Текст книги "Афанасий Никитин: Время сильных людей"

Тверич бросил взгляд на освещенные окна. Нашел взглядом спальню Ханумана. Сорвал с веревки пару мешочков с порохом, связал их вместе и обмакнул веревку в один из многочисленных огоньков, разбегающихся по траве от места взрыва. Прицелившись, запустил связку в окно. Краем глаза заметив, как занялась пламенем кисейная занавеска, побежал дальше. За спиной грохнуло.

Седой стражник-обезьянец был на прежнем месте, только уже не спал. Он стоял над ямой-тюрьмой, посматривая то вниз, то на учиненный Афанасием пожар, словно решая, бежать на помощь своим или остаться на посту. Опасность он заметил слишком поздно.

Купец прыгнул двумя ногами вперед и попал обезьянцу прямо в грудь. Того снесло, будто ветром. Извернувшись в воздухе, купец приземлился на четвереньки. Не вставая, преодолел отделяющее его от решетки расстояние. Взялся за замок, приналег. Тот не поддался. Тогда Афанасий подобрал копье стражника и вставил под дужку. Замок выдержал, но одно ушко со скрипом вылезло из деревянной рамы, на которой крепилась решетка.

– Вылезайте, вылезайте! – закричал купец на местном наречии, поднимая решетку. – Бегите к ручью. Там дыра в стене, через нее наружу и через реку по домам.

Давно проснувшихся от шума и грохота пленников упрашивать не пришлось – как черти из врат ада, выпрыгивали они на поверхность и растворялись в ночи. Некоторые бежали, некоторые еле шли, пошатываясь и расставив в стороны руки для равновесия. Афанасий и хотел бы сделать для них больше, да не мог. Теперь уж каждый сам за себя.

Внезапно на его горле сомкнулись железные пальцы. Афанасий схватился за волосатое запястье, попытался вывернуть его, но ничего не получилось. Пришедший в себя стражник был явно сильнее. Кузнец саданул локтем назад, метя в висок. Не попал. Лягнул ногой в свод стопы, но нога обезьянца, словно рука, перехватила его за лодыжку. Потеряв равновесие, Афанасий упал. Не отпуская, обезьянец прыгнул ему на спину, припечатав к земле и окончательно выбив дух, схватил за голову, потянул ее назад, до хруста в хребте. Купец закричал от боли, в глазах его потемнело. Перед глазами встала картина оторванной Хануманом головы. Господи, как больно!

В этот момент земля дрогнула. Дворец качнулся. Из всех его окон разом вырвались огненные языки. Башни закачались, как пьяные. Горячая взрывная волна огненной метлой прошлась по двору, поднимая в воздух тучи мусора. Подхватила Афанасия и обезьянца, оторвала от земли и швырнула на крепостную стену. Слепленная из соломы и глины, стена обрушилась. Вместе с дерущимися в воду полетели комья глины и обломки сырых древесных стволов. Пальцы обезьянца разжались.

Глава шестнадцатая

Солнце медленно всходило над джунглями. Деревья шелестели листьями, стряхивая с них жемчужные капли росы. Сочные травы колыхались под прохладным ветерком. Цветы раскрывали соцветия навстречу теплу.

Афанасий очнулся. Перевернулся на спину. Отер глаза от налипшего ила. Выковырял из бороды ссохшиеся куски грязи, выплюнул набившуюся в рот тину. Опираясь на руки, сел.

Вгляделся в чистое небо. Осмотрел прибрежные кусты, подернутое легкой рябью зеркало озера и крепостную стену.

Некогда почти ровная, даже с заплатами и надстройками способная навести оторопь на любого, кто вздумает ее штурмовать, ныне она походила на щербатую челюсть завзятого кабацкого драчуна. Кое-где торчали редкие зубцы, а за ними виднелся дворец Ханумана, представлявший собой зрелище не менее жалкое.

Крыши над всеми башнями были вывернуты наружу силой взрыва. Поддерживающие их балки веером торчали в разные стороны. Двери вылетели из проемов. Стены были исполосованы зияющими трещинами. Казалось, сядь на него пичужка малая, и рассыплется дворец, как карточный домик. На месте пыточного подвала зияла огромная дыра с рваными краями. Будто завела хозяйка там крутое тесто, да забыла, и выперла изнутри квашня. Неужели один маленький мешочек с порохом мог такое наделать?

Содрогнувшись, он вспомнил катившуюся на него огненную волну, выворачивавшую из мостовой горячие камни, цепкие пальцы обезьянского стражника на собственном горле, обжигающую боль в легких и тщетные попытки выбраться на илистый берег. Хорошо еще хоть взрыв распугал на пару верст вокруг крупных зубастых тварей. А то, что мелочь на зуб попробовала его порты, так это сама виновата.

Да нет, тут посильнее нужно было что-то. Видать, все свои запасы хранил Хануман под дворцом, к себе поближе. Туда огонь добрался, вот и жахнуло. Да еще селитра, уголь и что там еще для изготовления пороха используют, помогли. Не повезло, короче, обезьянскому богу с присными.

И мастерские не уцелели? Ну да, вон рядом с дворцом только кострища да обгорелые столбы на месте навесов – Афанасий разглядел учиненный им разор. Закопченные печные трубы, покосившиеся механизмы. А вот и кузница со сгоревшими мехами. Значит, и зелье все могло там погореть? Господи!

Холодея, Афанасий схватился за пояс. Непромокаемые кисеты с зельем булатным и составными его частями были на месте. Он развязал один, заглянул. Первый не промок, зелье было сухо и рассыпчато. Второй тоже. В третий попало немного воды, сверху образовалась плотная корка. Купец расковырял ее пальцем, под ней был сухой рассыпчатый порошок. Возблагодарив Бога, Афанасий накрепко завязал все кисеты.

«Однако, как саднит-то все!» – думал тверич, поднимаясь на подгибающиеся ноги. Даже волосы, кажется, болят. И горло распухло. Каждый вдох обжигает, как глоток польской сивухи, а каждое сглатывание хуже болезни заразной, от которой горло воспаляется. Он потер саднящие отметины от пальцев обезьянца. Больно, конечно, да не так уж и страшно. Ран глубоких нет, а царапины и синяки не в счет. Мало ли их у него было за всю жизнь…

Теперь бы только встречи с обезъянцами избежать. Хотя тех, которые поглупее и на людей мало похожи, взрыв распугал так же, как тварей речных. Разбежались по лесу – с собаками не сыщешь. А те, кто на человека более похож, наверное, тоже подались куда от греха. Только все ли? Может, некоторые уже и на пепелище вернулись? Такие, если увидят, наверняка нападут. Отомстить захотят за собственные страхи и унижения. «Ну да то их беда», – весело подумал купец, сжимая и разжимая пудовые кулаки.

Спина его распрямилась, плечи развернулись. И даже потеря топорика не печалила. Ведь теперь он сам себе такой сковать может, да еще и лучше. Из булата настоящего. Кузнец он или кто?

С каждым шагом походка его становилась тверже, под опаленной бородой проступала улыбка. Мысли настраивались на радостный лад. Он возвращался домой. Да не просто так, а с добытым зельем, за которое деньги немалые получит. Да с молодой женой-красавицей. Пред его мысленным взором вновь появился светлый облик Лакшми.

Без всяких дурацких шапок, платков, ведер, пустых или полных, – не важно, без полупрозрачных платьев и тому подобной мишуры. Он манил ее, звал, обещая, что теперь все страхи позади, а впереди только светлое будущее и долгая жизнь.

Потихоньку сгустились сумерки. Птицы стали затихать в кронах. Шурша, исчезали в норках звери малые. Гады, что во множестве сновали поперек дороги, теперь спешили заползти в укромные места и утихомириться до утра.

Наступало время ночной жизни.

Где-то затявкали шакалы. Раздался в лесу рев, подобный трубному. Верно, слон отгонял соперника или вызывал его на бой. Несколько раз слышался низкий утробный рык, от которого неприятно вибрировал хребет и поднимались дыбом волосы на затылке. Афанасию говорили, так рычит тигр – зверь, на кошку огромную похожий. Рыжий и полосатый весь. Но доподлинно никто описать его не мог, ибо если кто видел истинного хозяина джунглей – это было последнее, что он видел. Однако окрыленному успехами и мечтаниями тверичу было плевать даже на тигра. Он возвращался к деревне. Звездная река, мерцающая меж крон деревьев, будто сама несла его к заветной цели.

К деревне он подошел под утро. Похоже, там был праздник, и длился он, наверное, с того самого момента, как вернулись дети. Прямо у околицы были свалены обглоданные кости, обрывки материи, поломанные сундуки, что служили местным для хранения скарба. «Знатно гуляют, по-русски», – ухмыльнулся Афанасий.

Войдя в деревню, он увидел нескольких пострелят, как раз из тех, что уходили с ним из обезьянского логова. Умаявшись, заснули, видать, за общим столом, и кто-то заботливый перенес их под навес, положив на соломенные циновки. Прохладный ветерок донес до ноздрей купца исходящий от их дыхания хмельной дух. Дальше дрыхли еще двое. Проснувшись, они хотели вернуться к пиршеству, да не дошли. Упали и заснули прямо на дороге. Эко повязки-то задрались набедренные, аж срам виден. Афанасий одернул на них куски белой ткани и, стараясь не наступить на раскинутые руки-ноги, пошел дальше.

Посреди деревни был устроен огромный очаг, над ним – вертел на двух рогатинах. На вертеле – полуобглоданый баран, видать, далеко не первый за сегодня. Рядом люди сидят рядком, положив друг другу руки на плечи и медленно раскачиваясь. Поют что ль? Или богу своему молитвы возносят? Благодарят за спасение. «Так не бога надо поблагодарить», – подбоченился Афанасий, но тут же одернул себя. Гордыня – первейший из грехов. Да и не наработал он на благодарность – если б не Натху, оторвал бы ему голову Хануман, как тому хорасанцу, и вся недолга.

«А обломки-то уже убраны. И большинство хижин отстроено заново», – подивился он. От недавнего нападения ни следа. Да и чего б им хижин не отстроить? Четыре кола в землю вкопать да крышу соломенную настелить. Это тебе не сруб из лиственниц столетних под крышу подводить.

Выпятив грудь, он гоголем прошествовал по главной дороге мимо беспробудно спящих деревенских. Узрев, что внимания на него никто не обращает, перешел на шаг обычный, даже осторожный, стараясь держаться поближе к плетням да заборам. Ему хотелось напугать собравшихся у костра, и особенно надменного мастера Юпакшу, выделяющегося своей статью среди прочих. А потом он заметил белую накидку.

– Лакшми! – заорал он во все горло. Забыв обо всем на свете, кинулся к ней, раскрывая объятия.

Плечи ее вздрогнули под тонкой тканью. Она помотала головой, словно не веря своим ушам.

– Лакшми! – снова заорал он во всю мочь своих богатырских легких.

Она вскочила на ноги и наконец узрела бегущего к ней Афанасия. Грязного, прокопченного, заросшего густым каштановым волосом, в драной рубахе и хлюпающих разбитых сапогах, но успевшего стать таким родным.

Танцовщица бросилась ему навстречу, обвила его шею тонкими руками. Прижалась всем телом. Он подхватил ее и закружил, смеясь как безумный. Остановился, поставил на землю осторожно. Вгляделся в лицо, словно изучая милые черты. Она, отчего-то вдруг засмущавшись, уткнулась головой ему в плечо. Афанасий облапил ее, прижался щекой к черным волосам.

Когда они наконец смогли отстраниться друг от друга, на Афанасия накинулись жители деревни из тех, что еще как-то держались на ногах. Они тормошили его одежду, кланялись, благодарили, вешали на шею гирлянды цветов, совали ему в руки бусы, деньги, еду.

Мальчишки покрепче тоже были тут. Усталые, не успевшие еще отъесться после долгой голодовки, но уже с озорным блеском в глазах. Они скакали вокруг взрослых, улюлюкали, дергали их за набедренные повязки, пытаясь рассказать о подвигах купца. Но их никто не слушал. Все старались хотя бы прикоснуться к герою, получить через прикосновение немного его силы.

Наверняка не поверили детям, что в спасении из города Ханумана они сыграли не меньшую, а то и большую роль, чем Афанасий. Те, конечно, пообижались, особенно Натху, но детская беззаботность быстро взяла верх.

От шума и чужих непривычных запахов у кузнеца начала кружиться ушибленная об стену голова. Заметив его бледность, Лакшми прикрикнула на деревенских, растолкала особо ретивых, отвесила крутившимся под ногами мальчишкам несколько подзатыльников.

Наконец все успокоились и тверича под руки провели к столу, усадили на почетное место. Придвинули глиняную тарелку с бараниной, блюдо с фруктами, плошку с какой-то похлебкой, кувшины с водой и местным вином. Только тут Афанасий почувствовал, насколько проголодался.

Лакшми птичкой на жердочке пристроилась рядом. Белой тряпицей она пыталась отереть щеки и губы будущего мужа, но у нее ничего не получалось: Афанасий руками отрывал огромные куски мяса и проглатывал, почти не жуя. Жир тек по бороде и пятнал рубашку, на которой и без того не было живого места. Похлебка тоже стекала по бороде, но большей частью попадала все-таки в рот.

Наконец он насытился. Отвалившись на топчане, деликатно рыгая в кулак и выковыривая мясо из зубов специальной палочкой, стал рассказывать про свои приключения, стараясь особенно не привирать. Да и не нужно это было – история и так тянула на новую главу в легендах о Ханумане, только на этот раз не столь радужную для обезьяньего бога.

Когда Афанасий дошел до рассказа о том, как добывал составные части снадобья для ковки булата, к нему подсел мастер Юпакша. Лицо его было столь мрачно, что Афанасий замолчал и выжидательно уставился на старосту деревни, ожидая разъяснений. Вроде все хорошо – и сын вернулся, и обезьянских нападений теперь можно не бояться. Что ж не так?

– Иди, племянница, погуляй немного, – сказал Юпакша, пряча глаза. – Поговорить нам надо.

Не понравился Афанасию его голос, что-то жесткое слышалось в нем, угрожающее. Почувствовала это и танцовщица. Она плотнее прижалась к Афанасию и замотала головой – мол, не пойду.

Кузнец вздохнул, словно именно этого и ожидал. Пожевал губы, собираясь с мыслями, и негромко начал:

– Значит, обезьянцы научились вуц[68]68
  Индийское название булата.


[Закрыть] ковать?

– Как есть, – кивнул Афанасий. – Да только умение-то… Даже и не знаю, как теперь. Мастерские порушены, добавки, что при ковке нужны, погорели. Скоро ли еще восстановят? Да и дворец сгорел, если записи там остались, то…

– Подожди. – Кузнец взмахнул рукой, пресекая его словоизлияния. – И ты у них побывал? Нашел порошок, который они добавляют при ковке. Его составные части и украл?

– Чего сразу украл-то? – взъярился Афанасий, которому хмель слегка ударил в голову.

– Ну… Пусть. Взял как добычу. И унес. А все остальное сгорело? Так?

– Скорее всего так. От дворца Ханумана камня на камне не осталось. Вернее, только камни и остались. А все, чего нового они там построили, не…

– Понятно, – вновь оборвал его кузнец. – Значит, больше такого зелья в природе не существует?

– Пока нет, думаю, – ответил Афанасий, пытаясь понять, к чему клонит мастер Юпакша. – Если кто из кузнецов в живых остался, может, и восстановит по памяти…

Лакшми напряглась, как почувствовавшая приближение опасности олениха.

– Отдай. – Купец протянул огромную, как лопата, руку.

– Что?! – Догадка сверкнула в голове у Афанасия, но он не хотел ей верить.

– Порошок, – твердо произнес кузнец.

– С чего бы?

– Это наш древний семейный секрет. Когда-то он был украден у нашего рода Хануманом.

– И что?

– И теперь надо его вернуть.

– Кому это надо?

– Это наш древний семейный секрет, – вновь произнес кузнец так, будто это все объясняло, и прижал к груди могучие руки, то ли молясь, то ли унимая бешено стучащее сердце. – Он не должен покидать пределы этой деревни. Не должен был.

– Так покинул же. Какой теперь спрос? – спросил Афанасий, глядя на Юпакшу исподлобья.

– Нужно соблюдать заветы предков. Они говорили, что, пока секрет находится в границах деревни, нас ждет радость и процветание, а как только покинет…

– Ну, ребята… – протянул Афанасий. – Возвращайте на здоровье. Только сами. Идите в развалины, поройтесь там. Чего найдете, то ваше. Обезьянцев можно не бояться. Большинство туда долго еще не вернется, а с остальными справитесь как-нибудь, вон вас сколько. – Он указал на притихших по ту сторону костра мужчин.

Юпакша медленно поднялся на ноги. Навис над Афанасием огромной кряжистой фигурой. Хмель вмиг слетел с тверича. Шестым, купеческим чувством почуял опасность. Вскочил. Отступил на шаг и передвинул кисеты на поясе за спину.

– Порошок у тебя. – Мастер ткнул пальцем в грудь Афанасия.

– Нет тебе до этого дела, – ответил купец, с неприятным удивлением заметив, что далеко не все вокруг так уж сильно пьяны, как казалось. А у многих в руках палки и кинжалы, отлично подходящие для разделывания мяса. Не так важно, жареного или сырого, бараньего или человеческого.

– Нет, есть. – Юпакша шагнул к Афанасию.

Огонь в его глазах заставил купца отступить на шаг. Но взыграло ретивое. Афанасий нашарил на поясе рукоять кинжала.

Несколько деревенских за спиной мастера встали частоколом, поигрывая ножами в опущенных пока руках.

С другого конца деревни прибежали несколько огнепоклонников, то ли вызванные Лакшми, то ли заслышавшие их перепалку. Выдернув из ножен мечи и сабли, они встали в ряд с Афанасием, направив острия на местных.

Не обращая на них внимания, Юпакша вновь потянулся к Афанасию, намереваясь сорвать с пояса кисеты. Тот перехватил его запястье.

Сила нашла на силу, противники замерли, и только раздувшие рукава мускулы, тяжелое дыхание и выступившие на лбу вены говорили о напряжении, возникшем между этими людьми. Окружающие затаили дыхание, завороженные неброским величием их борьбы.

Первой не выдержала Лакшми. С пронзительным криком она бросилась к мужчинам. Втиснулась между. Замолотила кулаками по могучим плечам.

И словно что-то сломалось в мужчинах. Они выдохнули, сдулись, расцепили захват. Отступили на шаг, потирая кисти, понурив головы и стараясь не глядеть друг на друга.

Лакшми что-то говорила мастеру, но говорила так быстро, что купец понимал через два слова на третье. При этом она подталкивала Афанасия к выходу из деревни. Тот подчинился, совершенно вымотанный этим поединком. Лакшми взяла его за руку и, как маленького, повела за собой.

Поминутно оглядываясь, они добрались до паланкина. Влезли. Упали на мягкие скамейки друг напротив друга. Лакшми постучала в стену, давая носильщикам сигнал двигаться. Паланкин плавно вознесся вверх и мягко двинулся в сторону города Парвата.

– Уф, – выдохнул Афанасий. – Ну и дела!

– Да уж, – задумчиво ответила Лакшми.

– Вроде и родственники, а чуть не убили.

– Меня б не тронули, а вот тебя могли.

– Спасибо, – от души поблагодарил ее Афанасий. – Я понял, что они и перед смертоубийством не остановятся. А почему они не стали нас преследовать? Ты им пообещала что-то?

– Да. Пообещала Юпакше, что в Парвате уговорю тебя отдать порошок, так как мне для этого нужна поддержка всех богов.

– Правда будешь уговаривать? – Афанасий вопросительно поднял бровь.

– Нет, конечно. Я ж понимаю…

– А он тебе поверил?

– Не думаю. – Она тяжело вздохнула.

– Тогда чего грустная такая? Все ж закончилось, почитай.

– Ведь это семья моя. Родственники. А я против них пошла. Ради тебя.

– Не только ради меня, – почему-то обиделся Афанасий. – Ради нас с тобой. Двоих. Ты ж просила тебя увезти. А это пропуск наш. Домой. Без него мне в Твери житья не будет, а тебе и подавно. Да и на Руси тоже. Так что надо было делать выбор.

– Это было трудно, – вздохнула танцовщица, кивком подтверждая его правоту.

– Это всегда трудно, – ответил Афанасий. – А еще хуже будет, когда с родными краями прощаться станешь. Это, знаешь…

– Афанасий, прекрати, пожалуйста, меня изводить, – попросила она. – И так на душе неспокойно.

– Да я ж чего? Я ж как лучше хотел.

– Все вы хотите… одного, – улыбнулась танцовщица, пересела на колени Афанасия и потянула узел на его поясе.

Поначалу он испугался, что, завладев связкой с кисетами, Лакшми велит выкинуть его из носилок или, пуще того, убить. Родственники все же. Пророчество. Но очень быстро забыл обо всем на свете. Носильщикам стоило большого труда удерживать раскачивающийся паланкин.

До Парвата они добрались к вечеру следующего дня. Афанасий, натянув рубаху, выглянул из-за кисейной занавески. Подивился.

Время паломничества должно было закончиться несколько дней назад, а люди – разойтись по домам. Но большинство осталось. Повсюду горели многочисленные костры. Их отражения в воде могли соперничать яркостью с разгорающимися на небе россыпями звезд. У костров сидели люди, поодиночке и целыми семьями. Одни копали землянки, другие возводили шалаши из растущего окрест бамбука, связывая стволы лианами. Несколько дюжин оборванных индусов о чем-то препирались со стражниками у ворот. В худых коричневых руках Афанасий увидел пустые миски.

– Смотри-ка, – бросил он в глубину паланкина. – Тут у вас происходит что-то недоброе.

– Что, любимый? – раздался сонный голос Лакшми.

– Народишко бунтует. В город твой ворваться норовит.

– Да ну тебя, – проворковала женщина.

– Сама посмотри.

Он почувствовал на затылке ее теплое дыхание. Упругое прикосновение к своей спине. Все внутри у него всколыхнулось, в висках застучала кровь, ладони вспотели. Но он мужественно сдержался, вцепившись в раму окна.

Лакшми выглянула из-за его плеча и ойкнула.

– Говорил я тебе?

– Что ж случилось-то? – совсем по-бабьи кудахтнула Лакшми.

– Эвона, смотри, миски у них в руках пустые. Они ими стражникам в хари тычут. Есть просят, не иначе.

– Так их никто кормить не обещал. Надо им сказать, чтоб домой шли и там кушали.

– Нешто не говорили? Наверняка жрецы к ним выходили или иные люди знатные. Разве что сама им скажешь, ты ведь тут вроде верховной жрицы.

– Я?!

– А кто? Я для них точно пустое место.

– Ну, я, это… Не знаю… – Ее голос дрогнул.

На лице танцовщицы читался неподдельный страх. Да и Афанасию было не по себе, но кто тут мужчина? Он обнял суженую, погладил по черным волосам.

– Ничего, обойдется все, – как мог спокойней и уверенней пробормотал он, хотя совсем в это не верил.

Она доверчиво прижалась головой к его широкой груди. Афанасий вздохнул, но не стал ничего говорить.

Паланкин тем временем приблизился к воротам. Завидев его, стражники бросились расталкивать людей, пуская в ход тупые концы копий и плоскости сабельных клинков. Огнепоклонники напирали, но голодная толпа не смогла противостоять организованным действиям обученных солдат и расступилась. Некоторые пытались пробиться к паланкину, выкрикивая какие-то просьбы, но они тонули в общем гвалте, а особо ретивых телохранители вмиг успокоили ударами тяжелых латунных шаров на рукоятях сабель.

Пока паланкин вносили в ворота, Афанасий из-под приподнятой занавески успел рассмотреть лица оставшихся снаружи. Чистые – озеро рядом, но исхудавшие, с лихорадочным блеском в глазах. Не ели дня три-четыре, не меньше. Створки ворот захлопнулись за паланкином, отсекая тверича от скорбного зрелища.

– Точно голодные, – бросил он Лакшми, не оборачиваясь. – И то гляжу: ни баранов пасущихся, ни кур нет. Подъели, видать. Ох, неспроста они не уходят по домам, ох, неспроста.

– Не кричи вороном, – буркнула Лакшми, уже поднахватавшаяся от Афанасия русских оборотов.

– Не каркай, если по-нашему, – поправил он ее.

Лица людей в стенах древнего города по степени истощенности и угрюмости мало чем отличались от лиц тех, кто остался за воротами. Похоже, они сначала вместе съели все запасы, а потом уж эти заперлись, в надежде сохранить хоть что-то.

Паланкин остановился перед крыльцом главного храма. Афанасий откинул занавеску и вылез на мостовую. Подал руку танцовщице. Та легко выпорхнула из теплого, пропахшего любовным потом нутра. Остановилась, подняв голову.

На крыльце их уже ждали несколько верховных жрецов Шивы, Брахмы и Вишну в окружении дюжины бритоголовых послушников в разноцветных одеждах, а также воевода в кольчуге и чалме огнепоклонников. Судя по огромной бороде и подкрученным кверху усам – начальник городской стражи. За ним пара командиров рангом пониже, бороды не такие большие, и усы выпрямлены, как по ниточке. Рядом пузатый городской управитель, с ним сгорбленный писарь и счетовод со свитками в руках. Все они заговорили разом.

– Успокойтесь, успокойтесь! – вскинула руки Лакшми. – По одному. Вот вы, уважаемый Сингх, – обратилась она к воеводе, – расскажите, что здесь произошло.

Воин поклонился сдержанно и начал глухим трубным голосом:

– О, дорогая Лакшми. Из Бидара вышли три огромные армии. Одна, в сто тысяч воинов, движется на Джуннар, командует ими Мехмет, бывший начальник над всеми сборщиками налогов в наших землях, хорасанцами завоеванных.

«Добился-таки своего Мехметка, – подумал Афанасий, – повел-таки войска, чтобы наказать Асад-хана».

– Другая армия, – продолжал начальник стражи, – под командованием самого Мелик-ат-туджара, движется на побережье. Говорят, туда должно вскоре высадиться чужеземное войско. Он хочет встретить их и опрокинуть обратно в море, прежде чем они успеют закрепиться на берегу.

«И тебе, Мигель, кукиш! – злорадно подумал Афанасий. – Однако неплохо лазутчики у наместника султанского работают, если такое вызнать смогли задолго до подхода португальцев».

– Третья же армия, – голос огнепоклонника стал мрачен и глух, – под командованием Фаратхана, за жестокость свою прозванного Грозным, движется на Парват. И воинов в ней двадцать тысяч. С пушками. Против такой силы нам не устоять.

«Вот, значит, как, – подумал Афанасий. – Люди, что собрались у стен, просто боятся оказаться на пути армии Фарат-хана. Хотят в город попасть, за стены крепостные, и тут отсидеться. Оно и понятно. Про полководца сего говорили, что он лютее зверя и воины его в жестокости ему не уступают. Только на что ж они надеются? Что боги их звероподобные, тьфу-тьфу-тьфу, – он мелко перекрестился, – сойдут с небес и защитят?»

– Что ж? Мы предполагали, что так может случиться, – вздохнула Лакшми. – Что будем делать? – Голос ее стал глухим и тусклым.

Афанасию захотелось обнять ее и прижать к себе, но он постеснялся при народе.

Городские управители загалдели вновь. Городской глава предлагал бросить все и бежать в джунгли. Огнепоклонник, топорща усы, хватался за рукоять сабли, призывая укреплять стены и лить пушки. Жрецы больше беспокоились о своих идолах: мол, если хорасанцы их разрушат, боги прогневаются и настанут страшные времена.

«Как дети малые», – чуть не сказал вслух Афанасий. Ведь настали уже те времена. Война идет! А что может быть войны страшнее?

Лакшми тоже не стала слушать причитаний жрецов. Взмахнула рукой. И означал этот ее жест одновременно и призыв помолчать, и то, что она очень устала и хочет отдохнуть, и что телохранителям не надо за ней идти, и что хоть она и устала, но все равно будет думать о судьбе Парвата, но ей для этого надо немного покоя и уединения, и еще многое, чего не выразить словами. Афанасий помимо воли восхитился грацией профессиональной танцовщицы. Чтоб не отстать и не заплутать в коридорах храма, он поспешил следом, растолкав плечами примолкших жрецов.

Догнал Лакшми он уже в коридоре. Поравнялся, зашагал плечо в плечо. Она словно бы и не заметила его. Афанасий кашлянул негромко. Она даже не повернула головы. Дошла до дверей своей опочивальни и зашла внутрь. Купец кинулся следом.

Лакшми с порога бросилась на широкую кровать. Зарылась головой в подушки. Долго лежала, не издавая ни звука. Лишь вздрагивали ее плечи да растекалось по белой подушке влажное, черноватое от ресничной краски пятно.

Не зная, что делать, как утешить, Афанасий присел на некое подобие лавки. Встал, прошелся по горнице. Снова присел, теперь уже на край кровати. Погладил беззвучно рыдающую женщину по плечу. Она даже не оглянулась. Ему стало неловко. Он терпеть не мог женских слез и не представлял, как их унять. К тому же практичный купеческий ум никак не мог ухватить сути ее горя.

Да, движется армия на город, но ведь не первая и не последняя. Городской глава дело говорил: всем в лес и там отсидеться. А если не уйдут хорасанцы, так новый город построить, в джунглях. Индия большая, а что место святое, так иные изваяния с собой взять, некоторые на месте вытесать. Поймут боги, что не по своей воле их идолов на растерзание отдали. Да сколько уж рыдать-то можно?

– Ну что, собираться давай? – спросил Афанасий, коснувшись ее плеча. – Уйти лучше до темноты, но так, чтоб жрецы твои не заметили. Наверное, лучше в паланкине отправиться, вроде как посмотреть окрестности, по которым армия Фаратхана пойдет, да украдкой и исчезнуть.

Плечи женщины перестали вздрагивать. Несколько мгновений она лежала неподвижно, потом повернула к Афанасию заплаканное лицо. Опять помимо воли он удивился тому, что припухшие, покрасневшие глаза и слезливое выражение могут так красить лицо.

– Уйти? – переспросила она.

– Ну да, – пожал печами Афанасий. Сколько уж раз было говорено, сколько планов настроено, что еще рядить? – Я пока вещицы золотые соберу, вон тут их сколько, а ты одежи какой найди. До Джуннара путь не близок, спать придется на земле голой да на деревьях. Да еще, может, и армию многотысячную обходить по буреломам вашим. Я-то хорасанцам без надобности, но, если они прознают, кто ты есть, тотчас пленят и будут этим вашим, – он мотнул головой в сторону крыльца, которое уже давно покинули все городские начальники, – условия диктовать под угрозой тебя живота лишить.

– Хорасанцы? До Джуннара? – переспросила она, словно не понимала, о чем речь.

– Да, до него. До Джуннара, – терпеливо, как ребенку, объяснил Афанасий. – Пока мы туда дойдем, Мехмет его уж и возьмет, наверное. Он такой. И до моря нам добраться поможет. Там на корабль и домой.

– Домой?!

– Ну да, в Тверь. Теперь у меня и порошок заветный есть, поясной тебе за то поклон, и безделушек золотых на всю дорогу хватит расплатиться, да еще и на подъем хозяйства останется. Заживем.

– Я не пойду, – глухо, но твердо проговорила она.

– Как так?

Афанасия словно мешком по голове ударило. Он замер посреди комнаты, выронив из рук собранные безделушки. Пудреницы и зеркальца беззвучно утонули в ворсе ковра. Присел обратно на край кровати.

– Я не пойду, – повторила Лакшми. – Не могу бросить свой народ сейчас.

– Но ты ж все равно собиралась? Сама хотела. Меня уговаривала тебя умыкнуть.

– Тогда было другое. Армия Хорасана не подходила к нашим границам.

– А… – протянул купец, мучительно подыскивая слова. – А если бы мы сразу уехали? И были б уже на пути в Чаул? Или на корабль садились? А если б уже море переплывали? Ты б обратно поскакала?

– Не знаю, как бы тогда было, а сейчас я здесь и нужна своему народу.

– Да что ты сможешь-то супротив доспехов, да слонов, да пушек?! – вскричал Афанасий. – С воинами своими голопузыми, воевать не обученными толком?! Все равно их растопчут, что с тобой, что без тебя.

– И пусть. Я свой народ не брошу.

Кровь ударила Афанасию в голову. Он вскочил, схватил ее за руку, сдернул с кровати. Приблизил свое широкое, до глаз заросшее бородищей лицо к ее испуганному личику. Засопел, раздувая ноздри. Не придумав, что сказать, отпустил. Смерил горницу нервными шагами и снова сел на лавку. Обхватил голову руками. Лакшми присела рядом, потирая запястье, на котором наливались краснотой следы железной хватки купца.