Текст книги "Пылающий камень (ч. 1)"

Аббатиса прислала служанок помочь высокородным гостям привести себя в порядок после долгого пути, а потом пригласила их отобедать с ней.

Аббатиса оказалась поразительно молодой, чуть старше Таллии. Младшая дочь древнего и благородного рода, мать Арментария получила аббатство, когда ей исполнилось двенадцать лет. Тетушка ее матери основала этот монастырь и была его первой настоятельницей; с тех пор женщины только этой семьи становились здесь аббатисами. Мать Арментария привыкла вести монастырское хозяйство и справлялась с этим очень успешно, так что вверенные ей земли процветали. Монахини нежными голосами пели молитвы.

Святая Мать, что принесла в мир жизнь,

Благословенная Текла, узревшая смерть,

Ты – Божья благодать в образе женщины,

Позволь нам молиться тебе и радоваться.

Арментарии не терпелось узнать последние новости.

– Я слышала, что король Салии предложил одного из своих сыновей в женихи принцессе Сапиентии. Примет ли король Генрих это предложение? Некоторые из моих владений граничат с Варре и Салией, что причиняет мне немалое беспокойство: салийские лорды предъявили права на некоторые территории, хотя у меня есть грамоты, подтверждающие их принадлежность монастырю. Надеюсь, свадьба положит конец подобным недоразумениям.

– Возможно, король предпочтет обрести союзников на востоке. Судя по донесениям, варвары снова начали там набеги.

– Ну-у, у короля две дочери, – заметила настоятельница, – и два сына, хотя один из них и рожден вне брака. Так что Генрих может заключать достаточно выгодные союзы, которые принесут пользу и нам, его слугам.

– Разве вы не Богу служите? – резко спросила Таллия. Ответ матушки Арментарии был не менее резок:

– Не соизволите ли вы, леди Таллия, помолиться вместе с нами в часы Вигилий? Возможно, тогда вы лучше поймете, как мы служим Господу.

– Я с радостью буду молиться с вами всю ночь. Кроме того, я хотела бы поговорить с вами о некоторых вещах.

Лавастин с удивлением посмотрел на невестку, но не смог воспрепятствовать ее желанию. Не смог возразить и Алан. Когда они покинули трапезную, Таллия, как обычно, ушла молиться. Алан не мог последовать за ней – в ту часть монастыря заходили лишь женщины.

Лавастин увел сына в сад, подальше от ушей лорда Жоффрея и остальных. Собаки послушно шли за ними. Положив руку на плечо Алана, граф строго спросил:

– Она еще не беременна? Боюсь, только ребенок излечит ее от этой чепухи.

– Н-нет, отец. Еще нет. Она такая… – Он запнулся, не зная, как объяснить.

– Крепкий орешек, нелегко будет с ним справиться. Но награда должна быть сладка.

Алан принялся было извиняться, но Лавастин остановил его:

– Не надо, сын мой. Ты поступаешь как настоящий мужчина. Она только-только начала доверять тебе. Боюсь, свою упрямую натуру она унаследовала от матери, а простоту душевную – от отца.

Алан не нашелся с ответом.

– Думаю, не простота, а набожность делает ее такой, какая она есть, – наконец произнес он.

В кустах жужжала пчела. Страх изучал посадки репы и редиса, Ярость лизала Алану руку. Раздался звон колокола, созывающего монахинь на молитву.

– Если бы она была набожной, то не стала бы так цепляться за свою ересь, – возразил Лавастин. – Но если бы в ее словах таилась опасность, мать Схоластика не позволила бы ей выйти из монастыря и смущать умы верующих. Или пригрозила бы отлучением от церкви. Но священники не боятся ее бредовых речей. Значит, и нам не стоит их страшиться

– Но она только и делает что молится! Я просто не знаю, как мне себя вести!

– Она так привержена своим убеждениям, потому что находит в них успокоение. Ты должен завоевать ее доверие так же, как каменщик возводит крепость: камень за камнем. Чем осторожнее ты будешь, тем прочнее окажутся фундамент и стены. Лучше подождать и продвигаться вперед чуть медленнее, чем разрушить ваши отношения и восстановить ее против себя. У вас может быть много детей, и не важно, когда они появятся – через десять месяцев или через двадцать.

У ворот всполошились гуси. Вспышка насторожилась и побежала туда. До этого гуси мирно паслись, ни на что не обращая внимания, а сейчас они вытянули шеи и шипели, словно увидели врага.

– Но что это за проклятие, о котором предупреждает принц Санглант?

Лавастин свистом подозвал Ярость и потрепал ее по голове.

– Кровавое Сердце мертв. Если он все еще может нанести удар, мы должны быть готовы отразить его. – Граф мрачно улыбнулся. – И еще мы должны верить в милость Божью.

Псы вдруг словно обезумели. Страх заметался у ворот, Вспышка убежала в поле, Горе и Ярость принялись носиться по саду, приминая опавшую листву. Ярость схватила Алана за рукав и потянула за собой. Ужас застыл возле графа, грозно рыча и готовясь отразить любое нападение.

Собаки яростно лаяли. На мгновение Алану показалось, что у земли мелькнуло что-то белое, но оно тотчас исчезло. Из церкви доносились песнопения монахинь:

Ляг возле меня, о Владыка,

Защити меня от всякого зла,

Пусть Владычица поет надо мной, охраняя мой сон,

Ты оберегаешь детей своих.

Господи, помилуй! Владычица, помилуй нас!

Вспышка припала к земле и принялась копать. Из-под лап летели комья земли, через минуту к ней присоединились Ярость, Горе и Страх, все вместе они рыли яму и громко лаяли.

– И что все это значит? – недоуменно спросил Лавастин у Алана, но Ужас схватил хозяина за запястье и потащил в сад, подальше от остальных собак.

Алан вздрогнул и дотронулся до мешочка, висевшего у него на шее, в котором он бережно хранил розу Повелительницы Битв. Даже сквозь полотно его пальцы обожгло холодом.

– Я посмотрю, – сказал он.

К ним приближались люди из свиты, привлеченные поднятым шумом. Лавастин неохотно позволил Ужасу увести себя к ним.

Алан подбежал к собакам. Их лай заглушал пение монахинь.

– Тише! Прекратите! – крикнул он, но они продолжали рыть, не обращая на него внимания. Во все стороны летела грязь, земля сразу попала ему в глаза и набилась в рот. Вдруг в яме показалось что-то белое: заметалось, завертелось во все стороны.

Вспышка схватила это и крепко сжала челюсти.

Остальные собаки как по команде прекратили лаять и окружили Вспышку. Гончая проглотила добычу, затем подняла голову и посмотрела на Алана. На секунду прижала сухой нос к его руке, потом развернулась и побежала в лес.

Алан побежал было за ней, но остальные собаки преградили ему путь. Они опрокинули его на землю, причем Горе улегся ему на грудь, а Страх и Ярость улеглись на ноги, так что Алан не мог и пошевелиться. Стойкость бросилась за Вспышкой, но не пошла в лес, а встала на опушке, словно часовой на страже. Гуси успокоились и снова принялись щипать траву.

– Что происходит, Алан? – Лавастин появился с мечом в руке, следом за ним шли четверо вооруженных слуг с факелами.

Когда Алан попытался объяснить произошедшее, его слова прозвучали как бред.

– Пойдемте, – приказал Лавастин слугам. – Довольно с меня этих суеверных страхов. Возьмем еще дюжину ребят и поищем собаку.

– Но, отец…

– Успокойся, – резко ответил Лавастин, и Алан понял, что сейчас ему лучше не перечить.

Он последовал в лес за отцом, не отходя от него ни на шаг. Он чувствовал, что Лавастину грозит неведомая опасность. Недавно послушницы монастыря святой Женофевы очистили лес от кустарника и бурелома, так что теперь, даже растянувшись цепочкой, люди видели друг друга. Появившаяся на небе луна освещала путь, а горящие факелы придавали Алану уверенности – всем известно, что нечистая сила боится огня.

Но собаки спокойно бежали рядом, судя по всему, ночная прогулка доставляла им огромное удовольствие. Несколько часов они искали Вспышку, но собака исчезла бесследно.

Когда же Алан наконец вернулся в отведенные им покои, ему пришлось перешагивать через спящих слуг. В комнате было темно, он слишком устал и решил лечь прямо в одежде. Осторожно устраиваясь на кровати, чтобы не разбудить Таллию, Алан обнаружил, что ее нет.

Из часовни доносились приглушенные песнопения. Таллия спряталась от него за стенами монастыря. Наверное, следовало бы подняться с кровати и отправиться на ее поиски…

Но он уснул.

Он сам делает себе знамя. К древку копья он привязывает кости своих погибших братьев – те, которые ему удалось достать, – и, когда дует ветер, они издают ласкающие слух звуки: звуки победы. А чтобы разнообразить музыку, он привязывает к древку еще пять колокольчиков, бронзовый нож с рукояткой из слоновой кости, иглы, золотую чашу и железные рыболовные крючки. У самого острия он привязывает пять кос, срезанных с голов его братьев; из льняных и шелковых полосок ткани, оторванных от одеяний врагов, он делает вымпелы. К каждой полоске он привязывает по небольшому кусочку обожженной глины.

Все племя собралось на площадке, где танцуют Быстрые Дочери, все наблюдают за церемонией. Он стоит лицом к длинному откосу, под которым раскинулся песчаный пляж, где обычно причаливают корабли. Перед ним – хижина его братьев и дядьев, справа – принадлежащее Мудроматерям длинное здание, сложенное из камня и покрытое дерном. Двери открыты, но внутри ничего не видно. На площадке полукругом стоят Быстрые Дочери, они только что закончили долгий танец, рассказывающий об истории племени Рикин от самого начала до последних дней.

Он уже спел песнь, и его победу признали все: Пятый Сын Пятого Колена станет новым вождем племени Рикин.

Он привязывает последнюю полосу к знамени и втыкает символ своей победы в землю. Он поднимает камень и отскребает со своей груди остатки узора, означающего его родство с Кровавым Сердцем. Он окунает пальцы в горшочки с краской и выводит на груди новый узор – свой собственный: круг с двумя пересекающимися в центре линиями, которые касаются окружности в четырех точках. Это четыре стороны света – север, юг, запад и восток.

— Мои корабли поплывут повсюду, – кричит он. Все молча слушают. Теперь он стал их вождем и может распоряжаться ими, как захочет. – Они достигнут самых удаленных уголков света, всех стран, известных Мудроматерям.

Среди солдат, стоящих перед ним на коленях, поднимается ропот. Несмотря на то что они клянутся ему в верности, в них чувствуется некая недоверчивая настороженность. Ему еще придется проявить себя, чтобы ему поверили и приняли как вождя. Сейчас они еще до конца не поняли, что он задумал.

Ему подносят трон вождя, который он предусмотрительно спас во время бегства из Гента, и он садится.

— Подходите по одному и подставляйте горло.

Таков обычай – вождь имеет право убить любого, кто сомневается в его праве на это место.

Он вытянул руки, и солдаты стали подходить к нему один за другим. Сначала те, кто не оставил его в минуты позора, – верные, уверенные в себе, готовые исполнить его волю. Они верили в его силы и доверяли ему. После них подходят те, кто раньше служил его братьям, – кто-то с неохотой, кто-то с любопытством, в некоторых он чувствует страх и таких сразу убивает, но их немного – племя Рикин сильно, иначе оно не пережило бы походы Кровавого Сердца.

Церемония занимает большую часть дня, но он не спешит: в таком деле спешка ни к чему.

Солнце садится, и день подходит к концу, уступая место ночи. Сегодня она будет чуть длиннее – день равноденствия, как называл его Алан Генрихсон, становится все ближе. Мудроматери называют этот день Днем-Когда-Дракон-Поворачивается-Спиной-К-Солнцу. Доносится плеск волн – может, это обитатели глубин пришли засвидетельствовать ему свое почтение?

Но он не может пока сойти со своего трона, у него еще есть неоконченные дела.

— Где жрец? – спрашивает он, и жрец тут же подходит к нему, что-то бормоча и напевая себе под нос. – У тебя есть то, что мне нужно, жрец?

— Хранишь ли ты то, что мне дороже всего? – вопрошает тот.

Пятый Сын улыбается:

— Оно в целости и сохранности, дядюшка, но ты его никогда не найдешь. А ты принес то, что обещал взамен?

— Мне придется еще много ходить и искать то, что нужно. Или ты думаешь, что так легко найти то, что нужно? Думаешь, амулет так просто признает мою, а потом и твою власть над ним?

— Я подожду еще немного, – отвечает он.

Позади него какое-то движение – это Быстрые Дочери выходят вперед, чтобы вести его к Мудроматери. Но он еще не закончил. Он делает знак, и из тени выходят его слуги, готовые повиноваться любому его приказу. Это не звери, как большинство других рабов, но при виде них его соплеменники начинают недоуменно переглядываться и перешептываться.

— Что это значит? – кричит кто-то из Детей Скал. Другие подхватывают. – Почему мы должны подчиняться тому, кто носит круг мягкотелых и позволяет этим ничтожествам идти за ним, словно это прославленные во многих сражениях воины?

— Попробуй сразиться со мной, – говорит Пятый Сын негромко, но так, что это слышат все. К тому же в его голосе звучит такая решимость, что соплеменники предпочитают отступить. Он продолжает: – Я прошел по тропе жизни намного дальше вас, братья. Я победил всех своих соперников и невредимым вышел из гнезда Мудроматерей. Может ли кто-нибудь из вас похвастаться тем же? Давайте выходите и бросьте мне вызов, если посмеете.

Он не переходит на крик, как это сделал бы Кровавое Сердце, он даже не встает с трона, чтобы посмотреть на них свысока, – ему это просто не нужно. Они боятся его, потому что он – другой.

Но они не глупцы. Они будут ждать и испытывать его; они будут следовать за ним до тех пор, пока он побеждает. Только слабому вождю приходится оглядываться назад, сильный же всегда смотрит вперед, не сомневаясь в том, что его люди ему верны и идут за ним вслед.

— Выйдите вперед те, кто принадлежит к человеческому племени и служит мне.

Они начинают выходить к нему, опасливо посматривая на обращенные в их сторону блестящие копья и обсидиановые ножи, но никто не осмеливается перечить. Только в одном из этих мягкотелых существ он не чувствует страха, остальные боятся, хотя некоторые гордо поднимают головы, преодолевая свой страх. Вожди и одна из их Мудроматерей встают перед ним на колени, как он научил их заранее, – он видел, что так поклоняются люди племени Алана Генрихсона.

Диакониса Урсулина, как и Мудроматери его собственного племени, не боится его – единственная из всех рабов. Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом.

— Я выполнила то, о чем ты просил, тебе не в чем меня упрекнуть. Ты выполнишь свою часть уговора?

Она говорит так смело, словно не стоят вокруг его соплеменники, готовые перерезать ей горло. Он оскаливает зубы, чтобы показать свою власть над ней, но она смотрит совершенно спокойно – так ведут себя лишь те, кому покровительствуют боги, даже если это боги Круга, следы которых нельзя увидеть на земле.

— Ты хорошо мне послужила. И я отблагодарю тебя: все рабы, прибывшие в фиорд Рикин, могут свободно ходить где им вздумается и строить хижины по своему обычаю, как ты и просила. Но так будет до тех пор, пока они подчиняются своим хозяевам. Если же они перестанут повиноваться, не потребуется много времени, чтобы покарать их. – Он сжимает кулаки и показывает тонкие лезвия, выступающие из-под кожи. Удар этих когтей смертелен. – Или ты сомневаешься во мне?

— Я не сомневаюсь в тебе, – степенно отвечает она. – А как насчет другого вопроса?

«Другого вопроса… да, – вспоминает он, – этого она хотела больше всего». Она согласилась оставить в неволе все свое племя в обмен на это. И он дарует ей просимое, такой щедрости он научился у Алана.

— Ты можешь построить здесь церковь и поклоняться своему богу из Круга, но строй ее сама и в такое время, чтобы это не мешало тебе выполнять поручения твоих хозяев.

Она склоняет перед ним голову, и в этом движении проскальзывает не только подчинение, но и уважение.

Правда, он не уверен, подчиняется она ему или своему богу из Круга, которого считает Создателем Сущего.

Хотя ему нет дела до ее веры – если она будет верно служить ему на земле, какая разница, куда она отправится после смерти.

Вперед снова выходят Быстрые Дочери, их волосы отливают медью. Ни один сын племени не может войти в дом Мудроматери, если его не звали, а зовут они лишь тех, кто способен вести за собой других.

Он еще может умереть, если Мудромать признает его не годным. Но он в этом сомневается.

Он переступает порог и оказывается в обители Мудроматери, где пахнет землей, сыростью, корнями и червями – так пахнет плоть земли. Грязь под его ногами сменяется камнями, в лицо дует ветер. Он останавливается на секунду, чтобы собраться с духом. С того места, где он стоит, кажется, что впереди – бездонная пропасть. Он чувствует, что дверь и стена позади него исчезли, хотя и не оглядывается, чтобы удостовериться в этом. Вокруг – кромешная темнота.

Как ни странно, над головой он видит звезды.

И…

— Кто ты, Пятый Сын Пятого Колена? – Он не видит Мудроматери, но ощущает ее дыхание, чувствует ее тяжесть, ведь она – плоть от плоти земли. – Каким именем нам называть тебя, когда в своем танце мы свиваем путь племени? Как нам называть тебя, когда мы поем о траве, умирающей каждую зиму, и о пустоте, существующей вечно?

Много месяцев назад – а для людей это долгий срок – он встретил самую юную из Мудроматерей, и она сказала ему: «Следуй за тем, что первым попадется тебе на глаза».

Тогда он подумал, что она имела в виду похороны, ведь это было первым событием после того, как они расстались. Но он засыпал, а во сне видел Алана Генрихсона. Они с Аланом связаны навеки, как змеи на щитах его солдат. И во сне он слышал, как Алан сказал: «Это была его рука».

Его рука. Кровавое Сердце не полагался на собственную силу или хитрость, он был слаб и прибегал к помощи магии. Но он извлек урок из жизни и смерти отца: нельзя полагаться только на магию.

Он может рассчитывать на свою силу и сноровку.

Пятый Сын оскалил зубы – мягкотелые называют такую гримасу улыбкой – и протянул вперед руку. Сам он не видит ее в этом мраке, но можно не сомневаться, что Мудромать видит все.

— Называйте меня Сильная Рука.

Он слышит, как она шевелится в темноте.

— Пусть будет так. Пусть твое имя узнают все Мудроматери, и пусть оно разнесется по всем фьоллам.

— И дальше, – бормочет он тихо. – Пусть о нем услышат во всех концах земли.

— Их голоса слышны гораздо дальше, чем ты можешь себе представить, сын мой, – резко говорит она. – Теперь ступай. Сильная Рука возвысится или потерпит поражение, полагаясь только на свою силу.

С этими словами она отпускает его.

В том месте, где под ногами камень снова сменяется землей, он останавливается и замирает в изумлении – из ниоткуда перед ним появляется дверь. Он оглядывается назад и в сероватом свете видит перед собой простую комнату с каменными стенами и земляным полом. Ни трона, ни Мудроматери там нет.

Даже его следы исчезли.

Алан проснулся на рассвете – издалека доносились голоса монахинь, поющих Лауды. Он протянул руку и коснулся холодных простыней рядом с собой – Таллия ночевала не здесь. Пока он лежал в одиночестве на кровати, предназначенной для двоих, голоса смолкли и тотчас начали выводить Примарии – молитву, которую исполняют на восходе. Кто знает, может, и Таллия поет вместе с ними. По крайней мере в комнату она не заходила – здесь не было следов ее присутствия.

Он встал с постели и вышел на улицу. Лавастин уже поднялся и теперь разговаривал с местными жителями. Жоффрей раздраженно отдавал распоряжения слугам и солдатам. Заметив Алана, Лавастин переключил внимание на него:

– Ты проснулся. Отлично. Сегодня мы снова отправимся на поиски Вспышки. Она не могла исчезнуть бесследно.

И они опять бродили по лесу, обшаривая каждый куст. Алан спотыкался на каждом шагу, а корни и упавшие ветки, казалось, сами лезли ему под ноги. В каждой куче опавших листьев ему мерещилась собака.

К полудню они не нашли никаких следов Вспышки.

Лавастин велел всем идти обедать, но Алан еще не хотел сдаваться. С горсткой слуг и в компании Горя и Ярости он отправился в поле, где гуси подняли тревогу, и еще раз попытался пройти по следу Вспышки. Псы нисколько не помогали, а скорее даже мешали поискам. Они лаяли на каждую белку и птицу, которые попадались на пути, то и дело отбегали в сторону, чтобы поохотиться на жуков или порыться в земле.

Часам к трем пополудни Алан сжалился над уставшими слугами, и они вернулись в дом для гостей. Алан ужасно устал, не столько от физических усилий, сколько от душевных переживаний. Что проглотила вчера Вспышка? Почему она так стремительно после этого убежала? Почему не вернулась?

Горе и Ярость прошли за ним в покои, предназначенные для графа Лавастина и его домочадцев. Двое слуг дремали в коридоре, но, увидев Алана, тотчас вскочили на ноги. Войдя в комнату, он увидел, что Лавастин спит. Сквозь открытое окно в комнату лился солнечный свет, создавая в складках одеяла причудливый узор из света и теней. В светлых, песочного цвета волосах Лавастина проглядывала седина, он ровно и спокойно дышал, а на полу возле кровати, как верные стражи, лежали Ужас, Тоска и Страх. Ужас смачно храпел, лежа на боку, Тоска дремала, положив голову на лапы. Страх вылизывал лапу.

Алан сел на кровать. В каком-то внезапном порыве он потянулся и откинул волосы со лба спящего Отца. Годы брали свое, к тому же ветры и солнце иссушили кожу, оставив тонкие морщины вокруг глаз, но все равно лицо графа еще не утратило моложавости. Лавастин не часто хмурился или смеялся, и эмоции не оставили заметного следа на его лице.

Он не отличался мощным телосложением, как принц Санглант, и сильным его делали не рост и не мускулы, а воля и ум. Граф был практичным и осмотрительным человеком, отнюдь не склонным проявлять те чувства, которые послужили именами для его собак. Он просто выполнял ежедневную работу по поддержанию порядка в поместье и во всем графстве.

Алан улыбнулся, отгоняя муху. Его отец еще не стар. Конечно, юным его тоже не назовешь, но, в любом случае, он младше короля. И возможно, скоро он станет дедом.

Алан покраснел. Только люди, принадлежащие церкви, могут оставаться непорочными, как ангелы. Только так они могут стать вместилищем божественной благодати.

Господь вдохнул в человека желание, чтобы люди плодились и размножались. Разве Господь и Владычица не освятили союз между Аланом и Таллией? Разве Земля и вся Вселенная не были творением Господним? Разве грешно восхищаться этим миром? Грешно думать о Таллии и о том, как они воссоединятся на брачном ложе? Или мечтать о том, что Лавастин станет дедом? Для Лавастина внук станет самым желанным подарком, и Алан собирался доставить ему эту радость.

Горе заскулил, Алан потрепал пса по уху, и тот тотчас пристроил голову ему на колени. Алан вдруг живо вспомнил Агнесс – младшую дочку тетушки Бел: когда она была маленькой, то зимними вечерами частенько взбиралась к нему на колени и уютно устраивалась там, слушая разные истории. Интересно, как поживает тетушка Бел? И вспоминает ли его Генрих? Ненавидит ли его по-прежнему?

Даже сейчас воспоминания о последней встрече с приемным отцом болью отдались в сердце Алана. Генрих обвинил его в том, что ради корысти Алан стал лгать и притворяться, забыл обо всем, что сделали для него Генрих и Бел. Его слова ранили Алана сильнее, чем кинжалы!

Ужас зарычал во сне. Ярость гавкнула и положила лапы на подоконник.

В кустах что-то зашуршало.

Алан вздрогнул и подбежал к окну. Горе неторопливо пошел следом.

Остальные собаки спокойно лежали на полу. Ужас и Тоска продолжали мирно посапывать. Лавастин пошевелился, что-то пробормотал во сне и повернулся на бок.

За окном промелькнули крылья – спугнутый Аланом дрозд укоризненно посмотрел на него с ветки, клюнул ягоду и улетел. Алан никак не мог успокоиться.

Что же это за проклятие, о котором говорил Пятый Сын? Алан по-прежнему видел его в снах и знал, что происходит с эйка. Жрец племени эйка пел об этом проклятии: «Пусть оно падет на того, чья рука правит мечом, пронзившим его сердце».

Конечно, Кровавое Сердце поразила стрела Лиат, но армию, в рядах которой шла сама Лиат, вел Лавастин.

Алан встал на колени перед открытым окном и склонил голову. Ужас храпел на полу, а Лавастин – на кровати. Тоска и Страх улеглись у дверей и закрыли глаза, возле Алана остались лишь Ярость и Горе.

За окном ветер играл листвой, откуда-то слышался женский смех. Издалека доносился стук молота, который бил по наковальне в унисон с сердцем Алана.

В конце концов это всего лишь языческое проклятие. Господь сильнее проклятий эйка, и если Алан будет молиться, Бог защитит отца.

5

Алан проснулся, его разбудил дрозд, который вернулся склевать еще одну ягоду. Шея ныла, Алан понял, что заснул там же, где и молился, положив голову и руки на подоконник.

Он встал и потянулся, а Ярость направилась к дверям и замерла там в ожидании. Лавастин еще спал, и Алану не хотелось его будить.

Он откинул щеколду, бесшумно открыл дверь – служанки настоятельницы вовремя смазывали петли – и вышел в коридор в сопровождении Ярости и Горя. Вернувшись в свои покои, Алан обнаружил, что Таллия стоит на коленях возле кровати, положив голову на одеяло, и спит, – как и он сам, она заснула во время молитвы.

Алан осторожно уложил ее на кровать и прикрыл одеялом. Она не проснулась, лишь пробормотала что-то во сне. Алан лег рядом и, подперев голову рукой, стал смотреть на нее. Таллия была бледна как полотно, лишь губы слегка розовели. Этих губ касалась простая деревянная чаша – почему же он не заслуживает даже этого? Конечно, он могпотребовать у нее взаимности, ведь супруги дают друг другу клятвы, дабы их брак принес плоды.

Он наклонился к жене и почувствовал ее дыхание у себя на щеке. Наверняка Таллия тоже испытывает к нему влечение, она, как и любое живое существо, не из камня. В ней должен пылать огонь ответного чувства, нужно просто уговорить ее.

Алан прильнул к ее губам. Таллия шевельнулась во сне, и ее бедра прижались к нему. Прикосновение, ощущение тепла ее тела через одежду, запах ее нежной кожи ослепили его. Он ничего не видел, только чувствовал, что не в силах больше сдерживаться – желание сжигало его.

Он прижался к ней, погладил ее подбородок и наклонился, чтобы поцеловать ее снова, вновь ощутить это прикосновение, податливый изгиб ее губ.

Она открыла глаза и вскрикнула от ужаса.

Алан отшатнулся.

– Всю ночь я молилась, чтобы Господь дал мне знак, – прошептала она. – Я молилась, чтобы Господь через меня открыл настоятельнице тайну искупления. И Он ответил мне. Неужели ты хочешь осквернить божественное прикосновение?

Она разжала ладони – из ран сочилась кровь.

Алан отступил. Он сбежал из комнаты вместе с Горем и Яростью, чувствуя глубокий стыд. Продираясь сквозь заросли кустарника, он мчался куда глаза глядят, не рассуждая и не останавливаясь, чтобы отдышаться.

Он больше не мог этого выносить! Как можно вытерпеть такое? Он ли виноват в том, что происходит между ними, или Таллия – какая разница! Алан не мог думать о ней, даже о ранах на ее руках, не чувствуя при этом желания обладать ею. Ему никогда не избавиться от этого. Но разве то, что происходит между мужчиной и женщиной, не благословлено Богом?

Алан пришел в себя, но желание его не оставило. Это было невыносимо. Он вернется и заставит ее подчиниться. Видит Бог, это уничтожит все доверие, которое она испытывает к нему, но…

Он заплакал от отчаяния.

На опушке леса он увидел заросли сорных колючек.

Алан снял с себя рубашку и стал продираться сквозь крапиву и чертополох. Горе и Ярость лаяли, но не решились последовать за ним. Он упал и катался по земле до тех пор, пока все его тело не превратилось в одну кровоточащую рану. Только после этого он выполз из зарослей и зарыдал. Горе и Ярость прижались к нему и принялись вылизывать его раны, боль они унять не могли. Но теперь он мог думать о Таллии спокойно.

Через некоторое время Алан надел рубашку, что причиняло ему новую боль.

Лавастин, слава Богу, ничего не сказал, выслушав ложь Алана: дескать, он отправился в лес на поиски Вспышки и залез в заросли колючек потому, что ему показалось, что собака лежит там. Дряхлая монахиня смазала его раны целебным снадобьем, сочувственно покачала головой, но не стала спрашивать, как человек в добротной одежде ухитрился получить столько ран и царапин.

Вспышка так и не вернулась, и Лавастин наконец объявил, что они должны продолжать путь. Утром граф подарил монастырю серебряное блюдо. Алан преклонил колени и был благословлен настоятельницей, которая вела службу у деревянного алтаря. Таллия молилась возле него. Но сейчас все тело у Алана ныло, и он мог находиться рядом с ней. Боль очистила его, избавила от яда искушения.

Когда они отправились в путь, возле графа бежало лишь пять собак; Ревность и Вспышка оставили по себе лишь память.

6

– Почему ты называешь эти звезды неподвижными? – спросил Санглант. – Ведь они постоянно перемещаются. Они восходят и садятся, словно солнце. Зимой на небосклоне одни звезды, летом, весной и осенью – другие. Если бы они не двигались, мы бы все время видели одно и то же.

– Их называют неподвижными потому, что они не меняют положения относительно друг друга. Планеты же мызовем блуждающими звездами, так как они путешествуют среди неподвижных звезд своими тропами. Их путь называется зодиакальным кругом.

Сангланту нравилось прикасаться к Лиат, и сейчас он обнял ее за плечи, сама же Лиат с удовольствием ощущала тепло и надежность его рук. Он расседлал лошадей и, отправившись на поиски жены, обнаружил ее здесь, в укромном уголке. Лиат уединилась, чтобы попрактиковаться в чарах извлечения огня, но ночь была так хороша, что она забыла обо всем и просто любовалась звездным небом. Созвездие Королевы стояло в зените, рядом виднелись Чаша, Меч и Скипетр. Лев расположился на западе, за ним следовал Дракон. У южного горизонта извивалась Змея, возле нее стоял Лучник с луком наготове. Из планет виднелся только Мок – между Львом и Драконом. Окончательно он перейдет во второе созвездие через месяц-полтора.

Несколько часов назад им на пути повстречалось поместье, но они, как обычно, не остановились там на ночлег, а нашли более уединенное пристанище. На краю леса стоял заброшенный дом. От долгого запустения она почти разрушилась, но стены и часть крыши еще оставались на месте. Внутри горел огонь – вероятно, Анна молилась или медитировала.

Прошло уже двенадцать дней с тех пор, как они встретились, но Лиат никак не могла привыкнуть к тому, что эта полузнакомая женщина – ее мать.

– Если звезды неподвижны, как же они двигаются? – со смехом возразил Санглант.

– Как вращающееся колесо. Смотри. – Она вытянула руку. Санглант почти ничего не видел в такой темноте, зато мог находить Лиат на ощупь, что приводило ее в замешательство. Его ладонь следовала по ее руке – от шеи, по плечу и до самой ладони.