Текст книги "Витязь особого назначения"

– Это ты тут, что ль, подкоптился, витязь?

– Тут, – коротко ответил Ягайло, давая понять, что не хочет больше про это говорить.

– Вот я и смотрю… И похлебку вокруг расплескал. А зря. Вкусная небось была, – посетовала девица.

– У них еще где-то мясо быть должно, я там поодаль оленьи кости и требуху видел, едва землей прикопанную. Съесть они это все даже за два дня вряд ли могли. Посмотри за шатром.

– А почему я-то, витязь? – вроде даже удивилась Евлампия.

– А кто у нас баба-то? Я что ли? – сдвинул брови Ягайло. – У меня свои заботы, мужские. У тебя свои, женские.

Девица буркнула что-то себе под нос и ушла куда послали. Ягайло огляделся, нашел ведро и отправился к журчащему неподалеку роднику за водой. Склонился, зачерпнул ведро, поставил рядом. Ежась от стылости, отмыл от сажи лицо, руки. Намочив пятерню, пригладил волосы и вернулся на поляну.

Евлампия тем временем нашла кус мяса, напластала его на тонкие куски и, нацепив их на тонкие палочки, жарила над костром. Они уже начали исходить жиром, он капал и шипел на углях, распространяя вокруг невыносимо вкусные запахи. Ягайло проглотил набежавшую слюну, поставил ведро поближе к огню, чтоб вода чуть согрелась. Снял с Буяна седло и узду, выпряг из дышла жеребчика, накинул поводья на низко висящую ветку и пошел взглянуть на польских коней.

Скакуны-красавцы с тонкими ногами, длинными шеями и расчесанными гривами опасливо покосились на незнакомца. Заржали, когда Буян подошел к витязю сзади и положил на плечо морду.

– Ну что, Буян, как тебе? – спросил его Ягайло.

Конь в ответ презрительно фыркнул.

– Вот и мне кажется, жидковаты. На таких только на бегах да в турнирах красоваться. Были б еще кобылы, а так-то…

Конь снова фыркнул, на этот раз одобрительно, и они вместе вернулись к костру под ненавидящими взглядами поляков. Буян сунул морду в ведро и опорожнил половину в три глотка. Другую половину Ягайло отнес привязанному коньку. Тот долго пил мелкими глотами, потом стал противно хлюпать, собирая воду с донышка. Витязь отобрал у него ведро, закрутил воду по стенам и выплеснул в траву. Еще раз сходил к роднику.

Мясо поспело аккурат к его возвращению. Донельзя гордая собой Евлампия протянула ему веточку с нанизанными на нее кусками, перехватила вторую поудобнее и впилась зубами в мясо. Ягайло принялся за свою долю угощения. Снаружи мясо подгорело, у самой веточки, в сердцевине, осталось розовым и склизким, а вот посередке оказалось нежным и вкусным. Сплевывая лишнее, он прикончил свою порцию и даже подумал, не отобрать ли пару кусочков у Евлампии, но та уже съела, что было, и, блаженно откинувшись назад, выковыривала из зубов травинкой застрявшие там волокна.

– Поели, теперь можно и поспать, – молвила она, поглаживая сыто выпирающее под платьем брюхо.

– Да уж, намаялись за сегодня. Ты давай лезь в шатер и дрыхни, а я этих, – он кивнул на привязанных к дереву пленников, – посторожу, а тебя часа за два перед рассветом разбужу и сам вздремну. Только платья не снимай, мало ли что.

Девица не заставила просить себя дважды, перевернулась и, не вставая на ноги, на четвереньках уползла в шатер. Поляки немного повозились, поудобнее устраиваясь на своей привязи и задремали, то и дело нервно вздрагивая, ну чисто синицы на ветке.

Витязь уперся спиной в ствол ближайшего дерева. Мысли в голову не шли, поэтому он просто сидел, наблюдая за причудливыми танцами искр на догорающих углях, прислушиваясь к шороху ветра в кронах, вдыхая терпкий аромат росной травы. Это было как сон, даже лучше, чем сон. Отдых есть, а глаза открыты. А пока они открыты, обладатели страшных белесых лиц не придут.

Несколько часов он просидел, не меняя положения тела и даже, казалось, не дыша. Когда звезды заняли ожидаемое положение на небе, поднялся. Проверил пленников, не ослабил ли кто веревки. Заглянул в шатер. Девица спала аки младенец, подложив под голову какой-то тюк. Он осторожно коснулся ее бесстыдно выглядывающей из-под подола ступни. Она дернула ногой, словно отмахиваясь от мухи. Ягайло потряс ее еще раз. Безрезультатно. Тогда он ухватил девицу за массивную лодыжку и потащил из шатра. Та, не просыпаясь, лягнула его сильно. Ягайло едва увернулся и снова потащил, уже сильнее и злее.

– Поди, смерд, – пробурчала девица и снова лягнула воздух.

О как, подумалось витязю, уж не врала ли, когда рассказывала, что прислуга она? Замашки-то барские. Может, и правда какого вельможного крестница? Или дочь внебрачная. Или иная какая вода на киселе… Наконец девица проснулась, села, дурашливо моргая ресницами. Потерла кулаками заспанные глаза, потянулась, широко разевая в зевке рот, и мелко его перекрестила, чтоб бесы внутрь не проскочили.

– Что, восход ужо?

– До восхода еще часа три, время тебе в караул заступать, – ответил Ягайло, проскальзывая мимо нее в шатер.

– Зверь ты жестокосердный, – сказала Евлампия полушутя-полусерьезно и исчезла, взмахнув занавешивающей вход тканью.

Ягайло ухмыльнулся ей вслед, помахал рукой, положил под голову нагретый ею тюк и закрыл глаза. И тут же по векам хлестнул яркий свет. Ягайло дернулся, прикрылся ладонью и понял, что уже наступило утро. Солнце просвечивало сквозь ткань шатра, а несносная девчонка, стоя в дверях, лезвием ножа пускала ему в глаза солнечного зайчика.

Витязь поднялся, протер глаза и вышел из шатра, потягиваясь до хруста в костях. Евлампия казалась веселой и посвежевшей, хотя спала ненамного больше его. «Эх молодость, молодость», – то ли с небрежением, то ли с сожалением подумал витязь и отправился взглянуть на пленников.

Состояние их было аховое: за ночь кисти рук опухли и посинели, шеи скрючились от неудобного положения, а уж что стало с седалищами, страшно даже было себе представить. Ягайло взял ведро, сходил к роднику. Умылся наскоро и вернулся. Поднес край каждому ко рту и дал сделать по паре жадных глотков. Напоил коней, каким хватило, сходил еще и еще раз. Остатками воды залил тлеющие угли и повернулся к Евлампии:

– Ты у нас про жизнь при дворе разумеешь, вот и рассуди. Пожитки ихние нам с собой брать или тут покидать?

– Это смотря как мы с поляками общаться хотим. Ежели задружиться или хотя бы не пособачиться, надо брать, чтоб вернуть в целости и сохранности, не то их местные в момент по хатам растащат. А если приехать, все вызнать и уехать тем же днем, так лучше и бросить.

– А как думаешь, сможем вызнать быстро?

– Мыслю, что да, – рассудила Евлампия. – Нам же только понять – там княжич, не там, и домой. Дипломатию не нам разводить.

– И то верно. Тогда так сделаем: шатер и прочую ерунду кидаем тут, а коней и людей с собой, – решил Ягайло.

– Долго выйдет, на коней их сажать нельзя, даже связанными, вдруг улепетнут, гоняйся за ними потом по полям окрестным. А пешим ходом не близко, дня три добираться будем.

– Так у нас телега твоя имеется. Погрузим их внутрь связанных да и поедем. А коней в обоз пристроим.

На том и порешили. Ягайло впряг конька и, сев на облучок, вывел телегу на дорогу. Припер одну дверь снаружи копьем, выгреб оставленное со вчера оружие, переложил его в приделанный сзади ящик и, оставив Буяна сторожить, вернулся к стойбищу. Покопался в пожитках пленников и нашел подходящий короб. Вытряхнул прямо на землю все его содержимое и несколькими ударами ноги разломал ящик на доски. Выбрал две самые большие, взял под мышку. Вдвоем с Евлампией они подняли связанных поляков на ноги и, подгоняя толчками копья в спину, провели к дороге.

Ягайло сходил к телеге и приладил доски на слюдяные окна, чтоб не разбили, если бежать надумают. Вернулся к Евлампии, присматривающей за трясущимся от страха пленниками. Вдвоем они принялись за дело. Отвязывали по одному, давали время растереть затекшие запястья и, опять стянув их поясами, заталкивали в повозку через незапертую дверь. Вскоре четверо пленников расположились на мягких сиденьях, а один, которому не хватило места, устроился в ногах, прямо на ковре. Ягайло еще раз осмотрел повозку со всех сторон, подергал дверные ручки, попинал ногой колеса, хотел протереть стекла, но сообразил, что за щитами до них не добраться. Остался не очень доволен, но делать было нечего. Евлампия тем временем привела взнузданных и заседланных польских лошадей и связала их одного с другим, поводом к седлу, а уздечку первого накрепко примотала к крюку на задке повозки.

– Ты на козлы и правь этой колымагой, – распорядился Ягайло. – А я на Буяне сзади поеду, буду смотреть, чтоб не выпрыгнул кто по дороге.

Девица кивнула, ни слова не говоря, влезла на передок. Слегка приголубила конька вожжами по округлому крупу, и процессия, пыля, двинулась по дороге.

К концу дня они увидели башни Люблинского замка и колокольню церкви Михаила Архангела. Заночевали в перелеске, а поутру снова двинулись в путь.

Город все не начинался. Составленный Ягайлой и Евлампией обоз третий час двигался вдоль плетней, на которых не было привычных горшков. Вдоль крепких заборов, и высоких, почти крепостных стен, за которыми зло брехали сторожевые псы.

Народишко был ухоженный, опрятный, но пуганый. Завидев всадников, почти все старались убраться с дороги. Мужики ломали шапки и кланялись в пояс, бабы тоже кланялись в пояс и старались шмыгнуть в боковой проезд или дыру в заборе. Стайки детишек затихали и ныряли в канавы, кусты, под деревья, куда угодно, лишь бы не попасться на глаза статному воину и обитателям роскошного возка.

Одна девчушка лет пяти с испугу забежала в угол, образованный двумя сходящимися заборами, и, поняв, что деваться некуда, села на землю и разрыдалась в голос, потирая глаза грязными кулачками. На подмогу ей никто из взрослых не поспешил, хотя за заборами мелькали любопытные и настороженные глаза.

– Странно они тут живут, – молвила Евлампия, когда они выехали из узкой горловины деревни на широкий проезжий тракт и Ягайло притормозил Буяна, поравнявшись с козлами. – Может, от тесноты друг на друга в обидах да мести боятся. Ведь никакого простора, дома на дома налезают, подворья на подворья, деревни на деревни.

– Это есть, но не только друг дружку они боятся, а всадников проезжих тоже. Видать, лютуют паны.

– А с чего бы им лютовать? Народ-то свой, родной. Кровь от крови, плоть от плоти, – удивилась Евлампия.

– Не совсем, то земли от веку спорные. Многажды из рук в руки переходили. То один князь придет, то другой. Даже свейские короли сюда с огнем и мечом хаживали, мадьяры, пруссаки приходили, про русичей, поляков да ордынцев не говоря. Как придут, так мужика за грудки и в морду. Почему, мол, прошлой власти служил? А как не служить, когда, чуть что, на копья взденут или в полон уведут?

– Жуть-то какая, витязь, – поежилась девица. – Хорошо, в наших землях такого нет.

– Сразу видно, не бывала ты, Евлампия, за границами княжьих хором. Не видывала наших междоусобиц да не слыхивала о них. Бывало, и переяславльские на курских налетали да продавали челядь[19]19
  Челядью на Руси называли рабов иностранных, в отличие от холопов, рабов из местного населения.


[Закрыть] печенегам. И Киев половцам черниговских да смоленских мужиков отгонял. А уж с новгородцами чего делали? А, ладно, – Ягайло махнул рукой, – вспоминать даже противно.

Девица замолчала, о чем-то глубоко задумавшись. Да и витязь был не в духе разговаривать. Послал коленями Буяна вперед. Тот черной стрелой пролетел через очередную деревеньку, топотом распугивая кур и гусей. Исчез за стеной пыли.

Евлампия хотела нахлестнуть коней, догнать, потом плюнула, наоборот, чуть прибрала вожжи, сдерживая весь обоз. Пусть витязь погневится там один, не найдя, на ком зло сорвать.

Когда девица вывела наконец караван из горла единственной на всю деревеньку улицы, она увидела, что Ягайло спешился. Он стоял около небольшой будочки и препирался с караульным. Юнец был в белой форме с эмблемой городского муниципалитета – белым же козлом на красном поле, шибающим копытами по виноградной лозе. Ягайло наседал, размахивал зажатым в руке свитком, и даже грозил кулаком, юноша отгораживался от него полумесяцем алебарды и что-то лепетал в ответ на непонятном лающем языке.

Евлампия спрыгнула с козел и подошла к Ягайле.

– Чего это он? – дернула она витязя за рукав.

– Пущать не хочет. Говорит, у них тут подорожная наша не действует. В Краков можно, в Варшаву можно, а к ним нет. Видите ли, у них городской совет такой указ принял, у… буквоеды.

Юнец пискнул что-то вроде «швайне» и забился в свою будку, накрест перегородив узкий вход древком. Ягайло занес кулак. Евлампия повисла у витязя на руке:

– Ты что, сдурел? Он же подмогу крикнет, тогда нам против всего люблинского воинства биться придется.

– Мертвые не кричат! – взревел Ягайло и попер на будку, как баран на новые ворота.

Евлампия клещом вцепилась в его запястье.

– Да отступись же ты, витязь, – заворковала девица. – Не хотят с нами знаться, и не надо, стороной объедем. Делов-то!

Ягайло понемногу успокоился. Остыл. Позволил отвести себя к нервно прядающему, почувствовавшему напряжение грядущей битвы Буяну. Похлопал коня по гриве, успокаивая, взобрался в седло. Развернул коня на теряющийся в полях золотящейся пшеницы проселок. Евлампия взобралась на козлы и последовала за ним.

Долго ехали молча. Поляцкие кони понуро брели за возком. Буян смотрел вдаль, делая вид, что ему до людских забот и дела нет, и только рыжий конек, которому никто не озаботился дать имя, с интересом вертел головой по сторонам, иногда дурашливо всхрапывая и порываясь заржать.

– Слышь, Ягайло, – не выдержала угрюмого молчания Евлампия, – а чего он нас пущать-то не хотел?

– Да власть у них сменилась, – неохотно ответил Ягайло.

– Как это власть сменилась? Князь, что ль, помер?

– Да там давно князя нет, от княжества только название осталось. У них там теперь… Мэр, что ли?

– Ну и что? Раз мэр, значит, может произвол творить?

– Да нет. Мэр же должность выборная. Как в старину, когда титла эта еще не по наследству передавалась, а давалась самому доблестному воину всей дружиной, – пояснил Ягайло.

– Так и что, витязь? – все равно не поняла Евлампия. – Проехать-то нельзя почему?

– Прошлый мэр за соединение польских княжеств был да на восток посматривал. У нас с поляками мир и дружба братская. А нынешний пруссов любит и, как бы объединиться с ними, кумекает. Вишь, даже караулы научил их языку. Хоть и худо, да узнаваемо. Тевтоны же да ливонцы, что ближе живут, нам недруги еще со времен Ярославичей. Вот и решил он нас завернуть. А хозяевам своим весть отпишет. Мол, приходил с русских земель отряд, так мы его под страхом смерти обратно погнали. Хитры эти мэры прелестные бумаги составлять.

– Зачем же ему напраслину на нас да на всю землю русскую возводить?

– Как зачем? Чтоб денег дали. Мол, русичи вокруг шныряют, напасть готовятся, а стены у замка слабые, баллист нет, доспехов нет, вооружены кто чем. Вы денег нам дайте, а мы уж свой кусок земли от нашествия варварского убережем.

– Нешто можно так? – удивилась Евлампия.

– Когда дело денег касается, еще не того можно, – ответил Ягайло. – Подрастешь, сама поймешь. И подивишься.

Когда солнце начало клониться к закату, дорога вывела их к серебристой ленте реки. Судя по наезженной колее, не сворачивающей перед водной преградой, тут был и брод, за которым начиналось княжество Краковское.

Витязь, не останавливаясь, направил коня в воду. Буян пошел ходко, не скользя, уверенно вспенивая воду, в самом глубоком месте доходящую ему едва до колен. Остановился на том берегу. Ягайло махнул рукой Евлампии – давай, переправляйся.

Направляемый девичьей рукой конек опасливо вступил в воду, но потом взбодрился и помчал к тому берегу тряской рысью, чтоб быстрее вылезти из холодной воды. Телега заскрипела, стала опасно раскачиваться на ременных рессорах. Внутри загрохотало, послышалась густая брань в несколько глоток, видать, посыпались друг на друга связанные пленники. Боковое течение, цепляясь за колеса, поволокло повозку к краю переправы. Кони в обозе забили копытами, поднимая фонтаны брызг, потянули назад и вбок. Один сорвался на глубокое место и забил ногами, пронзительно заржав.

Чертыхаясь, Ягайло бросился в воду, высоко задирая колени, оббежал тянущего изо всех сил рыжего конька и подставил плечо под кренящуюся стену повозки. Налег, разрывая жилы. Евлампия хлестнула конька вожжами. Тот обиженно заржал и налег на дышло. Телега двинулась вперед. Все четыре колеса нащупали опору. Ягайло метнулся вдоль борта. Вцепился в гриву тонущего коня и, стараясь, чтоб не задели молотящие воду копыта, потянул на себя. Помог выбраться на сухое, одну руку положил на холку, другой прикрыл глаза. Подождал, когда тот успокоится и перестанет рваться из узды. Погладил по гриве, успокаивая. Перешел к следующему, который уже испугался не так сильно и просто стоял по колено в воде, мелко подрагивая. Приласкал. Крикнул Евлампии, чтоб шла к берегу.

Скрипя и двигаясь не в лад, вся процессия выбралась на сухое. Евлампия спрыгнула на землю, потирая содранные грубо выделанной кожей ладони. Ягайло выпряг конька из повозки и отпустил пастись. Буян подошел к рыжему и ткнул его мордой в плечо – молодец, мол, не сплоховал. Тот радостно заржал и стал прыгать вокруг огромного боевого коня, как развеселившаяся собачонка. Витязь присел на кочку, стянул сапоги, вылил обратно в реку набравшуюся в них воду.

– Ну, все, хватит на сегодня дорог и приключений, давай тут привал устраивать. Ты сообрази что-нибудь насчет прилечь, а я пока поляков выгуляю.

– Сообразишь тут, когда шатер и прочий скарб прямо на дороге побросали, – пробубнила Евлампия, раскатывая на земле куски дерюги, которые она прихватила еще в Укрáине. Сбегала к дорожному сундуку, где под грудой оружия схоронила кремень и огниво. Принялась разводить костер.

Ягайло меж тем по одному извлекал пленников из возка, развязывал руки и отводил в кусты на оправку, потом к реке на обмывку. Возвращал обратно к костру и привязывал все к тому же копью. Наконец, покончив с подготовкой, вернулся к костру, мрачно думая о том, что с такими умениями на старости вполне может найти себя охранником в княжеской тюрьме. Бездумно, не чувствуя вкуса, сжевал предложенный Евлампией кусок нажаренного впрок холодного мяса, положил под голову кулак и заснул, велев разбудить себя через два часа. Девица, которая наломала спину за этот день не меньше, чем воин, ответила коротким ругательством, но Ягайло этого уже не слышал.

Глава пятая

Княжество Краковское почти ничем не отличалось от княжества Люблинского. На горизонте башни замка, утыкающиеся в голубое небо, а вокруг деревни и поля, поля и деревни без края.

– Чего ж у них в княжестве лесов-то нет нигде, витязь? – удивленно крутила головой Евлампия.

– Повырубили леса все, – отвечал ей Ягайло.

– Зачем же все-то?

– За деньги. В тех местах, где лес плохо растет, знаешь, как древесина ценится? Если корабль лесом строевым нагрузить да отправить в земли египетские, где одна пальма другой за сто верст ау кричит, знаешь, сколько выручить можно у правителей тамошних? Или к маврам, даже корабля снаряжать не придется. Ну, и самим надо чем-то печки топить, да углежогам обратно дрова потребны, да и на иные нужды.

– Так-то оно так, да только как же без леса-то? Без грибов, да без ягоды, да без птиц щебетания? И оленя с кабаном где брать?

– Если в лесах вырос, то поля тебе голыми и скучными казаться будут, а ежели, кроме полей бескрайних, не видел ничего, так и тосковать по соснякам и дубравам не станешь. А без леса не только оленей нет. Но и волков с медведями, которые и скотину дерут, да и людей тоже. Так что не так уж и плохо без твоих лесов. О, смотри-ка, вот и стража. – Ягайло махнул рукой в сторону приближающегося к ним конного разъезда.

Возглавлял его усатый дородный воевода, под весом которого прогибалась спина у симпатичной волоокой кобылки. На груди его сверкал вычеканенным орлом железный нагрудник с поддетой под него кольчугой крупного плетения. На плечах алая накидка, рука в перстнях с самоцветными каменьями покоилась на рукояти легкого кавалерийского меча с закрытой гардой. Широкие синие шаровары были заправлены в красные сапоги со щегольски завернутыми носками и слишком высокими каблуками. Словно хозяин был низковат росточком и хотел казаться выше, увеличив эту дюже полезную, чтоб нога не выскакивала из стремени, сарацинскую придумку.

Вислыми усами и хозяйской манерой держаться он неприятно напоминал того поляка, коему Ягайло выпустил кишки в придорожном трактире. Его подчиненные, хлопцы в мешковатых форменных накидках на невзрачных лошадях, смотрелись оборванцами и пики в руках сжимали как-то неуверенно. Словно грабли.

Главный развернул свою лошадь поперек дороги и вызывающе глянул на Ягайло. Тот махнул рукой Евлампии, мол, придержи коней, и шагом, не торопясь, подъехал к начальнику караула. Пошарив за пазухой, извлек порядком истрепанный на краях свиток и протянул. Тот молча принял бумагу, прочитал. Не отдал.

– Джени добре, шановний пан. Якей ест народовощчи? – спросил он.

– Приветствую вас, – ответил Ягайло, напряженно прислушиваясь к шорохам в крытой телеге.

Чтоб как-то их заглушить, Евлампия принялась насвистывать какой-то заунывный мотив.

– Русские мы.

– Доконт еджече?

– До польского короля, в замок Краковский.

– Чшы ест пан жонаты? – спросил поляк, кивнув головой на Евлампию.

– Нет, это племянница моя, – ответил Ягайло нарочито громко. – В дороге помогает по бабьему хозяйству да и Краков посмотреть возжелала. Молвит, умру, но великую столицу польских королей увижу.

– Це добже, – покивал пан, и под его усами появилось что-то похожее на улыбку. – Кракив ладно място.

– Да уж наслышаны, вот и желаем. Я по делам, девица поглазеть.

В телеге что-то бухнуло.

– Цо там ест? – спросил начальник караула, его лицо снова затвердело в непробиваемую каменную маску.

– В телеге-то? – уточнил Ягайло. – Личные вещи всякие. Поклажа. Закреплена плохо, вот и болтается.

– Проще отфожичь джеви.

– Не, нельзя двери открывать. Там много всего, забито под завяз. Иные вещи работы тонкой. Стекло. Выпадет на дорогу, попортится. А там и подарки для вашего короля есть, – затараторил Ягайло, пытаясь заглушить доносящиеся из телеги звуки и подозрительность пана. Рука витязя при этом как-то сама собой легла на рукоять сабли.

Пан внимательно посмотрел на витязя и сделал вид, что поверил.

– Кьено шье кони? – спросил он скорее для формы, указывая пальцем на привязанных за возом лошадей.

– Это… Эта… Тоже в подарок везем королю вашему. От нашего князя, – нашелся Ягайло.

– О, це добре, – заулыбался поляк и, кольнув кобылку шпорами, очистил дорогу и кинул руку к виску в воинском приветствии. – Щченcливэй подружы.

Другие конники последовали его примеру.

– Спасибо, и вам счастливо оставаться, – ответил Ягайло и тронул Буяна коленями.

Конь зашагал по дороге. Позади тронулась телега, заглушая скрипом колес стуки и крики пленных. Когда разъезд скрылся в облаке дорожной пыли, Ягайло придержал коня и поравнялся с Евлампией.

– Фух, – выдохнул он, утирая взмокший лоб. – Хорошо, в колымаге этой стены шелками да атласами обиты. Не слышно криков и стуков. А то, если б шановный пан внутрь заглянул, мы б от него просто так не отговорились.

– Да уж, – поддакнула Евлампия. – С меня восемь потов от страху сошло, хоть подол выжимай. А ты откуда польский так хорошо знаешь?

– Не то чтоб знаю. Понимать понимаю, а вот говорить плохо могу. Через пень-колоду.

– Я спросила откуда, а не как, – хитро прищурилась девица.

– Так я в Витебске при дворе князя Ольгерда вырос. Там польские земли рядом совсем, наслушался их говора. Он, конечно, не совсем такой, как тут, но разуметь вполне можно.

– А родители твои кто?

– Да как тебе сказать… Вон смотри, двор постоялый, – перевел разговор Ягайло. – Давай оставим телегу и пленников тут, под твоим присмотром. А я возьму вещицу какую-нибудь да во дворец к королю пойду.

– Не будет так, – взвилась Евлампия. – Я, может, из-за этого замка за тобой в дорогу увязалась, через мучения прошла.

– Евлампия…

– Не бывать тому. С тобой пойду. – Слова девицы, вырываясь изо рта, твердели, как плевки на морозе.

– Ладно, ладно, – смягчился витязь. – Карету подальше куда-нибудь поставим. По кругу вервием обвяжем, чтоб дверь не распахнули, и пойдем. Так?

Евлампия кивнула.

– Витязь, а зачем загонять-то, мы не на конях ко двору поедем?

– Нет. Улицы в крепости краковской узкие очень. Обычно не шире длины копья. На иной и два всадника не разминутся. Пешком оно сподручнее будет, да и о конях заботиться не надо.

– Нешто здесь не боишься, что коней уведут, а в крепости королевской боишься?

– Как не бояться? Боюсь. Но здесь-то хозяин присмотрит, за то ему и деньги платят, за то и спросить могут. А там народу много пришлого проезжего бывает. Послы всякие, вестники из дальних краев. Сядут на коня твоего, и ищи потом в Вязьме али в Твери, а то и вообще в Казани. И с кого спросить?

Обоз свернул на дорогу, ведущую к постоялому двору. Судя по истоптанной траве вокруг, разбросанным тут и там обрывкам, остаткам и объедкам, а также доносившимся из дома крикам, место было проходное. Но неухоженное. Два больших деревянных строения с одинаковыми двухстворчатыми воротами во всю стену и бревенчатым съездом вместо крыльца были раньше какими-то складами. Потом их перекупили и, кое-как подлатав, стали принимать постояльцев. В стенах зияли дыры, в иную из которых мог пролезть и палец. Несколько оплетенных дикой лозой жердей то ли служили беседками для отдыха на свежем воздухе, то ли подпирали стены. О том, на какое решето похожа крыша, не хотелось и думать. С кухни тянуло тухлятиной, а может, и не с кухни, а от отхожего места. Толстая крыса, не таясь, пробежала через двор и исчезла в сарае, предназначенном для коней и повозок.

– Фу, гадость какая, витязь, – сморщила нос Евлампия. – Как тут жить-то можно?

– Видать, нет вокруг другого пристанища на много верст, иначе бы туда люди потянулись, а не сюда. Ну да ладно, мы тут все равно надолго вставать не собираемся. Бог даст, к вечеру в обратный путь тронемся. Ты давай правь к сараю конскому, а я пока с хозяином договорюсь. – Он тронул коленями бока Буяна и умчался к дому, что предназначался для людей.

Евлампия кивнула ему в спину и уверенно направила конька меж двух столбов, обозначающих проход в невысокой плетеной изгороди. Слезла с козел и заглянула внутрь. Сарай представлял собой одно большое пространство. Потолочного настила не было, и кусочки неба проглядывали сквозь худую крышу. По правую руку были устроены стойла для лошадей с полными сена яслями, по левую – клети пошире, для возков. Там стояла всего одна телега. Добротная, на железной раме, с мягким сиденьем и вычурной резьбой по бортам. Стойла же были заполнены под завязку. В основном худосочными тонконогими жеребцами, но была тут и пара битюгов, и один рыцарский конь, рядом с которым стояли снятые с него доспехи. Несколько мальчишек, пажей или оруженосцев, суетились, вытирая коней тряпками, расчесывая гривы, чистя рыцарские доспехи и починяя прохудившуюся одежду.

Евлампия кивнула им и стала размещать по пустым местам свой обоз. Пока она загоняла возок в самый дальний угол и расставляла лошадей, чтоб не мешать проходу, Ягайло уже вернулся с мрачным лицом. Пальцы его судорожно сжимались и разжимались на рукояти сабли.

– Что случилось-то, витязь? – испуганно спросила Евлампия. – Почто глаза белые?

– Хозяин, собака, денег за постой содрал, будто мы целой дружиной расположились. С каждого коня. Поголовно. Да еще за воду и сено на день да ночь вперед. Я ему говорю, мол, какие день-ночь, мы, может, к вечеру уедем. А он мне… Как это… У меня свой гешефт, говорит. Крохобор проклятый. Гешефт – это корысть?

– Корысть, – подтвердила девица. – Да ладно тебе, витязь, все равно деньги не твои, казенные. Раньше тебе их не жалко было.

– Давеча не то что нонеча, – загадочно ответил витязь. – Пойдем-ка до пленных сходим.

Они зашли в сарай. Ягайло покрутил головой и осторожно похлопал Евлампию по плечу:

– Молодец, девка, хорошо справилась. Повезет тому, в чей дом хозяйкой войдешь.

– Да ну тебя, витязь! – хихикнула та. – Дела делай да пойдем ужо, а то душно тут – сил нет.

– И то верно.

Ягайло подошел к дверце и вынул придерживающее ее копье. Распахнул. От крепкого мужского духа, налетевшего на него из дверного проема, витязя аж передернуло. И то сказать, дня три не мылись пленники. На секунду ему даже стало их жалко, но мысль, что они могли учинить с Евлампией, не случись его рядом, и что учинили, возможно, с другими путниками, враз оборвало жалостливые мысли.

Пнув выставленные ноги сидящего на полу, Ягайло залез внутрь, показав всем костистый кулак, чтоб вопить не вздумали, и пошарил по их одежде. У двоих ничего интересного не было, а вот у третьего, самого дохлого, но с наглым, избалованным лицом и капризно оттопыренной нижней губой, он нащупал серебряный медальон на тяжелой цепи. Стянул через голову брыкающегося юноши, наподдав коленом, чтоб не дергался, и вылез из экипажа в царившие под крышей сарая вечные сумерки. Пригляделся, держа руку на отлете.

Овальная серебряная бляха. На ней – чеканный орел в выложенной сверкающими камешками короне. Клюв и когти золоченые. Вещь старинная, цены немалой, по всему видать.

– Как думаешь, Евлампия, – обернулся к девице Ягайло, – сильно знатный человек такой владеть может?

– Да уж не смерд, это точно, – ответила та.

– Ну и славно, ты давай тогда лепоту на себя наводи, чтоб на двор такой замарашкой не являться, а я пока тут порядок обратно наведу.

Евлампия кивнула, взяла какой-то сверток и скрылась на задах конюшни. Ягайло неторопливо обошел возок, проверил ручки, попинал спицы колес, подпер дверь копьем. Покопавшись в заднем ящике, нашел запасные вожжи и в два раза обмотал ими крытую надстройку, прихватив двери. Огляделся на всякий случай. Никто из оруженосцев не обратил на его действия никакого внимания. Ну и славно.

Отроковица вернулась с заднего двора посвежевшая и даже как-то посветлевшая ликом, который только оттеняло грязноватое платье. У Ягайло почему-то защемило сердце: все-таки не женское дело таскаться по полным опасностей дорогам вслед за воинами. Рисковать животом своим.

– Чего уставился, витязь? – грубовато окликнула его девица. – Ты так во мне дырку проглядишь.

Все ее очарование вмиг слетело, как яблоневый цвет. Ягайло отряхнул с портов несуществующую пыль, разгладил пятерней траченные огнем волосы и вышел из сарая. Девица, подобрав подол, чтоб не мазнуть по навозу, засеменила следом.

Выйдя на дорогу, они влились в плотный людской поток, текущий к главным воротам городища. Огромные телеги, доверху нагруженные всяким скарбом, ехали вперемешку с дорогими экипажами. Мужицкие зипуны соседствовали с облезлыми жупанами студентов. Рыцарские латы поблескивали на фоне меховых накидок и высоких шапок чиновников. В одном потоке рядом шли задумчивые коровы и норовистые кони. Наглые голуби воровали просо у заключенных в клетки кур. Мухи тучами роились над снедью, которую нерадивые хозяева не озаботились прикрыть тряпьем. Юркие мальчишки сновали под ногами у взрослых. Иногда им наступали на босые ноги, отвешивали тумаков, но улыбки не сходили с их беззаботных лиц.