Текст книги "Прелесть"

Если интеллект развивается столь стремительно, как он развивался в последние полвека, когда количество открытий и достижений неуклонно росло, а новые технологии сменяли одна другую с такой скоростью, что человек не успевал перевести дыхание, – тогда его можно расценивать как болезнь.

Ум доктора стал менее острым. Ему не удалось так быстро, как прежде, ухватить суть статьи, перегруженной медицинскими терминами; прочитанное медленнее укладывалось у него в голове.

А так ли уж это плохо?

Некоторые из самых глупых людей, которых он знал, были и самыми счастливыми людьми.

И хотя эта мысль вряд ли могла бы служить обоснованием для намеренного планирования глупости, но, по крайней мере, она воспринималась как мольба об избавлении человечества от излишних волнений.

Доктор отодвинул журнал в сторону и сидел, глядя на круг света от лампы.

Первым это проявилось в Милвилле, потому что Милвилл был испытательным полигоном. А через шесть месяцев после завтрашнего дня это станет ощущаться по всему миру.

Доктора тревожило, как далеко это может зайти, – ведь, в конце концов, вопрос был жизненно важным.

Только меньшая острота ума?

Или утрата навыков и способностей?

Или, еще того пуще, возвращение к обезьяне?

Никто не сумел бы ответить…

И чтобы остановить все это, нужно было лишь поднять телефонную трубку.

Доктор оцепенел при мысли, что операцию «Келли» придется отменить, что после стольких лет, наполненных смертями, болезнями и страданиями, человечество должно будет отказаться от нее.

Но ведь пришельцы, подумал он, пришельцы не позволили бы этому зайти слишком далеко. Кто бы они ни были, он верил в их добрые намерения.

Быть может, между их расами не было глубокого понимания и полного согласия, однако имелось все же нечто общее – простое сострадание к слепым и увечным.

Но вдруг он ошибается? Что, если добрые намерения пришельцев – ограничить способности человечества к самоуничтожению – способны довести человека до состояния крайней глупости? Какое решение принять в этом случае? А что, если их план и состоял в том, чтобы ослабить человечество перед вторжением?

Сидя в своем кресле, он уже знал.

Знал, что, какова бы ни была вероятность того, что его подозрения справедливы, он ничего не станет делать.

Понимал, что не имеет права быть судьей в подобных делах, поскольку необъективен и пристрастен, но ничего не мог с собой поделать.

Он слишком долго был врачом, чтобы отменять операцию «Келли».

Рай

Приплюснутый купол казался чуждым, неуместным здесь, под багряными юпитерианскими облаками. Казалось, сооружение съежилось в ужасе, пытаясь на лике гигантской планеты укрыться от неведомых угроз.

Существо по имени Кент Фаулер стояло, широко расставив массивные ноги.

«Инопланетная тварь, – размышлял он. – Вот кто я теперь, как же далек я от рода человеческого. Но этот мир – не чужой. Уж для меня-то, безусловно, не чужой. Специально для него я был задуман, изготовлен, приготовлен. Бояться стоило бы того мира, который я покинул. И куда мне предстоит вернуться – не по собственному желанию, а по воле долга.

Долга перед памятью людей, ничем от меня не отличавшихся, пока я не стал тем, кто я сейчас, пока не познал иную жизнь, не обрел уникальную приспособленность к среде, не испытал наслаждение от нового бытия. Пока я не получил всего того, что ни одному представителю рода человеческого не доступно».

Рядом зашевелился Верзила, и Фаулер ощутил исходящую от бывшего пса теплоту – явный посыл дружбы, доброжелательности и любви, всех тех эмоций, что оба испытывали, наверное, друг к другу всегда, но не осознавали столь четко, пока были просто человеком и собакой.

В мозг к Фаулеру просочилась мысль пса:

Приятель, ты же не сможешь.

Фаулер едва не застонал:

Верзила, я обязан. Или ты забыл, для чего я здесь? С единственной целью – выяснить, каков Юпитер на самом деле. Сведения собраны, и теперь я могу их доставить.

«Ты мог это сделать давным-давно, – произнес где-то в глубине разума другой голос, далекий, слабый голос человека, преодолевший нынешнюю юпитерианскую сущность Фаулера. – Но трусил, а потому все откладывал и откладывал. Страшился возвращения, вот и бежал дальше. На самом деле ты боишься вновь стать человеком».

Я останусь, – произнес Верзила.

Нет, не произнес – это были не слова, а чувственный посыл: одиночество, душевная боль от близкого расставания. Как будто на миг объединились два разума.

Фаулер стоял молча; в нем росло отвращение. От мысли, что предстоит превратиться в человека. Снова это немощное тело, этот хилый ум…

Я бы с тобой полетел, – сказал Верзила, – но мне-то уж точно там не выдержать. Сюда бы уже не вернулся. Ты же помнишь, как я там едва не помер. Старый был, блохастый. Зубы до корней сточены, пищеварение совсем никудышное. А кошмары какие снились! Будто я совсем еще щенок, гоняюсь за кроликами, а в конце сна кролики гонялись за мной.

Ты остаешься, – сказал Фаулер. – Я обязательно вернусь.

«Хоть бы удалось им объяснить, – подумал он. – Хоть бы они поняли. Получится ли?»

Он поднял могучую голову и устремил взгляд к далеким склонам, вздымавшимся к горным вершинам, что тонули в розовато-фиолетовой дымке. По небу прозмеилась молния, окрасив облака и дымку восхитительным пламенем.

Фаулер неохотно поплелся вперед. С ветерком прилетел аромат, и Кент стал пить его всем телом – точно катающийся в кошачьей мяте кот. На самом деле это был не запах, но более близкого слова, пожалуй, не подобрать. Надо бы человечеству в обозримом будущем создать новую терминологию.

«Ну как объяснить, – подумал Фаулер, – что этот плывущий над землей туман и этот запах – суть чистое наслаждение?»

«Надо бы им понять и кое-что еще, – размышлял он. – Каково это, когда ты не нуждаешься ни в пище, ни в сне, когда тебе нипочем весь спектр депрессивных неврозов, которым так подвержен человек».

Да, такие вещи наверняка будут поняты, поскольку их можно объяснить простыми словами. Словами уже существующего языка. Но как быть со всем прочим? С теми явлениями, что требуют нового лексикона? Как быть с эмоциями, которых человек сроду не знал? Со способностями, о которых он не смел и мечтать? С ясностью ума, с легкостью восприятия – с возможностью задействовать мозг целиком, до последней клетки? Со всем тем, что ты можешь вытворять на одних инстинктах, а человек не может, поскольку его тело не обладает необходимыми для этого чувствами?

«Я все это запишу, – сказал он себе. – Найду время и запишу».

Но он понимал: письменное слово – слабое средство убеждения.

Фаулер побрел к куполу – туда, где виднелась выпуклость телевизионного порта. По прозрачному корпусу сбегали ручейки сконденсированной из тумана влаги. Кент встал на дыбы, чтобы заглянуть прямо в порт.

Ему самому, конечно, ничего не разглядеть, зато люди, находящиеся внутри, заметят его. Эти люди сидят там постоянно, наблюдают из укрытия за буйством юпитерианских стихий, за ревущими ураганами и аммиачными ливнями, за пробегающими мимо смертоносными метановыми облаками. Только таким видится людям Юпитер.

Фаулер поднял переднюю лапу и быстро написал печатными буквами справа налево. Пусть в куполе узнают, кто пожаловал, и введут правильные параметры для конверсии. Иначе он окажется не собой, а каким-нибудь Алленом, или Смитом, или Пельтье. И это будет для него равносильно смерти.

Аммиачный дождь вмиг размазал буквы. Фаулер снова написал свою фамилию. Пусть знают, что один из тех, кого превратили в прыгуна, вернулся с докладом.

Он опустился на землю и резко развернулся лицом к двери, что вела в конверсионную камеру. Дверь пришла в движение, медленно отворяясь наружу.

До свиданья, Верзила, – ласково подумал Фаулер.

Еще не поздно, – зазвучало в мозгу предостережение. – Ты еще не там. Еще не изменен твой разум. Ты можешь повернуться и убежать.

Собрав волю в кулак, мысленно скрипя зубами, Фаулер двинулся вперед. Подошвами лап ощутил металл двери, через миг почувствовал ее движение за спиной. Успел поймать последнюю отрывистую мысль Верзилы – и оказался в кромешной тьме.

Прямо впереди ждала конверсионная камера, и Фаулер пошел к ней по пологому пандусу.

«Однажды отсюда вышли человек и собака, – подумал он, – а теперь возвращается только человек».

Пресс-конференция прошла как по маслу. То, что на ней прозвучало, устроило всех.

Да, сообщил репортерам Тайлер Вебстер, на Венере были проблемы, но теперь они улажены. Все, что требовалось конфликтующим сторонам, – это найти общий язык. Опыты с живыми организмами в холодных лабораториях Плутона дают обнадеживающие результаты. Экспедиция к Центавру отправится в назначенный срок, подготовительная работа не свернута, не верьте паническим слухам. Вскоре торговая комиссия опубликует новый перечень пошлин на различную инопланетную продукцию, устранив последние несоответствия. Ничего сенсационного, пригодного для кричащих заголовков на первых полосах.

– А Джон Калвер попросил, – заговорил Вебстер, – чтобы я напомнил вам, джентльмены: сегодня сто двадцать пятая годовщина последнего умышленного убийства, совершенного в пределах Солнечной системы. Сто двадцать пять лет без единой насильственной смерти!

И откинулся в кресле, с ухмылкой глядя на присутствующих и тая страх перед вопросом, который – он был уверен – сейчас прозвучит.

Но оказалось, что еще никто не готов этот вопрос задать. Существовал обычай, и его полагалось блюсти. Весьма приятный обычай.

Здоровяк Стивен Эндрюс, ведущий репортер «Межпланетных новостей», откашлялся, будто намереваясь сделать важное заявление, и спросил с серьезностью, в которой сквозило веселье:

– А как дела у вашего парнишки?

По лицу Вебстера расползлась улыбка.

– На выходные полечу домой, – сказал он. – Привезу сыну игрушку. – Он взял со стола трубочку. – Старомодную, – пояснил Вебстер. – Старомоднее некуда. Компания только что приступила к выпуску таких штучек. Смотришь внутрь, крутишь и видишь, как цветные стеклышки складываются в занятные картинки. Называется…

– Калейдоскоп, – живо встрял в разговор кто-то из журналистов. – Я про них читал. В старой книжке о нравах и обычаях начала двадцатого века.

– Господин председатель, а сами вы уже испытали эту игрушку? – спросил Эндрюс.

– Отвечу честно: нет. Просто не успел – она попала ко мне только сегодня.

– А как она к вам попала, господин председатель? – раздался чей-то голос.

– Я ее купил для сынишки. Сразу за углом. Там магазин игрушек, да вы знаете. Только сегодня завезли.

По идее, мероприятие уже закончилось. Эти люди еще немного посидят, дружески поболтают о том о сем и потянутся к выходу.

Но никто не уходил. И не уйдет – Вебстер это понял по внезапно наступившей тишине, по шелесту бумаг, сразу поспешившему эту тишину замаскировать.

А потом прозвучал вопрос, которого так боялся председатель. И тот даже обрадовался, что задан этот вопрос Стивеном Эндрюсом, а не кем-нибудь другим. По большому счету Эндрюс был расположен к Вебстеру, а «Межпланетные новости» старались освещать события объективно, не греша столь популярным у журналистов передергиванием слов и фактов.

– Господин председатель, – заговорил Эндрюс, – как нам стало известно, с Юпитера на Землю вернулся человек, подвергавшийся конверсии. Хотелось бы услышать от вас, правда ли это.

– Все верно, – натянуто ответил Вебстер.

Репортеры ждали продолжения. Вебстер молчал, не шевелясь в кресле.

– Вы это как-нибудь прокомментируете? – произнес наконец Эндрюс.

– Нет.

Взгляд Вебстера перемещался по залу, с лица на лицо. Кое-кто напряжен – чувствует, что-то кроется под нежеланием председателя отвечать на вопрос. Кое-кто ухмыляется, пряча за иронией напряженную работу мозга: как бы половчее вывернуть эти несколько услышанных слов. Есть и рассерженные, от таких надо ждать гневных статей на тему «Люди должны узнать правду!».

– Прошу извинить, господа, но комментариев не будет, – сказал Вебстер.

Эндрюс тяжело поднялся с кресла:

– Благодарю вас, господин председатель.

Вебстер сидел в кресле и смотрел, как все расходятся. А потом ощущал холодную пустоту зала.

«Распнут меня, – думал он. – Гвоздями прибьют к воротам амбара. И не выкрутиться никак. Безвыходная ситуация».

Он прошелся по залу, постоял у окна, глядя на парк, залитый предвечерним солнцем.

Да, он просто-напросто не может сказать людям правду.

Рай! Небеса обетованные!

И финал истории. Рухнут все идеалы рода людского, все его надежды и устремления. Исчезнет он сам.

На председательском столе зажглась зеленая лампочка, раздался звонок, и Вебстер быстрым шагом вернулся.

– В чем дело?

Засветился крошечный экран, на нем появилось лицо.

– Сэр, собаки доложили, что к вам домой пришел Джо, мутант, и Дженкинс его впустил.

– Джо?! Вы уверены?

– Так сказали собаки. А они еще ни разу не ошиблись.

– Верно, – медленно проговорил Вебстер. – Ни разу.

Лицо исчезло, и Вебстер обессиленно опустился в кресло. Онемевшими пальцами дотянулся до встроенного в стол пульта, не глядя покрутил диск. На экране возник дом, приютившийся на обдуваемом ветрами склоне в Северной Америке. Там он простоял уже почти тысячу лет. Там жили, мечтали и умирали многие поколения Вебстеров. А вдали за домом в небесной синеве кружила ворона, и Вебстер услышал – а может, ему лишь вообразилось – принесенный ветром птичий крик.

Все в порядке – или кажется, что в порядке. Дом дремлет под утренним солнцем. Над просторным газоном высится статуя – памятник далекому предку, пропавшему без вести на пути к звездам. Аллену Вебстеру, первому, кто покинул пределы Солнечной системы. Он улетел к Центавру. А через день-другой тем же курсом отправится экспедиция с Марса.

Дом молчит, и ни малейшего движения в его окнах и в округе.

Палец Вебстера нажал на кнопку. Экран погас.

«Дженкинс сам справится, – подумал Вебстер. – Даже лучше, чем справился бы человек. Это сколько же знаний накопилось под его металлической шкурой за тысячу лет… Скоро он позвонит и расскажет мне, что это было».

Вебстер набрал новую комбинацию цифр. Прождал несколько долгих секунд, пока на экране не появилось лицо.

– В чем дело, Тайлер?

– Мне сообщили, что Джо…

Джон Калвер кивнул:

– Мне тоже сообщили только что. Как раз проверяю.

– И какие у тебя мысли на этот счет?

На лице начальника Всемирной службы безопасности пролегли озабоченные морщины.

– Может, спекся Джо? Очень уж круто мы взялись и за него, и за других мутантов. Да и собаки поработали на славу.

– А почему раньше не спекся? – возразил Вебстер. – В архивах нет ни намека на то, что мутанты могли бы пойти на сотрудничество.

– Послушай, – сказал Калвер, – вот уже больше ста лет мы следим за каждым их вздохом. Чем бы они ни занимались, все записывается на пленку. Любой замысел мутантов мы благополучно срываем. Сначала они это списывали на невезение, но теперь поняли, что происходит. Вот и пришли к выводу, что мы их приперли к стенке.

– Я так не думаю, – мрачно произнес Вебстер. – Когда ты припер мутанта к стенке, самое время присматривать местечко, чтобы самому помягче приземлиться.

– Буду следить за ситуацией, – пообещал Калвер. – И держать тебя в курсе.

И снова стеклянный квадрат опустел. Вебстер смотрел на него в мрачной задумчивости.

Мутанты, конечно же, не спеклись, не стоило и надеяться. Калвер тоже это понимает. И все же… почему Джо пришел к Дженкинсу? Почему не связался с правительством здесь, в Женеве? Может, пытается сохранить лицо? Вступить в переговоры через робота? Джо, между прочим, давно знает Дженкинса.

Отчего-то Вебстер ощутил прилив гордости. За Дженкинса, к которому в такой ситуации обратился Джо. Ведь Дженкинс, хоть и носит металлическую шкуру, принадлежит к роду Вебстеров.

А гордиться есть чем, подумал Вебстер. Были, конечно, ошибки, но были и достижения. И каждый, кого ни возьми, чего-то да стоил. Джером, по чьей вине мир лишился философии Джувейна. Томас, подаривший миру принцип действия космического двигателя – принцип, который теперь доведен до совершенства. Сын Томаса Аллен, который хотел добраться до звезд и не смог. Брюс, первым задумавшийся о создании братской цивилизацию людей и собак.

Наконец, он сам – Тайлер Вебстер, председатель Всемирного комитета.

Сцепив на столе перед собой пальцы, он сидел и смотрел, как в окно льется вечерний свет.

Ждать, сказал себе Тайлер. Ждать звонка – сигнала о том, что Дженкинс готов доложить о встрече с Джо. Ах, если бы…

Ах, если бы удалось достичь взаимопонимания. Если бы мутанты и люди взялись трудиться сообща. Если бы они сумели прекратить негласную войну, в которой ни одна сторона не одерживает верх… Как далеко бы они пошли втроем – человек, собака и мутант…

Вебстер грустно покачал головой. Слишком многого он хочет. Слишком велика разница, слишком широка пропасть. Подозрительность со стороны людей, насмешливое презрение со стороны мутантов – вот что препятствует объединению. Мутанты – иная раса, отпрыск человечества, умчавшийся слишком далеко вперед. Эти существа – закоренелые индивидуалисты, они не нуждаются в обществе, в оценке своих поступков. У них полностью отсутствует стадный инстинкт, объединяющих людей в народы. Они абсолютно устойчивы к социальному давлению.

Из-за того что мутанты упорно держатся особняком, от маленькой группы умных собак по-прежнему крайне мало пользы для их старших братьев – людей. Свыше ста лет мутанты-собаки выполняют сугубо полицейскую задачу – держат под наблюдением мутантов-людей.

Вебстер отодвинулся от стола вместе с креслом, выдвинул ящик, взял кипу бумаг. Косясь на экран телесвязи, щелкнул рычажком.

– Да, мистер Вебстер?

– Я буду говорить с мистером Фаулером, – сказал Вебстер. – Если в это время поступит вызов…

Голос секретаря чуть дрогнул:

– Сэр, если поступит вызов, я вам немедленно сообщу.

– Спасибо. – Вебстер перекинул рычажок обратно.

Слух разошелся, подумал он. В этом здании все уже стоят на цыпочках, навострив уши, и напряженно ждут новостей.

Сидя в парке под окном своей комнаты, Кент Фаулер наблюдал за маленьким черным терьером – тот энергично рылся в земле, охотясь за воображаемым кроликом.

– Слышь, Пират, – сказал Фаулер, – меня не проведешь.

Пес прекратил копать, повернул к человеку ухмыляющуюся морду, возбужденно тявкнул. А затем вернулся к прежнему занятию.

– В один прекрасный день ты забудешься и обронишь словечко-другое, – сказал Фаулер, – и выдашь себя с головой.

Пират молчал, увлеченно копая.

«Вот же хитрый шельмец! – подумал Фаулер. – Тебя приставил ко мне Вебстер, и ты отлично играешь свою роль. Ищешь кроликов, не бережешь кусты, выкусываешь блох – идеальный образ идеальной собаки. Но я тебя раскусил. Я вас всех раскусил».

Захрустела трава под ногами, и Фаулер поднял взгляд.

– Добрый вечер, – сказал Тайлер Вебстер.

– А я гадал, когда вы придете, – отрывисто произнес Фаулер. – Садитесь, и давайте поговорим начистоту. Вы ведь мне не верите?

Вебстер опустился в соседнее кресло, положил на колени бумаги.

– Понимаю, каково вам, – сказал он.

– Ну, это вряд ли, – буркнул Фаулер. – Я прилетел сюда, привез сведения, которые считаю исключительно важными. Вам даже не вообразить, чего мне стоил этот доклад. – Он наклонился вперед. – Вряд ли вы способны понять, какая это психическая пытка для меня – проживать здесь, на Земле, в человеческом теле час за часом, день за днем.

– Сочувствую, – произнес Вебстер, – но нам понадобилось время, чтобы проверить содержащуюся в вашем докладе информацию.

– И проделать кое-какие тесты?

Вебстер кивнул.

– Например, с помощью Пирата? – указал Фаулер на пса.

– Он не Пират, – мягко произнес Вебстер. – Будете так к нему обращаться – обидите. У всех собак человеческие имена. Этого зовут Элмер.

Пес прекратил копать и затрусил к людям. Сел рядом с Вебстером, стряхнул с усов землю испачканной в глине лапой.

– Ну, Элмер, что скажешь? – спросил Вебстер.

– Да, он человек, – ответил терьер. – Но не совсем человек. Не мутант, но нечто другое. Чужое.

– И что же тут странного? – сказал Фаулер. – Я пять лет был прыгуном.

– И сохранили часть той личности, что вполне понятно, – кивнул Вебстер. – Это не укрылось от Элмера. Собаки чутки к таким вещам. Они практически экстрасенсы, потому-то мы и поручили им заниматься мутантами. Где бы мутант ни прятался, собаки обязательно пронюхают.

– Следует ли понимать так, что теперь вы мне верите?

Вебстер пошуршал бумагами, аккуратно разгладил их на коленях.

– Боюсь, что да.

– Боитесь? Почему?

– Потому что вы опасны, – ответил Вебстер. – Вы – угроза человечеству, какой еще не бывало.

– Угроза? Да вы что, так и не поняли? Я вам предлагаю… Я предлагаю…

– Да, я знаю, – сказал Вебстер. – Самое подходящее слово – рай.

– И этого вы боитесь?

– Я в ужасе. Попробуйте представить, что будет, если мы расскажем людям и все они поверят. Каждому захочется полететь на Юпитер и стать прыгуном. Одного лишь допущения, что прыгун способен прожить тысячи лет, окажется достаточно. А ведь это далеко не единственный ваш довод. Нас тотчас же завалят требованиями о переселении на Юпитер, никто не захочет прозябать на Земле. В итоге нормальных людей не останется, все люди превратятся в прыгунов. Вы хоть думали об этом?

Фаулер нервно облизал губы:

– Ну конечно. И пришел к такому же выводу.

– Исчезнет сам род человеческий, – ровным тоном продолжал Вебстер. – Исчезнет без следа. Весь наш прогресс, все, чего мы достигли за тысячелетия упорного труда, пойдет прахом. И это случится, когда мы уже достигли вершины развития.

– Вы не понимаете! – запротестовал Фаулер. – Просто не можете понять! Вы никогда не были прыгуном! А я был! – Он ударил себя в грудь. – Я знаю, каково это!

Вебстер покачал головой:

– С этим я спорить не стану. Даже готов допустить, что прыгуном быть лучше, чем человеком. Но с чем я никогда не соглашусь, так это с тем, что мы имеем право положить конец человеческому роду. Обменять все, что человечество совершило в прошлом и чего могло бы добиться в будущем, на то, что имеют прыгуны. Человечество смотрит в будущее. Может, оно видится нам не таким светлым, ясным и уютным, как вам, прыгунам, но есть у меня уверенность, что в конечном итоге мы зайдем гораздо дальше вас. У нас есть и цивилизационное наследие, и цивилизационное предназначение, и мы не можем всем этим пожертвовать.

Фаулер наклонился вперед в кресле.

– Послушайте, – сказал он, – я никакой игры не веду. Явился прямо к вам, во Всемирный комитет. Мог бы обратиться к прессе, выступить по радио, а вас поставить перед фактом, но не сделал этого.

– Вы ведете к тому, что Всемирный комитет не должен решать такие вопросы самостоятельно, – проговорил Вебстер. – К тому, что у населения планеты есть право выразить свое мнение.

Фаулер кивнул, плотно сжав губы.

– Честно говоря, – продолжал Вебстер, – я не доверяю населению. Огласив ваши сведения, мы бы получили всего лишь реакцию толпы. Отклик, продиктованный эгоизмом. Каждый заботился бы только о себе, и никто не подумал бы о судьбе человечества.

– Уж не хотите ли вы сказать, – спросил Фаулер, – что признаете мою правоту, но не собираетесь ничего предпринимать?

– Не совсем так. Нам придется кое-что сделать. Может, Юпитер станет чем-то вроде приюта для стариков. После того, как человек проживет общественно полезную жизнь…

У собеседника из груди вырвался негодующий хрип.

– Награда за труды, – процедил Фаулер. – Разнуздаете старую клячу и отпустите на луг щипать травку. В рай со специального разрешения.

– Зато мы так и человечество сохраним, и Юпитером пользоваться сможем, – возразил Вебстер.

Фаулер молниеносно, с кошачьей ловкостью взвился на ноги.

– Да черт бы вас побрал! – взревел он. – Я прилетел к вам с тем, что вы хотели узнать. С результатом поиска, на который вы потратили миллиарды долларов, а еще, как вам наверняка известно, сотни жизней. По всему Юпитеру вы понаставили конверсионных станций. Десятками пропускали через них людей, и они не возвращались, а вы считали их погибшими и посылали других. Они не возвращаются по одной-единственной причине: не хотят. Для них невыносима мысль о том, чтобы снова сделаться человеком. Но вот прилетаю я, предстаю перед вами, и что это дает? Ничего, кроме высокопарных речей, уверток, сомнений и подозрений. И наконец мне заявляют: «Хоть ты и прав во всем, но не стоило тебе вообще возвращаться». – У него вдруг опустились плечи, руки повисли плетьми. – Надеюсь, я свободен? Мне здесь больше нечего делать.

Вебстер медленно кивнул:

– Безусловно, вы свободны. С самого начала были свободны. Я попросил вас задержаться исключительно на время проверки.

– И я могу улететь на Юпитер?

– В сложившейся ситуации, – проговорил Вебстер, – такое решение кажется неплохим.

– Удивлен, что вы сами его не предложили, – с горечью произнес Фаулер. – Для вас это был бы идеальный выход. Мой доклад – под сукно, и можно дальше управлять Солнечной системой – как в детской игре на полу в гостиной. Вот так ваша семейка уже который век совершает глупость за глупостью, а население планеты почему-то не считает нужным положить этому конец. По вине вашего предка миру не досталась философия Джувейна, а другой предок воспрепятствовал сотрудничеству людей с мутантами…

– Фаулер, не приплетайте меня и мою семью! – резко потребовал Вебстер. – Все гораздо серьезнее, чем вам…

Его слова были заглушены ревом разбушевавшегося Фаулера:

– Но в этот раз я не позволю вам все испортить! Из-за вас, Вебстеров, мир и так уже потерял слишком много! А сейчас у него такой прекрасный шанс! Я расскажу людям о Юпитере! Выступлю по радио, дам интервью прессе! Буду кричать с крыш! Я…

У него сорвался голос и затряслись плечи.

А у Вебстера голос вдруг наполнился яростью:

– Ничего не выйдет, Фаулер. Я не допущу. Я буду драться с вами.

Фаулер резко развернулся и широким шагом двинулся к воротам парка. Застывший в кресле Вебстер почувствовал прикосновение когтей к ноге.

– Шеф, догнать его? – спросил Элмер. – Остановить?

– Пусть идет, – покачал головой Вебстер. – Пусть делает, что хочет, – у него на это не меньше прав, чем у меня.

Сквозь ограду подул холодный ветер, зашелестел в капюшоне на голове Вебстера.

В мозгу гремели слова, произнесенные здесь, в этом парке, минуту назад – но как будто донесшиеся из вековой дали: «По вине вашего предка миру не досталась философия Джувейна…»

«По вине вашего предка…»

Вебстер так сильно сжал кулаки, что ногти впились в ладони.

«Проклятие, – подумал он. – Вот что мы есть. Проклятие человечества. Философия Джувейна… Мутанты… Но мутанты заполучили философию Джувейна века назад – и до сих пор ею не воспользовались. Джо отнял ее у Гранта, а Грант всю жизнь безуспешно пытался ее вернуть.

Возможно, – размышлял Вебстер, пытаясь успокоить совесть, – значение этой философии сильно переоценено. Будь иначе, мутанты нашли бы ей применение. А может – и правда, отчего бы не допустить? – они просто блефовали. Ну, какие основания считать, что мутанты разобрались в наследии марсианского мыслителя лучше, чем люди?»

Раздался тихий металлический кашель, и Вебстер оглянулся. В дверях стоял маленький серый робот.

– Вам звонят, сэр, – сообщил он. – Вызов, которого вы ждали.

На экране появилось лицо Дженкинса – старое, изношенное до уродства. У роботов последних моделей лица гладкие и очень похожие на человеческие.

– Прошу извинить за беспокойство, сэр, – заговорил Дженкинс, – но у нас экстраординарная ситуация. Пришел Джо и попросил разрешения воспользоваться нашей телесвязью для разговора с вами. Объяснить, с какой целью, не пожелал. Сказал, это просто дружеский звонок старому соседу.

– Подключи его, – велел Вебстер.

– Он ведет себя странно, сэр, – будто не услышал распоряжения Дженкинс. – Пришел, расселся и давай болтать о пустяках – целый час болтал, прежде чем я услышал, что ему нужно. Крайне странное поведение, сэр, на мой взгляд.

– Понимаю, – кивнул Вебстер. – Джо во многих отношениях весьма странная личность.

С экрана исчезло лицо Дженкинса, и появилось другое – грубое, с дубленой морщинистой кожей, с сединой на висках, с мерцающими синевато-серыми глазами.

– Не доверяет мне Дженкинс, – сказал мутант Джо.

Эти слова сопровождались хохотком – таким жутким, что у Вебстера зашевелились волосы на затылке.

– Я тоже не доверяю, если на то пошло, – резко произнес Вебстер.

Джо поцокал языком:

– Да с чего бы? Тайлер, разве кто-нибудь из нас причинил людям хоть малейшую неприятность? Вы следили за нами с тревогой и страхом, а мы ничего плохого не делали. Вы столько собак отправили шпионить – шагу не ступить, чтобы не споткнуться о вашу псину. Вы нас изучаете, и копите на нас материал, и без конца перемываете нам кости – небось самим все это до смерти надоело?

– Мы вас знаем, – хмуро ответил Вебстер. – Даже лучше, чем вы сами себя знаете. Нам известно, сколько вас; всех можем назвать по именам. Хочешь, скажу, чем любой из вас занимался в любой момент последнего столетия? Только спроси.

А Джо продолжал лить елей:

– И мы всегда были о вас прекрасного мнения. Поминали добрым словом, прикидывали, что однажды, возможно, захотим помочь.

– С чего бы вам это делать? – проворчал Вебстер. – Поначалу мы были настроены на сотрудничество с вами, но после того, как ты украл у Гранта философию Джувейна…

– Украл? – переспросил Джо. – Тайлер, похоже, ты все не так понял. Мы взяли философию Джувейна только для того, чтобы разобраться с ней. А оказалось, это чепуха чепуховая.

– Наверняка вы это поняли в тот же день, когда к вам попала рукопись, – сухо проговорил Вебстер. – Так чего ждали, а? Предложили бы сотрудничество, и мы бы сразу отозвали собак. Мы бы приняли вас к себе.

– Забавно, – хмыкнул собеседник. – С чего ты взял, что нам не наплевать, примете вы нас или нет?

И снова этот давно знакомый смешок. Мутанту по имени Джо весело, потому что он абсолютно самодостаточен; для него вся история человеческого общества – всего лишь презабавнейшая хохма. Джо, как та кошка, гуляет сам по себе и вполне этим доволен. Весь род человеческий он находит забавным и, возможно, самую чуточку опасным – но ведь так даже забавнее. Мутант не испытывает ни малейшей потребности в братстве с людьми, для него это братство – такая же жалкая примитивщина, как популярные в двадцатом веке клубы по развитию.

– Ну, как скажешь, – процедил Вебстер. – Я-то надеялся, что ты предложишь нечто дельное и появится шанс на примирение. От сложившейся ситуации мы не в восторге и предпочли бы ее изменить, но мяч на твоей стороне.

– Тайлер, что толку выходить из себя? – запротестовал Джо. – Я вот о чем думаю: может, тебе пора познакомиться с философией Джувейна? Сейчас она забыта, но когда-то будоражила всю Солнечную систему.