Текст книги "Прелесть"

Вдруг ролла задохнулась? Может, хотела сказать что-то важное, что-то насчет особого ухода за ней, без которого ей не выжить?

Всхлипывая от изнеможения, Дойл пробирался по руслу. Оступался на гальке, переваливался через глыбы. Комары организовали ему плотный эскорт, и он отмахивался, но вяло – так волновался за судьбу роллы, что укусы насекомых казались мелким неудобством.

Наверняка сейчас в саду на холме банда Меткафа деловито очищает деревья, пожинает несчитаные миллионы в новехоньких хрустящих банкнотах. Всем уже понятно, что игра окончена. Теперь можно только хапнуть побольше и залечь на дно.

Вероятно, деревьям, чтобы стабильно давать урожаи безупречных денег, требуется постоянная забота ролл. Иначе зачем бы Меткафу держать инопланетного садовника в городском саду? Лишенные квалифицированной опеки, деревья еще какое-то время поживут, но урожаи будут нерегулярными, а плоды – порчеными, как початки у одичавшей кукурузы.

Уклон земли подсказал Дойлу, что дорога рядом.

Пробираясь вслепую, он вдруг обнаружил перед собой машину. Обогнул ее и постучал в окно.

В салоне завопила Мейбл.

– Не бойся! – выкрикнул Дойл. – Это я! Я вернулся.

Дверца отворилась, и он сел. Мейбл прильнула к нему, и он обнял ее.

– Прости, – сказал Дойл. – Прости, что я так задержался.

– Чак, все хорошо?

– Угу, – промямлил он. – Да, пожалуй, можно так сказать.

– Как же я рада! – с великим облегчением заявила Мейбл. – Выходит, все закончилось. И ролла убежала…

– Убежала?! О боже! Мейбл!..

– Чак, не расстраивайся, пожалуйста. Она так колотилась, и мне было ее жалко. Конечно, я боялась, но больше жалела. Поэтому открыла багажник и выпустила ее, так что теперь все в порядке. Это самое милое существо на свете.

– Значит, сбежала… – проговорил Дойл, все еще не веря в услышанное. – Может, она где-то здесь, прячется в темноте?

– Нет, – ответила Мейбл. – Она со всех ног припустила по лощине, как собака на хозяйский зов. Было темно и я боялась, но все-таки пошла за ней. Звала, искала, но все напрасно. Я точно знаю, что она удрала. – Мейбл выпрямилась на сиденье и рассудительно сказала: – Ну и что с того? Ролла ведь тебе теперь не нужна. Конечно, мне жалко, что она убежала. Из нее бы классная домашняя зверушка получилась. Так забавно разговаривает – куда интереснее, чем попугай. Да и вообще она лапочка. Я ей ленту повязала на шею, у меня желтая была, и получилось просто загляденье.

– Не сомневаюсь, – вздохнул Дойл.

И представил себе свежевыращенный корабль, который мчится в космическом пространстве к далекому солнцу и уносит с собой вековечные надежды человечества, а на его борту – ролла, такая умиротворенная, такая миленькая, с желтой лентой на шее.

Убийственная панацея

Медики уже наготове и утром начнут операцию «Келли», а это нечто уникальное, раз уж ее окрестили «Келли»!

Доктор сидел в потрепанном кресле-качалке на покосившемся крыльце, повторяя себе это. Он покатал слово на языке, но в нем уже не было ни прежней остроты, ни сладости, как некогда, когда великий лондонский врач встал на заседании ООН и заявил, что назвать ее можно только «Келли», и никак иначе.

Хотя, если хорошенько подумать, все это дело случая. Вовсе не обязательно «Келли», это мог быть и кто-нибудь другой, лишь бы после фамилии стояло «Д. М.»[6]6
   Ученая степень доктора медицины.


[Закрыть]. Это мог быть Коэн, Джонсон, Радзонович или кто-нибудь еще – любой из врачей мира.

Он немного покачался. Кресло поскрипывало, доски крыльца постанывали ему в лад, а наступающие сумерки тоже были полны звуков вечерних игр детей, торопящихся насытиться последними минутами игры, перед тем как придется идти домой и вскоре после того – в постель.

В прохладном воздухе разносился запах сирени, а в углу сада смутно виднелись белые цветы раннего невестиного венка, того самого, что дала им с Дженет много лет назад Марта Андерсон, когда они впервые поселились в этом домике.

По дорожке протопал сосед, и в сгустившихся сумерках он не сумел разглядеть, кто именно, но сосед окликнул его:

– Добрый вечер, док.

– Добрый вечер, Хайрам, – ответил старый доктор Келли, узнав соседа по голосу.

Тот пошел прочь, громко топая по дорожке.

Старый доктор продолжал раскачиваться, сложив руки на своем брюшке, а из дома доносился шум кухонной суматохи: Дженет прибирала после ужина. Наверно, скоро она выйдет и сядет рядом с ним, и можно будет немного побеседовать, вполголоса и как бы между прочим, как полагается любящей пожилой паре.

Хотя, в общем-то, доктору уже следовало уйти с крыльца – в кабинете на столе ждал прочтения медицинский журнал. В последнее время развелось столько новых средств, и надо идти в ногу со временем, хотя, судя по развитию событий, совершенно не важно, идешь ты в ногу со временем или нет.

Быть может, в скором будущем не останется почти ничего такого, с чем надо идти в ногу.

Конечно, нужда в докторах будет всегда – всегда будут находиться проклятые идиоты, разбивающие машины, стреляющие друг в друга, втыкающие рыболовные крючки в ладони и падающие с деревьев. И всегда будут новорожденные.

Он немного покачался взад-вперед, размышляя о всех детях, которые выросли, стали мужчинами и женщинами и завели собственных детей. А еще он поразмыслил о Марте Андерсон, лучшей подруге Дженет, и о старине Коне Джилберте, самом сварливом из ходивших по земле самодуров, к тому же невероятно скупом. Подумав о том, сколько денег ему уже задолжал Кон Джилберт, ни разу в жизни не оплативший ни одного счета, доктор с кривой улыбкой хмыкнул себе под нос.

Но так уж пошло: одни платят, другие только делают вид, потому-то он с Дженет и живет в этом старом домишке и ездит на одной машине уже шестой год, а Дженет целую зиму ходила в церковь в одном и том же платье.

Хотя если подумать, то какая разница? Главная плата заключается отнюдь не в деньгах.

Одни платили, другие нет. Одни живы, другие померли, и не важно, кем они были в этой жизни. У одних есть надежда, а у других нет, и одним об этом сказали, а другим нет.

Но теперь все изменилось.

И началось все здесь, в этом маленьком городке под названием Милвилл, и притом не более года назад.

Вот так, сидя в темноте, окруженный запахом сирени, белым мерцанием невестиных венков и приглушенными криками доигрывающих свое детей, он вспомнил все от начала и до конца.

Было почти 8:30, и он слышал, как мисс Лейн в приемной разговаривает с Мартой Андерсон, а та, как он знал, была последней.

Чувствуя себя совершенно разбитым, он снял свой белый халат, небрежно сложил его и бросил на смотровой стол.

Дженет давно ждет с ужином, но не скажет ни слова, она никогда ничего не говорит. За все эти годы она не сказала ни слова упрека, хотя порой он ощущал, что она не согласна с легкомысленным стилем его жизни, его постоянной возней с пациентами, которые ни разу даже не поблагодарили его – в лучшем случае оплачивали счета. А еще было ощущение недовольства его переработкой, его готовностью спешить по ночному вызову, хотя вполне можно посетить больного во время обычного утреннего обхода.

Она ждет с ужином и знает, что Марта была у него, и будет спрашивать, как ее здоровье, и какого черта на это ответить?

Услышав, что Марта вышла и в приемной зацокали каблучки мисс Лейн, он подошел к раковине, открыл кран и взял мыло.

Дверь со скрипом распахнулась, но доктор даже не повернул головы.

– Доктор, – послышался голос мисс Лейн, – Марта думает, что с ней все в порядке. Говорит, вы ей помогаете. Как по-вашему…

– А по-вашему? – вместо ответа спросил он.

– Не знаю.

– А вы бы стали оперировать, зная, что это абсолютно безнадежно? Вы послали бы ее к специалисту, зная, что он ей не поможет, зная, что она не сможет ему заплатить и будет тревожиться по этому поводу? Вы сказали бы ей, что ей осталось жить месяцев шесть, лишая ее остатков небольшого счастья и надежды?

– Простите, доктор.

– Не за что. Я встречался с этим очень много раз. Ни один случай не похож на другой, в каждом из них требуется уникальное решение. День сегодня был долгим и трудным…

– Доктор, тут еще один человек.

– Еще один пациент?

– Мужчина. Только что пришел. Зовут Гарри Герман.

– Герман? Впервые слышу.

– Он нездешний. Может, только что переехал к нам в город.

– Если бы он переехал, я бы знал. Я знаю обо всем, что тут творится.

– Может, он просто проездом. Может, он ехал по шоссе и заболел.

– Ладно, пусть войдет, – согласился доктор, взяв полотенце. – Я его осмотрю.

Медсестра повернулась к двери.

– Э-э, мисс Лейн!

– Да?

– Вы можете идти. Вам нет смысла торчать здесь. Сегодня действительно был трудный день.

День и в самом деле был трудным. Перелом, ожог, водянка, климакс, беременность, два тазобедренных сустава, целая гамма простуд, несварений желудка, два больных зуба, подозрительные шумы в легких, подозрение на желчнокаменную болезнь, цирроз печени и Марта Андерсон. А теперь еще и человек по имени Гарри Герман, – если вдуматься, то невероятное имя, очень даже курьезное.

Да и человек оказался курьезным – чуть выше и чуть стройней, чем можно себе представить; уши его прилегали к черепу чересчур плотно, а губы были такими тонкими, словно их и нет вовсе.

– Доктор? – сказал он, остановившись в дверном проеме.

– Да, – ответил доктор, подхватив халат и влезая в рукава. – Да, я доктор. Входите. Что вас беспокоит?

– Я не болен, – заявил человек.

– Не больны?

– Но я хочу говорить с вами. Вероятно, вы имеете время?

– Разумеется, имею, – ответил доктор, прекрасно зная, что времени у него нет и это вторжение следует отвергнуть. – Валяйте. Прошу садиться.

Он пытался определить акцент, но не мог. Пожалуй, Центральная Европа.

– Техника, – сказал человек. – Профессионализм.

– Что вы этим хотите сказать? – спросил доктор, чувствуя себя слегка неуютно.

– Я говорю с вами технично. Я говорю профессионально.

– Вы хотите сказать, что вы доктор?

– Не вполне, хотя, вероятно, вы думаете так. Я должен вам немедленно сказать, что я пришелец.

– Пришелец, – кивнул доктор. – У нас тут их множество. По большей части беженцы, эмигранты.

– Не то, что я говорю. Не тот род пришельца. С некой другой планеты. С некой другой звезды.

– Но вы сказали, что вас зовут Герман…

– В чужом монастыре, – ответил тот, – со своим уставом не ходят.

– А? – переспросил доктор, а затем осознал. – Боже милосердный, вы в самом деле?.. Значит, вы пришелец. То есть из тех пришельцев, что…

Тот радостно кивнул:

– С некой другой планеты. С некой другой звезды. Очень много световых лет.

– Ну, черт меня побери! – только и сказал доктор.

Он встал, глазея на пришельца, а тот ухмыльнулся ему, хотя и как-то неуверенно.

– Вы думаете, вероятно: «А ведь он так человечен!»

– Именно это мне и подумалось.

– Так вы можете, вероятно, поглядеть. Вы знаете человеческое тело.

– Вероятно, – кивнул доктор, хотя это ему пришлось совсем не по вкусу. – Однако человеческому телу присущи всякие курьезные выверты.

– Но не такой выверт, как этот, – ответил пришелец, показывая ладони.

– Да, – согласился доктор, – такого не бывает.

Потому что на руках пришельца было по два больших пальца и только по одному нормальному, словно лапа птицы надумала превратиться в человеческую руку.

– И такого тоже? – спросил пришелец, вставая и приспуская брюки.

– И такого, – снова согласился доктор, потрясенный этим зрелищем сильнее, чем за всю предыдущую практику.

– Тогда, – заявил пришелец, застегивая брюки, – по-моему, это явно.

Он снова сел и спокойно закинул ногу на ногу.

– Если вы имеете в виду, что я считаю вас пришельцем, – ответил доктор, – то, пожалуй. Хотя это и нелегко.

– Вероятно, нет. Это приходит как удар.

– Да, конечно, удар, – доктор провел по лбу рукой, – но есть тут кое-что еще…

– Вы указываете язык и мое знание ваших обычаев.

– Естественно, это тоже.

– Мы изучали вас. Мы потратили время на вас. Не только на вас одного, конечно…

– Но вы так хорошо говорите, – запротестовал доктор. – Как высокообразованный иностранец.

– И это, конечно, и есть, что я есть.

– Ну да, пожалуй. Я как-то не подумал.

– Я не бойкий. Я знаю много слов, но я использую их некорректно. И мой словарь основан на общей речи. На субъектах более технических я буду неискусен.

Доктор обошел стол и плюхнулся в кресло.

– Ладно уж, – сказал он, – оставим это в покое. Я согласен, что вы пришелец. Теперь скажите еще одно: зачем вы здесь?

И был чрезвычайно удивлен, что спокойно принимает этот факт как данность. Но вот после, догадывался доктор, при одной мысли об этом его будет пробирать дрожь.

– Вы доктор, – заявил пришелец, – вы целитель вашей расы.

– Да, – согласился доктор, – я один из многих целителей.

– Вы работаете очень сильно, чтобы сделать нехорошее хорошим. Вы чините сломанную плоть. Вы отвращаете смерть…

– Мы пытаемся. Иногда нам это не удается.

– У вас есть множество хворей. У вас есть рак, и сердечные приступы, и простуды, и многое другое – я не нахожу слова.

– Болезни, – подсказал доктор.

– Болезни. Именно оно. Вы простите мою близорукость в разговоре.

– Давайте отбросим любезности, – предложил доктор. – Перейдем лучше к делу.

– Это неправильно – иметь все эти болезни. Это нехорошо. Это ужасная вещь.

– У нас их меньше, чем раньше. Многие болезни мы победили.

– И конечно, вы зарабатываете на болезнях.

– Да что вы такое говорите! – захлебнулся от возмущения доктор.

– Вы должны быть терпимы со мной, если я неверно понимал. Экономическая система есть вещь, которую трудно вместить в голову.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – пробурчал доктор, – но позвольте сказать вам, сэр…

«Впрочем, без толку, – подумал он. – Это существо думает так же, как и многие люди».

– Я хотел бы указать вам, – начал он снова, – что медики прикладывают все усилия, чтобы одолеть те болезни, о которых вы говорите. Мы делаем все возможное, чтобы подорвать основы своей профессии.

– Это чудесно. Это то, что я думаю, но это противоречиво деловому духу вашей планеты. Я так понимаю, вы не против увидеть все болезни уничтоженными.

– Послушайте-ка, – сказал доктор, который был сыт всем этим по горло, – я не знаю, куда вы клоните. Но я голоден и устал, а если вы хотите сидеть и разводить тут свою философию…

– Философия, – повторил пришелец, – о нет, не философия. Я практичен. Я имею нечто предложить покончить со всеми болезнями.

На несколько секунд в комнате зависла напряженная тишина, потом доктор протестующе заворочался в кресле и сказал:

– Наверно, я вас неправильно понял, но, по-моему, вы сказали…

– У меня имеется метод, разработка, находка – не улавливаю слова, – которое разрушит все болезни.

– Вакцина, – предположил доктор.

– Это слово. Хотя она отличается некоторым образом от вакцины, о которой вы думаете.

– А рак? – спросил доктор.

– Рак, – кивнул пришелец, – обычная простуда и многое другое. Вы называете это, и оно ушло.

– Сердце, – предложил доктор. – Сердце вакцинировать невозможно.

– И это тоже. Это не настоящая вакцинация. Это делает тело сильным. Это делает тело правильным. Как регулировка мотора и делание его как новый. Со временем мотор изнашивается, но он работает, пока совсем не износится.

Доктор пристально воззрился на пришельца.

– Сэр, – сказал он, – не надо шутить над этим.

– Я не шучу, – ответил тот.

– А эта вакцина – она работает на людях? У нее нет побочных эффектов?

– Я уверен, что работает. Мы изучали ваше… вашу… способ, которым работают ваши тела.

– Вероятно, вы ищете слово «метаболизм».

– Спасибо.

– А цена?

– Цены нет, – провозгласил пришелец. – Мы даем это вам.

– Совершенно бесплатно? Наверняка есть какие-нибудь…

– Никакой платы, – заявил пришелец, – и никаких условий.

Встав со стула, он вынул из кармана плоскую коробку и подошел к столу. Положив коробку на стол, надавил на нее с боков, и крышка резко откинулась. Внутри лежали подушечки, похожие на хирургические тампоны, но только сделанные не из ткани.

Доктор протянул было руку, но задержал ее над коробкой.

– Можно?

– Да, разумеется. Вы только касайтесь сверху.

Доктор нетерпеливо выхватил одну подушечку и положил ее перед собой. Надавил пальцем – внутри была жидкость. Аккуратно перевернув подушечку, он увидел, что нижняя поверхность была грубой и складчатой, будто рот, полный крохотных кровожадных зубов.

– Вы прилагаете грубую сторону к телу пациента, – пояснил пришелец, – она бросается на пациента. Она становится его частью. Тело поглощает вакцину, и подушечка отпадает.

– И это все?

– Это все.

Доктор осторожно поднял подушечку двумя пальцами и бросил ее обратно в коробку, потом посмотрел на пришельца.

– Но почему? Почему вы даете это нам?

– Вы не знаете, – ответил тот. – Вы действительно не знаете.

– Не знаю, – согласился доктор.

Взгляд пришельца вдруг стал очень старым и утомленным.

– Через миллион лет будете знать, – сказал он.

– Но не я, – откликнулся доктор.

– Через миллион лет вы будете делать то же самое, но несколько иначе. И тогда некто спросит вас, а вы сможете ответить не более, чем ныне я.

Если это и была отповедь, то весьма вежливая. Доктор попытался определить, упрек это или нет, но ни к чему не пришел. Он указал на подушечки:

– А не скажете ли, что там внутри?

– Я могу дать вам описательную формулу, но она будет в нашей терминологии. Это будет тарабарщина.

– Вы не обидитесь, если я это испробую?

– Я буду огорчен, если вы не испробуете, – отвечал пришелец. – Я не ожидаю, что ваше доверие простирается так далеко. Это будет недоумно.

Закрыв коробку, он пододвинул ее доктору, потом повернулся и направился к двери. Доктор тяжеловесно встал и крикнул:

– Эй, погодите минуточку!

– Я встречусь с вами через неделю-другую, – сказал пришелец, вышел и закрыл за собой дверь.

Доктор плюхнулся обратно на стул и уставился на коробку.

Потом протянул руку и коснулся ее – она действительно существовала. Доктор надавил на ее бока, и крышка отскочила, открыв взору лежащие внутри подушечки.

Он отчаянно попытался одолеть этот дурман и вернуться к разуму, на твердую консервативную почву, к соответствующей – и более человечной – точке зрения.

– Чушь какая-то! – сказал он наконец.

Но это была вовсе не чушь, он понимал это на все сто.

Весь вечер он сражался с самим собой, сидя за закрытой дверью своего кабинета, слыша, как Дженет хлопочет в кухне, занимаясь уборкой посуды после ужина.

Первое сражение происходило на фронте доверия.

Он сказал тому человеку, что верит в его инопланетное происхождение; и действительно, доказательства тому были, да такие, что мимо не пройдешь. И все равно это столь невероятно – все, от начала и до конца, что переварить этот факт довольно трудно.

А труднее всего осознать, что этот человек – пришелец он там или нет – из всех докторов мира выбрал именно его, доктора Джейсона Келли, заштатного докторишку в заштатном городишке.

Доктор так и эдак раскидывал, не розыгрыш ли это, и решил, что все ж таки нет, ведь трехпалую руку и ту штуку, которую он видел, подделать довольно трудно. Да и вообще, вся эта затея – если это только розыгрыш – так глупа и жестока, что просто лишена какого-либо смысла. Никто не питает к доктору такой лютой ненависти, чтобы столько ради этого биться. А даже если б и была такая лютая ненависть, то ни у кого в Милвилле не хватило бы воображения на подобную шутку.

Так что, решил доктор, единственным надежным вариантом решения следует считать, что человек был натуральным пришельцем, а подушечки вполне bona fide[7]7
   Достоверны (лат.).


[Закрыть].

А если это правда, остается только одно: испытать подушечки.

Доктор встал и начал мерить комнату шагами.

Марта Андерсон. Да, у Марты Андерсон рак, и жизнь ее проиграна – ничто на этом свете, никакие человеческие знания не в состоянии спасти ее. Оперировать Марту было бы безумием, поскольку операцию она вряд ли переживет; а даже если и переживет, дело зашло чересчур далеко. Скрытый убийца, которого она носила в своем теле, уже вырвался на свободу, и надежды на спасение нет.

И все равно доктору трудно было заставить себя сделать это, ведь она – самая близкая подруга Дженет, бедная, пожилая женщина; все его инстинкты восставали против использования ее в качестве морской свинки.

А если взять старину Кона Джилберта? Проделать что-нибудь подобное с Коном доктор решился бы. Старый сквалыга вполне этого заслужил. Но старина Кон – натура чересчур подлая, чтобы заболеть по-настоящему; хоть он и божится, что болен, но по сути старый скопидом здоров как бык.

Что бы там пришелец ни говорил про побочные явления, но кто может знать заранее? Он сказал, что они изучили метаболизм человечества, но, если рассудить здраво, это совершенно невозможно.

Доктор понимал, что нужный ответ лежит под рукой, стоит только подумать, – он загнан куда-то вглубь сознания, доктор это чувствовал, но делал вид, что догадывается, загонял его подальше и отказывался признать его существование.

Но, пометавшись из угла в угол еще около часа, вывернув свои мозги наизнанку и обратно, доктор уступил и позволил ответу всплыть.

Закатывая рукав и открывая коробку, он был абсолютно невозмутим. Вынимая подушечку и прикладывая ее к руке, он выступал только в качестве непредубежденного естествоиспытателя.

Но вот когда он уже опускал рукав, чтобы Дженет не заметила подушечку и не начала сыпать вопросами, что случилось с его рукой, пальцы его дрожали.

Завтра люди по всему миру за пределами Милвилла выстроятся у дверей клиник, закатав рукава и приготовившись к процедуре. Скорее всего, очередь будет двигаться ровным потоком, потому что делать практически ничего не надо. Просто каждый пройдет перед доктором, а доктор прилепит подушечку на его или ее руку, и тут же подойдет следующий.

«По всему миру, – думал доктор, – в каждом его уголке, в каждой деревушке, не обойдут ни одного человека. Даже бедных, ибо это делается бесплатно».

И тогда можно будет ткнуть пальцем в календарь и сказать: «В этот исторический день всем болезням настал конец».

Потому что подушечки не только уничтожат нынешние хвори, но и оберегут от будущих.

И каждые двадцать лет из космоса будут прибывать исполинские корабли, несущие груз подушечек, и будет наступать очередной День Вакцинации. Но теперь это уже будет касаться не столь многих – процедуре будет подвергаться лишь юное поколение. Кто был вакцинирован однажды, больше в этом не нуждается. Единственная вакцинация действует всю жизнь.

Доктор тихонько топнул по полу веранды, чтобы вновь заставить кресло раскачиваться. «Тут было славно, – думал доктор. – А завтра будет славно во всем мире. Завтра многие страхи уйдут из человеческой жизни. А послезавтра, избавившись от несчастий и насилия, люди смогут с уверенностью смотреть в будущее и жить, сколько положено. И пожалуй, эта жизнь будет совершенно здоровой».

Стояла тихая ночь: дети наконец-то забросили игры и разошлись по домам. Да и доктор устал. Теперь-то он мог признаться себе, что устал. Теперь, спустя столько лет, признание в усталости не станет предательством.

В доме негромко замурлыкал телефон, и этот звук заставил доктора прервать свои покачивания и сесть на краешке кресла.

Послышались мягкие шаги Дженет по направлению к телефону, и, услышав ее нежный голос, доктор затрепетал.

Теперь, всего через мгновение, она позовет его, и придется идти в дом.

Но она не позвала его, продолжая разговор.

Доктор снова устроился в кресле поудобнее.

Он опять забылся: телефон больше не враг, и его звонки больше не преследуют доктора.

Потому что Милвилл оказался первым. Он уже избавился от страха. Милвилл оказался «подопытным кроликом», испытательным полигоном.

Первой стала Марта Андерсон, за ней последовал Тэд Карсон с подозрительными шумами в легких, а за ним – ребенок Юргена, подцепивший пневмонию. И еще дюжина прочих, пока подушечки не подошли к концу.

И тогда вернулся пришелец.

И пришелец сказал… что же он такое сказал?

– Не считайте нас благодетелями или суперменами. Мы ни то ни другое. Думайте обо мне, если вам угодно, как о своем соседе.

«Так пришелец пытался добиться понимания, – подумал доктор, – стремясь перевести их деяние на язык обычных идиом».

А было ли такое понимание, сколько-нибудь глубокое понимание? Доктор в этом сомневался.

Хотя пришельцы во многом напоминали людей, даже умели шутить.

В памяти доктора застряла лишь одна шутка, сказанная пришельцем. Довольно глупо, если вдуматься, но эта шутка тревожила доктора.

Распахнулась затянутая сеткой дверь, на крыльцо вышла Дженет и села на лавку:

– Звонила Марта Андерсон.

Доктор хмыкнул: Марта жила всего в пяти шагах от них, виделась с Дженет по двадцать раз на дню, и все равно ей приходилось еще и звонить.

– И что же угодно Марте?

– Ей нужна помощь в приготовлении булочек, – рассмеялась Дженет.

– Ты имеешь в виду ее знаменитые булочки?

– Она никак не вспомнит, сколько надо дрожжей.

Доктор тихонько хрюкнул:

– И с ними-то она выигрывает все призы на всех местных ярмарках!

– Это вовсе не так смешно, как ты думаешь, Джейсон, – с упреком ответила Дженет. – Подобные вещи легко забыть. Она ведь печет очень много всякого.

– Пожалуй, ты права, – согласился доктор и подумал, что следует встать и пойти читать журнал, но делать это по-прежнему не хотелось. Ведь так приятно сидеть здесь – просто так, без всякого дела. Давным-давно он уже столько не сидел.

Для него это, разумеется, вполне нормально – он уже стар и близится к дряхлости, но вот для молодого доктора, который еще не отработал свое образование и только-только приступил к работе, это было бы ненормально. В ООН поговаривали о том, что надо обязать все законодательные органы выделить медицинские фонды на то, чтобы врачи продолжали работать. Если даже исчезнут все болезни, врачи будут нужны по-прежнему. Это ничуть не умаляет их значения, ибо острая нужда в их услугах будет возникать снова и снова.

Тут доктор услышал на улице приближающиеся шаги, свернувшие к его калитке, и сразу выпрямился в кресле.

Быть может, пациент, знающий, что он дома, зашел его повидать.

– О, – Дженет была весьма удивлена, – никак это мистер Джилберт!

И это действительно был сам Кон Джилберт.

– Добрый вечер, док. Добрый вечер, миз Келли.

– Добрый вечер, – ответила Дженет, подымаясь, чтобы уйти.

– Вам незачем уходить, – сказал Кон.

– У меня есть кое-какие дела, я и так уже собиралась идти в дом.

Кон поднялся на крыльцо и присел на лавку.

– Чудесный вечер, – провозгласил он, помолчав.

– Не без того, – согласился доктор.

– Самая чудесная весна, какую я видал, – продолжал Кон, мучительно подбираясь к сути своего дела.

– И мне так кажется. По-моему, сирень никогда не пахла так славно.

– Док, – решился наконец Кон, – я задолжал вам немножко деньжат.

– Да, кое-что.

– Вы не помните, сколько именно?

– Ни в малейшей степени. Я никогда особо не утруждал себя выяснением.

– Считали, что это пустая трата времени. Считали, что я никогда не уплачу.

– Что-то в этом роде, – кивнул доктор.

– Вы меня врачевали очень долго.

– Верно, Кон.

– У меня с собой три сотни. Как вы думаете, это сойдет?

– Давайте скажем так, Кон, – ответил доктор. – Я бы оценил все скопом в меньшую сумму.

– Ну, тогда мы будем вроде как квиты. Мне кажется, что три сотни будет по-честному.

– Если вы так считаете.

Кон извлек свой бумажник, вынул из него пачку купюр и протянул ее доктору. Доктор взял ее, сложил пополам и сунул в карман.

– Спасибо, Кон.

И внезапно доктора пронзило курьезное чувство, будто он должен что-то понять, будто есть некая догадка, которую осталось только ухватить за хвост.

Но он не мог выудить ее из подсознания, как ни старался.

Кон поднялся и, шаркая, направился к ступеням.

– Я как-нибудь загляну, док.

Доктор заставил себя вернуться к действительности.

– Разумеется, Кон. Заглядывайте. И спасибо.

Он сидел, не раскачиваясь, и слушал, как Кон идет по дорожке к калитке, а потом прочь по улице, пока шаги старика не стихли в отдалении.

Доктор решил, что если надо встать и взяться за журнал, то теперь самое время.

Хотя, скорее всего, это чертовски глупо. Пожалуй, медицинские журналы больше никогда не понадобятся.

Отодвинув журнал в сторону, доктор выпрямился, гадая, что его тревожит. Он читал уже двадцать минут, но прочитанное как-то не удерживалось в сознании; доктор не помнил ни слова.

«Я слишком расстроен, – думал он. – Слишком взбудоражен операцией „Келли“, ну надо ж так назвать: операция „Келли“!»

И снова вспомнил все до мельчайших подробностей.

Как он испробовал это средство в Милвилле, потом поехал в окружную медицинскую ассоциацию; как окружные доктора, пофыркав и высказав весь свой скептицизм, все-таки позволили себя убедить. Оттуда доктор Келли двинулся в ассоциацию штата, а там – и в Американскую медицинскую ассоциацию.

И наконец наступил тот великий день в ООН, когда пришелец появился перед делегатами и когда доктора Келли представили присутствующим, а затем встало светило из Лондона и предложило назвать проект именем Келли, ни больше ни меньше.

Доктор помнил, что тогда его переполняла гордость, и попытался возродить в себе это чувство, но это ему ни капельки не удалось. Больше никогда в жизни он уже не сумеет ощутить такую же гордость.

Вот так он и сидел в ночи – обычный деревенский доктор в своем кабинете, пытающийся чтением наверстать то, на что никогда не было времени.

Но теперь все переменилось, и времени стало больше чем достаточно.

Доктор пододвинул журнал в отбрасываемый лампой круг света и углубился в чтение.

Но дело двигалось медленно.

Он вернулся назад и перечитал абзац заново.

То ли постарел, то ли глаза видят хуже, то ли поглупел?

Вот оно, это слово – ключ ко всему, та самая догадка, которую только оставалось ухватить за хвост и извлечь на свет божий.

Поглупел!

Наверно, не совсем поглупел. Может, просто стал тугодумом. Стал не то чтобы менее умным, а просто не таким догадливым и остроумным, как прежде. Стал не так быстро ухватывать суть.

Марта Андерсон забыла, сколько нужно дрожжей для выпечки ее знаменитых премированных булочек, – а прежде Марта нипочем не забыла бы этого.

Кон оплатил свои счета, а по шкале ценностей Кона, которую он свято исповедовал всю жизнь, это была чистейшей воды глупость. По мнению Кона, остроумно и дальновидно было бы теперь, когда наверняка известно, что доктор ни за что ему не понадобится, вообще забыть о своих долгах. Да и потом, сделать это было нелегко; он будет теперь ворочаться всю ночь, не в силах забыть содеянное.

А еще пришелец сказал одну вещь, которую доктор тогда принял за шутку.

«Ни о чем не беспокойтесь, – сказал пришелец, – мы вылечим все ваши болезни. Вероятно, даже те, о которых вы и не подозреваете».

Но можно ли считать интеллект болезнью?

Трудно думать о нем в подобном смысле.

Однако если какая-нибудь раса настолько одержима интеллектом, как человеческая, то он вполне может считаться болезнью.