Текст книги "Леди из Миссалонги"

Ровно в десять часов высокомерная медицинская сестра, помощница доктора Джорджа Паркинсона, проводила Мисси в комнату, где стояло множество белоснежных, пугающе чистых складных ширм. Ей приказали снять всю одежду, включая панталоны, выдали покрывало, которым следовало обернуть свою тощую фигуру, затем велели лечь на кушетку и ждать доктора.

Какой странный способ знакомства с людьми, невольно подумала Мисси, когда над ней склонилось лицо доктора Паркинсона, и сейчас же задалась вопросом, как же он выглядит, когда его волосатые ноздри не занимают все пространство, притягивая к себе взгляд, так что и не хочешь смотреть, а смотришь. С помощью бессловесной сестры доктор простучал ее ребра, с оскорбительным безразличием осмотрел недоразвитую, как ни печально, грудь, затем выслушал сердце и легкие стетоскопом (куда более изящным и блестящим, чем у доктора Херлингфорда), после чего измерил пульс, просунул ей в горло лопаточку так глубоко, что Мисси едва не задохнулась, прощупал шею с обеих сторон, пробежался торопливыми жесткими пальцами у нее под подбородком и принялся круговыми движениями ладоней мять ее дрожащий живот, а потом отрывисто бросил:

– Внутренний осмотр, сестра.

– Ректальный или вагинальный? – уточнила помощница.

– Тот и другой.

Внутренний осмотр оставил у Мисси чувство, будто она перенесла тяжелую операцию без хлороформа, но самое страшное испытание ждало ее впереди. Доктор Паркинсон одним рывком перевернул Мисси на живот и принялся бесцеремонно ощупывать ее острый хребет, позвонок за позвонком. Наконец возле того места, где, словно жалкие крылышки, выступали худые лопатки, он несколько раз довольно хмыкнул и воскликнул ликующе, будто нашел бесценный клад:

– Ага! Наконец-то!

И вдруг без всякого предупреждения доктор и сестра схватили Мисси за голову, пятки и бедра. Все, что с ней сделали потом, произошло до невозможности быстро. Она даже не поняла, что это было, только услышала – или, вернее, почувствовала – тошнотворный хруст, особенно жуткий оттого, что доносился он и снаружи и изнутри.

– Теперь вы можете одеться, мисс Райт, а затем выйдите в эту дверь, – распорядился доктор Паркинсон, после чего скрылся за той дверью сам вместе с помощницей.

Глубоко потрясенная и униженная, Мисси покорно повиновалась.

Под другим углом зрения лицо доктора оказалось довольно приятным, его добрые голубые глаза смотрели на нее с интересом.

– Ну, мисс Райт, вы можете сегодня же вернуться домой, – сказал он, теребя уголок письма, что лежало у него на столе среди вороха других бумаг.

– Так я здорова? – спросила Мисси.

– Вы совершенно здоровы. Сердце ваше в полном порядке. У вас было защемление нерва в верхней части спины, а ваши частые прогулки скорым шагом его усугубили, отсюда и болезненная реакция со стороны нерва, только и всего.

– Но… я не могла дышать! – прошептала ошеломленная Мисси.

– Вы просто испугались, мисс Райт, поддались панике! При защемлении нерва боль сильнейшая – возможно, в вашем случае она вызвала спазм дыхательной мускулатуры, – но я только что выправил вам спину, и это должно помочь при условии, что во время долгих прогулок вы станете ходить не так быстро. Если же боль возобновится, могу предложить вам устроить у себя дома что-то вроде перекладины. Пусть кто-нибудь привяжет к вашим ногам что-нибудь тяжелое, вроде кирпичей, а затем попробуйте подтянуться на руках, держась за эту перекладину.

– А в остальном я полностью здорова?

– Кажется, вы разочарованы? – Доктор Паркинсон окинул Мисси проницательным взглядом. – Полно вам, мисс Райт! Ради всего святого, почему болезнь сердца нравится вам больше, чем защемление спинного нерва?

Отвечать на этот вопрос Мисси не собиралась; разве можно умереть в объятиях Джона Смита от защемления спинного нерва? Романтики в этом не больше, чем в прыщах.

Доктор Паркинсон откинулся на спинку кресла и задумчиво оглядел Мисси, постукивая ручкой по книге для записей. Очевидно, это вошло у него в привычку, поскольку на страницах книги виднелись брызги синих чернил, а иногда доктор, возможно от скуки, соединял крапинки чернильными линиями, рисуя на бумаге причудливые узоры.

– Месячные! – бросил он неожиданно, почувствовал, вероятно, что должен немного подбодрить Мисси, проведя самое тщательное обследование. – Как часто у вас бывают месячные, мисс Райт?

– Примерно раз в полгода.

Мисси густо покраснела и тотчас возненавидела себя за это.

– Обильные?

– Нет, довольное слабые.

– Боли? Спазмы?

– Нет.

– Хм, хм. – Он принялся рисовать в книге черточки между крохотными кляксами. – Головные боли?

– Нет.

– У вас случаются обмороки?

– Нет.

– Хм, хм. – Он так ловко сжал губы, что верхняя почти коснулась кончика его носа, потом наконец произнес: – Мисс Райт, все ваши недомогания пройдут, если вы найдете себе мужа и родите пару ребятишек. Сомневаюсь, что вам удастся произвести на свет больше, едва ли вы легко забеременеете, но, учитывая ваш возраст, медлить с этим не стоит.

– Найди я того, кто пожелал бы быть моим мужем и отцом моих детей, уж поверьте, доктор, я не стала бы медлить! – съязвила Мисси в ответ.

– Простите.

Наступила неловкая пауза, но в этот самый миг дверь приоткрылась, помощница доктора Паркинсона просунула голову в щель и выразительно поиграла бровями.

Доктор тотчас поднялся.

– Прошу меня извинить.

Наверное, с минуту Мисси сидела неподвижно в своем кресле, раздумывая, не следует ли ей прокрасться на цыпочках через приемную и незаметно шмыгнуть за дверь, но потом решила подождать, пока доктор ее отпустит. Взгляд ее скользнул по письмам на столе, и вдруг на одном из листков, примерно посередине между созвездием соединенных точек и шаровидным скоплением точек разрозненных, ей бросилось в глаза имя доктора Невилла Херлингфорда. Рука невольно потянулась к письму, выхватила его из вороха бумаг, и Мисси прочла:

«Дорогой Джордж, как ни странно, я вынужден отправить к вам на этой неделе сразу двух своих пациенток, хотя за последние полгода не присылал никого. Но такова жизнь (и моя практика) в Байроне. В этом письме я хотел бы представить вам Мисси Райт, несчастную старую деву, у которой случился по меньшей мере один приступ удушья и острой боли в груди после долгой быстрой ходьбы. Единственный приступ в присутствии свидетелей наводит на мысли об истерии, однако больная была землисто-бледной и обливалась потом. Впрочем, она поразительно быстро пришла в себя, а когда вскоре после происшествия я ее осмотрел, то не заметил ни малейших последствий перенесенного приступа. Я действительно подозреваю у нее истерию, поскольку жизненные обстоятельства бедняжки дают все основания для подобного диагноза. Она терпит лишения и ведет жалкое, убогое существование (обратите внимание на недоразвитие ее груди). Однако для верности я бы хотел, чтобы вы ее осмотрели – на всякий случай, чтобы исключить возможность какого-либо серьезного заболевания».

Мисси отложила письмо и закрыла глаза. Неужели весь мир смотрит на нее с жалостью и презрением? И способна ли гордость превозмочь жалость и презрение, если их источник вовсе не злоба, а самые благие побуждения? Мисси была гордой, совсем как ее мать. «Жалкое, убогое существование… несчастная старая дева… необходимо исключить возможность серьезного заболевания…» Как будто вечная нужда, убогое существование и участь старой девы не страшные, чудовищные болезни!

Она медленно разомкнула веки и с удивлением поймала себя на мысли, что не пролила ни слезинки. Напротив, ее сухие глаза горели гневом. Мисси склонилась над разбросанными по столу бумагами: возможно, после осмотра доктор Паркинсон начал писать заключение о ее состоянии. Она нашла два медицинских отчета, но ни в одном из них не значились имена пациентов. На первом листке перечислялись результаты обследования, и каждый пункт заканчивался пометкой «в норме»; другая страница пестрела медицинскими терминами, связанными с болезнью сердца. Еще Мисси обнаружила незаконченное письмо Паркинсона к доктору Херлингфорду:

«Дорогой Невилл, благодарю вас за то, что направили ко мне миссис Анастейшию Гилрой и мисс Райт, чьего имени я, к сожалению, не знаю, поскольку все, включая и вас, предпочитают называть ее просто «мисси», смягчая уменьшительно-ласкательным суффиксом слово, что указывает на незамужнее положение этой женщины. Что ж, пусть так и остается. Уверен, вы не станете возражать, если я выскажу свое мнение об обеих пациентках в одном…»

На этом письмо обрывалось. Миссис Анастейшия Гилрой? Мисси перебрала в памяти всех известных ей Гилроев, но отмела их, поскольку те не принадлежали к клану Херлингфорд, и наконец вспомнила бледную, болезненного вида женщину примерно одних с ней лет, которая жила в обветшалом коттедже возле завода минеральных вод с пьяницей мужем и выводком заброшенных детей, один другого меньше.

Выходит, во втором заключении речь шла о миссис Гилрой? Мисси поднесла отчет к глазам, пытаясь разгадать таинственный медицинский жаргон и символы вверху листа. Выводы, изложенные внизу, были понятны даже ей.

«Я не могу предложить курс лечения, способный изменить или смягчить этот прогноз. У пациентки множественные пороки сердечных клапанов, и болезнь ее прогрессирует. Если не произойдет резкого ухудшения ее состояния, я сказал бы, что ей осталось жить всего полгода, самое большее – год, однако я не вижу смысла рекомендовать ей проводить все дни в постели. Полагаю, учитывая нрав больной и ее домашние обстоятельства, она просто не станет следовать моим предписаниям».

Миссис Гилрой? О, если бы только на листке стояло имя пациентки! Но, очевидно, речь шла о ней, раз доктор Паркинсон собирался вложить заключение в письмо к доктору Херлингфорду. Среди бумаг на столе не было других отчетов. Ну почему смертный приговор вынесли не Мисси Райт? Смерть, которую у нее украли, показалась ей вдруг необычайно сладкой и желанной. Это несправедливо! У миссис Гилрой есть семья, ее детям нужна мать, а у Мисси Райт никого нет, никому она не нужна.

За дверью послышались голоса, и Мисси, аккуратно сложив листок, который все еще держала в руках, быстро спрятала в кошелек.

– Моя дорогая мисс Райт, простите, что заставил вас ждать! – воскликнул доктор Паркинсон и так стремительно направился к креслу, что поднявшийся ветерок разметал все бумаги на столе. – Вы можете идти! Подождите недельку, а потом приходите на прием к доктору Херлингфорду, хорошо?

В Сиднее стояла более теплая и влажная погода, чем в Голубых горах, день выдался солнечным и ясным. Выйдя вместе с Юной на Маккуори-стрит, Мисси заморгала от яркого света.

– Почти половина двенадцатого, – сказала Юна. – Может, мы вначале пойдем и продадим наши акции? Нам нужно попасть на Бридж-стрит, а это совсем рядом, прямо за углом.

Продать акции оказалось на удивление просто, но ни крошечная контора, ни угрюмый, неприветливый клерк так и не пролили свет на историю загадочного покупателя, и что самое любопытное – за акции заплатили не бумажными деньгами, а золотыми соверенами, и весили четыре сотни золотых монет немало – Мисси обнаружила это, как только положила их в сумку.

– С таким грузом мы далеко не уйдем, – заметила Юна. – Я предлагаю пообедать в отеле «Метрополь» – отсюда до него рукой подать, – потом сядем на трамвай, вернемся на Центральный вокзал и преспокойно поедем домой.

За всю свою жизнь Мисси ни разу не ела в ресторане, даже в чайной своей тети Джулии, и никогда не переступала порога отеля «Херлингфорд». Роскошный просторный зал «Метрополя» с хрустальными люстрами и мраморными колоннами совершенно ее ошеломил, напомнив дом тети Аврелии: здесь тоже повсюду стояли горшки с пальмами, перистые зеленые ветви которых приглушали звуки. А что до кушаний, Мисси в жизни не пробовала ничего вкуснее салата с раками, который заказала для нее Юна.

– Думаю, я смогла бы растолстеть, если бы каждый день ела такие блюда, – восхищенно вздохнула Мисси.

Юна улыбнулась ей, но не с жалостью, а с пониманием.

– Бедняжка Мисси! Жизнь проходит мимо, верно? Вот и со мной так: жизнь проехалась по мне, точно сквозной поезд. Бабах – и наша Юна плавает в воде лицом вниз. Но не унывай, дорогая, выше голову! Не всегда жизнь будет обходить тебя стороной, поверь мне. Помни, у всякой псины бывает свой праздник, даже у самой злосчастной. Только не позволяй жизни раздавить тебя, такое нелегко пережить.

Мисси хотела бы сказать Юне, как ей дорога их дружба, но помешала застенчивость, поэтому попыталась перевести разговор на другое и нашла подходящую тему:

– Ты не спросила меня, что сказал доктор.

Голубые глаза Юны ярко вспыхнули.

– И что же он сказал?

Мисси горестно вздохнула.

– Сердце у меня совершенно здоровое.

– Ты уверена?

Мисси тотчас разгадала намек Юны и улыбнулась.

– Ну хорошо, да, мое сердце немного пострадало, но вовсе не от болезни.

– А мне кажется, это самая страшная болезнь на свете!

– Но в медицинском справочнике о ней нет ни слова.

– Если тебе так безумно нравится Джон Смит, почему ты не показываешь ему этого?

– Я?

– Да, дорогая, ты! Знаешь, главная твоя беда в том, что тебе, как и всем женщинам вашего города, внушили с детства, что, если вы выглядите и держитесь не так, как Алишия Маршалл, ни один мужчина даже не взглянет в вашу сторону. Но ведь от ее вида не всякие мужчины, что встречается ей на пути, падают и сами собой укладываются в штабеля, дорогая! Гораздо больше мужчин слишком для этого разборчивых, с тонким вкусом, и так уж вышло, что я знаю: Джон Смит из их числа. – Юна озорно усмехнулась. – По правде сказать, думаю, ты бы прекрасно ему подошла.

– Он женат?

– Был когда-то, но теперь почтенный вдовец. Его жена умерла.

– О-о! А она… была милой женщиной?

Юна задумалась.

– Ну, во всяком случае, мне она нравилась, хотя многие ее не любили.

– А ему она нравилась?

– Вначале, пожалуй, да, но в конце определенно нет.

– О-о!

Юна решительно забрала счет и не стала слушать возражения Мисси.

– Дорогая, наши сегодняшние денежные операции не принесли тебе ни малейшей личной выгоды, тогда как я получила сотню чудесных золотых монет и намерена промотать их с легкомыслием королевской любовницы, так что за обед плачу я.

На углу, где они дожидались трамвая, Мисси заметила роскошного вида магазин дамской одежды, но, к ее удивлению, Юна лишь равнодушно скользнула по нему взглядом, заметив:

– Прежде всего, дорогая, на сто фунтов здесь не купишь даже запаха промасленной тряпки. А кроме того, их одежда так же безнадежно скучна, как безнадежно высоки цены. Никаких красных платьев тут нет и в помине! Это слишком солидный магазин.

– Когда-нибудь я все же куплю себе алое кружевное платье и шляпку, – сказала Мисси. – И даже если буду выглядеть не слишком благопристойно, не важно.

– Выходит, нет у меня никакой сердечной болезни, – объявила Мисси матери и тете. – Мое сердце работает превосходно.

На двух крупных бледных лицах, обращенных к ней, тревога мгновенно сменилась облегчением.

– О, это хорошая новость! – радостно встрепенулась Октавия.

– Тогда что с тобой? – спросила Друзилла.

– У меня защемление спинного нерва.

– Боже милостивый! Значит, лекарство здесь не поможет?

– Доктор Паркинсон думает, что, возможно, уже все в порядке. Он едва не открутил мне голову, что-то страшно захрустело, но теперь вроде все должно быть хорошо. Кажется, доктор сказал, будто выправил мне спину. Но если приступы повторятся, вы привяжете к моим ногам по кирпичу, и я должна повисеть в воздухе, подтянувшись на перекладине! – Мисси рассмеялась. – Одна мысль об этом заставит меня забыть все свои жалобы! Вот, смотрите, это куда важнее! – Она достала из сумки четыре аккуратно завернутых в бумагу столбика монет. – По сто фунтов вам всем, выплатили золотом.

– Вот чудо-то! – ахнула Друзилла.

– Нет, это справедливость, пусть и запоздалая, – возразила Мисси. – Теперь можно купить швейную машинку «Зингер», правда?

В душе Друзиллы благоразумная осторожность боролась с искушением, но, так ничего и не решив, она заключила с собой перемирие.

– Я сказала, что подумаю об этом, так и поступлю.

Вечером, когда настало время спать, Мисси почувствовала, что не может уснуть, несмотря на усталость после долгого дня, полного новых впечатлений, волнений и хлопот. Довольная, она лежала в темноте и думала о Джоне Смите. Значит, он был женат, но жена его умерла. Очевидно, детей у него нет, иначе они жили бы с ним хотя бы временами. Это печально, как и замечание Юны, что к концу своей семейной жизни Джон Смит заметно охладел к жене. Вращаясь в сиднейском обществе, трудно сохранить счастливый брак, заключила Мисси. Пример тому – Юна с Уоллесом и Джон Смит с его покойной женой. Правда, миссис Джон Смит не пришлось носить позорное клеймо разведенной женщины. Тут Мисси, чью жизнь всегда опутывало множество условностей, впервые пришло в голову, что позорное клеймо разведенки, возможно, не так ужасно, как смерть с ее непоправимостью.

К полуночи в голове Мисси уже сложился план, а с ним пришла и решимость. Она исполнит задуманное, и сделает это завтра, не откладывая. В конце концов, что она теряет? Если у нее ничего не выйдет, она просто будет жить дальше, и следующие тридцать три года пройдут так же, как прошли тридцать три первые. Безусловно, попробовать стоило.

Ее стало клонить ко сну, голова отяжелела, и, уже погружаясь в дремоту, Мисси подумала о ничего не подозревавшей жертве, о Джоне Смите. «Разве это честно?» – спросила она себя. «Да», – услышала ответ. Отбросив все сомнения, она повернулась на бок и безмятежно уснула.

Друзилла решила сама, без посторонней помощи, отнести четыреста фунтов в Байрон, и на следующее утро, в девять часов, вышла из дому. Она была совершенно счастлива, и не только за себя, но за сестер тоже, поэтому тяжелая сумка казалась ей легкой как перышко. В последнее время – впервые почти за сорок лет – ей вдруг начало везти, и в ней проснулась робкая надежда, что это везение не пролитая вода, ушедшая в сухой песок, но тонкая струйка, что вливается в бурный ручей. «Невозможно, чтобы счастье выпало мне одной. Я должна как-то позаботиться о других, – сказала себе Друзилла. – Все мы этого заслуживаем».

Пока Октавия, тоже окрыленная, радостно хлопотала на кухне, Мисси тихо сложила свою скудную одежду в потрепанный саквояж, который исправно служил всем леди из Миссолонги в тех редких случаях, когда требовалась дорожная сумка. Оставив записку для матери на застеленной покрывалом кровати, она вышла через парадную дверь, прошла по дорожке к воротам и повернула не направо, а налево.

На этот раз она не осматривала боязливо тропу, ведущую в долину Джона Смита, а отважно спустилась по крутому откосу. Крепкая палка и саквояж помогали ей удерживать равновесие на коварных камнях. Внизу, где оползень сходил на дно ущелья, идти стало легче, тропа тянулась между лесистыми склонами, над которыми вздымались отвесные утесы. Здесь было вовсе не так холодно, как воображала себе Мисси: высоко над ее головой каменные стены отражали удары ветров, на дне долины царили мир и покой.

В четырех милях от начала спуска редколесье на пологих косогорах сменилось густыми зарослями древесных папоротников, дикого винограда и ползучих растений, встречались здесь и несколько видов пальм. Отовсюду слышались голоса птиц-звонарей, но сколько ни пыталась Мисси разглядеть их среди листвы – не отыскала ни одной; пение, чистое и тонкое, словно мягкий звон серебряных колокольчиков сказочных эльфов, вовсе непохожее на птичий щебет, далеко разносилось в воздухе. С ним сплетались голоса других птиц: протяжное стрекотание сорок и радостные трели крошечных веерохвосток, которые порхали у самого ее лица, будто приглашали Мисси в свое жилище.

Из-за сырости третий час пути оказался самым утомительным, солнце почти не пробивалось сквозь плотный шатер из листьев, тропинка стала скользкой от моха, грязи и гниющего хвороста. Когда сверху упала первая пиявка и тотчас присосалась к ее руке, Мисси захотелось закружиться на месте с безумным пронзительным визгом, тем более что все отчаянные попытки оторвать тощую, скользкую, извивающуюся тварь оказались тщетными, но она заставила себя замереть и стоять недвижимо, безмолвно, пока не уймется дрожь, а волоски на руках и затылке не опустятся, и лишь тогда сурово себя отчитала. Если эти отвратительные твари живут в лесу Джона Смита, придется ей с ними свыкнуться, чтобы не выглядеть в его глазах глупой курицей. Пиявка начала разбухать, а когда Мисси ощупала незащищенную шею и лицо, то обнаружила, что кровожадная тварь пирует не одна, а с сородичами. Мерзкие кровососы! Никак от них не отделаться! Мисси продолжила путь в надежде, что повстречает меньше пиявок, если будет двигаться, а не стоять на месте, и ожидания ее оправдались. Насытившись, первая пиявка незаметно отклеилась и плюхнулась на землю, то же случилось и с остальными. Ранки от укусов продолжали кровоточить, как ни старалась Мисси остановить кровь. Каким страшилищем она, должно быть, выглядела! Все лицо в крови. Вот и первый урок: мечты слишком часто расходятся с реальностью.

Вскоре впереди послышался шум реки, и храбрость Мисси начала таять с той же быстротой, с какой сочилась кровь из ранок на коже. Последние несколько сот ярдов потребовали от нее больше сил и решимости, чем все остальное путешествие.

Близился конец пути. За поворотом тропинки показалась приземистая, маленькая глинобитная хижина под крышей, обитой дранкой, сбоку виднелась пристройка, сооруженная, должно быть, позднее. Над кровлей домика торчала труба, сложенная из песчаника, из которой струился тонкий дымок – сизое пятно на лазурном небе. Значит, хозяин дома!

Мисси вовсе не хотела подкрадываться незаметно, чтобы застать Джона Смита врасплох, поэтому остановилась у края поляны и несколько раз громко, изо всех сил, выкрикнула его имя. Две лошади, что паслись на обнесенном изгородью лужке, подняли головы, с любопытством посмотрели на чужачку и вернулись к своему извечному занятию: принялись щипать траву, – однако Джон Смит так и не показался. Очевидно, вышел ненадолго, решила Мисси, нашла подходящий пень, уселась и стала ждать.

Ожидание не затянулось. Мисси подошла к хижине незадолго до часу дня, и довольно скоро появился хозяин – должно быть, собрался перекусить. Он шел, весело насвистывая, и не заметил Мисси, даже когда вышел на поляну. Она сидела у ограды, возле лошадей, а Джон Смит повернул к реке позади домика, где среди камней шумел водопад.

– Мистер Смит! – окликнула его Мисси.

Он резко остановился, замер на мгновение, потом повернулся.

– Фу ты, дьявольщина! – Увидев Мисси, он грозно нахмурился, глаза его стали колючими, неприветливыми. – Что вы здесь делаете?

Мисси набрала в грудь побольше воздуха. Нужно было решаться. Сейчас или никогда.

– Мистер Смит, вы женитесь на мне? – проговорила она медленно, чеканя каждое слово.

Его раздражение тотчас улетучилось, сменившись нескрываемым весельем, в глазах плясали искорки смеха.

– Вы проделали долгий путь, мисс Райт. Может, лучше зайдете в дом и выпьете чашку чаю? – Вытянув палец, он коснулся ее лица и стряхнул капли крови. – Пиявки? Удивительно, как вы выдержали такую прогулку.

Без дальнейших разговоров Джон Смит ухватил ее под локоть и, с трудом сдерживая смех, чинно повел гостью через поляну к хижине. Веранды в доме не было, что в здешних местах встречалось нечасто, комната оказалась довольно темной, с земляным полом и спартанской обстановкой. Впрочем, для жилища холостяка здесь было на удивление чисто и опрятно: ни одной грязной тарелки, ни малейшего следа беспорядка. Одну половину стены с дымоходом занимала большая чугунная кухонная плита, вторую – широкий камин. Рядом стояла деревянная скамья с тазом для мытья посуды, грубо сколоченный длинный стол и два стула с прямыми спинками. Джон Смит смастерил себе кровать из досок, поверх которых положил по меньшей мере три матраса и пуховое одеяло, которое защищало от холода в любую погоду. Воловья кожа, натянутая на массивный деревянный каркас, служила ему креслом, одежда висела на деревянных колышках, вбитых в стену возле кровати. На единственном окне не было занавески, а стекла выглядели так, будто вставили их только что.

– Да и зачем занавески? – задумчиво произнесла Мисси.

– Что? – Джон Смит поджег в печи лучину, чтобы зажечь две керосиновые лампы, но слова гостьи заставили посмотреть в ее сторону.

– Как это здорово – жить в доме, где не нужны никакие занавески, – сказала Мисси.

Он поставил одну лампу на стол, другую на ящик из-под апельсинов, что заменял тумбочку у кровати, и начал заваривать чай.

– Вообще-то здесь и без ламп хватает света, – заметила Мисси.

– Вы сидите спиной к окну, мисс Райт, а мне хочется видеть ваше лицо.

Взгляд Мисси рассеянно блуждал по жилищу Джона Смита, то и дело возвращаясь к нему самому. Как и раньше, от него пахло чистотой, хотя пыль и земля на руках и одежде указывали, что все утро он провел за тяжелой работой: об этом же говорила и длинная неглубокая ссадина на тыльной стороне левой кисти и запястья.

Джон Смит налил чай в эмалированные кружки, а печенье выставил на стол в большой аляповатой жестянке, но извиняться не стал: в его ловких уверенных движениях не чувствовалось ни смущения, ни скованности. Он передал гостье чай, и та жестом дала понять, что больше ничего не нужно. Тогда он придвинул кожаное кресло ближе к столу, повернул его так, чтобы видеть собеседницу, взял свою кружку, зачерпнул из жестянки пригоршню печенья и уселся.

– Почему, скажите на милость, вам вздумалось выйти за меня замуж, мисс Райт?

– Потому что я люблю вас! – с искренним изумлением проговорила Мисси.

Ответ смутил Джона Смита: он отвел взгляд от ее лица, будто не хотел, чтобы она угадала его мысли по выражению глаз, и, хмуро посмотрев в окно у нее за спиной, произнес:

– Это просто смешно.

– А я бы сказала, это ясно без слов.

– Но как можно любить того, кого вы даже не знаете? Это же нелепо.

– Я знаю о вас достаточно, чтобы полюбить, – с жаром возразила Мисси. – Знаю, что вы очень добрый, в вас есть внутренняя сила, а еще – вы аккуратный, привыкли к чистоте. Вы не такой, как все. И еще… вы не чужды романтики, раз выбрали именно это место, чтобы поселиться.

Джон Смит растерянно заморгал, потом рассмеялся и воскликнул:

– Боже милостивый! Должен признать, это самый любопытный перечень добродетелей, который мне посчастливилось услышать в своей жизни. Больше всего мне понравилось упоминание о моей чистоплотности.

– Это важно, – веско заметила Мисси.

На какое-то мгновение он как будто снова развеселился, но потом сделал над собой усилие и принял серьезный вид.

– Боюсь, я не могу жениться на вас, мисс Райт.

– Почему?

– Почему? Я скажу вам почему. – Он наклонился вперед в своем кресле. – Вы видите перед собой мужчину, который впервые в жизни нашел свое счастье! Будь я двадцатилетним юнцом, подобное утверждение прозвучало бы глупо, но мне почти пятьдесят, мисс Райт, а это значит, что я заслужил немного счастья. Я могу наконец посвятить себя тому, чем мне всегда хотелось заняться, но вечно не хватало времени или не было случая. Вдобавок я один! У меня нет ни жены, ни родных, я не связан никакими обязательствами. Даже собаки у меня нет. Я один-одинешенек, предоставлен самому себе. И мне это нравится! Если бы мне пришлось с кем-то делить свою свободу, это все бы испортило. Сказать по правде, я собираюсь поставить чертовски высокую ограду с воротами у начала дороги в мою долину и отрезать себя от остального мира. Жениться? Да ни за что! Это не для меня!

– Ничего, это пройдет, – тихо произнесла Мисси.

– Не стоит обольщаться, мисс Райт.

– Я понимаю, что вы чувствуете, мистер Смит, и поверьте: говорю это совершенно искренне. Моя жизнь пуста и никчемна, и, подобно вам, я ненавижу ее, но даже на миг не могу себе представить, что ваша жизнь была такой же скучной, серой и унылой, как моя, все эти годы. О, я вовсе не хочу сказать, будто со мной обращались дурно или хотя бы на йоту хуже, чем с другими женщинами Байрона. Все мы живем так: скучно, серо и уныло. Но я устала от такой жизни, мистер Смит! Я хочу хоть немного пожить по-настоящему, прежде чем умру! Вы можете это понять?

– Черт побери, да что тут непонятного? Но если вам пришло на ум выйти замуж, почему бы не выбрать для этого какого-нибудь вдовца или холостяка в Байроне? Уверен, там найдутся подходящие мужчины. – С каждым словом он все больше ожесточался, одевался в броню черствости, у него возникло тревожное чувство, что из этого неловкого положения невозможно выйти, не потеряв свободу или самоуважение.

– Такая судьба была бы страшнее, чем прозябание в Миссолонги, поскольку ничего бы не изменилось. Я выбрала вас, потому что вы живете в точности так, как хотелось бы жить мне: вдали от людей, от всякого жилья, от самодовольства, пустых разговоров и сплетен. Поверьте мне, мистер Смит, я не собираюсь вмешиваться в вашу жизнь и стеснять вас, совсем напротив: я хочу, чтобы вы освободили меня! Я не буду жерновом у вас на шее. Даю вам слово: бо́льшую часть времени буду держаться в стороне от вас. И это не навсегда, обещаю. Год. Я прошу у вас всего лишь год!

– Значит, после года той жизни, что виделась вам в мечтах, вы все бросите и послушно вернетесь домой, чтобы влачить жалкое существование, которое так ненавидите? – не поверил ей Джон Смит.

Мисси с подчеркнутым достоинством расправила худые плечи и заявила:

– Мне осталось жить всего год, мистер Смит.

В его глазах отразилось глубокое сострадание, будто он вдруг узнал о ней все, раскрыл самое сокровенное.

В обороне Джона Смита появилась брешь, и Мисси тотчас ринулась в атаку.

– Я хорошо понимаю ваше нежелание с кем-то делить этот рай. Будь он моим, я бы тоже ревниво его охраняла. Но попробуйте, пожалуйста, меня понять, взглянуть на все моими глазами! Мне тридцать три года, а я никогда не знала той стороны жизни, которую большинство женщин моего возраста принимают как должное или отвергают, жалея, что соприкоснулись с ней. Я старая дева! Для женщины нет участи страшнее, ибо она всегда идет рука об руку с бедностью и недостатком привлекательности. Будь у меня только один из этих изъянов, нашелся бы мужчина, готовый жениться на мне, но сочетание их превращает меня в отверженную. Однако я знаю: если бы мне удалось одолеть главное препятствие, я могла бы предложить мужчине куда больше, чем многие женщины, потому что им это вовсе не нужно. От нашего союза вы только выиграете, мистер Смит: ваше великодушие навсегда свяжет меня с вами узами благодарности, уважения и любви. Как бы я хотела найти способ доказать вам прямо сейчас, что вы ничего не потеряете, женившись на мне, а, напротив, приобретете многое, о чем пока даже не догадываетесь. Я не пытаюсь преувеличить собственную значимость, набить себе цену: у меня хватает здравомыслия, – но приложу все старания, чтобы стать вам самой доброй и любящей спутницей.