Текст книги "Пылающий камень (ч. 1)"

Это уж слишком! Алан закрыл лицо руками.

Он слышал ее дыхание – судя по всему, она приготовилась к худшему.

– Я не трону тебя, – с трудом выдавил он. – По крайней мере до тех пор, пока ты не привыкнешь к мысли… Но, пожалуйста, Таллия, постарайся думать обо мне как о своем муже. Мы должны… Графству нужен наследник, и это наша обязанность… О Господи, я… – Голос у него дрогнул. Алан умирал от желания сделать ее своей.

– Я знала, что отец Агиус не мог ошибаться, – сказала она, усевшись на кровати и протянув ему руки. – Он так хорошо о тебе отзывался.

– Агиус говорил обо мне? – удивился Алан.

– Он хвалил тебя. И в моем сердце всегда жила память о том, кого мученик удостоил похвалы. – Таллия похлопала рукой по кровати рядом с собой. – Ложись. Хотя Господь и посылает видения через меня, не бойся. Я знаю, что твое сердце чисто.

Она предложила ему лечь рядом, и Алан подумал, что Таллия хочет проверить его выдержку, хотя от нее самой нетребовалось ничего подобного – ведь она не испытывала к нему никаких чувств. Но он решил сделать, как она просит, – только так он докажет, что ему можно доверять. Он улегся рядом и закрыл глаза.

Вскоре Таллия заснула, а к Алану сон не шел, но он не решался повернуться или устроиться поудобнее, чтобы не разбудить ее. Если она проснется и посмотрит на него, а ее губы будут так близко…

«Так можно и с ума сойти», – подумал он, не зная, что делать. В соседней комнате скрипнул пол, за стеной скреблась мышь, Алану казалось, что он слышит даже, как паук прядет в углу паутину, поджидая жертву. Таллия повернулась и пробормотала что-то во сне, потом ее пальцы коснулись его руки…

Этого Алан уже не мог вынести.

Он решительно слез с кровати. Лучше уж жесткие доски, чем пуховая перина. Алан устроился на полу и погрузился в беспокойный сон.

Он вернулся в фиорд племени Рикин первым из сыновей Кровавого Сердца, уцелевших в битве при Генте, и Мудроматери приветствовали его без малейшего удивления.

— Пятый Сын Пятого Колена.

Мудромать никогда не забудет запаха слепых и беспомощных детенышей, выползших из ее гнезда. Но, как и все Мудроматери, она останется в стороне и не поможет ему в битве с братьями. Ей все равно, кто станет новым вождем племени Рикин теперь, после смерти Кровавого Сердца. Но все Мудроматери хорошо знают, что настоящая сила – в мудрости.

Теперь он стоит у водопада и смотрит, как к берегу причаливают шесть кораблей – прибыли его братья. Недалеко от них мелькает в глубине огромный хвост и исчезает – морские жители чувствуют, когда готова пролиться кровь, и появляются в ожидании пищи. Из Гента возвратились далеко не все корабли. Сегодня вечером, когда солнце коснется моря, Мудроматери начнут свой танец.

Хватит ли ему тех ловушек, которые он поставил на своих врагов? Сумеет ли он заманить их в эти ловушки?

Слабость его братьев в том, что они считают, будто сила и жестокость решают все. Но он знает лучше.

Он вытаскивает из-под уступа над водопадом деревянный ларец, крепко прижимает его к себе, чтобы тот не выскользнул от неловкого движения, и проворно начинает взбираться вверх. На вершине скалы стоит жрец. Увидев ларец, он громко вскрикивает.

— Мне повезло, я лишь случайно нашел его, – говорит Пятый Сын. Он не собирается хвастаться и преувеличивать свои заслуги, он просто констатирует факт. Хвастовство – бесполезная трата времени. Он не открывает ларец – в этом нет необходимости. Оба они знают, что хранится внутри. – Ты стал стар и ленив. Твоя магия не может победить хитрость.

— Чего ты хочешь? – требует жрец. – Хочешь обрести магию иллюзий, как Кровавое Сердце? Или спрятать свое сердце во фьолле, чтобы защититься от смерти в сражении?

— Мое сердце останется там, где ему и положено быть. Иллюзии мне тоже ни к чему. Мне нужна защита.

— От смерти? – скрипит жрец.

— От твоей магии. И от магии мягкотелых. Для меня самого и для армии, которую я создам. Как только я получу то, что мне надо, я оставлю тебя в покое.

— Это невозможно! – восклицает жрец.

— Если ты будешь делать это один, то нет. – Жрецам дают знания Мудроматери. – Но кроме тебя есть и другие. Вместе вы способны создать магию, которая действительно будет работать. А когда я смогу победить, ты тоже получишь добычу.

Жрец смеется, и камни возвращают эхо.

— С чего ты взял, что мне и мне подобным нужна твоя добыча? Для чего она нам?

— Тогда чего же ты хочешь?

Жрец наклоняется вперед. Руки у него дрожат, он тянется к ларцу, но Пятый Сын прячет его за спину. Он не боится старого жреца – тот способен лишь создавать иллюзии, но вот другие вполне могут навредить Пятому Сыну. Который не доверяет магии.

— Мне нужна свобода от Мудроматерей, – хрипло произносит жрец.

Хотя Пятый Сын удивлен, его удовлетворяет услышанное. Он усмехается.

— Я дам тебе такую свободу. После того, как ты и подобные тебе исполнят то, что я хочу.

— Но как мне договориться с ними?

— А вот это уже твое дело.

Пятый Сын поворачивается и убегает, оставив жреца далеко позади. Конечно, жрец будет искать свое сердце и попробует вернуть его с помощью магии, но ведь существует и другая магия. И прежде чем идти к Мудроматерям, Пятый Сын забегает в одну из человеческих хижин, что построили для себя его рабы-люди, и передает ларец Урсулине, которая для мягкотелых что-то вреде Мудроматери. Она говорила, что у ее бога из деревянного круга есть своя магия – такая сильная, что может защитить от магии жреца. Теперь Пятый Сын может проверить это утверждение. К тому же вряд ли кому-то придет в голову, что слабому рабу можно доверить нечто столь ценное.

Урсулина любопытна, но не глупа. Она берет у него из рук ларец и, не пытаясь заглянуть в него, – Пятый Сын уже сказал, что в нем находится, – ставит в сундук, который она называет священным ковчегом своего бога. Потом она кладет на алтарь какие-то травы, грубо вырезанный деревянный круг и начинает творить заклинание, которое называет псалом.

— Как насчет нашего договора? – спрашивает она. Урсулина больше его не боится, потому что видела, что убивает он быстро, а смерть ее не пугает. Ему это нравится. Как и Мудроматери, она понимает, что у каждого своя судьба, и ее не избежать.

— Мы договорились, – отвечает он. Она хочет, чтобы он поклялся. Мягкотелым вечно нужно что-то такое. Они таскают с собой вещи, на которых можно клясться. Он дотрагивается до деревянного круга, висящего у него на груди, – подарка Алана Генрихсона. – Я клянусь свободой, которую подарил мне друг, что дам тебе то, о чем ты просишь, если ты сохранишь этот ларец до тех пор, пока он мне не понадобится. Сделай это, и я буду выполнять договор, пока остаюсь вождем племени. Если же я умру, поступай как хочешь.

Она усмехается, но он уже знает мягкотелых достаточно и понимает, что она вовсе не собирается оскорбить его. Этот смех – скорее дань уважения.

— Ты не похож на других. Господу угодны милосердие и справедливость. Они приведут тебя к победе.

— Пусть будет так.

Он выходит из ее хижины и направляется к Мудроматерям. Тропинка пуста, лишь изредка до него доносятся голоса рабов. Его рабы или работают, или ждут в потайных местах, как он и приказал. Он доверил им многое, но они знают, что в случае его поражения они умрут от руки победителя.

Он вступает на площадку, где обычно танцуют Быстрые Дочери, и проходит вперед. Он один, с ним нет воинов, которые бы поддержали его, за ним бегут только собаки. Завидев его, братья начинают вопить:

— Слабый брат, иди, скорее подставляй горло, и мы покончим с тобой первым!

— Трус! Куда ты исчез, когда мы дрались в Генте?

— Какие сокровища ты отдал Кровавому Сердцу? Воины каждого из братьев поддерживают своего вождя, стараясь перекричать остальных, как будто «громче» значит «сильнее». Он хранит молчание. Мудромать принимает решение.

Шесть сыновей Кровавого Сердца вступают на площадку, он – седьмой. Все они становятся на колени спиной друг к другу. Остальные Дети Скал остаются на местах, они поддержат победителя. В том, что они подчинятся, – их мудрость. И слабость.

Быстрые Дочери начинают сплетать узор танца. Все затихают, даже собаки перестают лаять. Каким кажется это мгновение Мудроматерям? Настанет ли день, когда он станет победителем? Когда о нем сложат песню Быстрые Дочери? Или они смеются над его амбициями?

Скоро он узнает.

Быстрые Дочери кружат в танце. Внезапно раздается хрип, и один из сыновей Кровавого Сердца падает наземь с перерезанным горлом. Кровь впитывается в землю. Остальные склоняют головы. Пятый Сын чувствует, как нож касается его головы, горла, золотого пояса, сплетенного из волос одной из Быстрых Дочерей.

Потом нож исчезает. Осталось шесть сыновей.

Быстрые Дочери рассказывают историю племени Рикин. Они будут рассказывать ее еще три дня, и к исходу третьего только один из братьев останется на залитой кровью площадке. Он и станет победителем.

Круг распадается. Пятый Сын мгновенно выпрыгивает и убегает. Ему как никому другому понятно, что сейчас начнется кровавая схватка, и ему в ней не выжить, потому что все братья сильнее него.

Но его сила – совсем другого рода.

Вместе с собаками он уносится прочь – к фьоллу, где приготовлена его первая ловушка.

Алан проснулся от лая. Эти эйкийские собаки…

Но это не были эйкийские собаки. У двери скреблась Ярость, громкий и тревожный лай остальных доносился из комнаты Лавастина.

Алан накинул рубашку и бросился к двери. Таллия позвала его, но он побежал в комнату отца.

Слуги расступились перед ним – одного из них укусила какая-то из гончих, и теперь из руки бедняги ручьем лилась кровь. Алан шагнул к собакам – они носились по комнате друг за другом, только старый Ужас стоял на задних лапах у окна и выглядывал наружу. Алан тоже выглянул во двор – ничего интересного: несколько слуг да пара любопытных зевак, задержавшихся на минутку, чтобы посмотреть, из-за чего шум. Страх, Горе и Ярость выбежали из комнаты и помчались через двор.

– Тихо! – крикнул Алан, высунувшись в окно. Собаки принялись обнюхивать кусты. – Сидеть.

Гончие послушно уселись, огрызаясь и внимательно слушая шорохи в кустах. Наконец воцарилось молчание. От внезапной тишины у Алана зазвенело в ушах. Он повернулся и увидел, что Лавастин сидит на кровати и внимательно рассматривает лапу Ревности. Та тихонько взвизгивала, когда он нажимал на больное место.

Алан подошел к нему и положил руку на голову собаки. Нос у нее был сухим, и она тяжело дышала.

– Похоже, ее укусили, – произнес Лавастин. – Но я не могу понять, кто именно.

Алан присел на кровать и принялся осматривать лапу Ревности. Гончая дернулась, когда он нажал слишком сильно, и взвизгнула от боли. Сначала Алан почувствовал только, какая горячая у нее лапа, но потом обнаружил и две крохотные ранки.

– Может, змея? – предположил он.

Лавастин встал и отдал приказ слуге, который тотчас вышел.

– Поговорим с конюшим.

Граф подошел к окну и остановился там, поглаживая Ужаса.

Алан прижал Ревность к полу и, надрезав ранку, отсосал яд, если он там был. Кровь оказалась горьковатой и с каким-то металлическим привкусом. Алан несколько раз сплюнул на пол и снова осмотрел рану – крови почти не было. Он налил в миску воды, но собака пить не стала.

Лавастин жестом приказал слуге одеть его, другой помог одеться Алану. Затем граф уселся на кровать рядом с сыном. Ревность лежала неподвижно, тяжело дыша.

– Пора возвращаться в Лавас, – сказал граф. – Мы выполнили то, для чего приехали. Я попрошу священников назвать день, подходящий для начала путешествия, потом мы попрощаемся с королем и отправимся в путь.

– Отец. – Алан запнулся, посмотрел на слуг, сновавших по своим делам, моющих пол и вытирающих ступени. – Я не… не… – Продолжать он не решился, но и лгать отцу ему тоже не хотелось.

– Она только что вышла из монастыря. Вполне вероятно, что она просто боится, – мягко произнес Лавастин. Ужас отошел от окна и сел возле графа на страже. – Но все равно, для женщины главное как можно скорее обзавестись наследником.

– Но ведь тогда… – Алан понизил голос до шепота, чтобы никто, кроме Лавастина, не слышал его слов. – Тогда утренний обмен подарками окажется неправдой.

Лавастин стал растирать лапу Ревности. Он полностью сосредоточился на собаке и, вероятно, поэтому ответил слегка рассеянно:

– Возможно. Но ведь и я солгал тебе о своих намерениях в битве при Генте. Мне пришлось, ведь ты видишь во сне принца эйка, а он, вероятно, видит тебя. Другие завидуют нам, потому что этой свадьбой мы достигли высокого положения. И если они узнают, что ваш брак не состоялся до конца, пойдут слухи, что он незаконен, даже несмотря на то что сама епископ его благословила, а король одобрил этот союз. Мы не можем вручить нашим врагам оружие против нас. – Один слуга вышел из комнаты, другому Лавастин одобрительно кивнул, показывая, что доволен его работой, а потом снова повернулся к Алану. – Так что обменивайтесь дарами. Больше всего на свете женщины обычно хотят иметь детей, которые унаследуют их титулы и земли.

Алан не был столь в этом уверен, но послушно кивнул. И, словно услышав его слова, в дверях появилась Таллия. Она вошла в комнату, но тут же отпрянула назад, испугавшись гончих.

Лавастин посмотрел на Алана, будто говоря: «Ну, вот и она», и поднялся навстречу невестке.

Таллия прикрыла глаза шалью, дожидаясь, пока Алан оденется, потом, удостоверившись, что гончая не может причинить ей вред, уселась на кровать, взяв Алана за руку.

Она доверяла ему. Это была маленькая, но победа.

Лавастин улыбнулся и приказал слугам принести утренние дары, которые Алан поднесет своей жене. Алан нервничал: с одной стороны, его тревожило прикосновение Таллии, а с другой, он боялся, что она отвергнет его дары. К тому же он не мог рассчитывать на то, что она захочет принести ответный дар, – он ведь намного ниже нее по положению, к тому же Генрих уже присоединил к Лавасу несколько богатых поместий – ее приданое. Но и наследник графства Лавас не может появляться перед королевской свитой как нищий.

Множество людей набились в зал посмотреть, как будет происходить обмен дарами. Когда вошел король, молодожены приветствовали его.

Алан старался не слушать комментариев и шуток, которые щедро отпускала толпа по поводу того, чем, по их мнению, занимались молодые прошедшей ночью. Таллия почти полностью закрыла лицо шалью и прижалась к Алану, что еще больше развеселило присутствующих.

Генрих щедро распорядился землями своей опальной сестры Сабелы: с поместьями, отошедшими в приданое Таллии, земли Лаваса теперь стали вдвое больше. Лавастин тонко улыбнулся, похоже, он и не ожидал такого дара. А Генрих махнул рукой, и слуги внесли два сундука и принялись показывать подарки: шелка, отороченные мехом плащи, серебряные и золотые чаши и тарелки, убранство для церковных служб, богатая одежда для Таллии и Алана, ошейники для собак, украшенные изображениями косуль и гончих.

Толпа восхищалась добротой и щедростью короля.

Лавастин отлично знал, чем можно порадовать племянницу короля, поэтому дары жениха оказались несколько иного рода: крепкая хорошая одежда, которую благородная леди может подарить своим слугам, золотые и серебряные дискосы, красивые ларцы, наполненные монетами, которых хватило бы для того, чтобы осчастливить небольшую армию нищих. И наконец, сам Алан протянул Таллии небольшой, украшенный слоновой костью и драгоценностями ковчежец с маленьким серебряным ключом. В нем хранилась пыль содежд святой Джоанны Неверующей и выложенная из драгоценных камней роза.

Таллия поцеловала лепестки драгоценной розы и передала реликвию Хатумод – молодой женщине, сопровождавшей ее из монастыря Кведлинхейм. Лавастин одобрительно кивнул сыну, но Алана тревожила реакция Таллии. Роза была символом исцеления – чуда, дарованного милостью Божьей, но Алан боялся, что Таллия будет воспринимать ее только как символ своей еретической веры – цветок, выросший из крови блаженного Дайсана.

Но она так благодарила его, так радовалась. В ее глазах не было и намека на неловкость от их первой брачной ночи, и в сердце у Алана возродилась надежда – просто ему нужно быть терпеливым.

Толпа стала расходиться. Слуги объявили, что король даст аудиенцию позже, после церковной службы. Лавастин вернулся в свою комнату, Алан поспешил за ним, по пятам за Аланом следовала Таллия. Со стороны могло показаться, что она ни на минуту не хочет расставаться с мужем, хотя на самом деле ей просто некуда было идти.

Ревность по-прежнему лежала возле кровати и тихонько повизгивала. Алан погладил собаку, и она затихла. Лавастин отошел вместе с Таллией к окну, и они завели тихий разговор. Алан подозвал слугу и сказал:

– Кристоф, вчера вечером во дворец прибыла «орлица» по имени Лиат. Пошли за ней и попроси ее прийти ко мне.

Слуга неохотно повиновался, причем сначала он посмотрел на графа. Слишком поздно Алан вспомнил, что Кристоф был еще и самым заядлым сплетником.

– Я знаю, о ком вы говорите, милорд, – сказал он и вышел.

Когда он вернулся, следом за ним в комнату вошла Лиат. Как только она ступила на порог, собаки вскочили, залаяли и сбились вокруг Лавастина, как перепуганные щенки. Ревность тоже попыталась поднять голову.

– Тихо! – прикрикнул Лавастин. Гончие жались к его ногам и не собирались отходить ни на шаг.

– Ваше высочество, – произнесла Лиат, увидев Таллию. Хотя она и удивилась, но вежливо поздоровалась со всеми. – Милорд граф. Лорд Алан, я прибыла по вашему приказанию.

– Алан? – произнес Лавастин, пристально глядя на Лиат. – Что все это значит?

Алан не мог подняться, потому что как раз положил голову Ревности себе на колени. К тому же Лиат была простой «орлицей», а он – наследником графа, так что их нельзя было назвать равными по положению. На мгновение он задумался – что ответить? Потом увидел устремленный на него взгляд Таллии – неужели она и вправду ревнует или это всего лишь плод его воображения? Все выжидающе смотрели на него.

– Я помню о том, как эта «орлица» служила нам в Генте, – наконец решительно произнес он. – И хочу наградить ее за службу.

Лавастин шагнул вперед, Ужас ухватил его за рукав, пытаясь удержать на месте. Граф раздраженно отдернул руку.

– Ресуэлто, – тихо произнес он и посмотрел на Лиат как человек, только что обнаруживший истинное происхождение женщины, доселе от него скрытое. – Ресуэлто, – повторил он, теперь уже глядя на слуг.

– Серый жеребец? – переспросили они, не веря своим ушам. Неужели граф действительно собирается отдать одного из своих любимых коней простой «орлице»?

– И сбрую, – добавил он. – И седельные сумки. А еще пояс, изготовленный мастером Хозелем, тот, на котором вышиты саламандры и слова из Святого Писания: «Если ты пойдешь сквозь огонь, он не опалит тебя».

– Прими и мой дар, – торопливо произнес Алан, желая отвлечь внимание от графа, который, казалось, собирался взять Лиат под руку, словно родственницу. – Колчан со стрелами и… – Он хотел спросить, объяснить ей… Но не мог этого сделать при всех. Взгляд Алана упал на одно из колец, украшавших его пальцы, – золотой обод с ярким синим камнем. – Пусть это кольцо защитит тебя от всякого зла, —сказал он, протягивая перстень. – И знай, что ты найдешь у нас защиту, если понадобится.

– Благодарю вас, милорд граф. Лорд Алан. Выражение ее лица говорило гораздо больше, чем любые слова. Алан видел, что она по-прежнему боится чего-то. Неужели лорд Хью снова преследует ее? Он не мог спросить, тем более что в эту минуту к ним подошел слуга.

– Прошу прощения, милорд граф, – сказал он, обращаясь к Лавастину. – Снаружи стоит «орлица» со срочным сообщением для своей подруги от короля.

Лиат посмотрела на Алана и вышла. Как только она ушла, гончие встали и разбрелись по комнате.

– Милорд граф, я пришел, как вы приказывали. – На пороге появился королевский конюший, и Лавастин дал ему знак приблизиться, хотя тот опасливо поглядывал на гончих. Псы тихонько зарычали, но позволили человеку войти.

Конюший осмотрел Ревность и озадаченно подергал себя за бороду.

– Обычно в здешних краях не встречается ни гадюк, ни других ядовитых змей, – пояснил он. – Но я, конечно, пошлю человека проверить кусты и предупредить короля.

– Пойдем, сын. – Лавастин надел перчатки и опоясался мечом. – Надо идти к королю. – Алан заколебался. – Я сделаю, что смогу, чтобы помочь девушке, – мягко добавил граф.

– Прошу тебя, отец, позволь мне остаться с Ревностью.

Лавастин посмотрел на Таллию, которая все еще стояла у окна, и коротко кивнул.

– Она странная, – сказала Таллия. – Я встречалась с ней раньше, когда мы ехали в Кведлинхейм.

– Она сражалась в Генте вместе с нами.

– Ты и твой отец достойно наградили ее. Люди будут говорить о вашей щедрости и богобоязненности.

Ревность повернула голову у Алана на коленях, и он постарался усесться так, чтобы ей было удобнее. Впрочем, он понимал, что само его присутствие успокаивает собаку.

– Бедняжка, – пробормотала Таллия. – Я буду молиться чтобы она поправилась. – Она опустилась на колени, склонила голову и погрузилась в молитву.

В комнату заглянули несколько молодых дворян, чтобы узнать о здоровье собаки, – у всех были собственные гончие, о которых они очень заботились. Такое проявление внимания тронуло Алана. И хотя они звали его идти вместе искать гадюку, он не мог оставить Ревность одну. Ее лапа, казалось, медленно превращается в камень.

4

Санглант проснулся на рассвете. После того как он целых двадцать девять дней спал на мягких кроватях, его тело уже успело привыкнуть к комфорту. И теперь, поднимаясь с земли, он чувствовал, что у него затекли и руки и ноги. Но это не важно. Боль свободы – ничто по сравнению с болью рабства.

– Милорд принц! – шепотом произнес один из «львов». Но он и сам слышал, как по тропинке к реке спускаются король и его свита.

– Принц Санглант. – Этому «льву» когда-то в сражении отрубили кусок уха, и теперь на месте мочки виднелся лишь светлый шрам. – Если позволите… ваша одежда…

Только сейчас он посмотрел на себя. Рубашка перепачкана и измята, сапоги лежат в стороне вместе с поясом. Два «льва» подошли и быстро привели его в порядок, так что к тому времени, как из-за скалы, стоящей в конце тропинки, вышел король, Санглант выглядел уже вполне прилично. Короля сопровождали шесть «львов», четверо слуг, Гельмут Виллам и сестра Росвита.

Генрих прищурился – восходящее солнце било прямо ему в глаза.

– Санглант.

Принц покорно опустился на колени, король положил руку ему на голову:

– Вчера вечером ты не вернулся на пир.

– Я спал не во дворце.

Генрих отнял руку. Санглант поднял взгляд и увидел, что король жестом отослал слуг и «львов».

– Мы должны поговорить, сын, прежде чем я устрою аудиенцию. Пойдем со мной.

Санглант поднялся. Хотя он был почти на голову выше отца, тот никогда не казался ему маленьким – такова была сила личности короля.

Генрих повел его к реке, подальше от свиты.

– Ты слышал, о чем вчера говорил Вулфер? Оба правителя Аосты мертвы. Осталась единственная наследница – принцесса Адельхейд.

Санглант пожал плечами. Он ничего не слышал – как только в зал вошла Лиат, для него исчезло все остальное. Она очень изменилась – привыкла ездить верхом и носить оружие, ходить уверенно и спокойно. Он и сейчас видел ее, всю целиком – от темных волос, собранных пучком на затылке, до стройных ног. А когда он пошел вслед за ней, она его поцеловала. И этот поцелуй разбудил в нем желание…

– Санглант! Ты меня не слушаешь!

Он очнулся и вспомнил, где находится. Принц сорвал ветку, сломал ее пополам, а потом еще пополам. Только так он мог отвлечься от мыслей о Лиат.

– Ты поведешь армию в Аосту. Там ты возведешь леди Адельхейд на трон и женишься на ней. На твоей стороне будет сила, и аостанские герцоги не решатся тебе противостоять. Ты станешь править Аостой вместе с королевой, как равный ей. Никто не станет сомневаться в твоих правах: аостанский трон слишком часто доставался своим владельцам благодаря силе их армий. А как только ты утвердишься на троне и произведешь на свет ребенка, доказав, что ты способен к деторождению, я смогу объявить тебя своим наследником – будущим правителем Вендара и Варре. И кто посмеет протестовать против возрождения Даррийской империи? Ты будешь править Аостой, а я смогу отправиться на юг и короноваться как император, а ты станешь моим наследником.

Ветка, изодранная в щепки, валялась у ног Сангланта. Под холмом текла река, и он слышал плеск волн, слышал шелест каждой песчинки, которую волны выбрасывали на берег, а потом снова слизывали и уносили вниз по течению. Внезапно на него навалилась усталость. Генриху, как и этой реке, невозможно противостоять.

– Лиат. – Только это он и сумел произнести.

– Виллам меня предупреждал, – фыркнул Генрих. – Могу поклясться, что Вулфер подсунул ее, чтобы сокрушить меня и справиться с тобой.

Король, нахмурившись, уставился на реку, а Санглант смотрел на него. Правители уверены, что весь мир вращается вокруг них, и Генрих отнюдь не исключение. На фоне серебристых струй его профиль казался темным, в волосах стала заметна седина, да и в бороде виднелась светлая полоса. Санглант прикоснулся к своей безбородой щеке, но это движение снова привлекло к нему внимание отца.

– Ладно, – Генрих не скрывал раздражения, – возьми ее в любовницы, если уж тебе это так нужно. Как известно, у императора Тейлефера было немало любовниц, особенно когда он не был женат. Но…

– Я не хочу жениться на принцессе Адельхейд. Я хочу, чтобы моей женой стала Лиат.

– Жениться на простолюдинке? – Генрих расхохотался.

– У родственников ее отца – поместья в Ботфельде.

– Ботфельд? – Генрих всегда обладал замечательной памятью, и сейчас он вспомнил, что требовалось. – Леди Ботфельд прислала всего двадцать солдат, когда мы потребовали поддержки. Вряд ли семья с таким благосостоянием может рассчитывать на то, чтобы выдать девушку замуж за человека твоего положения. И это тем более смешно, если она незаконнорожденная.

– Все к лучшему, – саркастически сказал Санглант. – Для такого, как я, – в самый раз. Как ты не понимаешь! Я не хочу становиться королем, зная, что мне в глотку каждую минуту готова вцепиться дюжина врагов. Я так жил целый год. Я просто хочу кусок земли, Лиат и покоя.

– Покоя! Кто может думать о покое, когда на наши северные земли нападают эйка, а на восточные – куманы? С каких это пор принцы королевской крови позволяют себе размышлять о такой роскоши, как покой? Даже леди, владеющая крохотным поместьем и десятком слуг, думает о том, как защитить свои земли от поползновений соседей. Если мы будем жить по заветам блаженного Дайсана, то наши души обретут покой в Палатах Света, но не раньше.

Генрих подошел к реке, на берегу лежали отшлифованные водой камешки. Он поднял один из них и кинул в воду, тот булькнул и исчез в глубине. Король вздохнул. Санглант не видел его лица. На короле была утренняя накидка – темно-синего цвета, на вороте и рукавах – золотые львы и пурпурные восьмиконечные звезды – память о тихой, умной Софии, которая так любила роскошь и которая умерла три года назад.

– Ты еще не пришел в себя после плена, – наконец произнес король, не отрывая взгляда от воды. – Когда ты отправишься, то пожалеешь о своих необдуманных словах и поймешь, какой замечательный план я тебе предлагаю. Сапиентия – отважная и храбрая, но Господь не наградил ее качествами, необходимыми королеве. Теофану – возможно, если она, конечно, выживет… – Он помолчал, сжал кулаки и продолжил: – Но она слишком рассудительна и не сумеет повести солдат за собой на битву. А Эккехард, – король пожал плечами, – он слишком молод и глуп. К тому же он обещан церкви, и единственное, что он умеет, это возносить Господу молитвы красивым голосом. Так что остаешься только ты. – Генрих повернулся и посмотрел сыну в глаза. – Ты можешь стать королем, Санглант, у тебя всегда были необходимые для этого качества. Ты рожден повелевать, солдаты готовы пойти за тобой в огонь и воду. Они доверяют тебе и восхищаются тобой. После меня королем должен стать именно ты.

– Я не хочу быть королем. Или наследником. Или императором. Как мне заставить тебя понять это?

Король покраснел – надвигался один из его знаменитых приступов ярости, но Санглант смотрел на отца совершенно спокойно. Ярость короля его уже не пугала: никакое наказание не сравнится с тем, что он пережил в плену у Кровавого Сердца. Превратив принца в цепного пса, вождь эйка освободил его от цепей повиновения воле отца.

– Ты сделаешь то, что я скажу!

– Нет.

Только теперь Генрих удивился, удивился настолько, что его гнев улетучился. Но это продолжалось лишь мгновение. Потом из отца, изумленного неповиновением сына, Генрих превратился в короля, которому противится его подданный.

– Я лишу тебя наследства! У тебя не будет ничего, даже меча, который ты носишь на поясе! Ни лошади. Ни даже одежды!

– А разве раньше у меня это было? То, что мужчина получает в наследство, дается ему матерью.

– Она оставила тебя. – Генрих дотронулся до груди, Санглант знал, что там лежит окровавленный кусочек ткани – единственное напоминание о его матери, которая покинула Генриха и земли людей много лет назад. – И не оставила тебе ничего.

– Кроме чар, лежащих на мне, – прошептал Санглант.

– Она не могла жить здесь, на нашей земле, – произнес Генрих.

Отец и сын смотрели друг на друга – двое покинутых мужчин. Санглант упал на колени, Генрих положил руку на темноволосую макушку своего первенца.

– О Владычица, – прошептал Санглант, – я так устал от сражений. Я просто хочу отдохнуть.

Генрих ничего не ответил, его рука легонько поглаживала волосы Сангланта. Стояла тишина, но обостренный слух Сангланта улавливал слова стоящих в отдалении людей из свиты.

– Все-таки мне кажется, что это неразумно, – раздался голос сестры Росвиты.

– Возможно, – послышался голос Виллама. – Но думаю, гораздо разумнее ударить по Аосте сейчас, когда она слаба, и никто не усомнится, что армию должен возглавлять принц. А уж что произойдет потом, когда Аоста окажется в наших руках и Генрих станет императором… Мы не умеем предвидеть будущее, так что придется действовать вслепую. Не стоит недооценивать той поддержки, которую окажут Сангланту другие принцы и дворяне, если они не будут полностью посвящены в планы Генриха.

– А вы слышали о гадюке?

Санглант узнал голос одного из слуг короля.

– Нет. Гадюка? Где? – насторожился один из «львов».

– Ах да. Вы же не знаете. Вчера она укусила одну из гончих Лавастина и исчезла. Конюший послал людей обшаривать все кусты и окуривать любую нору, но местные жители говорят, что многие годы не видели тут змей. А в то, что крыса решилась напасть на собаку, и вовсе трудно поверить.