Текст книги "Дочь куртизанки"

Глава 18

Каро подумала, что следовало бы радоваться осуществлению желаний и мечтаний. Трое красивых и титулованных мужчин добиваются ее расположения, притом очень настойчиво, если судить по каскаду жемчуга на ней и спорам, кому первому она достанется, как и в каком порядке. Каро почти содрогнулась.

Забавно было почувствовать, какими пугающими могут оказаться мечты в реальности. Это было совсем не то, что она воображала. У нее теперь три жемчужных ожерелья и трое мужчин, и весь мир наблюдает, как она справится с этой ситуацией. Она была в полной растерянности.

Уму непостижимо, как мама управлялась в свое время.

Если Каро требовались доказательства, что жизнь куртизанки не для нее, в чем она уже не сомневалась, то этот ужасный момент убедил ее окончательно. Как можно выбрать одного мужчину из троих? Несмотря на то что лорд Генри Блейксли преподнес ей жемчужное ожерелье первым, а маркиз Даттон сделал это в самой соблазнительной манере, она предпочла бы лорда Эшдона, который теперь стоял перед ней, мрачно сжав губы.

Даже если он хотел ее только как куртизанку, а не как жену. Даже если он рассказывал всем, что она мечтает владеть жемчужным ожерельем ради того, чтобы за ней волочились толпы мужчин на самых модных ассамблеях года. У нее после этого осталось мало надежды, что отныне она сможет гордо смотреть в глаза городу, потому что лорд Эшдон рассказывал всем подряд то, что должно было оставаться их тайной.

Кроме того, она была почти уверена, что ожерелье, которое Эшдон преподнес ей с таким невероятно мрачным видом, не принадлежало ему. У него не было денег. Она знала это, как никто другой.

В то время как ее одолевали эти мысли, трое мужчин спорили и торговались перед ней, словно она была не более чем кусок кружева, которое можно потрогать и поторговаться, а потом Эшдон ударил Даттона в живот так, что тот охнул и согнулся пополам, а Блейксли при этом неприлично расхохотался.

Пока Каро наблюдала суматоху в гостиной дома Гайда, причиной которой стала она, Эшдон схватил ее за руку и потащил в большую розовую гардеробную. Но там они оказались не одни.

– Ваша светлость. – Эшдон вежливо поклонился и заставил ее сделать реверанс.

– Добрый вечер, лорд Эшдон, леди Каролина, – мягко произнес четвертый герцог Гайд. – Там несколько шумно? Так всегда бывает на приемах. Не понимаю, почему герцогиня устраивает их каждый год. Полагаю, ей нравится суета.

Гайд всегда говорил тихо. Он прославил свое имя примерным поведением во время восстания в американских колониях двадцать лет тому назад. Никто не ставил ему в вину то, что Британия потеряла американские колонии, и особенно его жена, которая была американкой родом из Массачусетса. Отец герцогини Гайд сделал состояние на мореходстве. Четвертый герцог Гайд знал, как распорядиться деньгами. Союз был идеальный, особенно потому, что Молли, герцогиня Гайд, сбежала из Бостона с теми немногими, кто остался верен короне.

За восемь лет Молли родила Гайду шестерых сыновей, что было весьма солидно по бостонским стандартам, хотя самый младший из них умер еще в младенчестве. Уильям, маркиз Айвестон, наследник Гайда и один из самых приятных мужчин в Англии, редко появлялся в свете во время сезона именно потому, что считал себя самым приятным мужчиной Англии. В этом отношении Айвестон был сыном своего отца. Лорд Генри Блейксли, четвертый сын Гайда и участник суматохи, случившейся в желтой гостиной, пошел в свою мать.

Каро сомневалась, что Гайд знал про участие его сына в беспорядках. Эшдон был того же мнения. И она решила, что разумнее не говорить ему об этом. И снова вышло так, что они с Эшдоном были в сговоре.

– Простите, ваша светлость, – сказал Эшдон. – Не думал нарушать ваше уединение. Только хотел увести леди Каролину от…

– Суматохи, – поддержала его Каролина.

Как еще это назвать? Сражение за будущую куртизанку? Нет, этого не будет.

– Все хорошо, – проговорил Гайд, грустно опустив голову. – Полагаю, мне следует выйти и пообщаться. Молли обязательно устроит мне сцену, если узнает, что я…

В голову сразу пришло слово «спрятался», но его нельзя было произносить вслух.

– Воспользовались возможностью собраться с мыслями? – предложила Каро.

Гайд поднял голову и улыбнулся почти радостно.

– Вот именно, точно. Я ей так и скажу, если она будет настаивать. Желаю приятно провести вечер, – пожелал он, вяло взмахнул рукой и направился к спальне, закрыв за собой дверь гардеробной.

Наконец-то они остались наедине. Шум в гостиной становился все сильнее. Каро почувствовала себя одновременно выставленной на показ и спрятавшейся, словно кролик, застывший перед нападением гончих, дрожащий и неподвижный. Если она не будет двигаться достаточно долго, возможно, вечно, собаки уйдут и все вернется на свои места.

– Снимите эти проклятые ожерелья, – прорычал Эшдон.

Возможно, никогда больше не будет так, как прежде. И, может быть, это к лучшему.

– Будьте любезны не рычать на меня. Вы не смеете приказывать мне, что делать.

– Это жемчужное ожерелье дает мне такое право, – сообщил он, приблизившись к ней почти вплотную.

Это совсем никуда не годится. Она сама готова была зарычать в невозможно голубые глаза лорда Эшдона.

– Кстати, о вашем ожерелье. – Она высвободила руку из его хватки и отступив на шаг. К сожалению, несмотря на свои огромные размеры, это была всего лишь гардеробная, в которой они оказались заперты. Оставались минуты до того момента, когда поток людей вольется в гардеробную, а ей надо было сказать Эшдону так много. – Где вы его взяли? Вы не могли приобрести это ожерелье честным путем. У вас совершенно нет денег.

– Зато есть друзья, – выпалил он. – Вам нравится так говорить, ведь правда?

– Говорить что?

– Что у меня нет денег.

– Это правда?

– Многое правда, чего не стоит вечно повторять.

– Вечно повторять? Не кажется ли вам, что вы словно ребенок? Я не повторяю вечно…

– Вы продали себя за жемчуг, Каро, – прошептал он. – Продались за жемчуг. Ваша цена – жемчужное ожерелье, и эту цену вам дали.

– Какой вы вульгарный!

Он пожал плечами.

– Я просто говорю правду. Повторяю правду, – улыбнулся он. Приятный знак, – А теперь о нашей сделке. Снимите ожерелье Блейксли. Немедленно.

– Об этом мы не договаривались. – Она старалась не обращать внимания на то, как у нее что-то сжалось внутри. Эшдону отлично удавалось задеть ее за живое.

– Немедленно, – повторил он, и по его взгляду она поняла, что возражения невозможны, но решила не сдаваться.

– Мне нельзя приказывать. У вас нет права, лорд Эшдон. Я сама по себе и я…

– Теперь вам будут приказывать. У меня есть право. Ожерелье, которое вы приняли от меня, дает мне все права. И вы теперь себе не принадлежите, Каро. Вы моя.

У нее внутри все оборвалось, сердце ушло в пятки.

– Снимите ожерелье Блейксли, – спокойно произнес Эшдон, но выражение лица у него было угрожающее.

Не сводя с него глаз, она сняла ожерелье Блейксли. Эшдон протянул руку, чтобы взять его, и она молча положила ожерелье ему на ладонь. Ее рука дрожала, голубые глаза жарко горели.

Как это было эротично! Она ничего ни о чем не знала, но понимала, что между ними происходит самая серьезная чувственная дуэль и что, повинуясь приказам Эшдона, она могла заставить его делать все что угодно. Это противоречило всякой логике, но было так ясно, словно кто-то прокричал ей об этом прямо в лицо.

В конце концов, она была дочерью своей матери.

Эшдон положил ожерелье Блейксли в карман и сказал:

– А теперь снимите ожерелье Даттона.

– Но чье ожерелье останется на мне, Эш? – спросила она хриплым от волнения голосом, когда снимала ожерелье Даттона. – Жемчуг, который вы мне дали, не может быть вашим. Разве я не буду принадлежать хозяину этого жемчуга? Неужели по правилам игры я должна буду отдаться… графу Кэлборну?

Это была лишь догадка, но опять же какой-то странный инстинкт подсказал ей верный ответ. Именно это ей следовало сказать.

Она протянула жемчуг Даттона, перебирая его в руке. Эшдон сделал шаг к ней, положил руку ей на ладонь и вырвал ожерелье. Его рука была горячая, как огонь, ее – ледяная. Ах, как это эротично, другого слова не подобрать. Эшдон навис над нею, обволакивая своим ароматом, обжигая ее взглядом.

– Теперь это ожерелье мое, – произнес он. – И вы тоже моя.

Он взял ее за затылок, прижал к себе одной рукой, а губы его сомкнулись на ее губах.

Она вся пылала, сжигая тот лед, которым еще был полон Эшдон. Этот лед обычно сгорал только тогда, когда он злился. Эшдон ничего не хотел с ней делать, но и не мог оставить ее. Эшдон смеялся над ней и ругал ее, когда не мог притвориться, что ее нет, что не пылает к ней страстью.

Теперь она это видела, знала, что сгорает страстью к нему так же, как он к ней. Все стало так ясно в дыму любовного огня. Он ненавидел Каро потому, что хотел ее. Он ненавидел Софию за то, что она купила его. Он ненавидел Каро, так как она отказалась выйти за него замуж. Для любви в сердце не оставалось места, когда в нем было так много ненависти.

Но страсть способна испепелить ненависть. В огне страсти все остальное исчезало и забывалось.

В дурмане страсти она пыталась соображать, но его губы прогнали все, кроме страсти… страсти…

Губы Эшдона влажно прошлись по ее щеке и вниз по шее, лаская ее, целуя и легонько покусывая. Он зубами потянул жемчужное ожерелье, заставив его чувственно нырнуть между ее грудей. По коже прошел озноб, и она запылала, дыхание перехватило. На все его действия она смотрела из клетки страсти добровольной пленницей, готовая на любые казни, которые обрушатся на нее.

– Выполните свое обещание, – прошептал он, касаясь ее губами. Он ей приказывал, но прозвучало это, как мольба. Он был в отчаянии, испепелен, но просил еще больше огня. – Дайте мне, – произнес он хриплым голосом. – Пропустите меня туда, где спрятались жемчужины. Только это, не больше. Мы же договорились.

Она не поняла, откуда взялись слова, конечно же, не из ее неопытного сердца. Она почти ничего не знала, кроме того, что говорила мать. Но и это было гораздо больше, чем знали большинство девушек.

– Вы обещали не дальше длины ожерелья? – проговорила она, задохнувшись.

– Обещаю. – Он обхватил ее руками и прижал к своей груди.

Она застонала от желания, и он, потянув ее за волосы, откинул ее голову и жадно поцеловал, тоже застонав от удовольствия.

Шум гостей превратился в ничто, в шум ветра среди деревьев, в стук колес по мостовой за окном, в шум прибоя. Лишь фон, лишенный смысла вечность тому назад. Для них теперь единственный смысл имела страсть.

А также знания, которые дала ей мать.

Она слегка повернула голову и прервала поцелуй, нежно оттолкнув его рукой. Он повиновался ее молчаливому приказу. Откуда она знала, что он послушается?

– Я многое о вас знаю, Эш, – сказала она, удивленная нотками желания в голосе и довольная огнем страсти в глазах Эшдона. – Но никогда не думала, что вы лжец.

С этими словами страсть рассыпалась осколками.

– Для вас это игра, Каро? – хрипло произнес он, а глаза его засверкали, словно сапфиры.

Она отступила еще на шаг, прислонившись плечами к шелковой обивке стены. Шум за пределами их убежища все нарастал, разрушив иллюзию до основания.

– Правда? – прошептала она, подняв подбородок.

– Но если это игра, то вы желаете победить?

– Конечно. А вы не хотите победить? Разве все это не определяет, что сделаете вы, и что сделаю я, и кто выйдет победителем?

Эшдон кивнул и, сложив руки на груди, посмотрел на нее.

– Тогда давайте завершим немедленно, – велел он. – Я заплатил вам, но вы пока не расплатились со мной. Снимите корсет. Хочу видеть то, за что заплатил.

– Вы же не хотите сказать, – возмутилась она, – что желаете этого теперь!

– Именно теперь, – спокойно ответил он.

– Но мы же не совсем одни. Вокруг люди, готовые…

– Мне нет дела до того, на что они готовы или что они увидят. Уединение не было условием нашего договора. В будущем советую быть осторожнее. Успешная куртизанка должна оговаривать все условия заранее. Считайте, что это урок, который вам следует выучить. Когда-нибудь вы меня поблагодарите за это.

– Вы грубиян! Неотесанное, невоспитанное чудовище, – вскрикнула она. Как трудно сердиться, когда приходится сдерживать эмоции!

– Так что же? – поинтересовался он, сев на единственный стул в комнате и скрестив ноги, всем видом показывая, что ему нет дела ни до кого и его не волнует, что весь мир увидит ее обнаженную грудь, увешанную жемчугами. – Я грубиян. Снимите корсет.

– Никогда!

Эшдон изогнул бровь.

– Вы стыдитесь своей груди?

– Нисколько! У меня очень красивая грудь.

Эшдон улыбнулся:

– Соглашусь с вами или нет только тогда, когда увижу ее. Я сообщу вам свое мнение.

– Что? Неужели вы собираетесь оценивать мою грудь? – задохнулась она, схватившись за корсет.

– Почему нет? У куртизанки должно быть хорошее снаряжение. Вы же хотите получить самую высокую цену, не так ли?

– Послушайте меня, вы, ужасный человек, – сказала она сквозь стиснутые зубы. – Я… я передумала быть куртизанкой. Все это смешно и совершенно бессмысленно.

– Только не для меня, – зловеще рассмеялся он. – Долги надо платить, и вы заплатите, Каро.

– Никогда.

– Заплатите, далее если мне придется сорвать с вас все и оставить вас голой. – У него было такое выражение лица, что она ему поверила. – Я слишком много проигрывал, и вам нравится напоминать мне об этом. Не хочу проиграть по вашей воле.

– Вы не можете надеяться, что я захочу это сделать! – взмолилась она, сложив руки на груди.

– Почему нет? Вы же однажды согласились это сделать. Никто не заставлял вас идти на эту сделку. Всего несколько минут тому назад вы были настроены по-другому. Может, мне снова поцеловать вас? Приласкать вас? Тогда вы охотно ступите на проторенную тропу и согласитесь обнажить свою грудь для меня.

– Вы ужасный, противный и… ужасный! – задохнулась она. Но на самом деле он был совершенно прав. Оставалось только ненавидеть его за это. – Что вы имеете в виду под «проторенной тропой»? Уверяю вас, что я никогда не делала этого, никогда не думала… Что кто-нибудь, когда-нибудь…

– Да, – прервал он ее, изобразив полнейшую скуку. – Совершенно уверен, что все это ново для вас. Ваша невинность, можно даже сказать, ваше наивное поведение многое говорит в вашу пользу.

Каро отшатнулась, словно ее ударили. Только в устах Эшдона неопытность в прелюбодеянии могла прозвучать как оскорбление.

Она будет достойной дочерью своей матери, будь он проклят. В конце концов, они должны были пожениться, почти. По сути, она может заполучить его в мужья в любое время. Надо только взять его и доставить на порог ее дома. Как переспелую сливу.

– Благодарю вас, лорд Эшдон, – холодно произнесла Каро. – Но хочу заверить вас, что поцелуи не помогут. – Она с удовольствием наблюдала, как он подпрыгнул на стуле, сверкая глазами, словно кинжалами. – Конечно же, я выполню свое обещание, – продолжила она. – Как еще я могу поступить?

– И это я слышу от женщины, которая отказалась от свадьбы, устроенной ее матерью? – проговорил он с кривой улыбкой. – Так кто же из нас лжец?

– Это совсем другое.

– Да, конечно. Это предполагает, что вы можете раздеться только после свадьбы. Несомненно, это более достойный путь.

– Я выбираю свой путь сама. В этом все дело.

– У меня сложилось впечатление, что все дело в том, чтобы заставить вас обнажить грудь, по крайней мере для моих глаз, рук и губ. Кажется, ни на что другое вы согласиться не можете, не так ли, Каро?

– Не могу не думать о том, о чем мы должны договориться, – промолвила она.

– Что это?

– Через несколько минут мы оба должны согласиться, что у меня исключительно красивая грудь.

Она не могла описать выражение его глаз, но точно знала, что ей оно очень понравилось, даже несмотря на то что стало немного страшно. И все же именно свирепость его выражения заставила ее мысленно улыбнуться. Тайно улыбнуться. Нехорошо, если Эшдон догадается, что она близка к победе.

Что бы сделала ее мама в такой ситуации? Она не стала бы нервничать или скромничать и не выказала бы никакого страха. Что было такого в ее матери, что лишало мужчин воли, а женщин заставляло подражать ей и копировать ее во всем? Много лет тому назад мама одевалась в красное и носила яркие перья в живописно уложенных волосах, и уже через два месяца все женщины города наряжались в попугаичьи перья. Но никто из них, по мнению отца, не сумел перещеголять Софию в экстравагантности. Однако, будучи ее дочерью, Каро не сомневалась, что обладает этим качеством. Что же касается попугаичьих перьев, то она до сих пор отлично помнила, как спросила маму об этом, когда цены на разноцветные перья подскочили до немыслимых высот, а мать ответила, что все должно выглядеть непринужденно.

Непринужденно. Ей придется распустить корсет и обнажить грудь перед мужчиной, и это должно выглядеть непринужденно.

Она это сделает.

– За дверью растет напряжение, – предупредил Эшдон. – Если вы действительно намерены выполнить свою часть договора, лучше поторопитесь.

Каро откашлялась и сказала:

– Пусть подождут. Я сделаю это в свое время и по-своему.

Эшдон поднял брови и придержал язык. Начало было многообещающим. Она не хотела, чтобы голос Эшдона звучал у нее в ушах, глаза смотрели на нее, а его длинные ноги тянулись к ней. Ей надо было мысленно услышать голос Софии. Что бы сделала ее мама? Что бы сказала она? После многих лет жизни рядом с ней и после невольного свидетельства сцен любви родителей девушка накопила солидный опыт.

Каро медленно сняла с правой руки длинную, выше локтя, белую перчатку. Эшдон жадно следил за ней, и его голубые глаза затуманились.

– Боюсь, придется это снять, – прошептала она, не сводя глаз со своих рук. – Надо, чтобы руки были свободны, когда я буду распускать корсет. Вы согласны, лорд Эшдон?

– Да, – хрипло произнес он.

Она сочла это хорошим знаком, медленно сняла вторую перчатку и провела обеими перчатками по ладони, словно лаская их, как пушистую кошечку, перед тем как отдать их лорду Эшдону.

– Будьте любезны подержать их, лорд Эшдон.

Эшдон наклонился и взял перчатки, аккуратно положив их на колени. Он не сводил глаз с нее, и они загорелись, будто голубые угольки. Она и это приняла как добрый знак.

– Может быть, немного трудно будет справиться с лентой. – Она пальцами коснулась длинной ленты, завязанной у нее под грудью и спускавшейся спереди до колен. – Моя служанка завязала ее очень туго. Может понадобиться ваша помощь, милорд, поскольку ожерелье, которое вы мне сегодня подарили, спускается немного ниже ленты. Не возражаете?

– Нет. – Его ответ больше походил на рычание, поскольку лорд Эшдон имел обыкновение рычать, особенно на нее. Она и это восприняла как очень добрый знак. Все складывалось очень хорошо. То, что она едва могла дышать, в счет не шло.

Он встал, заполнив собой комнату, всколыхнув огонь свечей, и мерцающий огонь осветил его решительное лицо. Это был высокий мужчина, стройный и широкоплечий. Губы его не привыкли к улыбке, а глаза светились радостью слишком редко. Это ее интриговало, потому что она не знала причину его грусти. В нем кипели грусть и страсть, борясь за преобладание.

Она тоже была не чужда сладострастия. Так пусть же грусть отступит, оставит борьбу за него.

– Это прекрасный жемчуг, не так ли? – спросила она, коснувшись ожерелья в самой его нижней точке. – Я рада, что вы подарили его мне.

Он стоял и молча смотрел на нее. Она протянула ему концы ленты с кисточками, и он взял их. Она казалась его пленницей на шелковом поводке.

– Благодарю вас, милорд, – выдохнула она, избегая его взгляда. Если она на него посмотрит, то вспомнит, кто он, и кто она, и что это – игра, в которой она хочет победить. – Шнуровка корсета очень слабая. У меня не будет проблем с ней, но вы должны быть очень старательны и очень решительны, иначе шнуровка вам не поддастся. Я бы этого не хотела, – сообщила она, робко вздохнув. – Не хочу, чтобы вы проиграли, милорд.

– Я не подведу, – пробормотал он, притянув ее к себе за концы ленты. – Только не в этом, Каро. Никогда.

Маленькими шажками она подошла к нему, опустив голову и отведя взор. Она наступала. Мама сделала бы то же самое.

Когда она была совсем близко, когда голова ее оказалась у его подбородка и он мог свободно ее обнять, она остановилась.

Его аромат заворожил ее: запах чистого белья, чистых волос, чистой кожи. Словно вершина горы, словно зимнее озеро, словно вечерняя долина. Словно Эшдон. Мир казался наполненным ароматами духов и цветов и насыщенным сладкими запахами, но Эшдон источал аромат чистоты. Из-за него все остальные запахи казались ложной чистотой, имитацией Эшдона.

Она распустила шнуровку корсета и позволила открыться верхней части сорочки. Маленькие косточки корсета не покрывали грудей. Это был французский фасон, а всем известно, что французы – непревзойденные модники. Кроме того, мама подсказала ей, что надеть – от белья до серег в ушах. Неужели она знала, что случится именно это? Неужели она как-то догадалась, что Эшдон немедленно потребует свое право, купленное за жемчужное ожерелье? Она знала о вызове, это была ее идея, в конце концов, но знала ли София, что Эшдон будет так зол и нетерпелив?

Конечно, она знала.

Возможно, не Эшдон сказал Даттону и Блейксли про то, что платой за нее являлось жемчужное ожерелье. Это могла сделать София. Каро не была куртизанкой. И не собиралась ею стать. Мама не хотела, чтобы она была куртизанкой, и она никогда не направит ее по этому пути.

Но почему она оказалась в гардеробной в доме герцога Гайда с распущенным корсетом перед лордом Эшдоном… совершенно очарованная?

От очарованности до влюбленности совсем недалеко.

Спасибо, мамочка!

Эшдон смотрел на нее взором, полным страсти, желания и, возможно, некоторого удивления. Она рискнула взглянуть на него, рассмотрела его лицо, наблюдая, как его губы приоткрылись, чтобы вздохнуть, заметила движение его ресниц, доходивших почти до бровей, и дымчатую линию ресниц на нижних веках.

Глаза его затуманились.

Она сама была как в тумане.

Жемчужное ожерелье спускалось по ее груди, сходясь в ложбинке и исчезая из виду за краем сорочки. Эшдон взял ее за талию и уперся большими пальцами под грудью. Шнуровка опустилась на запястья его рук.

Она едва могла дышать. Сердце бешено колотилось в груди, и она знала, что он слышит, как бьется ее сердце.

Из гостиной кто-то постучал в дверь гардеробной. Эшдон толкнул девушку в укромный уголок и повернулся так, чтобы заслонить ее спиной от двери.

– Это сумасшествие, Каро, – зарычал снова он. – Затяните корсет. Прикройтесь. Не хочу, чтобы вы были опозорены вот так.

– Никто не усомнится в моей добродетели, милорд, – тихо произнесла она. – Пусть весь мир называет меня опороченной. Мы с вами знаем, что я лишь вернула свой долг чести.

– К дьяволу честь! Не допущу, чтобы вы были опозорены ради какой-то глупой игры, начатой непонятно ради чего.

– Неужели, Эш? – Она подняла голову. У него была темная бородка, которая ей нравилась. – Вы преподнесли мне жемчужное ожерелье. Я предоставила вам все, что находится по его длине. Разве вы не хотите прикоснуться ко мне, не хотите видеть, как прекрасна моя грудь?

Он тихо выругался. Она не поняла слов, но его губы вдруг впились в ее рот, а его пальцы нырнули под сорочку.

Со сладострастным стоном она изогнулась в его руках. Неужели такое возможно? Неужели прикосновение рук могло сотворить такое?

Корсет ее распахнулся до самой ленты под грудью. Ее грудь полностью оказалась в руках Эшдона, таких крепких, горячих, нежных и настойчивых. Его поцелуй проник в нее глубоко и надолго, и она открыла губы, чтобы принять его. Жемчужины впились в ее грудь. Он сгреб в кулак жемчуг и оттолкнул ее от себя, а ее губы все еще искали его, открытые, влажные, голодные.

Он жадно смотрел на нее горящими голубыми глазами, задыхаясь, и в тишине шелковой комнаты дыхание его казалось громким. Он держал ее с помощью жемчужного ожерелья, теперь затянутого вокруг ее шеи. Его сжатая напряженная рука покрылась набухшими венами. Он казался голодным, бешено жаждущим ее почти с невообразимой силой.

Она испытывала то же самое. Она ничего не хотела, кроме Эшдона.

– Не сопротивляйтесь, – хрипло прошептала она. – Возьмите то, что выиграли.

– Кто вы такая? – выдохнул он. – Как вы можете говорить такое, желать…

– Я женщина, – перебила его она. – Ничего больше. Просто женщина. Скажите, разве не женщину вы хотите?

Он покачал головой, словно человек, очнувшийся от кошмарного сна посреди холодной ночи, растерянный и напуганный.

– Вы не понимаете, что говорите. Вы даже не знаете, что предлагаете.

– Тогда объясните мне, – попросила она, глядя ему в глаза, желая его, надеясь, что он желает ее.

Голоса из гостиной стали еще громче.

– Прикройтесь, – скомандовал он.

Она попыталась. Она действительно старалась, но руки не слушались ее. Она дрожала от того, что они сделали и что она хотела, чтобы он сделал с ней. Он был прав: она совсем не знала, чего хотела, но точно знала, чего хотела единственно от него.

Эш стоял, заслоняя ее от двери, пока она возилась с корсетом. Сорочка совсем сбилась, губы распухли, а волосы спутались.

Дверь распахнулась с шумом, и их взорам предстала толпа в гостиной. Каро высоко подняла голову, руками придерживая распущенный корсет, пока Эшдон заслонял ее от любопытных глаз.

Впереди толпы стоял лорд Генри Блейксли, четвертый сын герцога Гайда, как всегда, с выражением любопытства на лице. Рядом с ним находилась София, чье выражение менялось от изумления до одобрения.

– Как прелестно, – промолвила София. – Вижу, что свадьба не за горами.