Текст книги "Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования"

Несмотря на то, что реформы Петра I затронули многие стороны жизни российских людей первой четверти XVIII в., петровское правительство эксплицитно не задавалось вопросом, подлежат ли изменению общие социальные категории. В то же время происходившие изменения представлений об отдельных социальных группах, а также их правового статуса указывали на сдвиги в подходах к упорядочиванию социального у правящей элиты.

Прежде всего, московский подход к осмыслению социальной реальности утратил свою актуальность после утверждения в Европе в Новое время представлений о так называемом регулярном устройстве социального. Своеобразным идеалом такого устройства оказывалась статистическая таблица, в которой все подданные распределялись по соответствующим ячейкам. В итоге на место московской многосложности, которая с позиции «регулярства» могла выглядеть неупорядоченной и хаотичной, должна была прийти строгая иерархия социальных страт[290]290
  Ученые, будучи достойными наследниками европейского Нового времени, нередко ищут для Московского государства пути построения такого регулярного социального, которое можно было бы свести в таблицу. См., например: Хелли Р. Холопство в России, 1450–1725. М., 1998. С. 28–30. Ср.: Коллманн Н. Ш. Соединенные честью: Государство и общество в России раннего Нового времени. С. 101. В то же время другие авторы, у которых такое упорядочивание не получается, могут, наоборот, указывать на хаотичность социального в Московском государстве. Например, Г. Л. Фриз пишет о «причудливости и фрагментарности структуры средневекового общества» и определяет московский подход к упорядочиванию социального как «беспорядочный порядок» (Фриз Г. Л. Указ. соч. С. 126, 127). Ср.: Ширле И. Третий чин или средний род: история поиска понятия и слов в XVIII веке // «Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода. М., 2012. Т. 1. С. 228.


[Закрыть].

Не менее сильный удар по московскому подходу к осмыслению социальной реальности был связан с изменениями представлений о правящем классе. Именно в первой четверти XVIII в. появилось единое шляхетство / благородное дворянство. Оно постепенно занимало место представлений о существовании совокупности боярских и дворянских родов, которая иногда в историографии именуется «служилыми по отечеству»[291]291
  См.: Киселев М. А. Развитие самосознания «дворянского сословия» в первой трети XVIII в. и междуцарствие 1730 г.: «шляхетство» или «фамильные и шляхетство»? // Правящие элиты и дворянство России во время и после петровских реформ (1682–1750). М., 2013.


[Закрыть].

Московское государство XVII в. знало дворян, которых можно было с помощью понятия «люди» отнести к той или иной социальной совокупности. Одной из основных таких совокупностей были служилые люди. Однако с появлением дворянства эта совокупность разрушалась. Как справедливо отмечает Н. Е. Копосов, «…говорим ли мы “русские дворяне XVIII века” или “русское дворянство XVIII века”, мы имеем в виду одну и ту же группу физических индивидов. Тем не менее слово “дворяне” по своей грамматической форме не предполагает идеи коллективной индивидуальности, идеи, которая так устойчиво присутствует в понятии “дворянство”»[292]292
  Копосов Н. Е. Индивидуальные собирательные имена: к теории основных исторических понятий // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. 2014. № 3 (95). С. 77.


[Закрыть]. Понятие «дворянство», появление которого произошло под влиянием европейских представлений о благородстве, подразумевало существование самодовлеющей корпорации (корпуса) благородных. Ее члены по факту принадлежности обладали правами, обязанностями и, в потенциале, правами на самоуправление, т. е. на явление себя как корпорации. В результате действия данного принципа корпоративизма дворяне – части корпуса – уже не подлежали изъятию из этого тела для отнесения, например, к служилым людям.

В качестве примера того, как происходила такая трансформация в головах представителей правящей элиты России первой четверти XVIII в., можно привести один из проектов Ф. С. Салтыкова. Последний, занимаясь в Англии закупкой кораблей, к концу 1712 г. написал и отправил Петру I «Пропозиции», в которых сделал ряд предложений касательно внутренней политики, исходя из «правления уставов здешняго Англинскаго государства и прочих европейских». Первая глава проекта была посвящена «всем духовым чинам, то есть от митрополитов до игуменов», вторая – «г[о]с[по]дам и дворянам» (они же – «благородные»), третья – «служивым чинам, воинским и гражданским», под которыми он понимал обладателей чинов, которые получались на государственной службе. В четвертую главу «О купечестве и о чинех купеческих» он поместил свои мысли о «купецких людях». Значение чинов купеческих у Салтыкова позволяет понять следующее предложение: «Надобно отставить старые чины купеческие, как у нас имянитой ч[е]л[о]в[е]к Строгонов, гости гостиной сотни и суконой, и учинить их как в Англии боронетами, а иных как в ымперии в розных городех… бур-графами и патрицыями». Пятая глава касалась «мастеровых всяких людей и промышленников», а шестая – «людей боярских и крестьян». В последней он поместил только одно предложение: «С людей боярских и з гулящих людей и с крестьян от женитбы и от родин брать по 5-ти копеек»[293]293
  Пропозиции Федора Салтыкова: рукопись из собрания П. Н. Тихонова. СПб., [б. г.]. С. 2–20.


[Закрыть]. Итак, Салтыков использовал понятие «люди», в которое включались представители разных чинов. Однако благородные уже не подлежали такой классификации.

Салтыковская формулировка об использовании им «уставов здешняго Англинскаго государства и прочих европейских» указывает на источник его вдохновения. В качестве примера одного из таких европейских источников для социального вдохновения можно привести русский перевод «Тестамента политического» кардинала Ришелье 1725 г. Он был, скорее всего, сделан по заказу кн. Д. М. Голицына[294]294
  См. о переводе: Шаркова И. С. Первый русский перевод «Политического завещания» кардинала Ришелье // Исследования по отечественному источниковедению: сб. ст., посвящ. 75-летию проф. С. Н. Валка. М.; Л., 1964. С. 371–374.


[Закрыть]. К этому переводу неизвестный русский переводчик поместил предисловие[295]295
  См. о предисловии: Николаева М. «Предисловие» к петровскому переводу «Теста-мента политического» кардинала Ришелье // Zeszyty naukowe wydziału humanistycznego Uniwersytetu Gdańskiego. Filologia rosyjska. Gdańsk. 1973. № 3. S. 6–20.


[Закрыть], в котором дал краткую характеристику трактату. Автор отмечал, что Ришелье «государство разделил на три чина, то есть церковь, дворянство и юстицию с протчими члены; и всех оных чинов описуя, исправляет непорядки». После краткого изложения советов Ришелье переводчик подвел своеобразный итог: «Пишет о всем государстве, чтоб его человек в своих местах были: первая церковь, второе дворянство, третие суд и весь народ… После чинов государственных предлагает королю, как ему надобно себя содержать»[296]296
  НИОР БАН. 31.3.18. Л. 6 об. –7, 8.


[Закрыть]. С одной стороны, можно сказать, что эта картина «трех чинов» напоминала «четыре великих чина» челобитной 1660 г. Однако, с другой стороны, данная схема «трех чинов» содержала немаловажное отличие. В ней дворянство было корпорацией, имевшей права, привилегии и органы самоуправления, а отнюдь не совокупностью людей, сгруппированных по некоторому признаку. При этом вместо большого набора «людей» подданные оказывались разделены на три иерархические группы, которые определялись понятием государственный чин.

Конечно, для первой половины XVIII в. можно скорее говорить об утверждении в головах у представителей правящей элиты лишь представлений о корпоративности, нежели об их последовательном воплощении в социальные практики[297]297
  Неизвестный автор. «Предисловие» к переводу «Тестамент политической или духовная светская кардинала дюка де Ришелио, перваго министра французского при короле Люи Третьем на десять» (1725) // Бугров К. Д., Киселев М. А. Естественное право и добродетель: Интеграция европейского влияния в российскую политическую культуру XVIII века. Екатеринбург, 2016. С. 283, 284.


[Закрыть]. Например, Петр I под влиянием опыта дворянского самоуправления покоренных Лифляндии и Эстляндии попытался ввести в российский коронный аппарат чиновников, выбираемых дворянами. По распоряжению монарха от 20 января 1714 г. ландратов следовало «выбирать в каждом городе или провинции всеми дворяны за их руками». Однако, как показал М. М. Богословский, «на практике закон 20 января 1714 года о выборах в ландраты никогда не применялся, так что ландраты никогда не были выборною должностью»[298]298
  Богословский М. М. Российский XVIII век. М., 2008. Кн. 1. С. 76–77; о специфике региональных перипетий ландратуры см., например: Редин Д. А. Административные структуры и бюрократия Урала в эпоху Петровских реформ (западные уезды Сибирской губернии в 1711–1727 гг.). Екатеринбург, 2007. С. 162–175, 188–195.


[Закрыть]. В истории с попыткой введения ландратских выборов показательна как активность монарха, вдохновленного европейскими образцами, так и пассивность представителей дворянства, чье осознание себя единой корпорацией только находилось в процессе становления. Не претендуя на выступление независимым, отделенным от государственной службы субъектом действия, дворянство петровского времени еще не было готово к появлению таких дворянских форм общественной жизни. Однако уже с середины XVIII в. представители дворянства выступают с предложениями о введении выборных дворянских элементов в коронный аппарат и создании дворянских же органов самоуправления[299]299
  См.: Киселев М. А., Криворучко А. С. Проблема организации дворянского самоуправления и подготовка «Учреждений для управления губерний» в 1775 году // Вестн. Перм. ун-та. Сер.: История. 2014. Вып. 3 (26). С. 113–122.


[Закрыть].

В связи с этим приведем следующий пример, который позволяет проследить начальную работу корпоративных представлений. В регламент Главного магистрата от 16 января 1721 г. была включена следующая норма: «Понеже везде в городах, не токмо в больших, но и в малых, обретаются жители разных чинов, кроме посадских (из которых каждый особливое состояние имеют), а именно: шляхетство… священство, церковники и иностранные… то все такие люди между гражданами (т. е. горожанами. – Авт.) не числятся»[300]300
  1721 г., Генваря 16. Регламент, или устав Главнаго магистрата // Памятники русского права. М., 1961. Вып. 8. С. 132.


[Закрыть]. Шляхетство и священство обозначались как «чины», обладающие своим собственным, «особливым состоянием», которые подлежали четкому отграничению от гражданства/ горожан. Показательно, что когда в 1730-е гг. кн. А. Д. Кантемир работал над русско-французским словарем, он для перевода русского слова «дворянство» предложил как «Noblesse», так и «le Corps de la noblesse», т. е. корпус, тело дворянства. И не менее важно отметить, что для слова «купечество» он схожим образом использовал «Corps des marchands»[301]301
  Русско-французский словарь Антиоха Кантемира. Т. 1: А – О. М., 2004. С. 258, 556.


[Закрыть]. Можно сказать, что пример дворянства становился моделью и для других социальных групп, которые могли теперь также мыслиться корпорацией.

Отход от московского подхода к классификации с его «людьми» вызвал необходимость определить новые общие социальные категории. В связи с этим была предпринята попытка приспособить к новым обстоятельствам понятие «чин». В результате на место пересекающихся разных групп «людей», которые можно было составлять из людей конкретных чинов, должна была прийти совокупность чинов, которую можно было уже подвергнуть как иерархическому упорядочиванию, так и корпоративному замыканию. Однако такой переход к иерархии чинов на первых порах принес определенные затруднения для практик социальной классификации, так как в наследство от московского общества Российской империи досталось несколько десятков социальных групп, которые могли выступать в роли отдельных чинов. При этом социальная реальность постоянно производила новые социальные группы, которые, не вписываясь в существовавшие чины, должны были восприниматься также отдельными чинами. Такое большое количество чинов создавало определенные затруднения для управления государством.

Приведем следующий пример. 10 ноября 1732 г. указом Сената было предписано на ряде фабрик «имеющихся всех мастеровых людей и их учеников, и работников… переписать… со объявлением, из каких они чинов»[302]302
  ПСЗ-1. Т. 8, № 6255. С. 972.


[Закрыть]. На суконной мануфактуре «Володимера Щеголина с товары-щи» выявленные переписью 1733 г. рабочие и их дети были отнесены к 18 разным «чинам», включая и таких, «какие чинов их отцы не знают». Самым многочисленным «чином» оказались «салдацкие дети», а самым малочисленным – «каменщиковые дети». На полотняной фабрике Ивана Тамеса рабочие и их дети были определены также к 18 «чинам», но перечень этих «чинов» совпадал с перечнем мануфактуры Щеголина только частично. На тамесовском предприятии были выявлены как выходцы из «дворцовых крестьян» и «монастырских крестьян», так и из «записных плотничьих детей» и «Казанского приказу портных детей»[303]303
  РГАДА. Ф. 248. Д. 924. Л. 168–169 об., 174 об.–175 об.


[Закрыть]. Конечно, перечисление в законодательном акте нескольких десятков таких мелких чинов было бы избыточно. Соответственно, после указания чинов, из которых было большинство рабочих, использовалось выражение «и из других разночинцев»[304]304
  ПСЗ-1. Т. 9, № 6858. С. 708.


[Закрыть].

Итак, вместо людей разных чинов стало использоваться понятие разночинцы. Может показаться, что разница незначительна. Однако выражение люди разных чинов предполагало, как правило, наличие у него определения, такого как русские, служилые, тяглые, которое запускало ту или иную логику социальной классификации. Понятие разночинцы подразумевало только то, что объединяемые им люди обладают «чинами» и для таких объединяемых единственным общим признаком является сам факт объединения. Показательно, что Э. К. Виртшафтер, обратившись к законодательству XVIII в., пришла к выводу, что «…никогда не существовало точного перечня категорий, охватывающих разночинцев. …Использование термина менялось в зависимости от политических целей при создании закона, и, таким образом, зачастую казалось, что отсутствует его объективная основа»[305]305
  Виртшафтер Э. К. Социальные структуры: разночинцы в Российской империи. М., 2002. С. 46–47.


[Закрыть]. Однако насколько объективной может быть основа у сокращения, используемого в значении «и все остальные, кого было слишком затратно перечислять»? К середине XVIII в. понятие «разночинцы» оказалось весьма полезным сокращением, которое позволяло во властных процедурах избавиться от перечисления десятка-другого мелких чинов.

Тем не менее использование такого удобного сокращения не решало противоречия между представлениями о том, что должно существовать несколько регулярных – «государственных» – чинов, и реальным существованием нескольких десятков неупорядоченных «чинов». Соответственно, было вполне ожидаемо, что представители правящей элиты XVIII в. довольно активно приступили к поиску решения проблем социальной классификации, перенеся ее во второй половине XVIII в. на законодательный уровень.

Одна из первых попыток на законодательном уровне прямо поставить проблему о правовой фиксации универсальных социальных понятий была предпринята елизаветинской Уложенной комиссией[306]306
  См. о комиссии: Латкин В. Н. Законодательные комиссии в России в XVIII ст. СПб., 1887. Т. 1; Рубинштейн Н. Л. Уложенная комиссия 1754–1766 гг. и ее проект нового Уложения «О состоянии подданных вообще»: (К истории социальной политики 50-х – начала 60-х годов XVIII в.) // Ист. зап. М., 1951. Т. 38. С. 208–251; Польской С. В. «На разные чины разделяя свой народ…». Законодательное закрепление сословного статуса русского дворянства в середине XVIII века // Cahiers du Monde russe. 2010. Vol. 51, № 2–3. Р. 303–328; Киселев М. А. Проблема прав и обязанностей российского дворянства в Уложенной комиссии на рубеже 1750-х и 1760-х гг.: к истории Манифеста о вольности дворянской // Урал. ист. вестн. 2013. № 3 (40). С. 30–39.


[Закрыть] в начале 1760-х гг. В проекте третей книги Уложения была помещена первая глава «О разном состоянии подданных в Государстве». Она открывалась рассуждениями, что «все подданные в Государстве не могут быть одного состояния, природа их, заслуги, науки, промыслы и художества разделяют их на разныя государственныя чины, из которых каждый чин имеет особливое своему званию приличное преимущество и права, от которых благополучие ево единственно зависит». Итак, все население империи подлежало классификации с помощью понятия «государственный чин». При этом авторы проекта рассчитывали на самое широкое применение данного понятия. Они указывали, что «государственные чины разнствуют еще промежду собою и в разсуждении веры, полу, лет, рождения и разума и разделяются для того на православных и на иноверцов, на родителей и детей, на мужской и женской пол, на приспевших до совершеннаго возраста и на малолетных, на разумных и на дураков, и на законорожденных и незаконорожденных, а напоследок и на состоящих в вечном Нашем (российского монарха. – Авт.) подданстве и на приезжих всякаго чина вольных людей»[307]307
  РГАДА. Ф. 342. Оп. 1. Д. 63. Ч. 2. Л. 5–5 об.


[Закрыть]. Как следует из произведенной схемы классификации, люди, входившие в один большой – государственный – чин, могли также принадлежать нескольким другим большим – государственным – чинам. Например, подданный российского монарха православный совершеннолетний отец, бывший при этом законнорожденным и «разумным», должен был быть отнесен к семи большим чинам. При этом он мог быть дворянином, и это был бы восьмой чин – дворянство. Кроме того, бывшие частью большого чина могли быть и обладателями других, более мелких «чинов». Например, этот дворянин мог иметь чин тайного советника. Именно для того, чтобы отличить этот мелкий чин от большого, составителями проекта было использовано определение «государственный».

В соответствии с намеченными основаниями для группировки самых больших социальных групп – государственных чинов – в итоговом проекте третьей книги Уложения, завершенном во второй половине 1762 г., предлагалось распределить людей в империи по следующим категориям: 1) православные и иноверцы, а также раскольники; 2) родители и дети; 3) «малолетные»; 4) «дураки или с ума сшедшие и имеющие невоздержное житие»; 5) «незаконнорожденные, подкидыши и непомнящие родства»; 6) «приезжие из других государств». Как видно из данного перечня, в ряде случаев существование государственных чинов прямо не прописывалось (совершеннолетние, подданные…), а подразумевалось по факту противопоставления. Вопрос о взаимоотношении мужчин и женщин – седьмая категория – относился к каноническому праву, так что он не был рассмотрен в этом проекте.

Кроме того, в проект вошли главы «Каким людем собственных себе людей и крестьян крепить не позволено», «О власти дворянской и фабрикантов над людьми и крестьяны», «О беглых людех и крестьянех и их поимке», «О дворянах и их преимуществе», «Право купеческое», «О росписании купцов по гильдиям и о записывании разночинцов в купечество» и «О разобрании всех мастеровых и ремесленных людей по мастерствам и о росписании в цехи»[308]308
  НИА СПбИИ РАН. Ф. 36. Оп. 1. Д. 396. Л. 2–3 об.


[Закрыть]. Данные главы писались с применением корпоративной логики. Дворянство и купечество получали свои собственные преимущества и права, мастеровые и ремесленные люди подлежали распределению в цехи, которые, в свою очередь, также обладали определенными правами и элементами самоуправления. В то же время крестьяне оказывались представлены только как объект, над которым следовало осуществлять власть. Будучи объектом, хоть и обладающим наследственным правовым статусом, они не могли претендовать на то, чтобы обладать правами сами по себе, т. е. выступать как корпорация.

Таким образом, в данном проекте Уложения была предпринята попытка упорядочивания людей империи с помощью категории «государственный чин». Последний фактически означал предельно большую группу людей, объединяемых по отношению к значимому социальному основанию (пол, возраст…). Таковых оснований авторами было выделено не менее восьми. В связи с этим можно даже сказать, что такие «государственные чины» в определенной степени функционировали схожим образом с «людьми» Московского государства. При этом, конечно же, в отличие от Соборного уложения, здесь основания для выделения «чинов» прописывались эксплицитно, а не подразумевались имплицитно. Не в последнюю очередь это стало результатом усвоения правящей элитой элементов современной им европейской юриспруденции[309]309
  См.: Бугров К. Д., Киселев М. А. Естественное право и добродетель…. С. 163–164, 176–178.


[Закрыть]. Важной новацией стало и то, что для одной из групп государственных чинов был использован принцип корпоративности. В результате довольно четко проступало деление групп с наследственным правовым статусом на обладавших субъектностью, т. е. бывших корпорациями, и не обладавших таковой, т. е. бывших объектами, находящимися во власти других. Что показательно, этот принцип не был выражен открыто, он скорее просматривался в логике наделения того или иного «государственного чина» преимуществами и правами. Можно сказать, что принцип корпоративности в своем укоренении несколько запаздывал по сравнению с принципом «регулярства».

Данный проект третьей книги Уложения был безусловной новацией по сравнению с Соборным уложением. В нем нашли отражение и «регулярство», и корпоративизм. Однако труды комиссии так и остались неутвержденными. Тем не менее и в представлениях правящей элиты, и в связанном с ними законодательстве эти принципы развивались. Прежде всего, работа над определением и закреплением обобщающих социальных понятий проходила в Уложенной комиссии 1767–1768 гг.[310]310
  См. о комиссии: Омельченко О. А. «Законная монархия» Екатерины II: Просвещенный абсолютизм в России. М., 1993.


[Закрыть]

Екатерининская Уложенная комиссия имела относительно сложную структуру. Все избранные депутаты составляли общее собрание. Затем общее собрание должно было выбрать членов в дирекционную комиссию. Последняя должна была предложить общему собранию провести выборы в частные комиссии, которые должны были работать над определенными частями законодательства. Первое заседание дирекционной комиссии состоялось 20 августа 1767 г. 27 августа ее член гр. З. Г. Чернышев подал записку, в которой предложил разделить работу на четыре части: «1-я глава. Правы, касающияся до каждаго жительствующаго. 2-я. О движимых и недвижимых имениях. 3-я. О суде. 4-я. Право криминальное». В то же время ее другие два члена – новгородский митрополит Димитрий и Д. В. Волков – предложили создать 6 и 5 частных комиссий соответственно[311]311
  РГАДА. Ф. 342. Оп. 1. Д. 115. Ч. 2. Л. 7–7 об.


[Закрыть]. При этом ни Волков, ни митрополит Димитрий, в отличие от Чернышева, не предусмотрели создания специальной комиссии для рассмотрения прав сословных групп.

28 августа комиссия продолжила работу. Д. В. Волков зачитал «краткое положение плана», который и был утвержден всеми членами. В основу этого плана было положено предложение З. Г. Чернышева. Согласно плану, должны были действовать три частные комиссии, их которых первая «содержит право каждого и всех по преимуществам, как-то: духовенства, дворянства, купечества и поселян». Как результат, было подготовлено определение дирекционной комиссии от 27 августа, которым в том числе было решено создать «частную коммиссию для разсмотрения Государственных чинов»[312]312
  Там же. Л. 10 об.


[Закрыть].

5 сентября члены комиссии решили «сочинить для каждой из частей особливое определение». Автором таких определений выступил Д. В. Волков. В отношении «частной коммиссии для разсмотрения государственных чинов» он отмечал, что она должна «установить право всем и каждому особо принадлежащее, или разделение государственных чинов, как-то духовной, дворянской, гражданской и земледелческой». По его мнению, такое «установление» было делом «великой важности» и должно было выступать при подготовке Уложения «многим другим частям основанием». Соответственно, это требовало «осторожности, дабы вместо разделения не произвести смешения». По мнению Волкова, опасность такого смешения содержалась уже в предложенном названии комиссии – «Коммиссия разсмотрения государственных чинов», так как «здесь под именем чинов разумеются различныя токмо роды государственных жителей, а не чины, ибо чины следуют уже из родов». В связи с этим утверждалось, что «выходит государственных жителей токмо три различныя роды: 1. Дворянской, 2. Средней или мещанской и 3. Поселянской; а из сих произходят все чины и состояния». Соответственно, раз в создаваемой комиссии «дело идет не о чинах и их должностях, а только о правах принадлежащим неподвижно каждому роду жителей», то и этой комиссии следовало предписать «разобрать и разпределить роды государственных жителей»[313]313
  Там же. Л. 10–10 об.


[Закрыть]. Члены дирекционной комиссии поддержали такую позицию.

Предложение взять в качестве самой крупной социальной единицы понятие род оказалось новацией для российского социального лексикона. Однако автором этой новации был отнюдь не Д. В. Волков. Тот, кто предложил использовать «род», просто оказался внимательным читателем Большого наказа Екатерины II. Как показывает И. Ширле, «род с его основным значением “вид” как обозначение социальных групп вошел в Наказ Екатерины II (1767)»[314]314
  Ширле И. Указ. соч. С. 239.


[Закрыть]. В 16-й главе «О среднем роде людей» Большого наказа заявлялось, помимо прочего, что «сей род людей… пользуясь вольностию, не причисляется ни к дворянству, ни ко хлебопашцам»[315]315
  Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта новаго Уложения. СПб., 1907. С. 109.


[Закрыть]. Фактически члены дирекционной комиссии приняли понятие «род» вместо первоначального и более привычного для них «чина». Схоже комиссией была принята и трехчастная схема деления всего общества на три большие социальные группы вместо намеченных четырех.

Однако даже среди членов дирекционной комиссии не все до конца были согласны с произведенной заменой «чина» на «род» и низведения «чина» до составной части «рода». По мнению Н. Е. Муравьева, «под именем родов или чинов государственных жителей можно разуметь одно». Впрочем, он натолкнулся на возражения других членов, которые объясняли ему, что «под именем чинов иные будут разуметь чины служащих, а под именем родов конечно должен всякой понимать разнаго звания людей, как-то: дворян, купцов, земледелцов и проч.»[316]316
  РГАДА. Ф. 342. Оп. 1. Д. 115. Ч. 2. Л. 35 об.


[Закрыть].

Уже 11 сентября состоялось первое заседание комиссии «о разделении родов государственных жителей». Члены этой комиссии далеко не сразу смогли овладеть предложенной им терминологией. Так, 13 сентября эта комиссия начала свою работу «разсуждением о праве средняго состояния людей или мещан, на сколько классов оное разделено быть может», а 17 сентября – с чтения мнения гр. Я. А. Брюса «о составлении первоначального плана о разборе государственных чинов»[317]317
  Там же. Д. 130. Ч. 1. Л. 1, 3, 4.


[Закрыть]. Таким образом, в логике, предложенной Волковым, которая, в свою очередь, следовала концепции Большого наказа Екатерины II, в имперском законодательстве следовало выделять три рода, которые могли делиться на чины и состояния. Впрочем, далеко не все депутаты оказались способными увидеть разницу между «чином» и «родом», а также между «родом» и «состоянием».

Так или иначе, представители правящей элиты в 1767 г. при социальной классификации людей империи были готовы в качестве равнозначных употреблять общие социальные понятия государственный чин, состояние и государственный род. Таких родов/чинов предлагалось выделить только три или четыре. Именно данные социальные группы должны были стать обладателями наследственных правовых статусов. Это вполне отвечало стремлениям представителей элиты к упорядочиванию социального. Принятие такого довольно простого деления обещало немалые преимущества с точки зрения принципа «регулярства»[318]318
  Конечно, такая работа по упорядочиванию и, можно сказать, упрощению социального велась не только в Уложенной комиссии. В качестве другого яркого примера можно указать на попытки создать в империи «третий чин» или «средний род людей» из множества чинов, которые производила жизнь русского города XVIII в. См., прежде всего: Троицкий С. М. Дворянские проекты создания «третьего чина» // Общество и государство феодальной России: сб. ст., посвящ. 70-летию акад. Л. В. Черепнина. М., 1975. С. 226–236; Лавринович М. Создание социальных основ империи в XVIII веке: законодательные практики в отношении городского населения России и их западноевропейские источники // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 117–136; Ширле И. Указ. соч.


[Закрыть]. Однако, как известно, работа по социальной классификации в Уложенной комиссии так и не была завершена. В немалой степени это было вызвано спорами в комиссии о правах выделяемых чинов/родов/состояний[319]319
  См.: Флоровский А. В. Из истории Екатерининской законодательной комиссии 1767 г. Вопрос о крепостном праве. Одесса, 1910; Вернадский Г. В. Императрица Екатерина и Законодательная комиссия 1767–1768 гг. Пермь, 1918; Белявский М. Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е. И. Пугачева (формирование антикрепостнической мысли). М., 1965.


[Закрыть]. В связи с этим, например, можно указать на созданное во второй половине 1780-х гг. сочинение «Размышления о законодательстве вообще», принадлежавшее перу одного из депутатов Уложенной комиссии, видного государственного деятеля и историка кн. М. М. Щербатова. В нем он определил Уложенную комиссию 1767–1768 гг. как «собрание… чинов государственных», где «некоторые казаки и крестьяне предложениями своими почти и воздух дышущий у дворян и купцов хотели отнять; там купцы старались распространить свои правы с ущербом прав дворян и земледельцов»[320]320
  Щербатов М. М. Сочинения. Т. 1: Политические сочинения. СПб., 1896. Стб. 361.


[Закрыть]. В этом же сочинении при рассуждении о правах «разнаго состояния людей» в России М. М. Щербатов отмечал, что дворянству следовало «дать… изящныя, но не предосудительныя государству правы, и сословие сие тако уважить… учинить вход в сие сословие толь труден»[321]321
  Щербатов М. М. Сочинения. Т. 1. Стб. 395.


[Закрыть]. Итак, рядом с государственным чином появляется сословие.