижно освоили уже все. Росвита видела, как он упал вниз. Но Господь милостив, и вскоре мужчины вытащили его, спустив веревки. Днем раньше Фортунатус похожим образом потерял мула – того просто завалило грязью и камнями.

– Я слышал, что мы уже почти на вершине! – радостно воскликнул он, как только его голова показалась над краем. – И видно уже гораздо дальше, чем вчера! – Он перепачкался с головы до пят, но больше ничего страшного с ним не случилось.

– Но говорят, что спускаться гораздо труднее, чем подниматься, – простонал бедный Константин, который, судя по всему, страшно боялся высоты. – По-моему, мы никогда отсюда не выберемся!

– Тише, тише, дорогой брат, – принялась успокаивать его Росвита, – надо идти вперед и уповать на милость Божию. Господь нас не оставит. – Росвита подала Фортунатусу руку и помогла ему подняться на ноги – нелегкая задача, учитывая то, что грязь расплывалась как кисель. Впрочем, хорошо еще, что не пошел снег.

– Надо было подождать в Брегезе, – причитал Константин. – И тогда следующим летом мы бы спокойно перебрались через этот перевал!

– Ну да, с невестой на руках и перед самой Аостой! – фыркнул Фортунатус. – Ты еще убедишься, что аостанские лорды мало интересуются, какое на дворе время года.

Росвита положила руку на плечо перепуганного Константина:

– Мы забрались уже так далеко, дорогой брат, что не имеет смысла отступать. К тому же сейчас – всего лишь только первая неделя осени. Нам просто не повезло с этим дождем. Так что ничего не остается, кроме как двигаться дальше.

Шаг за шагом они продвигались вперед. Наконец путешественники перевалили через вершину, и дождь обрушился на них с новой силой. По цепочке передали, что принцесса приказала идти дальше, потому что разбить лагерь в таком месте совершенно невозможно. С одной стороны тропы была отвесная скала, с другой – пропасть, и Росвита впервые услышала ворчание солдат:

– Надо было повернуть назад.

– И почему было не подождать до лета?

– Удача от нас отвернулась.

– Как думаете, мы доберемся до Аосты или наши кости так и останутся лежать под скалами?

– Так не может продолжаться долго, – сказал Росвите Фортунатус, когда они остановились, ожидая, пока тронется с места тяжелогруженая повозка. – Они не доверяют ей, как Доверяли бы королю или принцу Сангланту.

– Что такого особенного в Сангланте? – спросил Константин. Капюшон у него давно промок и съехал с головы, и теперь волосы слипшимися мокрыми прядями свисали на лицо. – Все только о нем и говорят. А ведь он ничем не лучше собаки. По крайней мере ведет себя точно так же.

– Ты не знал его раньше, глупец! – с горечью заметил Фортунатус. – А теперь замолчи и иди вперед!

Снова раздался ужасающий грохот, послышался крик. Всего в двадцати шагах от них с тропы съехала повозка, запряженная двумя быками. Мужчины ругались, кто-то выкрикивал приказы, которых никто не слушал. Повозка медленно сползала все ближе к краю, возница вцепился в облучок, в пропасть посыпались свадебные подарки. Один бык еще старался удержаться на тропе, но другой встал на дыбы и только мотал головой, пятясь и толкая повозку еще ближе к обрыву. Медленно она сползла еще ниже и рухнула.

– Эй, парни! – крикнул капитан, он как раз проезжал мимо Росвиты. – Спустите веревки!

– Слишком опасно подбираться к краю! – крикнул в ответ один из солдат. – Мы никогда отсюда не выберемся. Лучше повернуть назад, пока не поздно!

– Закрой рот! Нас ведет принцесса. Мы не можем оставить ее тут!

– Почему? – возмутился тот. – Мы вовсе не должны следовать за ней.

Капитан уже поднял руку, чтобы наградить смутьяна хорошей затрещиной, но тут раздался новый крик:

– Дорогу! Дорогу!

Росвита почувствовала, как у нее забилось сердце. Теофану легко было узнать по прямой осанке и упрямо вздернутому подбородку, но главное, она ехала верхом на белом жеребце Альбусе – самом сообразительном и умном из всех животных.

И сейчас, несмотря на крики и протесты, Теофану направила Альбуса прямо к обрыву. Любой неверный шаг грозил ей гибелью. Склон был таким крутым, что всего несколько деревьев смогли зацепиться за скалы. Теофану, ни минуты не колеблясь, перепрыгнула на противоположный край промоины, только ее плащ взметнулся, как орлиное крыло.

Все смотрели, как Теофану подъехала к капитану и сказала:

– Капитан Фальк, сбросьте веревки. Повозку, конечно, мы потеряли, но человека надо вытащить. И прикажите солдатам положить здесь доски. Мулы и люди сумеют пройти и так, но вот для повозок нужна более прочная переправа. – Казалось, что, в отличие от всех остальных, она даже не замечает дождя. Ее взгляд упал на Росвиту. – Почему вы едете в самом конце, сестра? Поезжайте вместе со мной.

– Мы нужны здесь, ваше высочество.

Теофану оглядела собравшихся. Все молча стояли и смотрели на нее, кроме тех солдат, которые налаживали переправу. В это мгновение раздался треск, и повозка, застрявшая на камнях несколькими метрами ниже тропы, сорвалась и рухнула вниз.

Теофану нахмурилась. Она заставила Альбуса подойти поближе к краю, но капитан Фальк запротестовал, а потом и вовсе схватил жеребца под уздцы.