Текст книги "О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта"

Во время миссии в Косово я уже была весьма опытным специалистом и хорошо разбиралась в протоколах и тонкостях работы судебно-медицинских миссий международных трибуналов ООН. Но когда бы мне ни приходилось осматривать тела в морге (а это происходило каждый день) – среди погибших было много и молодых, и старых, – я вспоминала о Руанде. Сам морг очень сильно отличался от надувной палатки для вскрытий, которая была у нас в Руанде. Косовский морг представлял собой капитальное сооружение с водопроводом, электричеством и даже с вытяжными шкафами. Но тела, попадавшие в это здание, часто выглядели почти так же, как в Руанде: женщина средних лет с соской в руке (ее ребенка?), старик, одетый в три пары брюк, женщина с драгоценностями во внутреннем кармане. Так много людей, убитых выстрелами в спину и ягодицы, похожих на тех мертвых руандийцев со следами рубящих ударов на затылках. И там, и здесь это была история о пытавшихся убежать, спасти себя, но не смогших этого сделать, – о людях, которых догнала жестокая смерть.

Тела, обнаруженные нами в Косово, остались после ухода из региона югославской полиции и национальной армии. Они ушли до нашего прибытия и не успели забрать с собой все трупы. На некоторых из найденных тел мы обнаружили специфические повреждения, указывающие на попытки преступников замести следы, уничтожить улики, свидетельствующие о насильственном характере смерти (что на самом деле совсем не просто сделать). Такое изменение образа поведения преступников было первым результатом проникновения криминалистики в международную повестку дня. И это был не единственный результат. Я пришла к пониманию, что в международном масштабе роль криминалистики состоит не только в том, что она помогает сдерживать преступную активность, предостерегая потенциальных убийц, но и в том, что она способствует налаживанию реальных контактов между «противоборствующими сторонами» уже после окончания межнациональных конфликтов. Криминалистика способна помочь в установлении объективной истины о прошлом, рассказать, что и с кем произошло, что, в свою очередь, укрепляет отношения между людьми на локальном уровне. Несмотря на местные особенности – будь то религиозные, национальные или исторические, – разнящиеся от места к месту, к примеру от Руанды к Косово, мертвые везде взывают к нашей общей человеческой природе, роднящей всех людей мира.

Если бы кто-то спросил меня во время моей первой миссии в Руанде, в чем я вижу здесь свои карьерные цели, я бы ответила, что хочу дать слово людям – тем, кого заставили замолчать собственное правительство и армия, тем, кто был унижен самым необратимым способом – убит и тайно захоронен. С этой точки зрения моя работа в двух международных уголовных трибуналах ООН в качестве судебного эксперта кажется воплощением мечты, как бы шокирующе это ни звучало. Я остро почувствовала, что все делаю верно, уже в свой первый рабочий день в Руанде: я ползала на коленях по темной земле, подо мной был крутой сорокапятиградусный склон холма, сверху тяжелым пологом нависали банановые листья и спелые авокадо, а вокруг были разбросаны человеческие останки, которые мне нужно было помечать красными флажками. И так случилось, что у меня кончились все флажки. Той ночью я вернулась в свой номер и сделала в дневнике запись: «Мечта сбылась». И я продолжаю делать записи.

Часть первая
Кибуе
6 января – 27 февраля 1996 года

6 апреля 1994 года самолет, в котором находился президент Руанды Жювеналь Хабиаримана, был взорван ракетой в небе над Кигали. До сих доподлинно неизвестно, кто стоял за этим убийством, но большинство свидетельств указывает на экстремистские группы внутри политической партии самого президента. Не прошло и часа после падения обломков самолета, как президентская гвардия начала планомерное уничтожение людей, чьи имена заблаговременно – за несколько месяцев до теракта – были внесены в черные списки: от политических оппонентов президента до университетских профессоров и студентов. Убивали всех, до кого могли добраться: «простых» людей, членов семей оппозиционеров… Всех, кто был хоть как-то связан с противниками президента.

Всего за сто дней более 800 тысяч человек – а это примерно десятая часть населения Руанды – были истреблены. Не автоматическим оружием, а в основном мачете и дубинками, которыми солдаты, политики, полицейские и просто соседи орудовали под изрыгаемые радио людоедские призывы «Делать свою работу». Сутками напролет лилась ненависть из радиоприемников. Поскольку организаторы бойни ставили своей целью уничтожение определенных групп населения, пускай даже эти «группы» никогда не существовали, их действия были оценены как геноцид. Помимо прочего, за сто дней геноцида были изнасилованы порядка 70 тысяч женщин, а 350 тысяч детей стали свидетелями убийств членов своих семей. По решению Международного уголовного трибунала ООН по Руанде (МТР), первым местом совершения массовых убийств, куда была направлена для расследования группа экспертов-криминалистов, стал город Кибуе, недалеко от западной границы страны.

Глава 1
Кровь давно утекла

Перелет из Калифорнии в Руанду занял двадцать четыре часа. Я сменила десять часовых поясов и успела дважды позавтракать на борту самолета, но одна вещь оставалась неизменной от взлета до посадки: мои мысли о церкви в Кибуе и о работе, которая меня ждала. Я знала немного, в основном хронологию геноцида: церковь расположена в городе Кибуе, находящемся в префектуре, или округе, Кибуе. За три месяца геноцида 1994 года только в этом округе погибло или пропало без вести почти 250 тысяч человек. Несколько тысяч было убито во время одного инцидента в церкви в Кибуе.

По словам немногих выживших местных, префект, или губернатор, Кибуе приказал своим жандармам направлять людей (которых он уже решил уничтожить) по двум адресам: церковь и стадион. Префект убеждал людей, что все это делается для их же безопасности, чтобы защитить от распространяющегося по стране насилия. Однако через две недели, когда в «безопасных зонах» скопилось достаточно людей, на них напали представители полиции и милиции. К подобной тактике прибегали геноцидарии по всей Руанде: собрать побольше людей в хорошо просматриваемом строении и на прилегающей к нему территории, чтобы все входы и выходы можно было легко контролировать, а затем убить их. Всех, без разбору. В руандийских церквях было убито больше людей, чем в любых других зданиях и местах Руанды. Некоторые священники пытались защищать искавших убежища, другие оставались безучастны, а кто-то даже помогал убийцам.

Организация «Африканские права» собрала показания свидетелей нападения на церковь в Кибуе и опубликовала их в виде отчета под названием «Смерть, отчаяние и непокорность». Читать этот отчет – словно слушать шепот выживших: резня началась в воскресенье, 17 апреля, на берегу озера Киву, в церкви, что возвышается над водой. Нападавшие перед штурмом бросили гранату – прямо в собравшихся там людей (их были сотни), – а затем начали стрелять по ним, сея ужас и смерть. Два года спустя в бетонном полу все еще можно было заметить воронку от взрыва и окаймляющие ее развороченные церковные скамьи. Нападавшие вошли в церковь через двухстворчатые деревянные двери главного входа. Вооруженные мачете, они принялись рубить всех, кто попадался им под руку. Сельскохозяйственное орудие отныне косило не урожай, а людей, и «жатва» была столь обильной, что нет никаких сомнений: эта резня была тщательно спланирована.

Бойня в церкви Кибуе, а также в соседних зданиях, где искали спасения более четырех тысяч человек, продолжалась еще несколько дней. Убийцы останавливались только затем, чтобы перекусить. Они применили слезоточивый газ… Казалось бы, распространенная практика, если бы не один нюанс, от которого волосы у меня встали дыбом: с помощью газа убийцы заставляли людей выдать себя. Притворявшиеся мертвыми заходились в кашле – и их тут же хладнокровно добивали. Наконец убийцы ушли – остались только бездыханные тела.

Жители Кибуе постепенно захоронили все трупы из церкви в общих могилах на берегу озера. Международный уголовный трибунал ООН по Руанде поставил нашей команде экспертов-криминалистов задачу: обнаружить могилы, эксгумировать и исследовать останки, чтобы определить общее число жертв, их возраст, пол, характер травм и причины смерти. Трибунал на тот момент уже предъявил обвинения подозреваемым в преступлениях против человечности, и полученные нами вещественные доказательства хотели использовать в суде как подтверждение слов свидетелей.

Когда бы я ни обращалась к рассказам выживших в Кибуе, чтение неизменно заканчивалось слезами. Это были очень тяжелые истории: пускай людям удавалось избежать страшной расправы, их не оставляло горе по убитым. Родители, дети, двоюродные братья и многочисленные родственники – в английском даже нет слов, описывающих все эти степени родства. Читая эти отчеты перед самой посадкой самолета в Кигали, я пыталась скрыть слезы от сидевших рядом людей. В какой-то момент меня охватило отчаяние, и я спросила себя, а справлюсь ли я с этой работой на этом кладбище жертв геноцида? Но стоило мне покинуть самолет и сделать первые шаги по взлетно-посадочной полосе аэропорта Кигали, как все мои опасения рассеялись. Происходившее захватило меня полностью. В здании аэропорта многие лампы не горели, окна были изрешечены пулями или разбиты, и прохладный ночной воздух безо всяких преград проникал в помещение. Прямо у входа меня встретил сотрудник паспортного контроля. Он взял мой паспорт с визой и долго его изучал.

– Как вы можете быть студенткой и в то же время приезжать сюда на работу?

Я сказала, что приехала в составе команды антропологов.

– Кого?

Как он отнесется к тому, что я работаю на Трибунал?

– «Врачи за права человека», – нервно ответила я.

Его лицо посветлело:

– А! Конечно, конечно, проходите, пожалуйста.

Какое облегчение. Я спустилась за багажом. Конвейер был крошечным и вращался со скрипом, а сквозь откидные створки в стене можно было увидеть, как грузчики бросают чемоданы и сумки на ленту. Мои сумки нашлись сразу же, а вот моим коллегам Дину Бамберу и Дэвиду Дель Пино повезло меньше. В конце концов сами грузчики пробрались сквозь створки в стене и встали перед пассажирами, чей багаж потерялся, всем своим видом говоря: «Простите, но мы сделали все, что смогли».

Дин и Дэвид отправились за помощью, а я прошла вдоль сетчатого забора, отделяющего зону выдачи багажа от вестибюля, протиснулась сквозь толпу людей, дважды в неделю встречающих этот рейс, и наткнулась на Билла Хаглунда, нашего босса. Я узнала Билла, мы виделись пару лет назад на ежегодной конференции судебных антропологов в Неваде. В то время он просто купался в лучах славы, получив известность благодаря работе в качестве судмедэксперта в делах о серийных убийствах в Грин-Ривер, в Сиэтле, штат Вашингтон [1]1
  Речь идет о серии убийств, осуществленных Гэри Леоном Риджуэем. В период с 1982 по 1998 год Риджуэй осуществил 49 доказанных убийств девушек и женщин. Доказать его виновность удалось благодаря анализу ДНК. Приговоренный к 49 пожизненным срокам Риджуэй считается одним из самых известных серийных убийц в США.


[Закрыть]. Однако большее впечатление на меня произвели отснятые им в Хорватии слайды. Хаглунд летал туда по заданию «Врачей за права человека». Они эксгумировали останки мирных хорватских сербов, убитых хорватской армией в 1991 году. И вот я вижу его в аэропорту Кигали, он такой же, каким я его запомнила: очки, галстук, шляпа и трехцветная бело-седо-русая слегка всклокоченная борода. Знакомым мне торопливым и тихим голосом Билл немедленно начал вводить меня в курс дела. Рассказал о плане действий и маршруте группы, как на два дня в Кигали, так и на первые этапы миссии в Кибуе. Объем работы показался мне огромным – возможно, из-за суматошных объяснений, – но я была полна решимости преодолеть любые трудности. Меня впечатлило, что Билл сделал особый акцент на том, что еще ни одной группе судмедэкспертов не приходилось работать с захоронением таких размеров. Мы были первопроходцами, и нам многому предстояло научиться и ко многому привыкнуть.

Тем временем Дин и Дэвид договорились с Биллом, что он заберет их сумки через пару дней, когда прилетит следующий самолет, и мы наконец покинули здание аэропорта. Снаружи нас ждал Эндрю Томсон, координатор всего нашего проекта.

Мы уже въехали в город Кигали, а я все никак не могла в это поверить. Вы сразу чувствуете, что вы в Африке: воздух здесь свежий, а потом сладкий, очень сладкий, как жимолость. На холмах Кигали огоньками светились окна домов. Дорожное движение было в целом хаотичным: водители не пользовались поворотниками, они просто рулили куда им вздумается, маневрируя и толкаясь в потоке. На улицах было много белых угловатых «Лендроверов» – таких же, как наш, только с черной эмблемой ООН на борту.

Мы заселились в отель «Кийову» и сразу поехали ужинать в бывший дипломатический квартал. Мягкая тропическая атмосфера этого места источала какую-то непривычную африканскую красоту, что-то вроде постколониального Беверли-Хиллз. В китайском ресторане мы встретили еще двоих человек, работавших в Международном трибунале (МТР). Из ресторана открывался вид на сад, раскинувшийся внизу на холме. Мне было очень комфортно быть там и тогда с моими коллегами. И я была счастлива находиться в Руанде. Я вернулась в Восточную Африку – место эпических по глубине и яркости воспоминаний моего детства.

На следующее утро я смогла осмотреться получше. Пригороды Кигали соответствовали моим воспоминаниям. Это были живописные места – зеленые холмы, опоясанные грунтовыми дорогами, окружали долины, заполненные маленькими домиками с красными крышами. Повсюду виднелись цветы, а контраст зеленой травы и оранжевой земли был таким же насыщенным и сияющим, как у Лоуренса Даррелла в его «Александрии». Даже территория вокруг нашего скромного отеля внушала благоговение: вьющиеся лианы с крупными лиловыми цветами, огромные, похожие на ястребов, птицы, свившие гнезда в деревьях. Через бинокль я рассматривала город и его окрестности, и вдруг перед окулярами вспорхнула стая птиц.

Следующие полтора дня мы провели в разъездах по городу, собирая по офисам Трибунала различное оборудование для эксгумации, чтобы доставить его машиной в Кибуе. Дороги в центре Кигали были отличные, так что Билл мчал во весь опор. Его стиль вождения приводил меня в ступор. Я сидела сзади и старалась просто удержаться на сиденье. Иногда это удавалось, и, бросив взгляд в окно, я успевала отметить, что городские кварталы как будто бы нарисованы топографией холмов Кигали. Дороги были заполнены людьми, кто-то нес на голове глиняные горшки, кто-то поливал олеандры, растущие на разделительных полосах.

Штаб-квартира МТР располагалась в многоэтажке. Кондиционеры не спасали от жары и влажности. Именно там, в духоте, мы занялись распаковкой множества ящиков с оборудованием, которые прибыли в Кигали пару недель назад. В процессе стало ясно, что оборудование либо не слишком подходит для наших задач, либо попросту отсутствует. Офисные принадлежности и резиновые сапоги – это, конечно, хорошо, но вот хирургические перчатки были на три размера больше, чем нужно, слишком массивные скальпели с огромными лезвиями… Я даже начала сомневаться: может, нам по ошибке прислали оборудование для патологоанатомов-ветеринаров? Сетки для просеивания никуда не годились – слишком уж крупные ячейки, с такими мелкие кости не обнаружить. Впрочем, ничего изменить уже было нельзя. Нам оставалось только уповать на собственную изобретательность: вдруг уже в Кибуе мы что-нибудь придумаем.

После позднего обеда в отеле «Меридиан» Билл попросил Дина, Дэвида и меня подумать, каковы наши цели как представителей «Врачей за права человека» и МТР. Он также напомнил, что в Кибуе мы как судебные антропологи в первую очередь должны определить возраст и пол жертв, оценить характер повреждений, полученных в ходе самозащиты, и собрать данные о причинах смерти. Разговор получился несколько беспредметным, поскольку до эксгумации еще было далеко. Мы обсуждали скорее наши ожидания, с определенной академической отстраненностью – Билл даже спросил нас, какого рода изменения в костях мы можем предполагать у людей, регулярно переносящих на голове тяжелые грузы. Постепенно тема беседы все же вернулась к правам человека, в частности к праву на достойную жизнь. Дэвид рассказал нам, как однажды в Чили ему пришлось поднимать человеческие останки из шахты, когда он помогал работе чилийской группы судебной антропологии. Он несколько часов карабкался по веревке из шахты глубиной в 200 метров, постепенно, кость за костью, извлекая оттуда скелеты, а затем утешал родственников погибших, ждавших его прямо на краю той шахты. Хотя этот разговор был самым интересным событием дня и проходил в комфортабельном отеле, я почувствовала, как холодок пробежал по моей спине.

Избавиться от этого ощущения не удалось даже во время ужина в открытом ресторане эфиопской кухни, спрятавшемся между другими домами на немощеной проселочной дороге. Неожиданно в ресторан вошли четверо мужчин, все в руандийской военной форме, правда, разного цвета. Все были с автоматами. Я не знала, чего ожидать: они пришли поужинать или кого-то арестовать? – но посетители отнеслись к происходящему спокойно. Солдаты осмотрелись, а потом просто ушли. То ли из-за стресса, то ли из-за смены часовых поясов, но я внезапно потеряла всякий аппетит. Дин с Дэвидом также почти не притронулись к еде. Нам оставалось лишь наблюдать за Биллом, энергично поглощавшим свой ужин. По пути в гостиницу Дэвид все же отметил:

– Ты так ничего и не поела… Ты осталась голодной, – и это не было вопросом.

Ночь прошла без сна – по вине поселившихся в моей комнате маленьких ящериц и звуков, которые они издавали, бегая по линолеуму, – а утром мы с Дином и Дэвидом поехали в штаб-квартиру представительства ООН за ооновскими удостоверениями и водительскими правами. Там мне довелось на себе ощутить смысл слов «международная организация» и соприкоснуться с печально известной бюрократией ООН. Штаб-квартира, расположившаяся в старом отеле «Амохоро», жужжала, как улей: через охраняемые ворота постоянно въезжали и выезжали машины, всюду сновали вооруженные военные со всего мира, по коридорам носились сотрудники, все – в щегольских ооновских голубых беретах.

Оставив наши удостоверения оформляться, мы с Дином и Дэвидом пошли за угол здания, в транспортный офис, где выдавались водительские права. Экзамен на получение прав исчерпывался тем, что надо было проехать вперед по улице, затем обогнуть кольцевую развязку и вернуться обратно. Все мы благополучно справились с заданием. Экзаменатор провел для нас инструктаж по правилам вождения автомобилей ООН, хотя бóльшую часть времени заняли его жалобы на многочисленных нарушителей, к которым он, судя по всему, причислил и нас.

Вообще, если говорить серьезно, удостоверение ООН и водительские права были нам жизненно необходимы: они гарантировали дипломатический иммунитет, свободу перемещения, защиту от личного досмотра и досмотра автомобиля. Нам полагалось носить документы на цепочке на шее. Получив наконец свежезаламинированные карточки, которые тут же прилипли к вспотевшей коже, мы вернулись на базу Трибунала. Мы погрузили в «Лендровер» и прицеп все имевшееся у нас оборудование. Пора в путь. Поскольку Биллу нужно было остаться на какое-то время в Кигали, он попросил двух следователей МТР Дэна и Фила сопроводить нас. Хотя Кибуе находится всего в девяноста километрах к западу от столицы, поездка заняла четыре часа: многочисленные блокпосты Патриотической армии Руанды (ПАР) и ремонтные работы сделали свое дело.

Свои первые впечатления от Руанды за пределами Кигали я получала под музыку группы «Абба» – именно она играла в нашей машине. Первые минут сорок наш путь пролегал по асфальту, затем были три часа более или менее ровной грунтовки, а закончилось все посреди грязи и выбоин, так что сидевшие сзади то и дело подпрыгивали на своих местах. Несмотря ни на что, я чувствовала удивительную легкость и волнение внутри – предвкушала будущие открытия – и, кажется, почти не моргала и все никак не могла сдержать легкую улыбку. Пейзаж лишь усиливал мои чувства: Восточная Африка пробудила внутри благодарные воспоминания о родителях, и я была счастлива снова видеть местных жителей, чья гордая осанка вызывала у меня желание выпрямиться. За окнами машины все было наполнено величественной красотой: по мере приближения к цели нашего путешествия местность постепенно менялась от более равнинной возле Кигали к более гористой на западе, в районе Кибуе. Холмы были заняты где под чайные, где – под банановые, а где – под кофейные плантации, одна панорама сменялась другой в калейдоскопе лоскутных склонов, усеянных хижинами с соломенными крышами и домами из необожженного кирпича. По дорогам шли люди – из одной деревни в другую, – с горшками и припасами на головах и младенцами на спинах. Дети махали нам, когда мы проезжали мимо.

У каждого города стоял блокпост, и на каждом нам приходилось останавливаться. Из маленького строения обычно выходил молодой солдат, просил сдать назад, или заглушить мотор, или что-то еще. Затем он подходил к машине и проверял документы, спрашивая по-французски, куда мы едем, откуда приехали и чем занимаемся. Спустя несколько напряженных минут солдат, видимо, решал, что с нас достаточно, приказывал своему напарнику сбросить на землю веревку, служившую импровизированным шлагбаумом, и отпускал нас.

* * *

Озеро Киву поражало воображение. Дорога спускалась с горы, проходила у самой кромки воды, а после вновь убегала наверх, и так до самого города Кибуе – настоящие американские горки. Церковь в Кибуе оказалась совсем не такой, какой я ее представляла. Позже, узнав страну получше, я поняла, что это типичный образец римско-католической архитектуры в Руанде. Здание было воздвигнуто еще в 1960-е годы бельгийскими священниками: высокое и объемное, с каменной отделкой, витражами и колокольней. Отчеты свидетелей не давали истинного представления об ее изолированности: с дороги церковь смотрелась как одинокое здание на возвышении среди небольшого полуострова, вдающегося в озеро Киву, добраться до которого можно только по воде или единственной дороге.

Проехав мимо церкви, мы отправились к базе миротворцев ООН в отеле «Иден Рок», где оставили оборудование, а затем продолжили путь к гостевому комплексу «Кибуе». От основного здания с вестибюлем, рестораном, кухней и верандой с видом на озеро бежали гравийные дорожки к девяти (или десяти) круглым хижинам с соломенными крышами. Возле каждой хижины была разбита лужайка с настурциями. Обстановка казалась идиллической – до геноцида комплекс был популярным курортом у любителей водных лыж. Я никогда раньше не бывала в подобных местах, и меня поразила его природная роскошь: пальмы и сосны среди сочной травы (подстриженной вручную чем-то вроде панги, мачете с несколькими лезвиями), небольшой пляж и плеск озерных волн…

Как только наш десант из Кигали достиг гостиницы, нас вышли поприветствовать пятеро коллег. Ральф Хартли, Мелисса Коннор и ее муж Дуг Скотт – все трое из Археологического центра Службы национальных парков Среднего Запада США в Небраске – приехали в Кибуе около месяца назад и занимались картографированием территории вокруг церкви. Четвертой была Роксана Ферллини Тиммс, антрополог из Коста-Рики. К ее персоне я отнеслась с особым любопытством, поскольку Билл был уверен, что именно с ней мы сможем поладить. Она приехала несколько дней назад вместе с пятым нашим коллегой – Стефаном Шмиттом, одним из основателей Гватемальской группы судебной антропологии. Все произвели прекрасное впечатление, особенно Ральф: без лишнего шума, вопросов и ожидания благодарности он просто взял и отнес мои чудовищно тяжелые чемоданы в номер. Гостевые хижины были разделены стеной на два полукруглых номера, каждый со своим санузлом. Удобства оставляли желать лучшего – душ не работал, в туалете отсутствовал бачок, воды постоянно не было, – но я полюбила это жилище за стеклянные французские двери, сквозь которые было видно озеро. Были там и узкая кровать, шезлонг с откидной спинкой, письменный стол со стулом и запирающийся шкаф.

Устроившись на новом месте, я почувствовала, что настало время сравнить мои первые впечатления о церкви в Кибуе с записями из прочитанных ранее свидетельских отчетов. Однако, как только я открыла эти документы, меня словно ударило током: я нахожусь в месте, где два года назад произошла настоящая бойня. Я тут же подумала: а ведь в 1994 году что-то могло происходить прямо здесь, в этой самой гостинице. Не прятался ли кто-то в моей хижине? Я нервно огляделась. Странные, странные чувства.

Той ночью я усвоила для себя важный урок: никогда не читай показания свидетелей с места убийства, когда находишься на этом месте убийства. У меня и без того живое воображение, и мне совсем не трудно представить, как могли бы выглядеть и звучать события, даже если я не была их свидетелем. Набравшись опыта в нескольких миссиях, я могла в деталях представлять, что происходило с людьми в последний момент их жизни, как выглядели их одежда, волосы, пальцы и даже ключи от дома. Опасность заключалась в том, что, пока я работала на захоронении, мне трудно было оставаться в позиции антрополога-криминалиста, для которого человеческие останки – это просто ребус. Я видела судьбы живых когда-то людей, людей, которых лишили всего, погрузили в ужас и боль, а затем жестоко убили. Я буквально переживала с ними последние минуты жизни и умирала вместе с ними. И в то же время мне, вполне еще живой, нужно было заниматься работой: вычищать землю из складок одежды, придерживать рукой (в перчатке, конечно) скальп на черепе, собирать отслоившиеся ногти в пакетик, который затем нужно определенным образом прикрепить к одежде, снятой с трупа.

Чтобы понять, что произошло с этими людьми, пока они были живы, мне нужно перестать воспринимать их тела так эмоционально, иначе я захлебнусь во всей этой печали, боли, меня затопит страх и отчаяние, а значит, я вряд ли смогу сыграть свою роль в установлении торжества правосудия. А добиваться правосудия для жертв – это моя работа и мой долг. В ту ночь в Кибуе я взяла папку с отчетами свидетелей и просто засунула ее в боковой карман чемодана. Я не прикасалась к этим бумагам, пока не уехала из Руанды.