Текст книги "Разоблачение Тисл Тейт"

Я хочу у него спросить, чтобы внутренне подготовиться к встрече: «Почему Эмма в больнице?» Но вдруг она услышит наш разговор из палаты?

– Сейчас удобно? – спрашиваю я вместо этого. – У меня не так много времени… – Я не договариваю, потому что не хочу откровенно лгать.

– Да вообще идеально. – Оливер берет меня под локоть и аккуратно отводит на пару метров от двери. – Эмме лучше, – говорит он, и на этот раз его голос звучит тише. – Болезнь Крона. Сейчас период обострения.

– Крона?..

Так, значит, не рак. Болезнь Крона. Я знаю только то, что это как-то связано с кишечником. Название, о котором я слышала, но на самом деле никогда об этой болезни не задумывалась.

– Это заболевание желудочно-кишечного тракта. Эмма им страдает уже несколько лет. Иногда все хорошо, симптомы практически пропадают. Но бывает и так, как сейчас… – Оливер мотает головой. – Ухудшение состояния. У Эммы сейчас стеноз, это такое состояние, когда стенки ее кишечника так распухают, что происходит его блокировка, и кишечник больше не может полноценно работать. У нее были сильные боли, но за время, пока она тут лежит, воспаление удалось значительно уменьшить. Хорошо, что операция ей, наверное, не понадобится. По крайней мере, не сейчас.

– Жаль все это слышать, – говорю я, хотя мне хотелось бы произнести что-то более серьезное и многозначительное. – Звучит ужасно.

– Да, но сестра у меня – стойкий оловянный солдатик. Она все преодолеет. И конечно, ей полегчает, когда она увидит вас. Вы станете для нее временным чудесным исцелением.

Я слабо улыбаюсь, и какое-то время мы молча стоим в холодном свете дневных ламп и смотрим друг на друга.

– Зайдем? – наконец спрашиваю я. – Уверена, она сейчас думает, с кем вы тут столько времени болтаете. «Десять минут, – напоминаю я себе. – Десять».

– Разумеется, – отвечает Оливер и снова улыбается. – Мама ушла по делам, а отец – он у нас адвокат – сейчас работает над каким-то очень сложным делом. Так что мы здесь вдвоем, только я и Эм. – С этими словами он переступает порог палаты.

Я медленно заглядываю в нее, очень осторожно, надеясь увидеть Эмму прежде, чем она увидит меня, чтобы получить хотя бы секундное преимущество и собраться. Но клон Оливера в теле девочки уже смотрит на меня с больничной койки. Она на несколько лет его младше, довольно худая, насколько я вижу, но, если бы не это и не дополнительных двадцать сантиметров огненно-рыжих волос, они могли бы сойти за близнецов.

– Привет, Эмма. – Мой голос вдруг начинает звучать пискляво, и я немного стесняюсь его. – Я…

– Тиса Тейт! – заканчивает она мою фразу, подскакивая с подушки. – Боже мой, Олли, как, е-мое, тебе удалось привести сюда Тисл?

– Как это грубо, Эм, – ругаться в присутствии такой уважаемой гостьи, – говорит Олли, а самому смешно.

Эмма поворачивается ко мне.

– Правила поведения в больнице. Мама с папой позволяют мне здесь ругаться, главное, чтобы не при враче или медсестрах. Они знают, как мне тут нелегко, так что разрешают мне по крайней мере говорить «е-мое», «дерьмо», «черт» и прочие словечки столько, сколько мне, блин, захочется.

– Я им постоянно говорю, что это ужасная поблажка, – бормочет Оливер.

– А я до фига поддерживаю, – отзываюсь я и осмеливаюсь подойти прямо к ее кровати.

Эмма визжит и смеется.

– Елки, я и представить себе не могла, что ты можешь быть еще круче, чем я тебя представляла. Прямо в точку!

Девочка поднимает руку, чтобы дать мне пять, и я хлопаю ее по ладошке, но совсем не сильно. Я не могу отвести взгляда от трубки, торчащей прямо из ее руки. Кожа Эммы настолько бледна, что почти просвечивается насквозь.

– Поверь мне, эти штуки выглядят страшнее, чем они есть на самом деле.

– Извини. – Я чувствую, как у меня горят щеки, и заставляю себя посмотреть ей в глаза, такие же светло-зеленые, как у Оливера. – Я просто… Я раньше никогда никого в больнице не навещала.

– Жаль, что я прервала твою полосу везения. Но меня просто выбило из колеи, что я на днях не попала на твою презентацию. Считала Оливера богом, раз ему удалось подписать у тебя книги, но это… Это просто до нелепости круто, даже для него! Твоя книга – это то, из-за чего этот период моей жизни хотя бы отдаленно кажется выносимым. Мне даже удается забыть обо всем дерьме, что творится с моим организмом, когда я провожу время в компании Мэриголд.

Эмма показывает рукой на столик у своей койки, где лежит открытый экземпляр «Между двух миров». Она прочла уже больше половины.

– Как тебе то, что ты уже успела прочесть?

Я жалею о том, что задала этот вопрос, в ту же секунду, как слышу свой собственный голос. Я же хотела по возможности избегать разговора о книгах, придерживаться общих тем: погода, больничная еда, о чем там еще говорят, посещая кого-то в больнице? Но не о Мэриголд.

– Я уже второй раз читаю. Вчера начала перечитывать. Идеальная книга. Слава богу, она нашла свою маму. Я так надеялась, что ты не станешь заставлять нас ждать последней книги в трилогии! Я прям рыдала в три ручья. А еще, вынуждена признаться, хотя знаю, что ты уже, наверное, устала слушать, как кто-то об этом нудит, но я… я яростная поклонница Ионы.

На это я не могу не улыбнуться во весь рот.

– И я тоже. Но ты никому не говори, хорошо?

– Это что, затравка на следующую книгу?

За спиной Эммы негромко пикает какой-то аппарат, и, клянусь, в этот момент пиканье начинает учащаться.

– Это что, правда? Надеюсь, она выберет Иону, а не Колтона. Это становится понятно, когда они оказываются рядом. То, что происходит между ними, настолько реально. Колтон пытается строить из себя идеального парня, но он такой приставучий, вечно надутый и вообще настоящий эгоист. Даже если бы он не был мертвым, не был чудаковатым призраком в потустороннем мире, он больше похож на парня, о котором, казалось бы, мечтает любая девчонка: сексуальный, задумчивый, всякое такое, но это не тот парень, который ей на самом деле нужен. Понимаешь?

– Вот она, мудрость тринадцатилетней девчонки, – произносит Оливер.

Я смотрю на него и замечаю, что он ухмыляется, глядя на нас. Именно такой реакции я от него и ожидала.

– Эй, – отвечаю я, упирая руки в боки и пытаясь изобразить свой самый проницательный взгляд. – Так уж вышло, что мне семнадцать и у меня не так-то много опыта, но это не означает, что я ничего не понимаю в чувствах и романтических взаимоотношениях. У женщин на такие дела интуиция. Ваша сестра права. Колтон – это только мечта, Иона – реальность. И реальность совсем не обязательно так уж плоха.

Оливер поднимает вверх руки в шутливом жесте поражения.

– И опять, стоило мне подумать, что круче ты быть уже не можешь, ты оказываешься настолько крутой, что дальше уже просто некуда, – говорит Эмма, качая головой. Она показывает Оливеру язык. – Уж кто бы говорил по поводу опыта, Олли. Сколько раз тебе говорить, что тайные просмотры шоу «Холостяк» не считаются за реальный опыт похода на свидание.

Я улыбаюсь, подавляя в себе желание еще раз отбить Эмме пять. Ее похвала сильно льстит мне, наверное, даже слишком. Но ей ведь нравлюсь я, которую она видит перед собой, а не только я, которая, по ее мнению, написала книгу, так сильно волнующую ее в данный момент.

– А чем еще тебе нравится заниматься кроме написания книг? – спрашивает Эмма. – Я прочитала кучи интервью и других твоих постов, ты так много говоришь о своем писательстве и все такое. Я знаю, что ты на домашнем обучении. А что насчет свободного времени?

– Я, ну…

У меня на самом деле нет друзей, поэтому основную массу времени я провожу, разговаривая со своей собакой, с цветами у себя в саду или с парнем по соседству. Еще я время от времени целуюсь с парнем по соседству, но это мы начали делать совсем недавно. Но что-то мне подсказывает, что совсем не такого ответа ждет от меня Эмма. И вместо этого я говорю:

– Я читаю много книг для молодежи и подростков… Помимо «Лимонадных небес», конечно. Мне присылают тонны сигнальных экземпляров, так что на полке всегда хранятся большие запасы непрочитанных книг.

– Черт, как тебе повезло! Я бы вообще из комнаты не выходила.

– Так-так, – говорит Оливер, – по-моему, сейчас ты злоупотребляешь правилом родителей. Предполагается, что ругаться можно, когда у тебя все болит и жизнь в больнице кажется ужасной. А сейчас она такой точно не кажется.

– Не помню такого пункта в договоре, Олли, – говорит Эмма и мотает головой. – Подними этот вопрос в присутствии судей. – Она вновь поворачивается ко мне, приподняв одну очень любопытную бровь. – А кроме чтения? Расскажи о том, что не связано со словами, чернилами и бумагой.

– У меня есть небольшой сад, – запинаясь, произношу я. – Садом его можно назвать с натяжкой, потому что двор у нас малюсенький. Я там выращиваю кое-какие растения. Вот так.

Эмма кивает и ободряюще улыбается.

– А еще я… Люблю смотреть телевизор. Сейчас меня заклинило на «Шерлоке». Но в общем, да, боюсь, моя жизнь не так уж гламурна.

– Ага. А мое воображение рисовало, как ты шатаешься по всему свету с другими известными подростковыми писателями, делаешь селфи на фоне пирамид или обходишь кругом озеро Лох-Несс, высматривая в воде чудовище. Но так тоже сойдет. Мне даже нравится, что жизнь у тебя практически такая же скучная, как у меня.

Мне хочется рассмеяться. Конечно, у меня нет друзей кроме Лиама. По известной причине. Все любезны со мной во время выступлений и презентаций, некоторые из коллег по писательскому цеху приглашают меня выпить с ними кофе, когда оказываются неподалеку. Но у меня всегда находится предлог им отказать, какой-нибудь срок сдачи или другая договоренность.

– Ммм… – говорит Оливер, наклоняясь к кровати.

Я вижу, что он хмурится и грозит ей пальцем. Он выглядит так умилительно, как заботливый папаша. Я смеюсь.

– Все хорошо. Правда. Меня впервые назвали скучной, пытаясь сделать комплимент. Но я его приму. Бывают вещи и похуже.

«Гораздо хуже, – думаю я, – Например, вранье, мошенничество».

Мое хорошее настроение как рукой снимает. Разговор больше меня не радует. Эмма не просто хорошая девочка, которая посмеялась над парой моих шуток. Она хорошая девочка, которую страшно разочарует правда обо мне, узнай она ее.

– Мне пора идти, – говорю я, наверное, слишком резко.

При этих словах Эмма грустнеет, но быстро берет себя в руки и выдавливает из себя улыбку.

– Конечно. Ты, наверное, занята до безобразия. Я киваю.

– Но я очень рада, что смогла к тебе забежать. Просто счастье, что мы встретились. Я… я надеюсь, ты поправишься и скоро отсюда выйдешь.

– И я надеюсь. Но по крайней мере у меня есть Мэриголд, она поможет мне скоротать больничные часы.

– Такими темпами тебе уже после обеда понадобится что-то еще, если ты, конечно, не собираешься в третий раз читать «Между двух миров». Оливеру, наверное, придется бежать в библиотеку тебе за книгами.

– Это само собой разумеется, – говорит Оливер, улыбаясь мне. – На этот раз она получит, например, Джонатана Сафрана Фоера или что-нибудь из Нила Геймана.

– То есть литература для подростков все-таки недостаточно вас вдохновляет? – Я пытаюсь сохранять хладнокровие, чтобы частично ослабить эффект собственной наглости в разговоре несколько минут назад, но, в конечном счете, мой голос звучит скорее раздраженно.

– Я этого не говорил! Просто я за разнообразие.

– Я обещаю почитать этого Джонатана, когда ты почитаешь Тисл, – вклинивается Эмма.

Оливер торжественно кивает.

– Обещаю. Сегодня вечером дома найду первую книгу. Нужно начинать сначала.

– На самом деле это не обязательно…

Я не хочу даже представлять эту картину, но образ сам собой возникает у меня в голове: Оливер уютно устроился на кровати в своей комнате – скорее всего, на черных простынях и черных подушках, а черные стены увешаны постерами музыкальных групп, которые выглядят круто и провокационно: длинные волосы, бороды, татуировки. И вот он лежит и открывает «Девочку в потустороннем мире». На обложке написано: «Тисл Тейт».

– Я сам начинающий писатель, – отвечает он. – В основном пишу рассказы. Мне будет полезно. Подадите мне пример своими книгами.

«Только не я, – хочу я сказать. – Не надо равняться на человека вроде меня. Никогда».

– Было просто здорово, – говорю я и делаю шаг назад, к двери.

Я отрывисто машу рукой в воздухе, как будто мою невидимое окно. И почему-то не могу остановиться, по какой-то причине мне хочется на прощание еще и реверанс сделать. Чтобы вся эта ситуация стала еще нелепее. Оливер и Эмма смотрят на меня с пугающе одинаковым выражением лица: рыжие брови приподняты от удивления, на левых щеках по глубокой ямочке, поднятые руки медленно машут мне вслед.

– Пока, Тисл! – говорит Эмма, когда я выхожу из комнаты, все еще на полусогнутых ногах после реверанса. – Ты, блин, просто лучшая!

Я выхожу из больницы, голосую у обочины и беру такси. Всю дорогу домой я борюсь со слезами. Лиам был прав. Не надо было туда ходить.

Семь

Мэриголд сидела в кресле-качалке, ее глаза слипались. Вдруг девушка услышала его голос. Ее имя сквозь шум теплого летнего дождя.

– Папа. – Она поспешно встала, споткнулась и едва не упала, удержавшись за шаткие перила крыльца.

– Что ты тут делаешь? – спросил он. – Я позвонил Эбби и Сэму. Они сказали, что тысячу лет с тобой не гуляли. Ты что, все свое время проводишь здесь?

– Наверное, – ответила она, вздохнув, – да.

– Почему?

Папа выглядел таким усталым и старым. Таким опустошенным.

– Я… – начала Мэриголд, но остановилась. Это был ее шанс. Момент, когда она может сказать ему правду. Но прежде чем она успела что-то сказать, где-то поблизости сверкнула молния, загромыхал гром.

– Пора домой, – сказал папа и взял ее за руку. – Пора перестать думать об одной только аварии. Пора двигаться дальше.

ОТРЫВОК ИЗ «ЛИМОНАДНЫХ НЕБЕС»,

КНИГА 1: «ДЕВОЧКА В ПОТУСТОРОННЕМ МИРЕ»

Лиам не спрашивает меня о походе в больницу, и я не поднимаю эту тему. И прекрасно, потому что я не готова об этом говорить. Слишком больно. Больно знать, что несмотря на то, что мы с Эммой искренне друг другу понравились и на несколько минут почувствовали настоящую связь, все это на самом деле не имеет значения. Это все совершенно пустое, потому что в самой основе нашей встречи лежала голая ложь.

Остаток выходных я провожу с Лиамом, и когда в мою голову на цыпочках норовит прокрасться хотя бы малейшая неприятная мысль, я крепче сжимаю его руку и тянусь за поцелуем. Сосредотачиваю все внимание на его глазах, губах, пальцах.

В субботу после обеда мы смотрели «Кубок огня» – в гостиной, потому что Гарри заслуживает большого экрана, а не моего ноутбука, когда я нажала на «паузу» и повернулась к Лиаму со словами:

– Давай расскажем моему папе о нас. О том, что мы теперь вместе.

Я сама удивлена не меньше него, но эпизод со святочным балом из «Кубка огня» всегда так на меня влияет – я становлюсь сентиментальной. Гермиона так красива в этом платье и с праздничной прической. Ее великолепный выход! Ссора с Роном. Чувства переполняют меня.

– Можем, – отвечает он, глядя поверх моего взгляда. – Если только ты этого действительно хочешь.

– Он не тупой, – говорю я, внезапно чувствуя желание защищаться. – Уверена, он сам скоро догадается о том, что что-то изменилось. Так ведь?

– Ага. Наверное. – Лиам все еще на меня не смотрит.

– Но если ты еще не готов, тогда…

Я бросаю фразу на середине, надеясь, что он сейчас подпрыгнет и начнет меня убеждать, что, мол, конечно, он хочет рассказать все моему отцу, боже мой, да хоть всему свету!

– Я… Ну а что мы можем ему рассказать, что конкретно?

Он делает особенное ударение на словах «что конкретно», и мне это не нравится, этот сбой в мелодии, который длится будто бы слишком долго. Тишина, последовавшая за ним, нравится мне еще меньше.

– Что мы… встречаемся? – наконец отвечаю я, не имея больше сил терпеть неловкость этого момента. – Разве это не правда?

– Нет, конечно, так и есть, – отзывается Лиам. – Я о том, действительно ли мы готовы наклеить на наши отношения ярлык? Официальный статус парня и девушки? Все это началось всего несколько дней назад. Некуда спешить. Тем более что для тебя я вообще первый парень, с которым ты встречалась в жизни.

– Я встречалась?

– Ну, то есть, ты же знаешь, я в прошлом году по крайней мере пару раз ходил на свидания. С Арианной и Райли.

Да, он мне рассказывал. Да, я быстро «удалила» файл с этой информацией у себя из головы.

– Ладно, ты ходил на несколько свиданий. Вряд ли это добавляет тебе существенного опыта по сравнению со мной.

– Хорошо, – отвечает он и неохотно кивает.

Я с облегчением замечаю, что ему неловко. Не все же мне одной страдать.

– Для нас обоих это все в новинку. Еще одна причина не торопиться и раньше времени не давать родителям повода для беспокойства. Согласна?

Я вспомнила разговор между Лиамом и его мамой, который я случайно подслушала, и решила, что, возможно, он прав. Сразу возникнут какие-нибудь правила и ограничения.

– Ладно, – говорю я. – Но я собиралась сказать папе не для того, чтобы он начал готовить приданое, ничего подобного.

– Приданое? – спрашивает Лиам и снова начинает улыбаться. – Звучит немного старомодно для девушки, которая самопровозгласила себя современной.

– Но я позволила тебе за меня заплатить в «У Хуана Хосе». Не такая уж я и прогрессивная. Потому что я солгу, если скажу, что мне это совсем не понравилось: почувствовать себя нежной дамой и все такое прочее.

– Моей дамой ты можешь быть каждый день, – отвечает он. – Или моим человеком, если тебе так угодно.

Я двигаюсь к нему поближе на диване, и он тоже подвигается ко мне. Наступает момент – возможно, всего секунда, все так чудесно расплывается – когда мы смотрим друг другу в глаза, и Лиам гладит меня по щеке. А потом мы начинаем целоваться крепче и энергичнее, чем раньше.

И как раз когда рука Лиама начинает забираться мне под футболку и кончики его пальцев рассылают тепло по всей моей спине… заходит мой отец.

– Кхе-кхе-кхе, – произносит он, не удосуживаясь даже правдоподобно покашлять.

Лиам отпрыгивает от меня так быстро, что, вставая с дивана, теряет равновесие, спотыкается о крепко спавшую Люси и падает на деревянный пол. Люси просыпается и начинает выть, подняв морду к потолку. В этом хаосе я прикрываюсь подушкой, как будто мне и правда есть что прятать. Футболка у меня задрана всего на пару сантиметров, в остальном я выгляжу совершенно прилично. По крайней мере, внешне. А внутри я чувствую себя застигнутой врасплох на страшно неприличном моменте, и это так классно.

– Полагаю, это означает, что вы больше не просто друзья? – Папа прислоняется к дверному косяку и складывает руки на груди.

– Это… произошло недавно, – отзываюсь я.

– Правда? – спрашивает он, нарочно высоко поднимая правую бровь для пущего эффекта.

– Честное слово, – говорит Лиам. Он немного пошатывается, поднимаясь с пола. – На самом деле меньше недели назад.

– Понятно.

Лиам так покраснел, как будто вот-вот взорвется. Он поворачивается ко мне, и я вижу в его взгляде мольбу, мол, теперь твоя очередь отдуваться.

– Не волнуйся, пап. – Мой голос звучит на удивление ровно. Все эти чтения и презентации закалили меня и приучили справляться с любым волнением. – Мы не будем спешить. Хорошо?

Папа открывает рот, но потом снова его закрывает. Его взгляд блуждает по комнате, но избегает моего. Мне становится его жаль, как всегда бывает, когда возникают эти разговоры о важном: мой первый бюстгальтер, мои первые менструации, мой первый бритвенный станок.

– У нас все будет в порядке, – говорю я, на этот раз более нежно. – Можешь нам доверять.

Я не уверена, что именно имею в виду, произнося эти слова. Можешь доверять нам, секса между нами не будет? Этого я обещать не могу. Можешь нам доверять, я не забеременею? Это звучит более разумно, с небольшим, но преимуществом.

– Мы с этим вместе разберемся.

Когда я это говорю, папа, кажется, испытывает облегчение, даже улыбается, пусть и всего на секунду.

– Тогда я просто пойду обратно в кабинет. Хочу… посмотреть твой последний черновик. Может быть, какие-то заметки оставлю. – Это ложь для Лиама. Совершенно, разумеется, ненужная. – Может быть, тогда поужинаем вместе? Суши? Тайская кухня?

– Было бы здорово, – отвечаю я. – Голосую за суши.

– Звучит классно, – подключается Лиам. – Спасибо, Тео.

Папа уходит, и через пару минут Лиам снова присаживается рядом со мной. Правда, на этот раз не так близко.

– Попались, – говорю я.

– Попались или не попались, но все-таки хорошо было бы не торопиться. – Лиам тянется к моей руке. – Мы слишком многим рискуем. Я слишком дорожу нашей дружбой, чтобы все испортить.

– Не торопиться – отлично, – отвечаю я, сопротивляясь желанию уткнуться ему в плечо.

Все равно все происходит быстрее, чем я могла даже мечтать.

Лиам улыбается. Не неоновой улыбкой, но близко к ней. Я сжимаю его руку, а потом тянусь за пультом от телевизора. Святочный бал снова оживает на экране, зал превращается в ослепительную зимнюю сказку.

– Но запомни, а лучше запиши: на следующем свидании за тебя буду платить я.

* * *

В последующие дни папа не упоминает о Лиаме и о нашем разговоре. Сейчас самое главное для него – это дело семьи Тейт. Срок сдачи последнего романа очень близок, осталась всего неделя.

Еще три главы и финальная вычитка всей рукописи на предмет по крайней мере самых вопиющих недостатков. За этим последует несколько месяцев тонких корректировок под чутким руководством Эллиота.

Папа разрешил мне пропускать уроки, пока не пройдет срок сдачи. Сейчас у него нет ни единой свободной секунды, все уходит на книжку, а поскольку мы команда, у меня тоже нет времени ни на что, кроме нее. В данный момент я вынуждена покорно сидеть рядом с ним целый день, обсуждая каждый новый абзац по мере того, как «мы» его пишем. Я слежу за тем, как папа набирает цепочку слов, потом полностью ее стирает. Набирает еще несколько слов, стирает половину. Снова набирает. Пауза. Точка. Следующая строка.

Обычно он остается доволен предложением только с третьей попытки. Написав абзац, папа зачитывает его вслух. То же самое он делает в конце каждой новой страницы. В такие моменты в игру включаюсь я и все те сотни книг, которые я успела прочесть: возможно, сама я не смогу написать ни одного сносного предложения, но зато прилично научилась распознавать хорошие предложения у других писателей, включая собственного отца.

К утру среды мы порядком устаем друг от друга. Я замечала такой же спад, когда приближались сроки сдачи первых двух книг. Но это последняя книга в трилогии: ставки сильно выросли, и напряжение достигает рекордных высот.

Папа начинает читать:

– «Колтон, – говорит Мэриголд, и дыхание ее сбивается, когда девушка отворачивается от окна, за которым открывается живописный вид на небесно-голубые поля потустороннего мира. – Колтон, пойдем со мной. Мы должны по крайней мере попробовать, не важно…»

– Нет, не то, – встреваю я посреди предложения.

Я резко и даже немного агрессивно отодвигаюсь от стола, натыкаясь стулом на деревянный шкаф для бумаг. Люси тявкает и умудряется уйти с дороги как раз в тот момент, когда я со всей силы ударяюсь коленом об один из тяжелых ящиков. Колено сильно щиплет, но я делаю вид, что мне совсем не больно.

– Мне не нравится это предложение. И вообще весь этот абзац. Меня бесит вся глава. А больше всего я злюсь оттого, что Мэриголд в принципе рассматривает возможность побега своей мамы и Колтона домой. Во-первых, ей явно уже давно пора рассказать Колтону о том, что происходит у них с Ионой. Да и вообще, почему ты так зациклился именно на такой концовке? Ты же понимаешь, что на этом все, конец, так? Не будет никакой четвертой книги о том, как Мэриголд и ее мама возвращаются в мир живых и продолжают жить долго и счастливо.

– Господи, Тисл, остановись, – огрызается отец. Он убирает руку с клавиатуры, как будто боится, что еще одно слово – и он расколотит ее на куски. – Дело не в еще одной книге, а в той, которую мы сейчас пишем. Мы запланировали сюжет именно так, на такую концовку намекают все тизеры. Старый дом вот-вот снесут, портал, скорее всего, навсегда закроется, и Мэриголд настроена забрать маму и Колтона с собой, когда в последний раз будет выходить из потустороннего мира. Но она не знает, сработает ли ее план, и не узнает, пока не попробует. В этом заключается вся интрига. Если мы сделаем другую концовку, столько сюжетных линий окажутся лишними, ненужными и…

– Нет в них ничего ненужного, – быстро вставляю я, прежде чем папа продолжит свою тираду. – Да, пусть Мэриголд рассматривает такую возможность – попробовать забрать маму и Колтона с собой. Но не заберет. Она не станет проверять свою теорию, потому что поймет, что безнравственно играть с судьбой. И неважно, реально такое развитие событий или нет, потому что мертвые не должны оживать и возвращаться обратно в наш мир. Это противоречит основам нашего существования. Чтобы выжить, нам необходимо равновесие.

– Дорогая, при всем уважении, я далеко не уверен, что одно-единственное исключение перевернет мир и выведет его из равновесия.

– Но речь идет не об одном-единственном исключении… – говорю я, размахивая руками, потому что слишком разволновалась, чтобы сохранять спокойствие.

Я нечаянно смахиваю со стола на пол какие-то бумаги, но почему-то это приносит мне неожиданное удовлетворение, поэтому я сбрасываю вниз что-то еще, просто для пущего эффекта. Папа хмурит лоб и сдвигает брови, но я продолжаю:

– Если обитатели потустороннего мира увидят, что произошло, они тоже попытаются сбежать. И даже если отстраниться от этой линии, мне кажется, читателям важнее увидеть, что Мэриголд принимает именно такое решение. Я уверена, они тоже кого-то в жизни теряли. Мы все теряли близких. И нельзя вечно продолжать поиск вариантов предотвращения случившегося. Нельзя постоянно хотеть вернуть человека. С его потерей необходимо смириться. Прошлое должно оставаться в прошлом.

На этих словах морщины на папином лбу немного разглаживаются. Он бросает краткий взгляд – едва заметный, но я его ожидаю – на фотографию на стене. На ней я и мама. Мне года два, одета я, конечно, в ярко-желтый сарафан. Мама тоже в желтом платье. Мэриголд всю эту картину непременно одобрила бы.

– А мне кажется, твоя мама этого хотела бы.

Он говорит так тихо, что я не уверена, что правильно его расслышала. Я надеюсь, что ослышалась.

– Что ты сказал? – переспрашиваю я.

Наверное, это мазохизм, но мне очень нужно снова услышать его слова.

– Твоя мама. Могу поспорить, она хотела бы вернуться к тебе. К нам. Если бы могла.

– Даже не смей ее впутывать.

За пару секунд я буквально выпрыгиваю из кресла. Я сейчас понимаю, что едва ли знаю ее. Не стоит этого делать, но я оборачиваюсь и снова смотрю на фото, и на этот раз, видя нас с мамой рядом, таких счастливых, улыбчивых, беззаботных, я с трудом могу держать себя в руках. Я чувствую, как к глазам подступают слезы, но расклеиваться нельзя, только не сейчас. Я должна проговорить эти вещи, пока они не прожгли во мне дыру изнутри.

– Но только не надо говорить, что мама выбрала бы твою концовку. Мама вообще в жизни не согласилась бы на такую авантюру. Она сразу сказала бы, что это неправильно. Знаешь, что, по-моему, сказала бы мама?

– Ты не понимаешь, – шепчет папа, качая головой.

Я должна остановиться. Наверное. Но я иду до конца, не обращая на отца внимания, я продолжаю:

– Думаю, она сказала бы… «Если уж мне приходится через это проходить, если ты втянул меня в эту историю, тогда, по крайней мере, за мной должно быть последнее слово». А еще она сказала бы нам, что не вернется. Никогда. Так что нам обоим лучше просто принять этот факт и двигаться дальше.

Я так зла, что буквально не вижу комнаты вокруг себя. Не вижу ни полок, ни компьютера, ни письменного стола. И разумеется, я не вижу лица своего отца. Люси скачет у ног, но я отталкиваю ее и, спотыкаясь, выхожу в коридор, как слепая, а оттуда иду вверх по лестнице и в свою комнату.

«Этого хотела бы твоя мама». Он провел с ней почти двадцать лет, а я всего три. И все же она моя мама. Она защитила бы меня. Действовала бы исключительно в моих интересах, не в своих, не в папиных. Я должна в это верить. Кроме этой веры, у меня ничего нет.

Единственное хорошее, что можно извлечь из ранней смерти родителя, когда ты сам еще ребенок, – это возможность до конца жизни верить в то, что ушедшие мама или папа были бы чудесными родителями. Самыми лучшими, самыми любящими, людьми, способными оказать любую поддержку, потому что у них при жизни не было шанса вас подвести.

Не знаю уж, сколько я кручу в голове эти дурацкие мысли, две минуты или два часа, но вдруг слышу протяжный громкий звук, как будто металлом скребут по крыше. Я бегу по лестнице к кухонной двери, которая ведет на задний двор.

– Пап?

Он стоит на лестнице и бьет по водосточному желобу большой ржавой кувалдой. Я не видела, чтобы он делал что-то по дому… Наверное, ни разу за всю жизнь. Если не считать того, что он каждое лето обклеивает скотчем блоки кондиционера, чтобы они крепче держались.

– Пап, ты что здесь делаешь?

Я мгновенно перестаю злиться, но только из-за того, что вся эта сцена так неожиданна и смехотворна. И еще потому, что папа находится метрах в шести от земли. Спорить с такой высоты – не самая мудрая идея.

– На сегодня обещали дождь, а я обратил внимание, что этот чертов водосток совсем разболтался. Я пытаюсь загнать обратно гвоздь, чтобы он не отвалился под натиском воды.

– А почему ты не попросил отца Лиама о помощи? Он с такими вещами легко справляется.

– Я и сам могу, Тисл, – громко говорит папа, подвигаясь на лестнице так, чтобы ему было меня видно. – Мне надо было переключиться на что-то, чтобы даже не думать о книжке, поэтому я вышел сюда, на воздух, и заметил тут проблему. Весь дом начинает разваливаться на части. Заметила поручни на лестнице? Наверху они уже кренятся вбок. И на полу в ванной плитка треснула.

В последние месяцы папа мягко (а иногда и более настойчиво) начал намекать на то, что хочет дом побольше, поновее и за чертой города. Хочет смену пейзажа. Но я эти разговоры каждый раз пресекала. Я не брошу Лиама и не оставлю мамин дом. Даже когда я поступлю в колледж и уеду, мой дом все равно будет именно здесь.

– Дом в порядке, и вообще, у нас есть деньги, чтобы оплатить профессиональный ремонт.

– Не нужны мне профессионалы. – Папа снова начинает стучать кувалдой, на этот раз еще сильнее. Создается впечатление, что своими действиями он скорее полностью свалит желоб с крыши, чем каким-то чудом пришпилит его обратно. – А когда мы сдадим рукопись, у меня освободится много времени на то, чтобы перейти к другим проблемам и сделать хотя бы временный ремонт.