Текст книги "Керины сказки"

ЦАРЕВНА-ПЕТУХОВА

Утро у Петуховой не задалось. Сначала она обнаружила на голове седой волос. Уже восьмой за этот год. Значит, скорее всего, это не случайность, как было с первого по седьмой. Или тоже занести его в «случайность»? В «стресс» там или «авитаминоз»? … Лучше в «авитаминоз», рассудила хитрая Петухова – сейчас как раз ноябрь – и успокоилась до следующего волоса.

Потом подгорел омлетик. Симпатичный такой, с помидорками черри и натёртым сыром. Очень вкусный и совершенно невредный, как и любая еда после развода.

А ещё закончился хлеб. Кисловатый такой, с тмином и семечками. Как всегда, когда он так нужен. Когда не нужен, его всюду по квартире завались, не знаешь, куда деть. Лежит себе везде, черствеет и цветёт. А в край понадобится – как ветром сдуло. Прям как бывший. Только пара крошек в пакете.

Петухова тихонько матернулась, обновила пластыри на пятках, вмяла себя в замшевые сапоги (матернувшись погромче) и застегнула их при помощи плоскогубцев и мата на весь дом.

Выйдя в ноябрьскую хлюпь, Петухова устремила своё клетчатое пальто в сторону гастронома. Идя вдоль заводского забора, она засмотрелась на свежее граффити интимно-антифашистского характера. К несчастью Петуховой, водитель небольшого автокрана Давыдько тоже засмотрелся на граффити. И результатом обоюдного невнимания стала встреча головы Петуховой с автокрановой стрелой. Сознание Петуховой померкло, взор потух, а узники замшевых сапог предательски подкосились. И вся Петухова полетела на следующую встречу – с большой коричневой лужей…

…Ей повезло. Если бы не ондатровая шапка, быть бы сотрясению. Переступив через окровавленного бомжа, Петухова вышла из травмпункта и закурила. Хлеба уже не хотелось. Хотелось полусладкого и подруги Бедуиновой.

– Алё, Бедуинова?

– Она.

– Как дела?

– Не ходи вокруг да около. Сколько брать – одну, две?

– Две, и через час у меня.

– Яволь.

(Бедуинова была хорошим человеком. Она не любила много говорить и умела притворяться, что ей интересно нытьё собеседника. Вероятно, поэтому у неё имелись четыре мужика и даже один муж.)

– Ай!

– Чего.

– Уголёк от сигареты… Млять… В рукав упал! Он, наверное, джемпер прожёг!!!

– Фигасе. Ладно, пока.

Петухова отчаянно затрясла рукой, пытаясь вытряхнуть проклятый уголёк. И вместо него на ступени травмпункта посыпались пачки тонкого «Кента». Одна, вторая, третья… Ещё девятнадцать… Потом выпал целый блок. Петухова здраво рассудила, что падать в лужи на сегодня хватит и выбрала вариант «нестись по улице, вопя, как резанная». Чем и занялась до самого подъезда и немного оставила на лифт.

…С некоторыми людьми такое случается. В кого-то бьёт молния, и он начинает шпрехать на суахили как на родном. Кто-то после комы видит внутренности людей и предсказывает техногенные катастрофы. В других вообще вселяется Соловьёв, и они начинают разбираться в международной политике, русском пути и швейцарских сырах.

Петухова же заполучила древнерусское проклятие царевны-лягушки. В неё попала стрела водителя автокрана Давыдько – младшего из трёх братьев. Да ещё и аккурат в тот момент, когда звёзды Семи Восточных Созвездий выстроились в 77-й катрен Нострадамуса. Это не превратило её в лягушку, спасибо звёздам – они сделали в катрене четыре ошибки и не поставили тире (при всей своей масштабности некоторые звёзды невероятно тупы). Но зато встреча со стрелой младшего Давыдько подарили ей один из царевно-лягушачьих скиллов, а именно рукавную генерацию.

…Но обо всём этом Петухова не догадывалась. Сидя в гостиной в обнимку Бедуиновой, она предавалась логичному охуеванию от произошедшего.

– Может, меня кто-то сглазил? На работе… Точно, эта тварь из бухгалтерии!

– Однозначно. Курицы больше нет?

– Нет.

– Давай рукав.– Бедуинова засунула куриную кость в рукав петуховского халата. – Тряси.

Петухова тряхнула рукой – и здоровенная курица, шумно шлёпая крыльями, приземлилась на край раковины. Огромный мохнатый пёс, как свидетельство того, что телячьи котлеты в кулинарии лучше не покупать, громко залаял на птицу. Та закудахтала и опустилась между ящиками с вином и коробами духов «Kezno» – прямо в ворох тысячных купюр с одинаковыми номерами.

– Не, с едой некайфово получается, – констатировала Бедуинова.

– Может, с хлебом повезёт? – выдвинула версию Петухова, ссыпала хлебные крошки из пакета в рукав и грациозно зиганула.

– Нда. С хлебом та же херня, – сказала Бедуинова, уставившись на золотую рожь, колосящуюся на ковре. – С другой стороны, дурацкий хлеб и купить можно. Снимай серьги.

– Зачем?

– Они ж с рубином. Ты на фитнес ходила пару раз – значит крепкая. Недельку рукой помашешь – и будешь со списка «Форбс» ножки свешивать. О! Или давай бензина тебе зальём? Интересно, он прям в канистрах вылетит или…

– Ну почему, почему это со мной раньше не случилось?..

– А что бы это изменило?

– Может, Коля бы не ушёл…

– Ой, да пошёл он на ***! Мы тебе щас так рукавом намайним, можешь любого принц… Ёёёёёёёёёёптать! Как же я сразу не подумала?!

– О чём?!

– Нафига ждать-то?! Мы тебе прям щас мужика найдём!

Бедуинова подошла к журнальному столику и схватила журнал. Демонстративно ткнула пальчиком в обложку с голливудским красавцем.

– Ты ведь шутишь, да? – округлив осоловелые глаза, сказала Петухова.

– Вовсе нет, мать. Тащи ножницы.

… – Готово! – Бедуинова сложила фотографию вчетверо и осторожно засунула в рукав Петуховой. – Метай суженого!

– Я, я… не уверена. А вдруг я ему не понравлюсь? Мне нужно подтянуть английский и вообще…

– Я тебя умоляю! «Хэллоу, Том, ай эм мисс Петухова, Лондон из э кэпитал…», все дела! Нальём винишка, посидим, потом я типа срочно на работу, включишь музон… Он же тоже мужик, хоть и американский!

– Но я даже не накрашена!

– Ты не слышала, что я говорила про вино? Махай давай, чего ты медлишь?

– Погоди. А если… Если их много вылетит?

– Себе заберу. Нашим раздадим – Алёхиной, Пестушко, Вер Иванне! Актёров много не бывает! Херачь, он там уже запрел небось!

– Ладно…

– На диван, на диван направь, чтоб ему помягче было!

– Ну, с Богом.

Петухова глубоко вздохнула, подтянула грудь и метнула рукавом в стороу диван-кровати…

…Сначала из рукава вылетел нечеловеческий крик. За ним вылетел великий американский актёр, врезался в диван и с грохотом скатился в ковровую рожь, скрывшись под наливными колосьями. С краю вывалилась его нога, немного поколотилась о паркет и замерла. Стало тихо. Очень. Невыносимо. Тихо. На кухне завыл пёс.

– Том? Хэллоу?! – пролепетала Петухова. Бедуинова молча углубилась в «поле» и оценивающе посмотрела вниз.

– Упс! – сказала она. – Надо было фотку в трубочку сворачивать…

Петухова подошла ближе и тут же схватилась за рот в рвотном приступе.

Надо признать, актёр выглядел не очень. Он был не просто мёртв. Будто ребёнок неправильно собрал паззл с его изображением – голова голливудской звезды вывернута на 180 градусов, руки и ноги напоминали графики сейсмологических возмущений, а сломанный в двух местах позвоночник превратил его тело в подобие шахматного коня, больного сколиозом. Фото и правда не надо было складывать.

В дверь позвонили. Потом еще и еще.

– Не открывай, – Прошептала Бедуинова, – Это федералы.

– Какие нахрен федералы?!

– Скорее всего из Лос-Анджелеса. Быстрые, сссуки…

– Я вошёл, у вас открыто! – Объявил мужской голос из прихожей.

– Ты чё, не закрыла дверь?! – зашипела на Петухову Бедуинова.

– Зачем? – глупо спросила Петухова.

– Зачем? У тебя труп во ржи!

– Ээээ, здрасьте… – Донеслось сзади. Подруги оглянулись – на пороге стоял незнакомый мужик, застенчиво переминаясь с ноги на ногу. – Гражданка Петухова?

– Это вот она, да. – Бедуинова с готовностью затыкала пальцем в подругу. – Я просто свидетель. Но она не специально, она вообще классная, может принести с работы положительную характеристику…

– Да я сам виноват! Разинул варежку на эту писанину настенную. – Перебил её Давыдько. – Я водитель автокрана. Ну, который вас по голове… В больнице адрес ваш выпросил. Я извиниться хотел… Это… лично. Вот. Вам в качестве эт самое… Искренних.

Давыдько выудил из-за спины бюджетное трио роз и протянул Петуховой.

– Сссспсбо. – Ответила та согласными. На старой чешской люстре повисла пауза.

– А у вас тут… Э-э-э… Хлебно. – Обронил Давыдько, глядя на рожь.

Вырвавшаяся из собачьих лап курица пернатым ядром пронеслась мимо всей троицы и скрылась во ржи.

– Я поймаю! – с готовностью, пропитанной чувством вины, произнёс Давыдько и ринулся за ней.

– Не надо!!!

– ****ЫЙ ***ЩЕ!!! Я извиняюсь. У вас тут эт самое… жмурик. На актёра известного похож.

– Он, он притворяется! – Невозмутимо ответствовала хитрая Бедуинова.

– Это очень вряд ли. – Ответил Давыдько, протягивая Петуховой пойманную курицу. – У него парашют что ли не раскрылся?

Курица клюнула Петухову в руку, и это вывело её из оцепенения. Настало время истерик.

– Он мёртв, мёртв! – заорала она. – Это я его убила! Я! Понимаете?! Я!! Любимого актёра!!! Что мне делать?! Что мне…

– Бетон. – Невозмутимо перебил её Давыдько.

– Что?!

– Мы тут фундамент новостройки заливаем. Недалеко, на Гагарина. Завернём его в ковёр и ночью эт самое… Никто и не узнает.

За 10 лет халтур по подмосковным стройкам Давыдько приобрёл способность ясно мыслить и быстро реагировать в стрессовых ситуациях.

Дождавшись темноты, они завернули труп Тома в ржаной ковёр, погрузили в автокран и скрыли улики в свежем бетоне фундамента. Бедуинова напилась окончательно и уехала на такси домой, а Петухова с Давыдько еще долго шептались в «Старбаксе». А потом в «Шоколаднице». И через неделю в «Граблях». А потом в «Ударнике» во время «Т-34-2». А затем в театре, цирке и турецком отеле. И даже в ЗАГСе, обмениваясь кольцами, он многозначительно переглядывались. А после этого стали-жить поживать да добра наживать. Не только при помощи рукава – водитель Давыдько много вкалывал на своём долбаном автокране.

А у новостройки на Гагарина каждое утро появлялись свежие цветы. Куда каждую ночь сваливала Бедуинова, не понимали все её четыре мужика. И даже один муж.

САГА О РАЗБЕГАЕВЫХ

Звонок на перемену сдул с парт засыпающую было школоту. Учитель природоведения Разбегаев жалобно бросил в уносящиеся маленькие спины домашнее задание и уныло опустился на стул. Всем было наплевать на его предмет, и это Разбегаева чрезвычайно бесило. Он был фанатиком природоведения. Как любой учитель любого предмета, нахуй никому не нужного в дальнейшей жизни.

– Только ты меня слушаешь в этой бляцкой школе, да, Бедросыч? – грустно улыбнувшись, сказал Разбегаев школьному соловью и выпустил его из клетки. Соловей с удовольствием взобрался по руке на плечо и запел. Пел он лучше настоящего Бедросыча, но тем не менее приводил в бешенство трудовика Вигая, дрыхнувшего в учительской.

– Разбегай, сука, заткни свою тварь!

– На *** пошёл!

Разбегаев ненавидел Вигая. Желтозубая скотина в засаленном халате, постоянно занимающая туалет в общежитии. Напивающаяся до одури, засыпающая под многодецибелльного Круга из векового магнитофона «Романтик М-306». Который никогда не сломается, потому что у его запойного хозяина золотые руки. Вот сам весь из говна, а руки золотые. У Разбегаева всё наоборот, поэтому в природоведы и пошёл. А такие разные люди обычно ой как конфликтуют.

Разбегаев вышел на школьное крыльцо. Разогнал школоту, вытаптывающую на липком мартовском снегу здоровенный детородный орган, направленный в сторону директорских окон. Любят дети в этом возрасте рисование. Клали они вот это и на разбегаевское природоведение, и на деревянные болванки Вигая. Разбегаев художников разогнал, но хер не вытер. Согласен он был с ними в чём-то. Поэтому вытоптал ещё и крылья, чтоб хрен быстрее добрался до адресата, и побрёл по селу, почёсывая шею.

Тонкая интеллигентская шея Разбегаева жутко чесалась уже несколько дней. Что-то в ней нарывало, и это раздражало. Сегодня особенно сильно. Разбегаев зашёл в комнату, подошёл к зеркалу. Сорвал пластырь и уставился в своё отражение. Из шеи проклюнулся зелёный росток. Трясущимися пальцами Разбегаев раздвинул края порванной кожи: под ней проглядывался древесный рисунок с вколоченной шляпкой гвоздя. Природовед вскрикнул. Самое время навестить отца.

… – Здарова, сын! – Отец обнял Разбегаева и пустил в дом. – Чифирнём?

Отмотав пятнашку за убийство в пьяной драке, он 20 лет как откинулся, но привычки остались.

– Бать. Я… – Разбегаев размотал шарф. – Я дерево!!!

Отец молча выключил газ и убрал чайник.

– Лиственница, если уж доёбываться. – Бывший зэк достал из шкапа литр. – Не под чифир беседа.

… – Лето, кажись, 88-го. – Отец смотрел в окно, уставившись в прошлое. – Да, точняк, из Афгана как раз вояк наших выводить начали. По всей Бурятии жарень. Погнали нас лес валить. А гнус, мама дорогая! Вертухаи псами воют, «Правдой» отмахиваются. Подошли мы, значит, с Пшеком к дереву, на руки поплевали, пилой его рррраз! А оно как за орёт белугою! Мы врассыпную, вертухаи в воздух как давай палить… Но делать-то нечего – план. Повалили мы, обсираясь, орущее дерево, короче. Ну и… Чо, шкатулки что ль из него ваять. Я тебя в цеху и выстругал от нечего делать. Где-то гвоздями сбил, где-то «Моментом» склеил… Он тебя так вштырил – всю ночь не угомонить было. В опилках неделю тебя прятали, потом через лейтенантика прикормленного бабе Зое передали. Я ей в уши налил, мол, врачиха зоновская от меня нагуляла. Она и поверила. Там смешно было – она тебя ж сразу крестить потащила. Батюшка тебя в купель – а ты не тонешь! Ну, в хорошем смысле… Вот такие дела, сынок.

Разбегаев долго смотрел на свои руки – обычные человеческие руки, с бледной кожей, сквозь которую проступали голубоватые стрелки вен.

– Фантасмагория какая-то… А кожа?! Волосы… Остальное…

– А-а-а-а, это всё Лившиц.

– Какой Лившиц?!

– Старый Лившиц. Хороший мужик, хоть и еврей. Костюмы на воле шил. Для всего Политбюро. На примерке Леонид Ильичу нечаянно булавку в позвонок загнал, ну и того с тех пор переклинило – причмокивать стал, с Чаушеску сосаться… Впаяли Лившицу вышку за покушение на Первое лицо. Типа китайский шпиён своими хитрыми иглами диверсию совершил. Потом на пожизненное поменяли – говорят, масоны ихние еврейские за него подписались, он им балахоны иерархические шил. Но это слухи всё… Короче, этот Лившиц из наших кирзовых сапог тебе кожу забабахал. Прослезился – мол, вот вершина творенья моего, и помер. На загляденье ты получился, сынок. Вся братва тебя любила. Ну окромя одного. Чёрт был, крысёныш, балагурил всё. Называл тебя деревянным терминатором, присланным из прошлого, чтоб посмотреть, победил ли мировой коммунизм. Мы его… ну не важно. А то ещё на червонец строгача наболтаю.

– Бать. А ты помнишь место, где дерево срубили?

– Такое забудешь. А чего?

– Съездить хочу.

…Всю дорогу до Улан-Удэ Разбегаев переосмысливал свою жизнь. Он нашёл много ответов. Почему его так любил школьный соловей. Почему его так тянуло в лес, где он чувствовал себя как дома. Он, наконец, понял, за что ненавидел Вигая. Не за халат и не за Круга. А за мерзкий, раздирающий душу звук рубанков о дерево. За хруст упавших стружек под ногами. За запах свежих трупов своих сородичей.

Добравшись на чадящем «ПАЗе» до лесной опушки, они шли с отцом по заросшей просеке, где когда-то зэки перевыполняли план по древесине. Отец вглядывался вдаль, вертел седой головой во все стороны – сверялся с одному ему известным ориентирам. Наконец, запыхавшись, остановился и ткнул никотиновым пальцем в старый почерневший пень, побитый мхом и гадами.

– Вот она где росла. Твоя мамка-то настоящая.

Разбегаев медленно подошёл, расчистил перчаткой снег на поверхности пня.

– Привет, мам…

Учитель приложил озябшую руку к мёртвому пню и… в глазах позеленело, от ладони пошёл пар – пробилось сквозь холод затаившееся материнское тепло. Щурясь и высунув язык, Разбегаев пересчитал еле видимые кольца на тёмном потресковшемся спиле – вышло ровно сто двадцать лет.

– С юбилеем.

Разбегаев достал из-за пазухи две гвоздики и положил у её выступивших корней. Молча постояли немного.

– Бать?

– М?

– Какой она была?

– Красавица. Статная, высоченная, ствол роооовный такой, крона ветвистая. Софи Лорен, а не дерево.

– Высоченная, говоришь? Хм. Чёт у меня не срастается. На меня полено ушло, так? А остальное куда делось?

– А я знаю? Её ж пополам распилили. Тебя мы забрали. А вторую половину – пятый отряд.

– А есть контакты у тебя кого с пятого-то?

– Не помню, щас в книжечке посмотрю… – Отец достал блокнот, наслюнявил пальцы, пролистал. – Во, Миха Холодец с пятого. А на кой тебе?

– Поехали в райцентр. Родню мою искать будем.

… – Ну ты даёшь, Разбегай! – Сиплый голос Холодца еле продирался сквозь треск помех и доярки Деменчук, звонившей дочери в Канаду из соседней кабинки. – Я там помню?! Хотя.. А, погодь. Столы мы тогда делали, во. Для кафе «Встреча»!

(Это был хороший знак – разваливаются страны, гибнут города, меняются президенты, но кафе «Встреча» во всех райцентрах постСовка остаются на своих местах) И полено я это вспомнил. Она странная была. Магическая, гадом буду.

– Почему «она»?

– Потому как бабой взвизгнула, когда мы её того, на доски… Но я в говно был, может и почудилось. А чо, это для фильма какого вы, не? Меня в титры не ставь, понял-нет? Нахуй мне свети…

Звонок оборвался, но информации Разбегаеву было предостаточно.

– Пошли в эту кафешку, бать. Сестру искать буду.

… – Сестраааа… Эй, сестраааа… – Не обращая внимания на мутных посетителей, Разбегаев шёл вдоль ряда старых барных столов, прикладывая ладонь к каждому из них. Ответа не было.

– У вас тут был стол. Говорящий такой, – С надеждой спросил учитель бармена Журавлёву формы куба и фиолетового волосу.

– Прокапаться бы тебе, братан, – участливо произнесла та, опытным глазом определив белочные симптомы. – Но стол один мы неделю как выкинули, да. Правда, молчаливый был, аки Герасим. В контейнере он, если дачники не спёрли.

– Спасибо, добрая женщина! Бать, харэ ****ить этого мудака, идём!

…Он сразу её «узнал». Из строительного контейнера торчала тонкая столовая ножка с инвентарным номером. Разбегаев дотронулся до неё – и в глазах заиграли изумруды.

– Ты!!! Это же ты! – счастливо прошептал он. – Ответь мне. Пожалуйста, ответь!

И она ответила.

– К ***м иди!!! Шлюха, Катя, шлю-ха!!! Ещё графин неси!!! Такую страну…!! Пидорасы!!!! Света нет. Нет? Нет. Генератор ночью с****или, во как! С днюхой! Не спать не спать не спать! «Офицеры! Роооооссссссиииииияяяяянеееееее»! Убили его в том году. Помянем, Константин!!… Охуенчик щишки! Блять, хорошо-то как, девочки! «И вот шальнаяяяя императрицаааааа!!!»…

Она была безумной. Но её можно было понять. Если бы вас десятилетиями царапали ножами, проливали на вас кровищу, пьяные слёзы и палёное дерьмо, стучали по вам кулачищами, орали в уши альбомы Газманова – вы бы тоже были не айс. Разбегаев достал сестру из контейнера, собрал отвалившиеся ножки, завернул Разбегаеву в свою и отцовскую куртки и отвёз домой.

Найдя в антресолях кусок наждачки, Разбегаев попробовал очистить сестру от скверны. Провёл шкуркой по столешнице – та оросила его таким матом, который не знала даже школота. Разбегаев купил портвейна и постучался в соседскую дверь.

– Што тебе надо, мерзкий пидор? – спросил Вигай, перекрикивая Круга.

– Помоги мне, скотина, – взмолился природовед и всё ему рассказал.

Вигай верил в Бога и Деда Мороза, поэтому здраво рассудил, что во Вселенной есть место чуваку из лиственницы и говорящему столу с глубокой психической травмой. Он осторожными, плавными движеньями зашкурил сестру. Покрыл её лаком, приладил ножки. Выжег на обратной стороне столешницы бабочку, а вместо инвентарного номера на ножке – иероглиф «Счастье». И всё то время, пока трудовик любовно приводил стол в чувство, Разбегаев нежно держал сестру за край. И она пришла в себя от братской любви и соседского профессионального подхода. На аванс Разбегаев купил ей самую красивую скатерть. Получил гневную тираду, что крупные розы на голубом – это для деревенской дискотеки на Святки, и купил скатерть ещё лучше. В ней Разбегаева стала первой красавицей среди общажных столов, и откуда-то сверху одобряюще закивал улыбающийся Лившиц в компании охрененно одетого еврейского Бога.

Вечерами брат с сестрой собирались вместе и долго болтали – каждому было что рассказать, чем поделиться и на что пожаловаться. И каждый вечер к ним присоединялся Вигай, который сошёлся с Разбегаевой на почве любви к Кругу и ненависти к Газманову. Это была очень странная троица – человек-дерево, алкаш и говорящий стол. Но какая к чёрту разница, в какой компании сражаться с Одиночеством. В одиночку у тебя точно нет шансов. Не то что в райцентре – в мегаполисе даже. Особенно в мегаполисе, я бы сказал.

И, кстати говоря, Вигай завязал с работой по дереву. Чтоб не раздражать друзей. И начал преподавать школоте работу по металлу, пока однажды железная болванка не стекла со станка и не спросила, знает ли трудовик Сару Коннор. Но это, как написали бы отвратительные авторы – совсем другая история.