Текст книги "Святые и пророки Белой Руси"

Инцидент между ханом Джанибеком и святителем Феогностом был, вероятно, единственным черным пятном в их отношениях. В целом Джанибек занимал такую же благосклонную позицию по отношению к Русской Церкви, как и его отец Узбек. В Никоновской летописи сказано: «Бе же сей царь Чанибек Азбякович добр зело ко христианству, многу льготу сотвори земле русской». При его правлении, благодаря святителю московскому Алексию еще более утвердилось влияние Церкви в Сарае.

Святителя Алексия (1354–1377 гг.) не миновала участь путешествовать в Орду. Первую поездку он совершил в 1354 году, еще не будучи официально поставленным на митрополию Константинопольским Патриархом. Он получил на свое имя ярлык – подорожную грамоту на проезд через Золотую Орду в Константинополь. Грамота гарантировала его личную безопасность и предписывала ханским чиновникам не задерживать его и на всем пути предоставлять ему постой. В этом ярлыке святитель Алексий был назван уже митрополитом.

Святой митрополит Алексий

Следующая поездка была совершена им в 1357 году? уже не по собственной воле, а по приглашению самого хана Джанибека. Жена ханова, Тайдула, три года была крайне больна и лишилась зрения. Никакие лекари и никакие лекарства ей не помогали. Между тем слухи о святой жизни русского первосвятителя и о силе его молитвы достигли татарских улусов. Джанибек написал князю Московскому Иоанну Иоанновичу, прося его выслать в Орду архиерея Божия, и в то же время просил самого Алексия посетить болящую царицу. Просьба сопровождалась угрозами: за неисполнение хан грозил войной. Отказать было невозможно, и святитель отправился в Орду, не зная, что его ожидает. Если бы Тайдула не выздоровела, ему могла реально угрожать смерть. Митрополит жертвовал собой ради того, чтобы отвести угрозу нового татарского нашествия на Русь.

Об этой поездке сообщалось в Московском летописном своде конца XV века: «Тогда же прииде посол от царицы Таидулы из Орды к митрополиту Алексею, зовущи его в Орду, да, пришед, посетит нездравие ея. Он же нача яже на путь потребнаа готовити, и се тогда загореся свеща сама собою у гроба чудотворца Петра августа 18. Митрополит же, пев молебен со всем клиросом, и свещу ту раздроби и раздасть народу на благословение. И того же дни поиде в Орду и, пришед тамо, болящу царицю исцели. И паки вскоре отпущен бысть с великою честью. А в Орде тогда замятия бысть велика». После исцеления ханши святитель Алексий приобрел еще больший авторитет в Орде. Тайдула же была женщиной большого ума и, испытывая глубокую признательность Митрополиту, располагала хана в его пользу.

Святитель Алексий вернулся в Москву с почетом, в благодарность за исцеление Тайдулы ему был подарен татарский двор в Московском Кремле. Подобные дворы имелись в каждом крупном городе Руси и являлись центрами административного контроля татар над русскими княжествами. На месте двора в 1365 году в память о чуде исцеления, случившемся 6 сентября, Святитель заложил каменный храм во имя Чуда архангела Михаила в Хонех и основал при нем Чудов монастырь, в котором впоследствии и был, согласно своему завещанию, погребен. Сохранился ярлык, выданный в ноябре 1357 года Тайдулой святителю Алексию, традиционный по содержанию. Согласно ему, Русская Церковь, молящаяся за ханов, освобождалась от всех даней, поборов и насилий со стороны светских властей.

Согласно житию, митрополит Алексий вел в Орде в присутствии хана прение о вере. Святитель Алексий всемерно содействовал объединению Руси вокруг Москвы, получил наибольшее количество правовых и экономических льгот от золотоордынских ханов и пользовался наибольшим их уважением[82]82
  Вера Королева, «От Золотой Орды до Верного», http://www.pravoslavie.ru/38349.html


[Закрыть].

Литовский русский князь – основатель Подкарпатской Руси. Князь Федор Кориатович

Пока Литовская Русь не была подкошена Кревской и уничтожена Люблинской унией, пока ее элита не предала Православную веру и русское самосознание, литовские русские князья Гедиминовичи поднимали православные русские восстания против поработителей на всем пространстве расселения русского народа. Таким был князь Федор Кориатович – русский «властелин Карпат»:

«Федор Корятович (иначе – Теодор Кориатович) был сыном великого князя новгородского Михаила Кориата и происходил из династии Гедиминовичей – великих князей Литовских. Право на правление в Подолии семья Корятовичей получила от своего дяди – великого князя Литовского Ольгерда (i345^-1377) – После Кревской унии 1385 года (династического объединения Польши и Литвы в единое государство) их положение резко ухудшилось, в первую очередь из-за того, что они исповедовали Православие. Другой же причиной ослабления их семьи стали амбиции нового литовского князя Витовта (будущего героя Грюнваль-дской битвы с Тевтонским орденом), который стремился к абсолютной централизации власти в Литве. Витовт незамедлительно начал военные действия и спустя несколько лет изгнал семьи Ольгердовичей и Корятовичей из их родовых владений.

Сам князь Федор Корятович был в 1393 году побежден в сражении войсками Витовта, пленен им, а затем содержался некоторое время в темнице города Вильно, откуда ему удалось бежать, выказав при этом необыкновенные хитрость и смекалку.

Князь Федор Кориатович

Однажды, когда князь уже совсем пал духом и смирился со своей участью, к нему неожиданно пришла помощь. Глубоко преданный Корятовичу верный его слуга сумел каким-то неведомым нам способом проникнуть в темницу, где томился узник. Князь поменялся с ним одеждой, и многократно рискуя жизнью, ухитрился, не обратив на себя внимания, пройти весь путь от дверей камеры до ворот тюрьмы. На улице его уже ждали оседланные лошади, а в соседнем с городом лесу – жена, слуги и небольшой отряд дружинников, которые отказались покинуть своего повелителя…

Но куда было деваться князю-беглецу? Долго размышлять времени не было, и, наконец, приняв решение, Корятович отправился в соседнюю Венгрию к своему старому союзнику и родственнику – королю Сигизмунду Люксембургскому. Тот гостеприимно принял изгнанника, но военной помощи оказать ему не смог, так как сам был занят непрекращающейся борьбой с баронской вольницей. Вместо этого король Сигизмунд предложил Корятовичу остаться в его стране навсегда, в качестве вассала венгерской короны. Князь Федор принял это предложение (других-то вариантов все равно не было) и в 1396 году получил в ленное владение Мукачевскую доминию (область) Закарпатья вместе с городом и мощным замком. С этого момента и начинается настоящий взлет Мукачева как центра политического влияния, религии и торговли в регионе, и всему этому город, несомненно, обязан нашему герою.

Главной резиденцией князя Корятовича стал Мукачевский замок… «Надо отметить, что на так называемой, Чернечьей (монашеской) горе близ Мукачева уже с XI в. начала складываться православная иноческая община, куда приходили люди со всей Руси. В XIV же столетии здесь возник довольно крупный по тем временам Свято-Николаевский монастырь, и князь Корятович вместе со своей женой Ольгой приложили немало усилий для его укрепления. Даровав обители богатые земельные угодья, герой нашего повествования создал тем самым как бы островок Православия, посреди окружающих Мукачево католических областей! В стенах обители не только велась хроника и переписывались книги, но и создана была обширная библиотека, где монахи собирали редкие инкунабулы. Кроме того, здесь действовала школа, которая поддерживала связи с балканскими и восточноевропейскими центрами Православия. Скончался он в 1414 году уже в пожилом возрасте, оставив Мукачевский замок во владение своей жене, – княгине Ольге»[83]83
  http://www.varvar.ru/arhiv/slovo/feodor_koriatovich.html


[Закрыть].

Федор Кориатович не просто бежал «куда глаза глядят». Он знал, куда идет, – на Угорскую Русь. Историческое имя карпатской ветви русского народа – угро-руссы. Угры (мадьяры), будучи еще язычниками, пришли на Тиссо-Дунайскую равнину ок. 896 г., где попали под культурное влияние православного прарусского народа, поселившегося на южных склонах Карпат по меньшей мере с VI в. и являющегося старейшим, «материнским» субэтносом. Первые угорские короли полностью признавали за угроруссами их религиозные, национальные и политические права до тех пор, пока в Угрии преобладало православное (византийское и русское) влияние над латино-немецким. Оказав важные услуги мадьярам при завоевании Угрии, угро-руссы занимали ключевые должности в венгерском королевстве. Исследователь Карпатской Руси проф. Ф. Аристов отмечает, что самые должности при угорском дворе носили славяно-русские названия, например: «воевода», «стольник» и проч. Принципиально важным является тот факт, что соединенный в одну область угрорусский народ имел также национальное самоуправление, избирая ежегодно своих старшин под названием князей и крайников.

Угроруссы были крещены в течение IX в., раньше, чем остальная Русь, и после отпадения от Православия Римского Патриархата в 1054 году оставались верны Православной Церкви. Первое давление на православных угроруссов было осуществлено мадьярским королем Стефаном. В ответ на притязания католиков, отнимавших у православных храмы и насильно перекрещивающих угроруссов в латинство, разгорелось первое угрорусское восстание под предводительством Купы Стренчаника, Уйки и Киамы, которое было жестоко подавлено. После татарского нашествия в 1241 году Угорская Русь долго находилась в запустении, но пришествие православного литовского русского князя Федора Кориатовича стало мощнейшим импульсом ее возрождения и поводом к тому, чтобы подробнее остановиться на Подкарпатской Руси в этой книге.

После Федора Кориатовича Угорскую Русь не могла уничтожить даже Ужгородская уния середины XVII в. (аналог Брестской), а в XVIII–XIX вв. начинается процесс православного и русского национального возрождения Подкарпатской, Угорской Руси. Там великим русским национальным просветителем является А.В. Духнович (1803–1863) («Русь едина – одна мысль в душе» – был девиз Духновича). Гимн Подкарпатской

Руси «Подкарпатские русины» написан Александром Духновичем в середине XIX в., в начале XX в. эта песня была гимном Карпатской Руси – региона, входившего в состав сначала Австро-Венгрии, а затем – Чехословакии. Текст гимна (орфография и пунктуация сохранены):

 
Подкарпатские русины,
Оставьте глубокий сон.
Народный голос зовет вас:
Не забудьте о своем!
Наш народ любимый
да будет свободный
От него да отдалится
неприятелей буря
да посетит справедливость
уж и русское племя!
Желание русских вождь:
Русский да живет народ!
Просим Бога Вышняго
да поддержит русского
и даст века лучшаго!
 

Александр Васильевич Духнович был непримиримым противником создания «украинского» языка, особенно на основе галицкого наречия, которое, как Духнович писал своему единомышленнику галицкому русскому историку Денису Зубрицкому, «у нас и мужик не терпит», что, в свою очередь, побудило Зубрицкого убедить Михаила Максимовича отказаться от попыток измышлять отдельный от общерусского «украинский» язык. «…Ваши мне сообщенные основательные и с систематической точностью изданные сочинения – откуда идет русская земля, и исследование о русском языке читал я с величайшим любопытством и вниманием. Вы опровергли сильным словом мечтательные утверждения писателей и выдумки как о происхождении народа, так и о русском языке, которые мне всегда не нравились… Что касается до наречий русского языка, то их бесчетное число: внимательный наблюдатель, странствуя по русской земле, найдет почти в каждом округе, даже в каждой деревне, хотя и неприметное различие в произношении, изречении, прозодии, даже в употреблении слов, и весьма естественно. По исчислению г-на Шмидель (Literarische Anzeiger, 1882 г.) есть 114 наречий немецких столь одно от другого расстоящих, что немец друг друга никогда не разумеет, но язык есть всегда немецкий, и, невзирая на сие, ученые немцы в Риге, Берлине, Вене и даже в Страсбурге употребляют в книгах и общежитии лучших обществ одно словесное наречие. Я бы желал, чтобы и русские тем примером пользовались…»[84]84
  Путями истории, Т.2. Изд. Карпаторусского литературного общества, Нью-Йорк, 1977.


[Закрыть].

Нашим будителям более всего были близки русские славянофилы. Многие из них поддерживали личные связи с Аксаковым, Погодиным, Хомяковым, Шевыревым и другими сторонниками славянского единства.

Было время, когда будители, надеялись на непосредственное вмешательство России в славянские дела Австрии и Венгрии. Вот почему А. Добрянский сразу же стал гражданским комиссаром при русских войсках Паскевича-Эриванского, который прибыл в 1849 году в Венгрию. После ухода русских войск из Венгрии эти надежды рухнули. Что же осталось делать будителям? Они должны были думать только о том, как приспособить свои действия к условиям места и времени. Заявляя о своих верноподданнических чувствах австрийской короне, они в то же время мечтали о духовном, культурно-литературном единении славян между собой и, прежде всего, с Россией.

Большое влияние на формирование славянофильских взглядов будителей, на направление их культурно-просветительской деятельности оказало чешское и словацкое национальное возрождение, идеи «апостолов» славянства И. Добровского и Яна Коллара, произведения Ф. Палацкого и П. Шафарика, а также зарождающееся русское национально-просветительское движение в братской тогда Галиции, у истоков которого стояла «Русская троица», когда три студента богословского факультета Львовского университета Яков Головацкий, Маркиан Шашкевич и Иван Вагилевич впервые в Галичине открыто заявили: «Как на небе Бог в Троице Един, так на земле Русь триединая: Великая, Малая и Белая Русь – одна Русская земля». Уместно тут вспомнить и о связях с русскими учеными-славистами. В частности, А.В. Духнович был знаком с профессором Харьковского университета И.И. Срезневским, который в 1842 году, после встречи с Л. Гаем, посетил также и А. Духновича[85]85
  В. Микитась «О. В. Духнович», Ужгород. 1959. стр. 24.


[Закрыть]. На память об этой встрече А. Духнович подарил известному ученому-слависту два автографа своих стихотворений.

Осторожно, боясь вызвать подозрение у австрийских и венгерских властей, будители, в своей литературной деятельности пропагандировали те идеи, с которыми была связана их борьба за русскость. Правда, делалось это, по словам И. Раковского «еще весьма слабо… У писателей… это происходит не только от добровольного уклонения от правил русского языка, сколько от недостатка совершенного знания и обладания богатством его. Но можем ли мы иметь притязания на совершенное усвоение литературного русского языка? Где, в каких училищах изучали мы его? Давно ли занимаемся распространением народного просвещения? Чисто русского училища с преподаванием наук на русском языке у нас доселе нигде нет. Все, что в некоторых училищах находим, для пользы нашего русского языка, ограничивается преподаванием русской грамматики, далее закона Божия и некоторых немногих учебных предметов на русском языке; но при всем этом вовсе не употребляются учебники, составленные на литературном русском языке».

«Отцом русской школы и русской литературы в Угорской Руси, – писал К. Кустодиев, – был А. Духнович, человек «глубокого классического образования и «глубоко преданный своему народу и любивший меньшую братию до самоотвержения». Все свои силы, все свое время, все свои средства А. Духнович посвятил единственной цели – пробуждению народного сознания и развитию народной литературы».

С малых лет, как сын священника небольшого провинциального прихода, оставшись сиротой в 12 лет, Александр проводил время со сверстниками, простыми крестьянским детьми, поэтому с детства проникся сочувствием и состраданием к простым русинам. А еще его связывали с ними общий язык и школа. И конечно, семейное предание, услышанное от деда, выводившее род Духновичей из Руси. Через несколько дней после смерти отца, как писал будитель в своих автобиографических «Записках», его призвал к себе дед и торжественно объявил ему: «Я должен теперь передать тебе, что отец и дядя, мой завещали мне передать наследникам касательного нашего рода. Предок наш происходил из Москвы… из фамилии Черкасских. Когда царствовал император Петр Великий, то настал там бунт и мятеж… Зачинщиками бунта были стрельцы, и в числе капитанов их был наш предок Черкасский.

Наш предок спас свою жизнь бегством… ушел через Польшу в Угорщину и явился в Тополу уже с именем Духновича». Его дед закончил свое напутствие такими словами: «Сын мой! Не забывай Бога… и люби свой русский род, и хоть не будешь через то богат, но будешь счастлив».

Безусловно, это семейное предание заронило в сознание подростка Духновича чувство приверженности к своему «русскому роду». В гимназии он столкнулся с чуждой и гнетущей обстановкой, оставившей неизгладимый след в его душе. Как писал Ф.Ф. Аристов: «Русский букварь был заменен мадьярской азбукой, причем учитель с нескрываемым злорадством объявил, что все предыдущее обучение было напрасным трудом и поэтому ничего не стоит. Не отставали в шовинизме от своего учителя и воспитанники школы, которые издевались над Духновичем за его привязанность к русской речи».

Все это не заставило Александра Духновича стать «стыдящимся рода своего». Способный юноша вскоре хорошо изучил и мадьярский язык, но не забыл и не отказался от родного языка, а, наоборот, с жадностью читал и изучал произведения классиков русской литературы Державина, Пушкина, Лермонтова, Аксакова, Гоголя…

В автобиографии он рассказывает, как ночами в библиотеке консистории читал русские книги и причислял себя к русскому народу: «Тогда я понял, что я русскій, тогда поминул слова моего діда и я душею да тілом стался русским, думы носились над Сывером, и мні пришла жажда видіть… Ерусалим».

Заслуга А.В. Духновича заключалась, прежде всего, в его многогранной культурно-просветительской деятельности, выражавшейся в издании им школьных учебников на родном языке и «полезных для народа книг». Друг и соратник Духновича, известный русинский церковный деятель, писатель Анатолий Федорович Кралицкий (1835–1894), характеризуя эту сторону деятельности Духновича, писал: «Духнович не был гений, поэт высоких дарований или литератор европейской славы; он был только скромный «будильник», так называемый tumfac. Нужен был календарь – Духнович составил и издал календарь. Оказалась потребность в школьных учебниках – Духнович написал и издал на собственные издержки: букварь, грамматику, землепись, народную педагогию и проч.».

Он являлся автором и издателем следующих учебников для народных школ: «Букварь, книжица для начинающих» (1847), «Краткий землепись для молодых русинов» (1851), этим изданием автор удовлетворил давнее детское желание стать географом; «Грамматика русского литературного языка» (1853); «Народная педагогия в пользу училищ и учителей сельских» (1857). Эти учебные пособия в условиях того времени сыграли большую положительную роль. Они содействовали распространению грамотности, прививали национальное самосознание русинов, противодействовали антинародной, ассимиляторской политики Габсбургов.

«Букварь» В.А. Духновича, написанный «речью мерною», пользовался огромной популярностью и выдержал четырехкратное переиздание. Эта книга, писал В. Крайняница, благодаря «чистоте и ясности языка, легкости стиля, пестроте и богатству содержания… быстро распространилась не только под Карпатами, но и за Карпатами. По ней училось грамоте не одно поколение, с благодарностью вспоминая о ее составителе».

«Грамматика» и «Краткий землепись» А. Духновича, являлись первыми школьными пособиями этого рода. «Из них долгие годы черпала молодежь познания на понятном и родном языке», – отмечал тот же автор.

«Грамматика русского литературного языка» А.В. Духновича была быстро распродана и имела огромное значение для поднятия престижа родного языка. По словам Ф. Ф. Аристова, она была написана «…на местном карпаторусском наречии, но В.М. Войтовский и И.И. Раковский, которому автор послал в Будапешт свое сочинение для напечатания, изменили первоначальный язык грамматики на общерусский лад и в таком виде выпустили ее в свет». Исследователь и путешественник В. Терлецкий в уникальной книге «Угорская Русь и возрождение сознания народности между русскими в Венгрии» отмечал, что Духнович поначалу страшно возмутился, но со временем примирился и даже был доволен исправлениями Войтовского и Раковского.

По исключительной энергии и неуклонности, по смелости и прямоте выступлений на защиту русского единства, бесспорно, наиболее выдающееся место принадлежит о. Иоанну Раковскому.

Еще в начале, когда пробудилось в галицко-русском обществе национальное самосознание и под влиянием воззвания «Рады народной русской» («Одозва до русского народу», от 10 мая 1845 г.), призывавшей к подъему и развитию чувства народности, совершенствованию языка и утверждению его в школе, в печати, в книге этим вопросам большое внимание уделяет «Вестник для русинов Австрійской державы». Журнал выходил в Вене с 1850 года под редакцией И. Головацкого, публиковалось множество статей «о галицко-русскомъ языцѢ», «о развитіи нашого языка», «Гадки о образованіи и развиваніи письменного русского языка» и другие. На страницах издания в дискуссиях активное участие принимал и Раковский. Он, подписывал свои статьи псевдонимом «Панношянин». В публикациях неоднократно касался вопроса об основах развития литературного языка в письменности, а главное, высказывал свою позицию по отношению литературного языка к народным наречиям и говорам. Надо отметить, что корреспонденции Раковского редакция ценила высоко и охотно их публиковала. Так, была дана оценка его писем, затрагивающих животрепещущие вопросы и потому особенно интересных, хотя и не всегда отвечавших взглядам редакции.

И. Раковский вовсе не был противником народного языка, он признавал всю важность изучения его, на него тоже, влияла народная «бесида», но он высказывался против введения ее в литературный процесс. «Ибо, – говорил он, – ежели бы мы себе во всемъ простонародному языку приспособляти хотѢли, тогда майже толико словесностей имѢли бы есме, колико областей и селъ нахождается… И где изобрѢтается народъ, иже бы повседневній свой языкъ равен имѢлъ съ обдѢланным и ученымъ языкомъ?» Поэтому, по словам Раковского, нет смысла и нужды стремиться к тому, чтобы создавать и утверждать письменность на простонародном языке. Эту мысль за двадцать лет до Раковского высказал с той же категоричностью М. Лучкай (Михаил Поп), в своей «Грамматике церковнославянского и русского языков» (1830 г.), написанной по-латински. Он осудил вообще стремление славян приобщать к литературе различные говоры и диалекты. В этом отношении надо опираться, прежде всего, на язык церковнославянский, на его богатство и высокое развитие. Михаил Лучкай не одобрял переход россиян с церковнославянского на современный русский литературный язык, «поскольку из-за этого возникли определенные расхождения между Подкарпатской Русью и остальной Россией». Автор грамматики считал: «Подкарпаторусский диалект так близок церковнославянскому языку, что ему не нужна собственная грамматика, отличающаяся от грамматики церковнославянского языка». И предполагал, что «подкарпаторусский диалект произошел непосредственно от церковнославянского языка, а церковнославянский язык является собственно лишь подкарпаторусским диалектом в его старом, первоначальном виде».

Иван Раковский считал, что русины Угорской Руси и Галиции только тогда сумеют успешно отстаивать свою русскость, народность, когда они овладеют «оружием поразительным» (разящим), то есть богатейшею русской культурой и могучим русским языком.

Если же этого не будет, то «мы не сделаем ни в чем никакого успеха, будем попраны, призрены и не обратит никто на нас никакого внимания».

Такой же языковой концепции придерживался и А.В. Духнович. Корреспондент «Вестника» из Пряшева (вероятно, Духнович), решительно выступает против стремлений «нѢкоторых галицких сродниковъ» создать литературный язык из одного народного говора и осуждает тех, «которіи увѢряти всѢх хотятъ, что языкъ простонародный округа, в котором они уродилися или теперъ живутъ, повиненъ бути языком книжнимъ всѢх русиновъ Австрійских». И горячо убеждает читателей: «НѢтъ, Братія, сіе бути не можетъ, бо такимъ способом въ четырехъ милліонахъ Австрійскія державы русиновъ будуть 1000 діалекты, будетъ непрестанна распря, будет междоусобная брань, что самое может русинамъ послѢднее принести уничтоженіе». Далее он писал: «А мненіе наше такое: что народный наш язык в союзе с библейским или церковнославянским языком есть; мы желаем к нему приближитися, и нашу народность на нем образовати».

Некоторые исследователи творчества А.В. Духновича, в том числе и Ф.Ф. Аристов, отмечали большую заслугу будителя в том, что он являлся первым просветителем Угорской Руси. Очищая народный язык от устаревших и не свойственных ему лингвистических форм, Духнович, шаг за шагом, подготовлял почву для постепенного возвышения и приближения народного языка к литературному.

На страницах галицийских изданий «Зоря Галицкой» (1854–1856) и «Семейная Библиотека» (1855), в местных изданиях «Свет», «Новый свет», «Карпат», в «Месяцесловах» размещал свои материалы и И. Раковский. Он последовательно отстаивал идею культурного объединения всех ветвей восточных славян, прежде всего на основе принятия единого русского литературного языка. Всеми доступными способами противодействовал он денационализации подкарпатских русинов, борясь за распространение грамотности и устранение тяжелой культурной отсталости и темноты простого народа. По этому поводу он говорил: «Наша Угорская Русь никогда ни на минуту не колебалась заявить свое сочувствие к литературному единению с прочею Русью. У нас, так сказать, никогда и вопроса не было по части образования какого-нибудь отдельного литературного языка. Все наши писатели с самого выступления на поприще распространения народного просвещения руководились одною мыслию, имеющею целью литературное объединение. Сия мысль столь овладела нашими писателями, что они, можно сказать, были постоянными подвижниками великой идеи о всеславянском литературном соединении, получившей торжественное освящение в славянском мире».

Энергично высказывались в этом смысле в той же «Зоре Галицкой» и другие ее корреспонденты из Угорской Руси. От анонимного автора из Пряшева (очевидно от А.В. Духновича, который и раньше помещал тут свои материалы на эту тему) редакция получила письмо по поводу вышедшего еще в 1849 году во Львове перевода «на языкъ руській» трагедии Хомякова «Ермак». Это курьезное и совершенно ненужное упражнение галицкого литератора Келестина Долинянского, перелицевавшего произведение Хомякова, вызвало замечания пряшевского корреспондента («Зор. Галл.» 1852, № 50, стр.498). Они касались исключительно языка перевода: «Кой то у вас несчастник «Ермака» Хомякова не только изуродовалъ? Якій то языкъ? Якая грамматика? Не выйдемъ ли мы никогда изъ експериментовъ, найпаче столь соблазнительных? У нас больше людей начали тое дѢло читати, но я самъ дошелъ до третяго дѢйствыя, далѢй не было возможно…» Автор письма высказывается решительно против таких переделок, против уродования утонченного литературного языка. Он спрашивает читателя: «Такъ то намъ салоны исключити въ образованіи нашого языка? И трудам прочей русской словестности и жизни для насъ мертвыми оставатися?». Переводчику прямо ставилось в укор пренебрежение русским литературным языком. И таких публикаций множество.

«Церковная газета» в одном из номеров за 1857 год, ставила Духновичу в заслугу в его литературной деятельности сочетание элементов народного языка с достижениями прошлого, столетиями общего русского литературного развития: «Наш заслуженный писатель, желая постепенно приучать народ к книжному русскому языку, старается в сочинениях своих пользоваться отчасти церковнославянским, отчасти же народным русским слогом. Он не перекручивает русских или церковнославянских слов, сохраняет их неповрежденно, старается ими облагораживать простонародные выражения».

В 1929 году карпаторусский литератор Павел Федор об этом писал: «Этот отзыв, – (в «Церковной газете» – В.Р.), – и поныне является ценным. Духнович, действительно указал путь для развития общерусского литературного языка на Подкарпатье, он, на основании общерусской грамматики, пользовался словарем и выражениями местными, чтобы тем самым народ, лишенный русской школы, постепенно приучить к общему русскому литературному языку».