Текст книги "Керины сказки"

МНОГОРАЗОВЫЙ КЛЮКВИН

Клюквин любовался несущимися по снегу борзыми. Они грациозно летели, едва касаясь белоснежного наста, словно пущенные кем-то рыжие, чёрные и пятнистые стрелы. Надо признать, егеря на заимке своё дело знали – свора работала слаженно, выглядела эффектно. В собачьих движениях угадывался профессионализм, а в глазах – горе всему, на что есть охотничья лицензия. Восхитительное было бы зрелище, если бы не одно «но».

Целью борзых являлся сам Клюквин. Потому что Клюквин был зайцем.

Другой бы на его месте уже включил форсаж, хаотично петляя по перелеску. Но Клюквин был необычным русаком. Он приподнялся на задние лапы и застыл, переводя взгляд с одной собаки на другую. Клюквин искал Тумана.

Говорят, в стрессовой ситуации вся жизнь пробегает за несколько секунд. Если придерживаться этой скорости воспоминаний, Клюквину потребовались бы часы. Фокус в том, что он помнил все свои прошлые жизни. И последние несколько из них были подчинены единственной цели – стать безумно, непристойно богатым человеком. У Клюквина было очень много денег. Надо было только до них добраться.

Триста лет назад он был пиратом. Будучи шкипером на «Ла Дефансе», он шлялся по Индийскому океану в обнимку с вечно пьяным Левассёром, и к десяти годам пиратского стажа был награждён ранением в глаз от британского гвардейца и сифилисом от портовой шлюхи на Занзибаре. Клюквин уже решил завязать и сдохнуть в нищете, когда им подвернулось чахлое португальское судёнышко, до верху набитое золотыми слитками. Друзья спрятали награбленное на острове, радостно насвинячились, а наутро мудрый Клюквин сдал Левассёра испанским властям, которые быстренько вздёрнули лягушатника на Реюньоне. Клюквин, потирая руки без некоторого количества пальцев, направился за спрятанными сокровищами прямо через шторм. Он храбро хохотал в лицо накатывающимся волнам, пока те не обиделись и не смыли его к чертям собачьим с капитанского мостика. Клюквин ухватился за плавающий обломок брамселя и поблагодарил Господа. Но стая тигровых акул тоже поблагодарила Господа и весело захрустела Клюквиным. Наблюдая, как очередная зубастая тварь смачно пережёвывает его же ногу, Клюквин повторял адрес клада: «Остров Нуси-Бе, северный берег, мангровая роща! Остров Нуси-Бе, северный берег, мангровая…».

Осталось всего ничего. Переродиться, забрать слитки и прожить в шоколаде жизней пятнадцать. Но начались проблемы.

В человеческом обличье он быстро умирал. Сначала в три года от чумы в Аравии, потом в шесть – от оспы в Лондоне, а затем его стащил тигр прямо из индийской хижины.

Потом Клюквину вроде бы сказочно попёрло – он родился в Мозамбике, и до мадагаскарского Нуси-Бе было подать рукой, осталось только повзрослеть, но опять штанга: он родился альбиносом, и первый же обдолбаный шаман при помощи костяного ножа и дебильных песнопений разобрал беленького Клюквина на дорогущие лекарственные запчасти. С этого момента Клюквин решил быстро помирать, если реинкарнация будет его не устраивать…

…И переродился в дуб.

Да ё-моё…

150 лет он просто стоял. Стоял и всё. На одном месте. В одном лесу. Клюквина обгадили все млекопитающие леса. Лес был огромный, и зверей было много. Дуб-Клюквин был весьма раскидист, и гадить под ним было весьма романтично. Все местные птицы вили на нём гнёзда, круглосуточно орали в ухо свои мелодии. От короедов чесалось всё тело, но и это не было самым омерзительным. Про короедов прознали дятлы, и начался самый настоящий ад. Представьте себе соседей-людоедов, которые годами делают ремонт. А съехать нельзя. И самоубиться нет никакой возможности! Когда пришли лесорубы, Клюквин был на седьмом небе от счастья. Сначала, конечно, лесорубы тоже обгадили Клюквина, а потом стали долго пилить его двуручными пилами. Клюквин беззвучно орал и матерился отсутствию бензопил, пока с грохотом и треском не повалился на одного из бородатых алкоголиков.

…Потом была белая акула-Клюквин. Тут тоже возникли проблемы. Его никто не хотел жрать, потому что он был наверху пищевой цепи. Клюквин выбросился на берег, но его оттащили обратно в воду какие-то оголтелые волонтёры. Клюквин взбесился и стал жрать укуренных австралийских сёрферов. Ему пришлось сожрать штук пятнадцать, пока алчные австралийские власти не перестали это утаивать, плюнули на неизбежные проблемы с потоком туристов и забили тревогу. Клюквин весело выпрыгивал из воды прямо перед эсминцами береговой охраны, и уже через пару часов позировал в дохлом виде перед камерами местных репортёров.

Оп! …Паук в «хрущёвке». Ну, это просто, подумал Клюквин и стал носиться перед хозяйкой квартиры, требуя внимания и тапка.

– Аааа!!! Огромный паучище!!!!

«Отлично, отлично! Дави меня, мелированная дура!»

– Зай, убей его!!!

«Серёг, ты не мужик, ты – трусливая тварь!»

– Зачем? Это же просто паук. Моя мама говорит, паук в доме – к счастью и деньгам.

«Ты дегенерат?!»

– Убей его, я сказала!

«Правильно, покажи маменькину сынку, кто в доме хозяин!»

– Ладно… На! На!

«Да ладно! Ты этой газетёнкой хочешь хитиновый покров расфигачить?!»

– Ясссссно, Сергей! Я всё сама сделаю, как обычно!

«Наконец-то! Во-во, сковородой самоеХРЯСЬ!»

…Пингвин. Нет, я точно проклят, подумал мёрзнущий Клюквин. И он, скорее всего, был прав, потому что целый месяц топал в компании миллиона идиотов, слушая один и тот же диалог:

– Снег!

– Ага!

– И там!

– Ага!

– И там!

– Ага!

Бушующее море, полное голодных тюленей, было просто манной небесной…

…Мухомор. Так-с. Хорошо, что прям у тропы. О, пацаны! В ботинках! Давай, сделай красиво!

– Геныч, смотри, мухоморина! Дзюба в штрафной! Замах…

ННННАААА!!!

«Спасссссибааааа»…

…Заяц Клюквин продолжал искать глазами Тумана. Туман – отличный пёс. Киллер в мире охотничьих собак, он пленных не берёт. Убивает быстро и безболезненно. Это испитые коньяком охотники из города шмаляют дробью куда попало. Так было с братом Клюквина. Попали в бочину, братан отходил дня два в заячий рай. А Клюквин хотел легко. Он слишком часто умирал в муках. Конечно не столько, сколько депрессивный Шон Бин во всех своих фильмах, но… Пока Тумана не видно. Он в годах, и молодые быстрее его. Так, Швырок, Ятаган, Милка… Клюквин изучил их всех, тайно наблюдая за охотой. Где чёртов Туман?! Вот он. Слева. Ну, шоу маст гоу он.

Клюквин дернулся влево, легко увернулся от желторотого Швырка и ринулся в сторону Тумана, рассчитывая траекторию для его «победы». Милка-сучка «сапсаном» рванула наперерез и тяпнула Клюквина за плэйбоевский хвост, вырвав клок шерсти. Клюквин взвизгнул от боли, но это придало ему сил. Туман почти нагнал его. Давай, рыжая морда. Господи, только бы в следующий раз быть человеХРУСЬ!!!

…Акушер стянул маску вниз и заулыбался во весь рот, демонстрируя новорождённое дитя полуобморочной женщине на столе.

– Поздравляю, мамочка!

«Да! ДА!!!!» – Счастью Клюквина не было предела, – Уааааааааа!!!

– Здоровая девочка!

«Нннууууу, допустим… Если в маман пойду, буду ничо».

– Как назовёте?

– Настя…

«Да хоть Парашкой! Я человек! Человек! Остров Нуси-Бе, северный берег, мангровая роща!».

Потом были счастливая встреча с папкой («Утырок какой-то, ну ладно»), полный дом сахарной родни, слюнявые тосты, кровать с решеткой… Зацелованный всеми губами мира Настя Клюквин стал расти.

С полными памперсами счастья и какашек Клюквин не сразу заметил одну странность. Дом небогатых «родителей» был полон золота. Вазоны, настенные часы, трость «папаши», даже погремушки над кроваткой – всё было золотым. Когда у Клюквина прорезались зубы, он даже проверил – действительно, это был благородный металл. Откуда бабки у этих барыг, недоумевал Настя. В три года ему удалось улучить момент, когда няня воровала деньги, и Клюквин залез на отцовский стол. Он открыл ноутбук, быстро подобрал пароль («nastenka» – вот мимимишный имбицил!») и погуглил новости…

…Это случилось три года назад. Какие-то мелкие китайские ботаны нашли способ делать золото производственными объёмами из говна и веток. Как у них водится, способ этот был дешевле некуда. Клюквин быстро посчитал в уме: все его золотые слитки стоили сейчас 40 миллионов рублей. Или 13 долларов США по курсу Нацбанка РФ.

Сперва Клюквин рассмеялся и твёрдо решил заползти на подоконник и выброситься из окна (времени было вагон – няня всё ещё возилась с сейфом). Но затем Настя подумал – а что это изменит? В его маленькую голову вдруг закралась совершенно придурошная мысль – а, может, хоть одну жизнь прожить бесцельно? Просто прожить и всё? Интересно – как это? У людей? А?

И Настя Клюквин продолжил жить. Он вырос в симпатичную девицу – копию мамзели. Имея многовековой багаж знаний и опыта, Клюквин легко поступил в МГИМО. Он ни в чём себе не отказывал, тусуясь до утра, он брал от жизни всё. Несколько жизней прожив мужиком, Настя Клюквин знала, чего хотят мужчины. А самое главное – чего они не хотят. Настя снюхался с каким-то патлатым безответственным раздолбаем, потому что он был весёлый и действительно её любил. Так получилось, что патлатый неплохо разбирался в IT-фигне, как и все безответственные раздолбаи. Он разработал какое-то глупейшее приложение, и в одно утро проснулся миллионером, слава Богу, долларовым. А через 12 утр проснулся миллиардером. А Настя тоже стала миллиардером, потому что проснулась с ним рядом. Клюквин нарожал патлатому несколько детишек, которые ничем не заболели и выжили. И всей семьёй они продолжали пить эту жизнь до дна, и ни в чём себе не отказывали, потому что денег было много, а рабочий день был ненормированный.

Тихо и чинно умирая от старости в своей огромной вилле, что раскинулась на северном берегу острова Нуси-Бе среди мангровых зарослей, «Анастасия Павловна» Клюквин сделал вывод – он только что прожил самую счастливую жизнь из всех, что у него были. И умер с улыбкой. Умер последний раз.

Потому что это была последняя реинкарнация Клюквина.

ПРЯМАЯ ЯВНАЯ УГРОЗА

Лиза бодро шагала по лесной тропе, еле поспевая за тремя брутальными мужчинами. Она знала, зачем они её взяли в лес. Как любая женщина, Лиза догадывалась, что все эти мужские сказки про искреннюю дружбу – лишь игра. На самом деле, все эти мужики – хитрые, меркантильные твари. Даже маленькие. Если бы она не давала им списывать, не крала у мамы плед и огурцы с огорода – на неё бы даже не посмотрели. Ну и пусть, думала Лиза. Она им всем отомстит. Когда она вырастит, ни за кого из них не выйдет замуж!

– Во! Ребза, сюда! Кто-то кастрик палил! – Вожак стаи Мишка указал на ворох красных, тихо потрескивающих углей между двух берез, и смачно сплюнул на тропинку («Ах, как он мужественно плевал – не распылял аэрозолью, как все эти ботаны, а цельно, шумно и профессионально!… Но я всё равно за него не выйду!»).

– Сувай в них картошку!

Пока Лиза обустраивала пикниковый быт, расстилая покрывало и выставляя огурцы, сало и хлеб, мужички запихнули в угли ворованные картофелины, наломали шампуров и приготовились насаживать толстые прожилочные салинки вперемешку с чёрным хлебом. Мишка управился первым и протянул гастрономическую шпагу к углям. Что-то было не так. А, вот что – глаза. Они смотрели на Мишку прямо из углей и часто моргали. Потом появился нос, а за ним из углей медленно стал расти голый мужик, по ходу превращая пепел в частицы себя. Брутальные мужички взвизгнули и болоньевыми молниями ударились в галоп. Мужик, поёживаясь, встал во весь рост и огляделся.

– Ебучая собака… Ай! —вскрикнул он, увидев неподвижно стоящую Лизу, глядевшую на него во все глаза. Мужик задымился, но тут же прекратил, оценив размеры маленькой девочки.

– Ты извращенец? – с любопытством спросила Лиза, ещё не познавшая вкус жизненных реалий и поэтому спокойна как маленький удав.

– Чё? А, нееее. А, бляяяя… – догадался мужик, схватил покрывало и замотался в него патрицием эконом-класса. – Извиняюсь. А это чё тут у тебя? Огурцы? Оооо, картафан! Сальцо! Хлебушек!!! Всегда жрать охота после этого дела.

Мужик упал на колени и стал жадно запихивать в рот всё готовое и ещё недопечёное.

– Какого дела?

– Ну этого… – мужик неопределённо махнул рукой. – Возрождения долбаного.

– Меня зовут Лиза. – отчиталась Лиза, даже в стрессовой ситуации не забывая о хороших манерах.

– Семичев, – давясь огурцом, ответил ей тем же мужик. – Обалденные огурцы. Я б тебе заплатил, да бабки были в куртке. Эх, такой куртецон высший был… Сгорел вместе со мной. Ещё и сигарет почти пачка…

– А почему ты сгорел?

…Потому что Семичев был фениксом. Сгорающим при каждой угрозе своей жизни, и восстающим из пепла. В принципе, это хорошая вещь, когда ты храбр – можно спокойно прыгать на вражеский дзот или занять парковочное место у Совета Федерации. Но Семичев до смерти боялся всего – пауков, высоты, клоунов, пневмонии, больших собак, рака кожи, инфляции, заражения крови, бородатых женщин… Список его фобий не уместился бы на рулоне туалетной бумаги, которого он тоже боялся – в размотанном виде он был похож на ленточного червя, который может забраться в задницу и съесть Семичева изнутри. Все эти страхи не прибавляли фениксу огнеупорности, поэтому горел он по нескольку раз на день. Это было всегда очень больно, но спасти свою жизнь было всенепременно важнее.

– Я тоже всего боюсь, – честно призналась Лиза. – Однажды, когда я была маленькой, я даже описалась из-за большого петуха!

– Хм. Я горю, ты писаешь – в случае опасности мы прекрасно дополняли бы друг друга.

– А что ты делал в этом лесу?

– Искал нестрашное место. Хотя бы недельку не гореть – чтоб организм отдохнул и всё такое. А тут эта дурацкая собака. Страшнющая такая… Брррр.

– У меня есть нестрашное место! – заговорщицки прошептала Лиза. – Идём со мной!

… – Проходи. – Лиза осторожно открыла калитку на заднем дворе своего дома. – Вон оно – НЕСТРАШНОЕ МЕСТО.

Она указала на покосившуюся деревянную хибару, окруженную огородом и кустами малины.

– А там нет пауков? Ржавых гвоздей? Клоунов?

– Нет. Это папин гараж.

– У тебя есть папа? Он большой? Занимается боевыми искусствами? Чем переболел?

– Его сейчас нет. Он в космосе.

– Где?!

– Ты правильно расслышал. Мама сказала, что он улетел в экспедицию на Марс, когда узнал, что я появлюсь, – гордо отчиталась Лиза. – Прямо с гаража на машине стартанул, правда, крутотень?

– Ну… Сейчас таких космонавтов каждый третий. Но здорово, да. Мой-то просто пешком куда-то съебался. Тебе повезло. А кто еще тут живёт?

– Мама. И дед Степан. Папин папа.

– Хм. Странно. Обычно папы космонавтов улетают вместе с сыновьями. А дед в нестрашное место не зайдёт?

– Не, нечего ему там делать. Он свой компотик с утра наварит, попьёт и потом спит или поёт. А мне не даёт – говорит, я маленькая ещё, у меня прошлого нет, чтоб компотом его запивать. Он для взрослых и депрессивных. Ты живи тут, хорошо? А я к тебе в гости ходить буду.

…И зажил Семичев как у Христа за пазухой. Лиза притащила ему надувной плавательный матрас, мыло и краски с альбомом, чтобы было нескучно. Она навещала его каждый день после уроков. Подходя к гаражу, она напевала детскую песню, чтобы её появление не было внезапным и пугающим феникса. Она приносила еду и квас, прилежно докладывала о своих страхах, а он делился с ней своими. Вместе пугаться оказалось как-то смелее и чуточку нестрашно.

…Пришла зима. Заморозила грязь, засунула её подальше от глаз под сугробы. Лиза облачила Семичева в папины свитера с оленями. Чтобы согреться, конечно, маловато, поэтому Семичев попросил у неё репродукцию картины Никаса Сафронова. Картина не несла угрозы для его жизни, но пугала изрядно и заставляла голову дымиться– как раз хватало, чтобы было тепло и комфортно. Это его и подвело. Как-то раз маму Лизы опять сократили, поэтому она вернулась домой пораньше. Завидев тонкую струйку дыма, вьющуюся из-под гаражной крыши, она подошла ближе, глянула в щель и обомлела – какой-то косматый дымящийся мужик приплясывал перед пугающим изобразительным уёбством, выставляя к ней руки. Женщина осторожно отступила от гаража и опрометью бросилась в дом.

– Степан Николаич!!! Лизка где?!

– На речке с пацанами, а что? – заспанный дед ржавой баржей выплыл из своего логова.

– Хватайте своё ружьё! А я милицию вызову! – женщина схватила телефонную трубку и, еле попадая трясущимся пальцем в дыры наборного диска, рванула его с «нуля». – Степан Николаич, ну что Вы стоите фонарём! У нас там в гараже…! Какой-то тип! Вы его это… на прицел…

– Нин, ты это, успокойся, лады? – ответил дед и нажал никотиновым пальцем на телефонный рычажок. – Не надо ментов.

– В смысссссссле?! – Нина не поверила своим ушам. – Там же… Он вор или… Вы что, его знаете?!

…Степан Николаич, ветеран-оперативник, вычислил Семичева в первые же дни его заселения в гаражные чертоги. Ночью, чтобы не пугать сноху и внучку, он снял со стены ружьё, методично его зарядил, и, тихо насвистывая «Не думай о секундах…», выдвинулся на задержание. За свою долгую профессиональную карьеру он видел много способов свалить от органов правопорядка: через окно, потайную дверь, подкоп, взятку, депутатскую неприкосновенность… Но чтоб бандит сматывался в свой собственный пепел – это с Николаичем было впервые. Сначала он из любопытства минут 40 издевался над Семичевым, наставляя на него двустволку и наблюдая пиротехническое шоу. Вдоволь наигравшись, дед устроил Семичеву допрос. Семичев, дымясь от одного вида увесистых дедовских кулаков, тут же раскололся и стал рассказывать всё как на духу. По мимике и жестам Николаич понял, что тот не врёт, а по факту первого возгорания феникса в 981-м году – что разговор у них будет долгим. Дед не увидел в нём никакой угрозы для семьи («ты только по сеновалу не шляйся») и оставил его жить в гараже. Не выгонять же бедолагу – ещё подпалит что-нибудь – справедливо рассудил он. А справедливость была его главным чувством и проклятием, за которое его никто никогда не любил. Никто пить с ним не хотел, на халяву даже. Потому как после первого стакана начинали ему на жизнь жаловаться, о проблемах рассказывать, совета просить. А он каждый свой ответ начинал с фразы: «Это потому что ты идиот!». А никому ж не нравится, когда его идиотом называют. Тем более если это чистая правда.

Семичев же на эти оскорбления не обижался из-за трусости – так Степан Николаич получил дрессированного собутыльника. Каждую ночь он приходил с банкой компоту и перекрученным салом, и слушал Семичева, которому было что рассказать – он горел при Ельцине, Брежневе, Сталине и всех царях. Фениксу дедовский компот помогал – под ним он становился намного храбрее и при виде полевой мыши, иногда шляющейся по полу, всего лишь тлел. А пару месяцев назад лишили деда какой-то положенной единовременной выплаты. Дед почувствовал острую несправедливость. Ночью он усадил Семичева в свою болотную «Ниву», остановился за три квартала до «Сбербанка». Вместе с фениксом они подкрались к служебному входу, и дед показал Семичеву дохлую крысу, и затем ссыпал его пепел в дверную щель. Семичев возродился, вскрыл кассу, вернулся к двери.

– Готово! – прошептал он ветерану оперу и представил, как его будет брать российский спецназ. Николаич всосал его из-за двери автопылесосом, и оба ушуршали в туман. В отличие от Царьграда (ворота в который Семичев открыл примерно таким же трюком) трофей их был довольно скуден: одна тысяча сто девятнадцать рублей двадцать две копейки. Что равнялось единовременной выплате – больше дед брать запретил. Ну, потому что это было справедливо. Так они и жили последние полгода: днём к Семичеву прибегала Лиза, а по ночам приползал Николаич. И всё это в тайне от семьи, и тайну эту феникс свято хранил. В самом нестрашном месте. Поэтому…

… – Повторяю, Нинок, никого вызывать не надо, – попросил дед и отпустил телефонный рычаг.

– Ты старый конченый алкаш! – ответила та и яростно крутанула «0». Остановил её детский крик, донёсшийся с речки.

…Как любая женщина, Лиза догадывалась, зачем семилетние мужички взяли её на речку. Не потому, что она была великим хоккеистом. Просто она единственная, кто безропотно становился на ворота. А ещё бегал за ускользнувшей далеко шайбой. Только она не догадывалась, что под слоем налетевшего снега, куда упал каучуковый диск, была незатянувшаяся еще крещенская прорубь. Лиза успела только вскрикнуть – течение быстро затянуло её под лёд. Брутальные мужички заорали на помощь.

…Прибежавшая на крики Нина увидела под ногами свою дочь, медленно плывущую по течению. В преломлении льда та походила на красивый акварельный рисунок. Её большие глаза удивлённо смотрели на мать, и из них неумолимо утекала жизнь, смешиваясь с вязкой холодной водой. Нина упала на колени и отчаянно заколотила ладонью по льду. Мимо неё галопом пронеслись вязанные олени – и Семичев нелепо, но храбро нырнул в прорубь.

…Тело пронзила такая боль, будто японцы пальнули в упор ледяной шимозой. Пробили лёгкие, оторвали руки и ноги, выбили глаза. Семичев мог ориентироваться только на стук о лёд материнских ладоней. Тук… тук… тук… Феникс загрёб отсутствующими руками. Тук… тук… В руку попало что-то шершавое. Лизин шарф. Семичев, судорожно царапая лёд свободной рукой, из последних сил искал путь обратно, против течения. Он уже почти потерял сознание, когда крепкая старческая рука ухватила его за шиворот и с силой рванула вверх.

… – ПФФФУААААА!!! – крякнул феникс. Первое, о чём он подумал – почему я не сгорел?! Я никогда не был так близок к смерти… Что это? Холод? Вода? Он посмотрел на тело Лизы в своих окоченелых руках.

И тут он загорелся.

Огонь был другим. Не ядовито-жёлтым, кричащим и разрушающим, как обычно. Пламя было мягкого, золотого с голубым цвета. И оно не пожирало Семичева, не обращало его в горстку красных углей. Оно было уютным и тёплым. Потому что, когда ты горишь лишь для себя, ты сгораешь дотла. А когда для других – тебе просто тепло. И не только тебе.

Лиза открыла глаза.

…Ровнёхонько через год они отмечали возрождение Лизы. Её второй день рождения. И если бы вы были какой-нибудь нечистью, подкравшейся к окнам их дома, вы бы услышали следующий диалог:

– Мужчины, давайте за стол! Ли-за!

– Слушай, Семичев. А ты читал новость – к нам метеорит через неделю прилетит. ****ец всей планете.

– Николаич!!! Ну на фига тыАААА жжётся, ЖЖЁТС…!

– Да господи боже мой! Лиза, возьми веник, подмети отца! И не заметай под ковёр, слышишь! А то папа опять без пальца останется! Степан Николаич, ну не надоело со своими шутками дебильными?!

– Не, никогда не надоест! Вон он растёт уже, ничо с ним не станется!

– БЛЯЯЯ!… Пальцы на месте… Николаич, ты заебал! Ну больно же, блин! И Нинке нервничать нельзя в её положении… Разливай свой компот уже! Ли-за!