Текст книги "Керины сказки"

Зал встал.

ЦОКЦОКЦОКЦКЦКЦКЦКЦКЦКЦКЦКЦК!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Всё.

Концертный зал растрескался от оваций и криков. Шидловская наконец-то сфокусировала зрение. Где-то в центре сидело жюри. Одно место за столом пустовало. Не было посла.

Грегор О’Брайан, Посол Ирландии, стоял перед зеркалом в туалете КЗ и несколько минут смотрел на себя. Потом его взгляд упал на лист с пометками для конкурса. Там были какие-то плюсики, минусики и галочки. Грегор перевернул лист. Там был рисунок, сделанный Грегором карандашом. Он не помнил, как его нарисовал.

Это был портрет короля. Мёртвого, но улыбающегося короля, сидевшего на каменном троне.

АФЕРИСТЫ

– Котик! Вон! Вон, в окне! Беееедненький!

Какая-то девочка из разноцветной кляксы зевак, расплывшейся по двору, затыкала пальчиком в окно шестого этажа полыхающего дома. Там, снося мохнатым боком стаканы с засохшей рассадой, метался по подоконнику здоровенный рыжий котяра, требуя от ненавистного человечества его немедленно спасти. Но у этих двуногих подонков внизу были совершенно другие заботы: по асфальту расползались длинные змеи рукавов; по двум-трём лестницам карабкались ввысь рыцари-огнеборцы – к окошкам своих принцесс в виде пенсионерки Харитоновой и начинающего наркомана Соловейко. Кот в бешенстве пнул стакан с луком. Всем на него наплевать.

Всем, кроме пожарного Терентьева.

Пожарный Терентьев не был похож на всех этих маслянистых типов с австралийского календаря. При виде него женщины не хотели варить ему борщи и рожать похожих на него детей. Они просто смотрели сквозь Терентьева и шли дальше по своим неведомым женским делам.

Но у пожарного Терентьева, выточенного природой не совсем корректно, было другое, особенное качество – он очень любил котиков.

Поэтому Терентьев застегнул комбез до небритого подбородка и бравой трусцой засеменил в клубящийся зев подъезда №4.

– Терентьев! – Окрикнул его командир расчёта. – А куда это ты собрался?

– Так это… Викторыч, там кошак вон на шестом.

– Ты… Стой, Терентьев! Отставить! Я приказываю! СИЗОД хотя бы на морду натяни, дубина! – Приказным тоном взмолился командир – любитель аквариумных рыбок.

Но котолюб Терентьев уже нырнул в дым.

…У Терентьева была теория. Пожары похожи на своих родителей. Например, рождённый бездушным коротким замыканием огонь строго следует всем законам физики. Пожар от чайника, забытого на плите благообразной старухой, заботливо укутывает тебя дымом, словно любимого внука, и терпеливо убаюкивает, пока ты не перестаёшь цепляться за реальность и не погрузишься в сон. Забулдыга, порождённый незатушенной сигаретой пьяницы, ведёт себя как скотина – орёт, воет, выносит двери – в общем, полнейший неадекват, которому особенно приятно надавать по щам мощной струёй воды.

Но есть еще один вид. Самый противный и коварный. Это сынок интеллектуала. Какого-нибудь начитанного всезнайки с хорошим вкусом, тонкой душевной организацией и неисправным электрокамином. Это, сука, Ганнибал Лектор. Маньяк-эстет, для которого разрушение – это творчество. Полотно художника, паркет в зале балетмейстера, нотная тетрадь композитора. Такой гад хитёр и опасен. Он гроссмейстер, который всегда на десять ходов впереди. Он играет не с тобой, а тобой. Он может убить тебя очень быстро, но никогда этого не сделает, иначе не получит наслаждения. Он может даже поддаться, чтобы ты на минуту почувствовал себя победителем, ведь пожар-маньяк отличный психолог, и он знает, что тебе будет намного больнее, если перед смертью ты ощутишь вкус ложной виктории…

И именно такая вот сволота попалась сегодня Терентьеву. Пожарный понял это сразу, как очутился в чадящем мраке подъезда. Стало жарко, но не очень. Душно, но не до одури. Огонь подпускал мышку ближе.

– Привет, Терентьев… – Вкрадчиво проурчал пожар.

– Даров. – Мнимо сравнодушничал пожарный и зашлёпал сапогами по ступеням.

– Зачем пожаловал?

«Тебя Камбербэтч что ль озвучивает?» – пронеслось в голове Терентьева.

– Я за котом. Только заберу – и назад, лады?

– О, конечно-конечно. Шестой этаж, квартира 58.

– Спасибочки. Я быстро.

Терентьев преодолел первый пролёт, когда почувствовал жар со спины. Обернулся и приостановился: сзади выход перегородила ровная, жёлтая, переливающаяся перламутром огненная стена.

«Отрезал выход, падла».

– Красиво, правда? – Спросил огонь.

– Ясен пень. Я прям никогда не буду прежним. Хоть ща в музэй эту хренотень.

– Это для того, чтобы ты вдруг не передумал. Ты же герой, Терентьев. А герои не отступают.

– Не ссы, не отступлю.

Второй пролёт, третий пролёт. Огонь тысячами тонких горящих струй, ползущих по потолку и стенам, следовал по пятам.

В шахте лифта что-то ухнуло так громко, что Терентьев от неожиданности зацепился за ступеньку и упал.

– Эскузэ муа, друг мой. – С хорошо прикрытой издёвкой произнёс огонь.

– Ничо, бывает.

Вот и шестой. Квартира первая, по левую руку. Ага. Номера на двери нет. Бесит эта экономия. СтОят же тьфу в любом хозяйственном. Где топор. Где топор?! А, вот он. Спокойно, спокойно. Краги неудобные, трындец. Надо было на размер меньше брать. А то как бухой краб. Ха, смешно – краб. Так, не отвлекаться.

Терентьев разобрался с дверью и влетел внутрь. Назойливые огненные струи медленно заползли следом.

– Это… кис-кис-кис? Барсик? Рыжик? Маркиз? Или как там тебя зовут?

Занавески не те. И керамический человек-паук на подоконнике. Его не было. Это не та квартира. Расположение то, а квартира не та. Твою мать, это не тот этаж.

– Мне кажется, или это фиаско? – Съязвил огонь.

– Да хрена лысого.

«Сбил же меня специально на лестнице, ублюдина. Ну ничё, сейчас исправимся».

Терентьев выскочил из двери, глянул на стену площадки.

– Ах ты ж…

Ну разумеется. Он закоптил номера этажей.

– Я тут подумал – а что если мы добавим в наш сценарий немного мелких таких головоломок? Чтобы твоя незатейливая работа превратилась в увлекательный квест? А?

Огненные стрелки сошлись вместе, образовав на стене смайл.

«Креативный товарищ».

Так. Так-так-так. Вряд ли ошибка больше чем на один этаж. Значит, это пятый или седьмой.

– Уж не запаниковал ли ты, приятель?

– Пф!

Проверим пятый.

Терентьев зашуршал комбезом вниз по ступенькам. Огонь негромко засвистел плавящимся декором стен.

– Это чё за шлягер?

– Вагнер, «Полёт валькирии». Стыдно не знать в таком-то возрасте.

– Драматичненько.

В квартире этажом ниже кота не оказалось. Значит, бегом два этажа вверх.

Со всех сторон повалил густой чёрный дым.

– Решил добавить эдакой триллерности. – Азартно проговорил огонь. – Такой, знаешь, тимбёртовщины…

Дым залез в ноздри и защекотал мозг. Терентьев закашлялся. Ещё пролёт. Вот и этаж.

БЗДЫНЬ! БУМ!

– Грёбаные велосипеды!!!

– И ещё санки. Какая вопиющая безответственность жильцов, Терентьев!

Луч фонаря перестал пробиваться сквозь завесу дыма. Терентьев зашарил рукой по стене в поисках двери. Двери не было.

– Ты можешь использовать одну подсказку.

– Кххх… Кхха! Подска… сказку! Кхххачу!

В темноте возник огненный контур двери с номером 58. Терентьев рванулся внутрь… и выпал обратно вместе со швабрами. Это был шкаф, вытащенный кем-то в предбанник. Сзади послышался снисходительный смешок в кулачок.

– Пардон, дружище. Я не удержался.

– Иди ты в воду.

– Хам.

Наконец рука Терентьева, двигающаяся по стене, куда-то провалилась. Дверной проём. За рукой быстро последовал весь остальной Терентьев.

… – Кис-кис-кис… Ты тут, котяра? Или слинял?

– Мяяяяяяу… – злобно-жалобно ответил кот откуда-то сверху. Где это он? А. Шкаф. Что-то твердое… Что-то бумажное… Что-то… мягкое и кусается. Значит, кот. Здоровый, толстый. Видимо, наглухо поработил хозяев.

– Да иди ты сюда, придурошный!..

Терентьев запихнул упирающийся шерстяной ком за пазуху. Всё, пора валить.

И тут стало светло. Огонь убрал дымовую завесу, а сам медленно закрутился толстым золотым обручем вокруг Терентьева.

– Ну так я это… Я пойду? – Выдавил из себя Терентьев. Острые буквы резали язык.

– Мы оба знаем, Терентьев, что ты никуда не пойдёшь. Всё закончится здесь. Признаюсь, твои коллеги отличные профи, они успели эвакуировать всех жильцов этого дома. Мы здесь одни. А я люблю полакомиться живым. Вся эта икеевская жуть вокруг… Я не могу это есть. А вот ты – совершенно другое дело…

– Ну кошака-то хоть отпусти. Это же котик, смотри, какой няшный, все любят котиков! – Взмолился Терентьев.

– И я их люблю, это очаровательное существо. Поэтому сейчас я медленно поджарю вас двоих на этом дубовом ламинате, и потом кусочек за кусочком, наслаждаясь и хорошо пережёвывая, я сытно отобедаю. Право выбрать прожарку оставляю за тобой. Но порекомендую медиум рэр.

– Я не разбираюсь. Я больше по пельментосам там, по салу…

– Терентьев! Терентьев, мать твою, приём! – Рация на теле пожарного затрещала голосом командира.

– Ты можешь произнести пронзительный финальный монолог. – Милосердно проверещал огонь Терентьеву. – С напутствием будущим поколениям, благодарностями и покаянием, если хочешь.

Терентьев молчал, поглаживая обморочного кота и глядя в ламинатные дрова.

– Давай же. Самое время выговориться. Это будет красиво.

– Саня! – Не сдавалась рация. – Саня, мы вытаскиваем последнего! Все живы! Напуганы, но живы! Уходи оттуда, слышишь? Са-ня!

Огненное кольцо остановилось.

– Что это значит, пожарный?

Терентьев улыбнулся.

– Что… что это, мерзавец?

Кольцо распалось на миллионы ярких светлячков, на секунду разлетевшихся по всей квартире и вновь собравшихся в потрескивающий рой перед пожарным.

– В этой квартире нет ни лотка, ни кормушек… Этот кот здесь никогда не жил. – Протрещал рой-огонь. – Так откуда он взялся?… О, Боже мой!

Рой вылетел из квартиры и разнесся по всему дому в поисках подтверждения страшной догадки.

…Огонь чуть-чуть не успел. Командир уже вытащил последнего ребёнка из полулегального детсада, заблокированного на третьем этаже (няня выбежала за сигаретами и закрыла детей снаружи) и отошёл с ним на метров 30, когда игровая комната запылала. Внутри будто что-то завыло, разрывая обои, плавя мебель и дешевые игрушки.

Огонь не верил. Его обыграли так просто, и вместе с тем так элегантно. Огонь был умным и быстро обо всём догадался. Всё было спектаклем. Они, грёбаные люди, вычислили его нутро. Они знали его ум и силу, они поняли, что не успеют вытащить всех. Им нужно было отвлечь его, потянуть время. Они все заодно. Терентьев, кот и их командир. Сначала они тайком запустили кота, который будет изображать страдальца, брошенного кем-то из жильцов. Потом Терентьев, якобы такой тупенький герой-котофил, бросится к нему на помощь. Сука, правдоподобно-то как всё разыграли! «Сам виноват! Я сам виноват!». А сейчас мстить.

Огонь собрал все свои силы, всю свою энергию и бахнул так, что сотни окон враз лишились стекла (эксперты так и не подтянут под этот эффект ни один из физических законов). Ударная волна была такой силы, что вышвырнула Терентьева и кота с пожарной лестницы и добросила эту парочку аж до витрины «Старбакса» через дорогу.

Огонь встал во весь рост, снеся крышу дома и взревел. И сотни струй ударили в его умную надменную голову.

А пока пожар погибал в эпичном стиле Кинг-Конга, Терентьев с котом влетели внутрь сетевой кофейни, карикатурно проехались по барной стойке и остановились перед продавцом-кассиром Есауловой.

– Здравствуйте, что желаете? – Вопросила Есаулова, приветливо блеснув ягодкой пирсинга на языке.

– Большой «американо» без молока. – Открыв глаза, отчеканил Терентьев.

– Как Вас подписать?

– Терентьев.

(Противный скрип маркера по картону)

– И ещё стакан тёплых сливок. Большой.

– Тоже «Терентьев»?

– Нет. «Иуда».

– Фу.

(Богомерзкий скрип маркера по картону).

– Не фу. Иуда хорррроооооший. Ктё у няс тякой мохняяяятый?… Дай кисляк с глаза уберу… Да не вертись ты!

ЧАСЫ

У меня развелись часы.

Нам их на свадьбу подарили. Они в виде двух сердец. Одно показывает время, а в другом цветы и два латунных лебедя клювами друг к дружке. Я даже не помню, кто их нам подарил. Скорее всего какая-то родственница с громким смехом, крупными бусами и длинными тостами на бумажке. Как её зовут, знает только другая такая же родственница, имени которой я тоже не помню. Знает только потому, что они ненавидят друг друга. А когда кого-то ненавидишь, имя обязательно помнишь, иначе как про него распускать слухи?!

Но не суть. В общем, часы висели у меня даже после развода как напоминание о том, что в жёны надо брать женщину маленького росту, тогда некоторые вещи, до которых она не дотянется, имеют шанс остаться невредимыми.

Половину с циферблатом звали Кварц, цветочно-лебединую половину я окрестил Кварчихой. Кварц был исправным работником – он никогда не опаздывал. Часы, работающие как часы – вот лучшая для Кварца характеристика. Кварчиха же поддерживала хозяйство, отчего тряпичная клумба всегда цвела, а лебеди были начищены до блеска. Нормальная семья, короче говоря. Ничего сверхъестественного.

И вот однажды сижу я на кухне, пишу волнующий меня с материальной точки зрения сценарий. Ну как «пишу» – три часа смотрю в белоснежно-пустой лист «Ворда», пока не появляются жёлтые круги. Это означает, что я устал и скорее всего голоден. Выуживаю из холодильника контейнер с пироженками и пытаюсь тихо его открыть. Но сейчас такие контейнеры пошли – их какие-то подонки делают – открываются с таким звуком, будто от Антарктиды кусок откалывается. Я на часы глядь, не ночь ли, не выстрелят ли в мою дверь соседи – а Кварц в одиночестве. Грустно так тикает. Я по стенам – Кварчихи нигде нету.

– Толик, – говорю, – а где жена?

– Ушла.

– Жаль.

– Се ля ви. – Кварц развёл стрелки-руки, на секунду показав без пятнадцати три.

Я, честно говоря, не очень-то и удивился. Собачились они уже давно.

– Ты совсем не уделяешь мне время! – Пилила мужа Кварчиха.

– Галя, я работаю 24 часа! Или мне встать и уволиться?! Хорошо, давай! И что дальше-то? Мы только получили эту стену для чего? Чтоб на помойке оказаться?

– Опять одно и то же, каждый раз! Почему другие могут работу с домом совмещать, а ты нет?

– Это кто, например?!

– Розетки и выключатели!

– Ну извини, пожалуйста, что не родился электроприбором, который тупо к кабелю в стене подключен! У меня уже батарейки садятся, Галина! Я устаю же, наверное!

– А я не устаю?! Георгины полей, Лебедей Любви покорми… Ты когда последний раз говорил, что любишь меня? А?

– Тик-так. Тик-так.

– Не тиктакай, когда я с тобой разговариваю!

– Галь, мне срочно надо до двенадцати секундную стрелку довести!

– Яссссссно.

… – Да ладно те, Толян. – Подбадривающе сказал я, вгрызаясь в мумию почившей пироженки. – Одному тоже нормально. Никто мозги не любит.

– А согласен! – Хорохорился Кварц. И брутально так, басом затикал, типа одинокий волк.

Через несколько дней, под тиканье свободного Кварца я написал в «Ворде» «Сцена 1» и повеселел – дело сдвинулось с мёртвой точки. Я посмотрел на Толика – он показывал половину шестого. Неплохо, подумал я, особенно если это вечер, а не утро следующего дня. Опережаю график. Я выпил семь кружек кофе, посмотрел пару серий сериала в модном жанре «одно событие на сезон, зато какой очешуенный дизайн титров!!!» и снова глянул на Кварца.

Полшестого.

– Толик!

– А? – Стрелки завертелись в разные стороны – Кварц пытался проснуться и сделать вид, что работает.

– Толян, что происходит?

– Ничего… Я, я задумался чёт… Извиняюсь. Тик-так, короче, тик-так тик-так…

Я подошел к нему поближе и присмотрелся. Какой-то у него запущенный вид. Шестерни скрепят, стрелки тусклые. Я протёр его спиртом и разговорил. Оказалось, что Толик страдал. И еще очень волновался за Кварчиху, которая непонятно куда свалила. Я вызвался её найти и пошёл гулять по квартире. Нашёл я Кварчиху на стене спальни. Я вообще редко в спальню захожу – нечего там делать. В спальнях спят бюджетники с нормированным рабочим днём. А я человек творчески-пьющий, мне и паркет – перина.

В спальне разыгрывалась драма. Как оказалось, первое время Кварчиха шлялась по всем стенам, рыдая и жалея себя. В таком непотребном виде она достигла синих обоев спальни, где снюхалась с портретом Есенина. Он читал ей стихи, которые она не понимала, а когда не шла рифма, превращался в невыносимое существо и мог не появляться в рамке неделями. Кварчиху потянуло обратно к Кварцу, но на пути домой она увязла в густом ворсе персидского ковра, который обманом отобрал у неё наклейку со штрихкодом, превратил в наложницу и заразил молью, которая побила тряпичную клумбу. Вернувшийся в рамку поэт «измену» дамы-сердца не стерпел, злобно взъерошил непокорные кудряшки и стал громко закидывать старого перса обидными эпиграммами про Тегеран. Горячий южный ковёр таких хорошо рифмованных оскорблений не стерпел и носился за Есениным по всем стенам, жаждя мщения.

Мне стоило титанических усилий исправить ситуацию.

Чтобы как-то отвлечь Есенина от сердечных страданий и ехидных эпиграмм, я достал с антресолей старый общажный плакат с Си Си Кетч и повесил рядом с непокорным крестьянским сыном. Две творческих личности быстро сошлись друг с другом, Есенин лихо переписал под неё «Шаганэ» и за рамку больше не выходил.

Потом я разобрался с ковром. Я вытащил его на снег и хорошенько отходил выбивалкой, потому что он ни черта не понимал по-русски. Перс стал чище и мягче, а Кварчиху вернул. В качестве благодарности я повесил на него календарь с моделями «Плэйбой», предварительно истребовав клятву, что ковёр будет относиться ко всем двенадцати девицам подобающе и с уважением. Наш договор он соблюдает до сих пор, девицы довольны, а перс – и подавно. Конечно, у него есть свои фаворитки, поэтому дома у меня самые долгие месяцы – блондинистый апрель и фигуристый ноябрь.

После ковровых разборок пришла очередь сердечных.

– Галин, ну хватит выделываться. – Наплевав на дипломатию, вещал я. – Ну посмотри на него. Толик, он… Он же всё понял. Ну не может без тебя.

– Он не изменится.

– Изменится! Уже изменился, да, Толян?

– Эт самое… конечно.

– Одни слова!

– А вот ни фига подобного! – Меня осенило. – Есть идея!

И я предложил Кварцу новый график работы. Он может не ходить, пока я дрыхну – мне в этот момент часы вообще не нужны. Ну и еще выходные, когда я счастлив – это первые пять дней после получения предоплаты, когда я не наблюдаю часов и вообще ничего вокруг себя, плюс еще три дня, когда я не могу смотреть вверх по причине постпредоплатной усталости и тяжести глазных яблок. Часы согласились попробовать, Кварц блестяще прошёл испытательный срок и теперь в доме моём наблюдается довольно странная, но идиллия: я выдумываю вторую сцену на кухне под мерное тиканье выспавшегося Кварца. Из спальни льются песни Си Си Кетч на стихи Есенина и игривый визг двенадцати месяцев, устроивших пенную вечеринку на мягком персидском ковре (правда, мне для этого надо нехило поработать щёткой, развазюкивая по ворсу мыло с водой, но почему бы не порадовать старика). А когда я ложусь спать, Кварц перестаёт идти и направляет к супруге все свои стрелки. Вместе они подшивают цветы и чистят латунные перья своим идиотским Лебедям Любви. А наутро он снова в строю, бодр и свеж. Сладко потягивается, показывая без десяти два, сверяется с красноглазыми часами на электроплите.

И быстро нагоняет упущенное время.

ГЕКТОР

Гонщик Савицкий завороженно смотрел на бешено вертящийся мир. Будто кто-то запихал небо, трассу и трибуны в огромную стиралку и врубил режим «отжим» на восемьсот оборотов. Не верьте тем, кто утверждает, будто перед смертью в голове пробегает вся жизнь. Это не так. Многим и вспомнить-то особо нечего. Вместо быстрой прокрутки памятных моментов ты просто застываешь в удивлении. В удивлении, что всё. Что вот так.

Болид Савицкого влетел в ограждение и загорелся. Камеры мобильников голодными грифами набросились на труп машины, чтобы вырвать куски катастрофы, переварить их и впоследствии загадить соцсети. Красавцы-пожарные обдали Савицкого пеной, вырезали его из груды железа и передали «скорой», пока испанец Рохо выигрывал гран-при. В операционной зажглись лампы, и старый заслуженный хирург несколько секунд раздумывал, где начинается Савицкий, и где заканчивается. Рохо облил журналистов шампанским. Лоб хирурга в тысячный раз протёрли марлей…

…Медсестра Курдюкова сидела на краю койки и смотрела телевизор, в котором очередной ведущий плевал в спину уходящей вперёд цивилизации. Курдюкова уже собиралась отправить в рот очередную ложку карамельного пломбиру, но случиться этому помешало одно вышедшее из комы обстоятельство.

– Эй… – Хрипнул Савицкий.

– Ай! – Ответила подскочившая Курдюкова, срикошетила от потолка к двери и бросилась звонить в редакцию «Лайфа».

…Журналисты принесли диктофоны, жена – лилии, Рохо – свой кубок и ароматного фотографа из «Спорт Иллюстрейтед». Каждый день с часу до четырёх, во время для посещений, палата Савицкого была полна народу, который жалел, поддерживал, охал и врал, что всё будет замечательно. Под окнами фанаты пели «You’ll never walk alone», и Савицкому казалось, что так и будет – он никогда не останется один. Но шли месяцы, и дверь в палату с часу до четырёх открывалась всё реже, а хор за окном терял голоса. И вот настал день, когда дверь не открылась ни разу. У фанатов появились другие кумиры, у журналистов – свежеискалеченные звёзды. Представитель «Ролекса», глядя в сторону, с лицемерным прискорбием сообщил, что фирма разрывает с Савицким спонсорский контракт. «Ролекс» же для успешных людей. А превратившийся в клубень Савицкий – ну такой себе символ успеха. Никто не хочет быть проигравшим Савицким. Все хотят быть Рохо.

– Курдюкова, набери мою жену. – Попросил как-то Савицкий. Курдюкова поднесла к его уху золотой «Эппл». Долгие гудки.

– Гарик, дурак, ну хватит… – Игриво промурлыкала кому-то жена. – Алё, кто это?

– Я.

– Кто «я»? … Ой. Ээээ… Ты?! Прости, у меня не определился номер, я поменяла телефон, наверное, список контактов снесло и…

– Отбой. – Сказал Савицкий медсестре.

– Что, всё? Так быстро? – Удивилась Курдюкова.

– Да. Так быстро. – Ответил Савицкий, имея в виду совершенно другое.

И гонщик остался один. Он ничего не чувствовал ниже шеи. Голову будто просто пришили к дивану. Врачебный консилиум вынес суровое «никогда», жалостно блеснул очками и удалился дописывать кандидатские. Тело Савицкому больше не принадлежит. То, что когда-то бегало по утрам, играло пальцами на руле перед стартом, ломало мизинец ноги о кресло в номере-люкс Сингапурского «Шератона», теперь просто дышит и ходит под себя. И живёт только потому, что подключено к дорогущему аппарату обеспечения жизнедеятельности. Такова новая реальность. Ночью Савицкий волком завыл в плафон дежурного освещения. Спящая в коридоре Курдюкова даже не дёрнулась.

– Привет. – Сказал кто-то рядом с левым ухом Савицкого.

– Привет. – Савицкий повернул голову и упёрся лбом в холодные зелёные рожки. Улитка с интересом разглядывала его нос.

– Гектор. – Представилась улитка и чуть склонила рожки в интеллигентном приветствии.

– Савицкий.

– Я знаю, кто ты.

– Почему у тебя такое ну… не очень улиточное имя?

– А ты эксперт в улиточных именах, что ли? Назови хоть одно, мне вот просто интересно?

– Ну не знаю… Шарик?

– Звучит не очень. Гектор – другое дело. В честь великого испанского гонщика Рохо. Надеюсь, ты не обижаешься, Савицкий.

– Нет. Иди в жопу.

Гектор жил под больничным фикусом и фанател от гонок. Его подсадил на них предыдущий житель палаты – сноубордист, который как-то вздумал проехаться впереди лавины. Лавине это не понравилось, и она отправила его в годовой отпуск с девятью переломами и сотрясением. Весь год сноубордист смотрел гонки в прямом эфире – а вместе с ним и улитка, возведшая Рохо в некоторое подобие бога. Каждую ночь Гектор выползал из кадки и час нёсся (он так это называл) к голове Савицкого, чтобы поболтать. Как любое существо, отсмотревшее хотя бы один заезд, Гектор возомнил себя гоночным экспертом и выводил Савицкого из себя.

– Как можно было не вписаться в этот поворот, чувак?! – Сетовал Гектор.

– Ой, заткнись, а?

– Нет, ну серьёзно? Ты о чём думал-то в тот момент, я не понимаю? Трасса мокрая, колёса менял хрен знает когда…

– Гектор. Пожалуйста. Или я придавлю тебя щекой! Давай поговорим о чём-нибудь другом!

Гектор мечтал когда-нибудь увидеть гран-при своими маленькими глазками. Мечты же Савицкого были более приземленными. В отсутствие улитки он, не отрываясь, часами смотрел на поддерживающий жизнь аппарат. А точнее на красную кнопку «Офф». Одно нажатие – и все его проблемы улетучатся. Вся его невыносимая жизнь (да какая это жизнь, не смешите!) закончится в какие-то секунды. Мощнозадая Курдюкова не успеет добежать да палаты…

– Слушай, Гектор. – Начал с места в карьер Савицкий однажды ночью. – Ты мне друг или портянка?

– Друг. – Кивнул рожками Гектор. – Это неоспоримый факт.

– Ты можешь взобраться на аппарат и нажать красную кнопку?

– Конечно нет. Друзья не убивают друзей. Нажми сам.

– Очень смешно.

– Я серьёзно. Тут же рукой дотянуться только и всё.

– Как я это сделаю по-твоему, приколист?!

– А ты поставь себе такую цель.

– Тебе мой диагноз напомнить?

– Ой, да пофигу! Тебе нужно лишь одно действие рукой. Давай ты хотя бы попробуешь? А я тебе помогу.

– Каким образом?

Вместо ответа Гектор медленно пополз по лбу Савицкого. Ощущения были такие омерзительные, что экс-гонщик отчаянно замотал головой, чтобы сбросить улитку. Но Гектор прилип к Савицкому и ни за что не хотел улетать на пол.

– Фу, мля! Слезь с меня быстро! Хотя бы медленно, но слезь!

– А ты смахни меня рукой.

– Какое же ты чмо, Гектор!!

…С тех пор Гектор каждую ночь стал терроризировать Савицкого. Гонщик отчаянно вертел головой полночи, но потом уставал. Гектор дожидался, пока тот заснёт и с какой-то необъяснимой ловкостью лихо взбирался на голову. Савицкий орал, умолял и проклинал Гектора до седьмого колена, но улитке было наплевать.

…И через две недели фаланга указательного пальца дернулась. Один раз и почти незаметно, но рожки Гектора зафиксировали этот сейсмологический факт. Ещё через неделю с простыни приподнялся весь палец. Через месяц Савицкий почувствовал всю руку от плеча и назначил День Освобождения От Всех Проблем. Гектор устроился на простыне и кивнул.

– Давай, дружище.

Савицкий поднял руку, ощутил тёплую сталь аппарата. Сполз ладонью по приборной панели, поставил трясущийся от усталости палец на красную кнопку. Сейчас всё закончится. Осталось всего-то надавить на эту маленькую пластмассовую штуковину. И цель достигнута. Спасибо, Гектор.

– Подожди. – Гектор нарушил пафосность момента.

– Ну чего?

– Пока ты не присоединился к Айртону Сенне, можешь оказать мне последнюю услугу, друг?

– Какую?

– Сползи рукой ко мне.

Савицкий нехотя опустил руку на простынь.

– Видишь рисунок на простыне?

Савицкий наклонил голову, вгляделся в синий круговой узор.

– Ну.

– Помнишь, я мечтал побывать на гран-при? Я хочу поучаствовать. Подари мне один круг наперегонки. Я против твоего пальца. Савицкий против Гектора. А?

Савицкий пожал плечом, которое чувствовал.

– Ладно.

Местом старта выбрали торчащую из «трассы» нитку. Палец и Гектор замерли в ожидании команды.

– На старт… Внимание… МАААААААРШ!

…Савицкий проиграл Гектору две фаланги. Гектор излучал счастье и кланялся рожками невидимой публике.

– Гектор-победитель! Гектор-пуля! – Вопила улитка. – Даже на простыне Гектор быстрее Савицкого!

В этот момент Савицкий отдал бы всё, чтобы устроить мировой улиточный геноцид.

– Я просто запнулся ногтем о складку! Давай еще раз! – Потребовал гонщик. И опять проиграл. И потом еще раз. И на следующий день. Только через неделю он пришел к финишу первым. Гектор затребовал фотофиниш – там и правда было на тоненького. Савицкий вновь положил палец на красную кнопку.

– Было весело. Прощай, Гектор.

– Подожди.

– Ну что еще?

– А ты не хочешь победить другого Гектора?

– Ага, ну конечно. Я в ладоши хлопнуть не могу.

– Пока не можешь. Одна рука у тебя уже есть. Что если попробовать оживить вторую? А потом и всё остальное?

– Даже если произойдёт чудо – ты понимаешь, сколько на это уйдёт времени?

– А ты куда-то спешишь?

Савицкий не заметил, как палец сам соскользнул с красной кнопки.

…Вторая рука включилась через два месяца, и Савицкий с Гектором переключились на спину. Они сдавались по очереди и посылали друг друга к чёртовой матери по три-четыре раза в минуту. От композиции из «Рокки», поставленной на вечный репит, из ушей текла кровь. Но через полгода Савицкий сел. Врачебный консилиум выпучил глаза и побежал переписывать кандидатские. Пришла очередь ног.

И тут Гектор исчез. Савицкий два часа его звал, но улитка не отзывалась. Гонщик сполз с койки и исползал всю палату на одних руках – Гектора нигде не было.

– Курдюкова!!! Курдюкооооваааааа!

Курдюкова материализовалась, дожёвывая луковое кольцо.

– Да?

– Ты улитки здесь не видела?

– Видела. Эта тварь на подушку забралась. Я её в окно выкинула.

– Что?! Бегом принеси её обратно!

– Вы, во-первых, на меня кричать не имеете никакого права. А во-вторых, я тута не позволю антисанитарию разводить, здесь публика приличная – могут и засудить.

– Два один ноль три.

– Чего?

– Два один ноль три. Это пароль моего мобильного банка. Принесёшь Гект… улитку – переведешь пятьдесят тыщ баксов на свой Сбер.

Прыти Курдюковой позавидовал бы Марвел в полном составе. Через полторы минуты матерящийся Гектор уже ползал по подушке, а Курдюкова купила студию в Балашихе и горящую путёвку на Маврикий.

– Гектор! Чё ты ей не сказал, что тебя нельзя выкидывать?!

– Я говорил! Она пробормотала что-то вроде «больше никакого викодина» и кааааак запульнёт!… Ладно, с какой ноги начнём?

…Позади было два года изнурительных тренировок, отчаяния, боли, «пошёл на хрен, Гектор!» и всяческих терапий. Савицкий поёжился от сквозняка, гуляющего по гоночному боксу. Застегнул облепленный мелкими спонсорами комбинезон, посмотрел на своё отражение в перламутровом шлеме. Пора.

– Удачи, Савицкий. – Гектор потянулся к нему рожками, ожидая, что гонщик снимет его со шлема.

– Нет уж. Ты просто так не отделаешься, Гектор. Ты поедешь со мной.

– Ты с дуба, что ль, рухнул? – Лицемерный испуг, а глазёнки-то выдают счастье непомерное.

– Будешь внутри шлема, за стеклом. В углу на щеке сидеть. И подсказывать.

– Что подсказывать?! Может, тебе в больничку вернуться? У тебя с головой что-то не то!

– Ты меня годами изводил своим экспертным мнением. Вот и перейдём от теории к практике.

– Звони в скорую, тебе плохо!

– Нет. Мне просто охрененно. Идём.

…На пути к болиду им повстречался винирозубый Рохо. Испанец по контракту ткнул в камеры «Ролексами» и кареглазо уставился на улитку, нарисованную на машине Савицкого.