Текст книги "Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования"

Крупнейший церковный оратор екатерининской России митрополит Платон (Левшин) также описывал общество равных по рождению людей, различающихся принадлежностью к определенным функциональным группам. Например, в «Слове в день рождения <…> Павла Петровича» (1764) Платон разъяснял: «Рождением получаемая жизнь есть обща всем. Подлый и благородный, богатый и убогий, ученый и невежа, мужественный и боязливый, все единым образом раждаются, и никакого тогда един от другаго не имеет различия»[360]360
  Платон. Слово в день рождения Его императорскаго высочества, благовернаго государя цесаревича и великаго князя Павла Петровича // Полн. собр. соч. Платона, митрополита Московского. М., 1913. Кн. 1. С. 109.


[Закрыть].

В «Слове на Новый, 1771 год» Платон вновь воспроизвел уже знакомую нам функциональную структуру, говоря о процветании России под властью Екатерины II: «Мы, любезные граждане, соединены одним союзом общества, едино любезное отечество объемлет нас, мы обитаем под крылами пространной и преславной России». Воздав должное законам и правосудию императрицы, Платон переходил к кратким характеристикам отдельных страт упомянутого «союза общества» – земледелия, коммерции, судов, училищ (которые в данном случае соответствуют «художникам»), а также церкви. За этой характеристикой следовало перечисление других «учреждений», по существу – сегментов социальной иерархии, где мудрость Екатерины имеет благотворное действие: «призрение бедных и несчастливых сирот», человеколюбие в отношении «уз рабства» и, наконец, «обхождения житейские» начальников с подчиненными. Охарактеризовав таким образом социальную структуру России, Платон приступал к пространным восхвалениям победоносного «воинства»[361]361
  Платон. Слово на Новый, 1771 год // Там же. Кн. 3. С. 317–318.


[Закрыть]. Точно так же и в произнесенном при дворе «Слове в день рождения Ея императорскаго величества» (1775) Платон, говоря о разных видах «служения», связывал их с социальными группами. Отдельно названы четыре «должности» – царь, судия, священник, воин; остальные «должности» объединены как «другие в обществе звания», которые тем не менее следует исполнять с «рачением, безпристрастием, верностью и честностью»[362]362
  Платон. Слово в день рождения Ея императорскаго величества (Екатерины II) // Там же. С. 383.


[Закрыть].

Указанная концептуальная модель воспроизводилась не только в придворной проповеди, но и в более широких обращениях. Так, в «увещательном послании» 1770 г.[363]363
  Платон. Увещательное послание ко градам тверской паствы, по посвящении во Архиепископа на Тверскую епархию, октября 10 дня 1770 года // Там же. С. 314.


[Закрыть] «ко градам тверской паствы» Платон обращался к различным социальным группам – священникам и монахам, «господам» и «рабам», «судиям» и «подчиненным судиям», родителям и детям, купцам и земледельцам с художниками – с краткими напутствиями относительно правильного выполнения их социальной функции. Эти категории Платон объединял под именем «всех православных христиан, всякаго чина и состояния». Как видим, и здесь присутствуют судьи, купцы, художники и земледельцы. Аналогично и в более раннем «Слове в день рождения Его императорскаго высочества» (1766) Платон, говоря о социальных категориях, упоминает земледельца, корабль (т. е. купца), жнеца и художника[364]364
  Платон. Слово в день рождения Его императорскаго высочества // Полн. собр. соч. Платона, митрополита Московского. Кн. 2. С. 214.


[Закрыть]; не хватает только судьи, а земледелец и жнец отсылают к одной и той же социальной страте. Наконец, в «Слове, сказанном при первом посещении града Калуги, 1775 года, декабря дня» Платон увещевал паству исполнять звания, «в какие кто призван от Бога», кратко перечисляя эти звания. Какие же социальные группы назвал Платон? Это три категории, связанные взаимными обязательствами, – родители и дети, «властелины» и «подчиненные», «мужи и жены», а также «купцы», «художники» и «пастыри духовные». В данном случае Платон не упоминает ни земледельцев, ни судей[365]365
  Платон. Слово, сказанное при первом посещении града Калуги в 1775 года, декабря дня // Там же. Кн. 3. С. 435.


[Закрыть].

Ярким примером того, что функциональная модель социальной стратификации использовалась и при обращении к рядовым прихожанам, являются проповеди Тихона Задонского, епископа Воронежского. В проповеди 1765 г., обращенной к «воронежской пастве», Тихон приветствовал слушателей проповеди, перечисляя разные социальные группы: «Вижу священный чин служителей Бога Вышнего, вижу градоначальников и военачальников, вижу воинов, Церкви святой и Отечества заступников. Вижу в судебных местах заседающих, суд Божий творящих, и их сотрудников, для пользы Отечества, для благого состояния день и ночь неусыпно трудящихся. Вижу изрядное и Отечеству преполезное купечество. Вижу наконец, всякого звания и чина людей множество, вижу старых и молодых». Здесь, как видим, присутствуют священнослужители, «начальники», воины, «судии», купцы.

Интересно, что в продолжении текста проповеди Тихон выделял уже «воина» и «купца» (упомянутых и в начале), добавив к ним отсутствовавшего в первом обращении «земледельца», но не упоминая уже ни «начальника», ни «судию»: «Храброго воина, который желает от Монарха получить высокий ранг, не устрашает треск и звук смертоносный, он идет прямо, подвергает себя всякой опасности. Трудолюбивого купца, который хочет временное и тленное богатство собрать, не устрашает ни беда, которая может прийти от моря, ни беда от разбойников, ни беды от иноплеменников, ни разлука с женой и детьми, ни странствование вдали от сладкого Отечества. Земледелец сколько проливает пота, все лето жаром солнечным сжигаемый, для того только единственно, чтобы вожделенный собрать плод!»[366]366
  Тихон. Слово в день Успения Пресвятой Богородицы // Святитель Тихон Задонский. Собр. соч. М., 2015. Т. 1. С. 488.


[Закрыть]

В другой проповеди того же года Тихон, призывая паству «отбросить житейские помыслы», обращался поочередно к «земледельцу» (называя его «мужичок пахарь»), «купцу», «воину», «подьячему и секретарю», «судие» и, наконец, «священнику»[367]367
  Тихон. Слово на освящение храма во имя святых апостолов Петра и Павла, что на Акатове, в Воронеже // Там же. С. 475.


[Закрыть].

Итак, можно говорить о своеобразной концептуальной модели социальной стратификации, устойчиво воспроизводившейся в творчестве церковных иерархов. Эта модель – представленная в кратко рассмотренных выше проповедях иерархов от Стефана Яворского до Платона Левшина – опиралась на функциональный критерий. Чрезвычайно важно, что в этой структуре не находилось места «дворянству»: функциональный принцип стратификации означал, что дворяне могли представать как воины либо судьи.

Альтернативой были проповеди, произнесенные иерархами при открытии наместничеств и связанные с реформой 1775 г. и созданием системы корпоративного самоуправления на местах. Важным является замечание А. Зерновой о том, что, говоря о реформе, проповедники в первую очередь обращаются к дворянству, в качестве примера Зернова приводит проповеди Самуила (Миславского) и Иоасафа (Заболоцкого)[368]368
  Зернова А. «Власть без доверия нации – ничто». Губернская реформа Екатерины II в проповедях на открытие наместничеств // Россия XXI. 2013. № 4. С. 153–154.


[Закрыть]. Добавим, что сходным образом действовал и Платон (Левшин): в «Слове при открытии в Калуге новаго наместничества» (1777) он, называя целью реформы общее благо, подтверждал утверждение краткой характеристикой того, что отдельные социальные группы выигрывают от преобразований. Социальная структура, о которой Платон говорит здесь, отличается от матрицы, обрисованной выше: речь идет о «благородном дворянстве», «почтенном купечестве», «поселянстве» (вместо земледельцев!) и о «духовных»[369]369
  Платон. Слово при открытии в Калуге новаго наместничества // Полн. собр. соч. Платона, митрополита Московского. Кн. 3. С. 478.


[Закрыть].

Однако важно подчеркнуть, что обращение к дворянству в проповедях, сопровождавших реформу 1775 г., было не правилом, а исключением из правил. Принятая в среде церковных элит манера вести речь о социальной стратификации вовсе не предполагала обращения к дворянству. Ведь для того, чтобы описать общество, иерархи церкви использовали функционалистский язык, позволявший связать социальные группы с определенными «должностями». Дворянство не было связано с функцией/«должностью» и, соответственно, не попадало в поле зрения проповедников. Конечно, присутствующая практически во всех риторических стратегиях категория воинов подразумевает дворян, поскольку восходит к средневековой ситуации, в которой роль bellatores выполняли феодалы. Однако в реалиях России XVIII в. с ее рекрутской армией язык описания «воинства» оставался амбивалентным и не сводился к дискурсу о военной доблести дворянства. С другой стороны, многие дворяне не служили в армии, а после манифеста 1762 г. ситуация стала и вовсе неопределенной.

Функционалистский взгляд на социум предполагал таксономию «чинов», привязанных к широко понятым социальным функциям (например, войне или земледелию). Добродетель «чинов» признавалась по своей сути равной: каждый человек может, старательно исполняя «должности» своего «чина», быть добродетельным и обрести воздаяние. Это касалось не только воздаяния в небесной жизни, о котором говорили церковные проповедники, но и вознаграждения в жизни земной.

Функционалистское описание социума было, по сути, статичным (акцентируя необходимость выполнения «чина»), однако в комбинации с концепцией службы оно открывало возможности для описания динамики внутри социальной стратификации. Усердная реализация «должности» была способна привести к вполне реальному социальному росту при помощи Табели о рангах, устанавливавшей буквально автоматическое воздаяние для тех, кто живет добродетельно.

Альтернативный взгляд на социальную стратификацию был связан с поиском возможностей обосновать особое положение дворянства в социальной структуре.

Петровская Табель о рангах задавала тройственное деление службе, добавляя к «судьям» и «воинам» еще и придворных. Пункт 11 Табели о рангах устанавливал различие между «породой» и «рангом», недвусмысленно отрицая связь между этими принципами стратификации: «Все служители российские или чужестранные, которые осми первых рангов находятся, или действително были, имеют оных законные дети и потомки в вечныя времена лутчему старшему дворянству во всяких достоинствах и авантажах равно почтены быть, хотя б они и низкой породы были, и прежде от коронованных глав никогда в дворянское достоинство произведены или гербом снабдены не были»[370]370
  Табель о рангах всех чинов, воинских, статских, и придворных: Которые в котором классе чины, и которые в одном классе, те имеют по старшенству времени, вступления в чин между собою, однакож воинские выше протчих, хотя б и старее кто в том классе пожалован был. М., 1722. С. 11–12.


[Закрыть]. Именно это устойчивое деление воспроизвели такие яркие представители административно-придворной элиты первой половины XVIII в., как кн. А. Д. Кантемир и В. Н. Татищев.

В знаменитой сатире «На зависть и гордость дворян злонравных» (1730-е – начало 1740-х гг.) Кантемир исходил именно из функционального взгляда на социальную структуру. Знатное происхождение одного из персонажей, Евгения, не дает ему никакого преимущества перед другими дворянами, получающими чины и знаки отличия благодаря собственным качествам. Благородство – «заслуг мзда» – нельзя унаследовать, поскольку оно заключается не в документах, а в добродетели[371]371
  Кантемир А. Д. Сатира II. На зависть и гордость дворян злонравных. Филарет и Евгений // Кантемир А. Д. Собрание стихотворений. Л., 1956. С. 71.


[Закрыть]:

 
Разнится – потомком быть предков благородных,
Или благородным быть. Та же и в свободных
И в холопях течет кровь, та же плоть, те ж кости.
Буквы, к нашим именам приданные, злости
Наши не могут прикрыть; а худые нравы
Истребят вдруг древния в умных память славы,
И, чужих обнажена красных перьев, галка
Будет им, с стыдом своим, и смешна, и жалка.
 

В примечаниях к сатире Кантемир отмечал, что «дворянству предлежат три рода службы: военная, судейская, придворная; во всех тех к исправлению должности своей, наипаче в вышних степенях, требуется много различных знаний и искусств». Соответственно, сентенции – заимствованные у Буало и у Ювенала – об изначальном равенстве людей и о том, что благородным человека делает не происхождение, но поведение, Кантемир дополняет описанием функционального характера службы дворян.

Придворная служба равна военной и гражданской, чему Кантемир дает пространное разъяснение: «Филарет столь сильно доказал Евгению его недостатки и пороки, для которых никаким образом требовать бы не должен, чтоб произведен был в морские или сухопутные воеводы, или в судьи и губернаторы, что Евгению ответствовать ничего не оставил. Предвидит, однако ж, что может представить, что придворная служба таких искусств и знаний не требует и что потому обижают его, Евгения, когда ему подобных, каков, наприклад, Клит, производят в камергеры, а он еще забыт остается. Для того Филарет принимается изъяснить, что и придворному человеку нужно не меньше свойств добрых и искусства. В самом деле, плохо те судят, кои чают, что одно дворянское имя и богатство довольны тому, кто в дворе жить уставил; бедства и там предлежат, которых миновать не мало благорассудства требуется; не без труда – достать себе там высших милость, равных любовь, подчиненных почтение»[372]372
  Кантемир А. Д. Сатира II. На зависть и гордость дворян злонравных… С. 86.


[Закрыть]. Итак, во всех трех случаях – военной, гражданской и придворной службы – чины и знаки отличия зависят исключительно от действий самого человека, а не от унаследованного статуса.

Татищев в «Лексиконе российском» (40-е гг. XVIII в.) давал дворянству определение, восходившее к польскому термину, обозначавшему сословие, которое сочетало функциональные характеристики и указание на особый статус: «Дворянство, или шляхетство, есть главный и честнейший стан государства, зане оно есть природное для обороны государства воинство и для расправы министерство или градоначальство». Татищев определял дворянство одновременно как «выслуживаемое» («никому того ис подлости дослужиться и равномерную честь получить не препятствует») и наследуемое, «природное». Дворянство отличается от других «станов» (духовенства, купечества и «подлости») наличием привилегии: оно имеет гербы, может владеть и управлять вотчинами, после истечения срока службы имеет свободу не служить и, наконец, «ни в какой вине, кроме всех государственных вин, к пытке не приводится»[373]373
  Татищев В. Н. Лексикон российской исторической, географической, политической и гражданской // Татищев В. Н. Избранные произведения. Л., 1979. С. 255–256.


[Закрыть]. Интересно, что аналогичная статья «Духовенство» у Татищева предельно лаконична и, кроме прочего, определяет духовенство как «чин», а не «стан»: «Духовенство, духовной чин все обще от поддиакона и до архиепископа»[374]374
  Татищев В. Н. Лексикон российской исторической, географической, политической и гражданской. С. 269.


[Закрыть].

Конечно, в своей основе особый правовой статус вытекал из функционального назначения социальной группы: Татищев, например, перечисляет дворянские привилегии уже после функционального определения дворянства как воинов и судей, одновременно заключавшего в себе ссылку на особое значение этих функций («честнейший стан»). Концепция об исключительности дворянства предполагала не просто провозглашение военной и судейской функций главными в обществе и соответственно – дарующими привилегии, но и одновременное замыкание дворянства в единую корпорацию.

Функционалистский взгляд на социум утверждал существование набора страт, члены которых, во-первых, равны в добродетельном исполнении «должностей», а во-вторых, могут рассчитывать на воздаяние при усердном исполнении «должностей». В противовес этому утверждение особой позиции дворянства совершалось при помощи анализа социологических истоков добродетели; акцент делался теперь не столько на качество исполнения «должностей», сколько на условия, которые позволяли культивировать добродетель.

Как отмечает И. И. Федюкин, в 30-х гг. XVIII в. в России складывается «новый стиль управления, в котором повиновение не ожидалось по умолчанию, но являлось продуктом манипуляций “желаниями” подданного – стиль, который обеспечил теоретические основания для освобождения российского дворянства в 1762 г.»[375]375
  Fedyukin I. «An Infinite Variety of Inclinations and Appetites». Genie and Governance in Post-Petrine Russia // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2010. Vol. 11. № 4. P. 761.


[Закрыть]. Ряд имперских администраторов (в том числе фельдмаршал Б.-Х. Миних) выдвигают предложения об изменении чинопроизводства, связанные с необходимостью «анкуражировать» дворян, находящихся на службе, и обеспечить выдвижение тех, кто имеет «склонность» к службе. Добросовестное выполнение «должностей» (по крайней мере, военной и судейской) теперь оказалось связано не только с добродетелью, но и с определенными социальными качествами, прежде всего – с честолюбием, поощряемым конкуренцией, и с природной «склонностью».

Несмотря на то, что в среде административно-придворной и интеллектуальной элиты Российской империи практически никогда не вызывал сомнения основополагающий тезис о том, что особый статус дворянства был условным (дворянский статус считался обусловленным службой дворян императору и общему благу), это не смогло остановить формирование в среде элит консенсуса в отношении априорного признания дворянской исключительности. Решающую роль в такой трансформации социального воображения сыграло возникновение представлений о том, что функции связаны с иерархией особых качеств. Это, в свою очередь, заставило пересмотреть подходы к наследованию, воспитанию и досугу.

Один из ключевых политических текстов второй половины XVIII в. – «Наказ» Екатерины II (1767) – в 15-й главе дает определение дворянства как «нарицания в чести, различающее от прочих тех, кои оным украшены». Однако такому определению предшествуют сугубо функционалистские характеристики земледельцев, которые «живут в селах и деревнях и обрабатывают землю», и мещан, «которые упражняются в ремеслах, в торговле, в художествах и науках». Из текста соответствующей главы «Наказа» видно, что и дворяне «упражняются» в военном деле и в правосудии; однако обе эти функции являются лишь средствами к получению отличия. Дворянство, таким образом, в большей степени привилегия, чем функция: «Как между людьми одни были добродетельнее других, а при том и заслугами отличались, то принято издревле отличить добродетельнейших и более других служащих людей, дав им сие нарицание в чести, и установлено, чтоб они пользовались разными преимуществами, основанными на сих выше сказанных начальных правилах»[376]376
  Наказ императрицы Екатерины II, данный комиссии о сочинении проекта нового Уложения. СПб., 1904. С. 106.


[Закрыть].

Получается, что мещане и земледельцы менее добродетельны, чем дворяне? Учитывая, что в другой главе «Наказа» торговля исключалась из числа занятий, пристойных дворянству, можно ли сказать, что занятие торговлей не способно привести человека к добродетели? Положительные ответы на эти вопросы предполагали использование иной, отличной от функционалистской, модели стратификации. В этой модели дворянский статус рассматривался как привилегия, даруемая наиболее добродетельным; на практике это означало, что место иерархии функций, где неравные по статусу страты одинаково добродетельно исполняют свои «должности» (земледелие, торговля, художества, война, суд, проповедь), занимает иерархия качеств, в которой добродетель представителей различных страт не является равной.

Дворянство в данном случае – это не просто результат усилий по исполнению военной или судейской «должности». Это результат социального и исторического процесса: когда-то в прошлом некоторые члены общества благодаря своей отменной добродетели приобрели особые привилегии (на основании того «анкуражирования» и поощрения конкуренции, о котором пишет И. И. Федюкин), после чего их дети оказались в лучшем положении благодаря наличию традиции чести и материальному статусу, избавлявшему от работы и дававшему возможность учиться. В таком случае исполнение высших «должностей» зависело не только от персонального тщания, но и от исходного уровня подготовки. Априорно он был выше у дворян – отсюда и замыкание дворянского сословия, и превращение дворянства из страты воинов и судей в страту профессиональных господ. Е. Н. Марасинова справедливо подчеркивает мотивационную составляющую правительственных актов XVIII в., оформлявших дворянские привилегии[377]377
  Марасинова Е. Н. Власть и личность: очерки русской истории XVIII в. М., 2008. С. 229–251.


[Закрыть].

Однако такой подход конфликтовал с функционалистским взглядом на социальную стратификацию. Разве не всякий солдат жертвует своей жизнью за отечество? Оспаривая 6-ю статью «Проекта правам благородных» в Уложенной комиссии, депутат от Белгородского дворянства И. Выродов подчеркивал, что любая доблесть должна быть награждена: «Не всякий ли солдат, из каких бы он чинов ни был, имеет по природной своей склонности любовь к отечеству, такожде и не всякий ли солдат, по определении в службу, ревность к службе, послушание и верность к государю имеет, по присяжной своей должности, но и не равно ль всякий положенную службу свою несет с прочими во всех обстоятельствах, а во время военное о освобождении государя и государства от опасности угрожаемой не всякий ли солдат пролитием своей крови и жизнию защищает, и во время ж приращения государственнаго блага может ли кто сам собою что присовокупить, – не всем ли обществом оное прибавляется?»[378]378
  Сб РИО. СПб., 1882. Т. 36.


[Закрыть] В таком случае «не всякий ли солдат будет иметь право просить о дворянстве, хотя бы он и чина какого не имел, ибо он во всех предписанных, ведущих до дворянской степени вообще находился и все оныя исполнил». Правда, указывая на то, что есть много «разнаго звания людей», которые «пронырствами» поднимаются в «чины», Выродов предлагал ввести пятидесятилетний срок выслуги и тем самым фактически замкнуть дворянскую страту.

Эта дилемма – назовем ее «дилеммой солдата» – оказалась актуальной и в других контекстах. Так, в проповеди, произнесенной 26 ноября 1769 г. в дворцовой церкви и посвященной учреждению ордена Святого Георгия, Платон восхвалял российское «воинство», сравнивая между собой разные «состояния» людей: «Всяк другаго состояния человек имеет в производстве дела своего особливый для себя предмет, собственную корысть и пользу. Земледелец взирает на богатую жатву, которою он имеет наслаждаться домашними своими; художник ободряет себя довольною платою за работу свою; купец размышляет о прибытках, кои подадут жизни его довольное и спокойное содержание; судия получает подобающее награждение, не лишаясь, однако, жизни, без которой и все награждение ни к чему бы не послужило. Подлинно, во всех сих делах заключает и общая польза, но так, что соединяется притом и собственная каждаго»[379]379
  Платон. Слово, говоренное при освящении знаков нового военного ордена святого Великомученика и Победоносца Георгия // Полн. собр. соч. Платона, митрополита Московского. Кн. 2. С. 292–293.


[Закрыть].

В отличие от всех этих членов общества, воину предстоит жертвовать жизнью, к чему его подвигает «не столько воображаемое награждение, сколь ревность к отечеству и общая польза». Особенно это верно по отношению к тем, «которых древность называла героями, то есть “полубогами” <…> которые опасностию жизней своих защитили жизни и самых тех, кои защищают наши жизни». Для того чтобы почтить этих героев из героев, и был мудростью Екатерины II учрежден орден Святого Георгия, «сильнейшее подкрепление охоты к высокой службе»[380]380
  Там же. Платон отметил, что «воинство» «обещается сии знаки оставить своим детям в дражайшее наследие и в вечное имени Твоего прославление», тогда как статут ордена предписывал наследникам возвращать орденские знаки в Военную коллегию.


[Закрыть].

Оперируя принятым среди церковных иерархов дискурсом о социальных категориях, Платон полностью проигнорировал сословный характер вновь учрежденного ордена. Согласно 3-й статье императорского статута ордена Святого Георгия (23 ноября 1769 г.), «ни высокая порода, ни полученные пред неприятелем раны, не дают право быть пожалованным сим орденом: но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили еще себя особливым каким мужественным поступком, или подали мудрые, и для Нашей воинской службы полезные советы»[381]381
  ПСЗ-1. Т. 18, № 13387. С. 1021.


[Закрыть]. Однако при этом круг лиц, могущих получить орден, был ограничен генералитетом, штаб-офицерами и обер-офицерами: орден Святого Георгия, таким образом, могли получить исключительно дворяне! Только в 1807 г. Александром I был учрежден «знак отличия Военного Ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия» – Георгиевский крест, предназначенный для рядовых солдат, матросов и унтер-офицеров.

Таким образом, императорский статут и придворная проповедь оперировали разными концептами социальной структуры. В статуте положение об ордене начиналась с упоминания «воинского чина», однако затем речь шла исключительно об «особливых заслугах Нашего Генералитета и прочих Офицеров». Однако Платон в своей проповеди ни разу не упоминал офицерство (как и дворянство), он говорил о воинах, помещая их в контекст более широкой социальной структуры, включавшей, кроме воинов, еще и земледельцев, художников, купцов и судей.

Кроме того, само понимание дворянских «должностей» расширялось – социологическое обоснование дворянской исключительности поддерживалось указаниями на статус дворян как землевладельцев. Поместья, которые тогда выступали в качестве поощрения за службу, теперь стали аргументом в пользу наследственного закрепления привилегий даже за теми дворянами, которые ничем себя на службе не проявили или и вовсе не служили.

В ходе дебатов о статусе дворянской «вольности» в Комиссии о вольности дворянской 1763 г.[382]382
  См. подробнее: Омельченко О. А. Императорское собрание 1763 года: (Комиссия о вольности дворянской): Ист. очерк. Документы. М., 2001.


[Закрыть] влиятельный сановник Н. И. Панин предложил новаторскую идею о том, что дворянская «економия» (помещичье хозяйство), если дворянин лично ей руководит, тоже является видом службы[383]383
  Первый приступ в царствование Екатерины II к составлению высочайшей грамоты дворянству российскому. Сообщено А. Н. Куломзиным // Материалы для истории русского дворянства. СПб., 1885. Вып. 2. С. 36.


[Закрыть]. Это мнение Панина, вошедшее в итоговый доклад Комиссии, предполагало следующий вывод: даже в поместье дворянин находится на службе и его «економия», таким образом, не является его частным делом. Итак, управление поместьем – это тоже служба, равная тем трем видам социальных функций, о которых было сказано выше; дворянство – это не просто служилый «чин», но «чин» природных начальников, господ.

В ст. 5 заключительного доклада Комиссии, поданного Екатерине II в марте 1763 г., дворянское право не служить обосновывалось именно тем, что служба и поместная «экономия» образуют равновесную систему.

Следовательно, дворянин, находясь в поместье, «делает пользу государству земледелием и экономиею своею». Чем больше службы, тем меньше «экономии»; государь может смещать баланс так, как ему подсказывает общее благо. Но, как отмечалось в докладе, уже в царствование Анны Иоанновны «повальное принуждение к службе дворян» перестало быть необходимым, поскольку войны с Польшей и Османской империей «отлучили вовсе хозяев от домостроительства и земледелие едва могло питать государство». Безудержное перемещение баланса в сторону службы привело бы к тому, что «ежели бы все до единаго дворяне служить были принуждены, оставляя в домах престарелых и увечливых отцов или малолетних детей, то сколь бы ни плодородныя земли были в государстве – земледелие и вся внутренняя экономия пришли бы в крайнее всегда ослабление»[384]384
  Первый приступ в царствование Екатерины II к составлению высочайшей грамоты дворянству российскому… С. 49–51.


[Закрыть].

Почему же личное присутствие дворянина в поместье мыслилось ключевым элементом укрепления «экономии»? Это можно понять, только если провести грань между наемным управляющим либо арендатором и помещиком-дворянином. В зависимости от того, кто руководит хозяйством, поместье функционирует по-разному. Дворянин – это сплав домостроевского господина, который «страхом» спасает домочадцев и слуг от Божьего гнева, и доблестного гражданина, чьи выдающиеся качества поддерживают «общее благо». Именно в этом смысле идея о том, что помещичья «экономия» может быть равна государственной службе, обретала свою силу. Привилегией, которая придавала значение личному присутствию дворянина в поместье, было право на владение деревнями; дворянин должен был управлять не участками земли (с этим справился бы и арендатор, купец, наемник!), но несознательными, темными крестьянами.

К этому выводу и приходила в своем докладе Комиссия 1763 г.: «Фабрики, заводы и всякое домостройство всегда у хозяина самого под глазами больше распространяется, нежели у поверенных его, которые, будучи крепостные люди, могут ли что знать, тем меньше изобретать новаго и полезнаго в ремеслах, рукодельях, содержании законов и тому подобным»[385]385
  Там же. С. 50–51.


[Закрыть]. Иными словами, между господином и слугой существует непреодолимая разница.

Доклад Комиссии задавал вестернизаторскую перспективу: в нем постоянно подчеркивалось, что Россия много заимствовала из Европы для того, чтобы войти в число великих европейских держав. Соответственно, российское дворянство уподоблялось привилегированным европейским дворянским корпорациям. С другой стороны, российский дворянин – это наилучший гражданин, ревностно служащий государю и Отечеству; равенство службы и «экономии» означало, что весь набор гражданских качеств применяется и в поместье, и дворянин, по сути, все время находится на службе. Недаром члены Комиссии подчеркнули: «Который дворянин нерачителен сам в доме своем, то и в службе не может быть много полезен»[386]386
  Первый приступ в царствование Екатерины II к составлению высочайшей грамоты дворянству российскому… С. 50.


[Закрыть]. Уравнивание службы (т. е. военного дела и правосудия) и «экономии» стало возможным не только благодаря признанию обоих родов деятельности равно полезными для «общего блага», но и благодаря идее о том, что в основе обоих родов деятельности лежат сходные модели поведения, движимые присущей дворянам особой моралью и особой добродетелью. Подобно службе Отечеству, хозяйствование в поместье является упражнением в добродетели, а не просто экономическим функционированием[387]387
  Так, Д. Филд отмечает, правда, применительно к первой половине XIX в.: «Говоря о “дворянстве”, современники обычно подразумевали владельцев крестьян, игнорируя правовые границы сословия» (Field D. The End of Serfdom: Nobility and Bureaucracy in Russia, 1855–1861. Cambridge, 1976. P. 10).


[Закрыть].

Резюмируем: альтернативный взгляд на положение дворянства в социальной стратификации, окончательно сложившийся в 50–60-х гг. XVIII в., опирался на переоценку социальных функций дворян, которые из воинов и судей превратились в страту профессиональных господ и начальников – будь то на военной либо гражданской службе или в собственном поместье. Исключительные привилегии дворянства вытекали из социального и исторического анализа, показывавшего, что именно дворяне в силу имущественного положения и воспитания лучше подготовлены к выполнению функции господ, поскольку наделены особой добродетелью, воспроизводимой наследственным путем. Дворянский статус теперь требовал не просто добросовестного исполнения функции воина, судьи или советника, но и соответствия особому моральному образцу; дворянин всегда находится на службе, даже когда пребывает в собственном поместье. Этот же тезис позволял обосновать замыкание дворянской страты. Дворянское преимущество из условного стало безусловным, социологически априорным.

Ярким примером того, как эти новаторские представления о социальной стратификации распространялись среди дворянства, может служить анонимный документ, озаглавленный «Проэкт о учреждении порядков, следующих к правосудию» (1767)[388]388
  РГАДА. Ф. 1274 (Панины – Блудовы). Оп. 1. Д. 977 (Проэкт о учреждении порядков, следующих к правосудию).


[Закрыть].

Базовой идеей «Проэкта» было инкорпорирование вышедшего в отставку дворянства (не исключая даже и фельдмаршалов!) в систему земского управления. Выходящие в отставку с военной или гражданской службы дворяне являются естественным ресурсом для организации местного самоуправления. Предлагалось вести учет, «в которой губернии и провинции отставных дворян и всяких чинов живущих, и во время государственной надобности каковых чинов потребно, неискав их незнанию тотчас наряд учинить возможно»[389]389
  Там же. Л. 2–2 об.


[Закрыть]. Автор неоднократно ссылался на «общую пользу» и особо отмечал, что отставной дворянин «яко сын отечеству должен общую пользу наблюдать и сохранять наивяще по чину своему».

К примеру, проект содержит ряд суровых инвектив в адрес купечества. Кроме того, автор проекта обосновывает необходимость преобразований ссылками на бедственное положение… крестьян! «Невозможно всех притеснениев бедным крестьянам описать во время приезда их в город» – их обманывают на каждом шагу. Дворянский торговый суд защитит «бедного и несмысленного» крестьянина от купцов. Купцы же по своей природе не склонны к «доброй полиции» (т. е. благоустройству), потому что для них важнее всего барыши: «Хотя б они и со вредом были обществу, но им барыша приносит на копейку три полушки, то он уже всю полицию и добрыя учреждения на оные барыши променяет, а при том и то правда, что, не своровав и не обманя ближняго, таких барышей и получить неможно»[390]390
  Там же. Л. 46.


[Закрыть]. Высокая эффективность земского управления связана с его дворянским характером, поскольку именно дворяне – в отличие от купцов – способны трудиться на «общее благо» и защищать другие социальные группы (например, крестьян).

Важнейшим аргументом для автора «Проэкта» выступает ссылка на дворянскую честь и искусство в «штатских делах». Механизмы чести, рационального интереса и искусства позволят дворянскому самоуправлению справиться с административными и судебными проблемами, раздирающими российскую провинцию. Правосудие будет быстрым, а ябедники и кляузники будут искоренены «честным обществом» вплоть до лишения чинов и ссылки. Наконец, комиссары и штатгальтеры смогут эффективно бороться с «воровскими партиями»: поддержка со стороны всех членов дворянского сообщества лишит разбойников пристанища – и уже «чрез три года разбойников и воровской партии быть не может»[391]391
  РГАДА. Ф. 1274. Оп. 1. Д. 977. Л. 22–22 об.


[Закрыть].