Текст книги "Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования"

М. М. Щербатов известен не только как создатель немалого количества оригинальных сочинений, но также и как переводчик. Помимо прочего, он создал собственноручный рукописный перевод на русский язык «Естественной политики» барона П. А. Гольбаха (после 1773 г.). В этом переводе, например, он передал французское понятие «la Nation» как «сословие народное», а «le corps des Nobles» – как «сословие знатных», в то время как «ordre de Citoyens» он перевел как «чин граждан»[322]322
  ОР РНБ. Эрм. 229. Л. 69, 70 об.


[Закрыть]. Итак, Щербатов использовал понятие «сословие», чтобы определить корпорацию, каковой могла быть и нация, и отдельная социальная группа. Показательно, что в своих собственных сочинениях М. М. Щербатов, рассуждая о российских реалиях, сословием называл практически только дворянство. Например, в сочинении, написанном в 1789 г., примерно за год до смерти, он восклицал: «Охуляю я почти явную чинимую продажу чинов, даваемых купцам и другим разночинцам без всякия заслуги, чем они и до дворянства достигают, от чего сословие дворянское развращается»[323]323
  Щербатов М. М. Сочинения. Т. 2: Статьи историко-политические и философские. СПб., 1898. Стб. 265.


[Закрыть]. В связи с этим заметим, что схожую критику можно обнаружить в рассуждениях другого крупного государственного деятеля екатерининского времени гр. Н. И. Панина (приблизительно 1783 г.). Он утверждал, что «государство, в котором почтеннейшее из всех состояний, долженствующее оборонять отечество купно с Государем, и корпусом своим представлять нацию, руководствуемое одною честию, дворянство, уже имянем только существует, и продается всякому подлецу, ограбившему отечество»[324]324
  Найденное в бумагах покойного графа Никиты Ивановича Панина разсуждение о непременных государственных законах // Бугров К. Д. Монархия и реформы. Политические взгляды Н. И. Панина. Екатеринбург, 2015. С. 258.


[Закрыть]. Если Панин использовал латинизм «корпус» для описания дворянства, то Щербатов использовал славянизм «сословие». Однако логика у них была одна – описание дворянства как корпорации.

Следует отметить, что слово «сословие» было книжным славянизмом, которое вошло «в активный состав русского литературного языка в период так называемого “второго южнославянского влияния” (XIVXVI вв.)»[325]325
  Виноградов В. В. Историко-этимологические заметки. IV // Этимология – 1966. Проблемы лингвогеографии и межъязыковых контактов. М., 1968. С. 133.


[Закрыть]. В «Лексиконе треязычном» Ф. Поликарпова 1704 г. в словарной статье «Сословие» содержалась отсылка: «зри причет, и собрание»[326]326
  [Поликарпов Ф. П.] Лексикон треязычный, сиречь речений славенских, еллиногреческих и латинских сокровище из различных древних и новых книг собранное и по славенскому алфавиту в чин разположеное. М., 1704. Л. 110 (часть с «П» по «Ижицу»).


[Закрыть]. В первом издании «Словаря Академии Российской» (1789–1794) для слова «сословие» давалось следующее значение: «Собрание, число присутствующих где особ». Для составителей словаря примером такого «сословия» был Сенат, т. е. «сословие знаменитых особ, в котором председательствует сам государь, и от котораго зависят все прочия судебныя места»[327]327
  Словарь Академии Российской. Ч. 5: От Р до Т. СПб., 1794. Стб. 544, 419.


[Закрыть], и «совет», т. е. «сословие или собрание, состоящее из некотораго числа особ, советующих или разсуждающих о чем»[328]328
  Там же. Ч. 1: От А до Г. СПб., 1789. Стб. 1048.


[Закрыть]. Другим примером были два значения слова «орден»: 1) «сословие кавалеров, имеющих какой-либо отличительный знак монаршею волею учрежденной» и 2) «сословие монашествующих особливым правилам и уставу последующих»[329]329
  Там же. Ч. 4: От М до Р. СПб., 1793. Стб. 639.


[Закрыть]. Соответственно, для слова «член» в качестве одного из значений приводилось следующее: «Всякой из составляющих какое-либо общество или сословие. Член Синода. Член Совета. Член Академий»[330]330
  Там же. Ч. 6:. От Т и до конца. СПб., 1794. Стб. 798.


[Закрыть]. Фактически «сословие» означало некий коллективный орган или упорядоченное объединение, которое могло выступать как единое тело, корпус. М. М. Щербатов использовал это понятие в схожем значении, распространив его на социальную группу, обладавшую наследственным правовым статусом. Это было им сделано специально, чтобы подчеркнуть корпоративность дворянства, его способность выступать как субъект. Именно дворянство, обладавшее не только наследственным правовым статусом, но также и органами самоуправления, по Щербатову, следовало определять не только как «состояние» или «государственный чин», но и как «сословие». Соответственно, он начал использовать слово «сословие» как специальный термин, общее социальное понятие, чтобы подчеркнуть корпоративность большой социальной группы.

Если говорить о языке имперского законодательства, то слово «сословие» и его использование для описания корпоративности социальной группы фиксируется в законодательных актах с начала XIX в. В этом была своя логика: первоначально «сословие» использовалось представителями правящей элиты для осмысления своей корпоративности как членов дворянства, и лишь потом пришло время его нормативной фиксации. Кроме того, с начала XIX в. постепенно уходило понятие «государственный чин», которому все больше предпочитали понятие «состояние».

В связи с этим следует указать на некоторые наброски, подготовленные А. Н. Радищевым в 1801–1802 гг., который при Александре I был привлечен к работе в Комиссии сочинения законов, до некоторой степени унаследовавшей функции Уложенных комиссий XVIII в. В одном из набросков, приступив к рассуждению о том, как упорядочивается социальное, Радищев писал: «Лице соборное или нравственное, и потому отличествует от лица единственного, что единственное потому лице, что оно есть таково само по себе, и права его изтекают из сего положения в обществе; соборное же лице есть не инако, как в следствие постановления, и права его основание имеют в постановлении»[331]331
  Радищев А. Н. Полн. собр. соч.: в 3 т. М.; Л., 1952. Т. 3. С. 173.


[Закрыть]. Итак, зафиксировав, что существуют отдельные индивиды и индивиды, соединенные в тела, т. е. корпорации, он указывал: «Общество всякое есть лице в смысле закона, но состояние, на которое разделяется народ, не есть лице; ибо права людей, к какому-либо состоянию принадлежащих, есть право каждого особо, но не состояния вообще». При этом Радищев счел возможным уточнить, что «если бы права принадлежали состоянию, в соборном его лице, то оно было бы сословие государственное, чего в России нет»[332]332
  Там же. С. 173–174. Здесь у Радищева общество – это некое организованное объединение людей, которое могло выступать как субъект в своих действиях. Например, таким обществом было Вольное экономическое общество.


[Закрыть]. Из таких рассуждений следовало, что правовые «состояния», на которые разделены подданные империи, не являются государственными сословиями. Причина заключалась в отказе признавать за этими «состояниями» обладание правами как единым телом, т. е. как корпорацией.

Однако уже в другом наброске А. Н. Радищев писал, что «народ российской разделяется на сословия или чиносостоянии: 1) Дворянство. 2) Гражданство или мещанство. 3) Духовенство. 4) Поселяне разнаго звания. 5) Роды людей, к перьвым четырем отделениям не принадлежащие, имеющие особые права, времянно или всегда». В отношении последнего «сословия» он сделал примечание: «Пятое отделение содержать будет некоторые постановления общие, касающиеся до военных людей, до казенных мастеровых, где они есть, и некоторые другие, которые хотя не составляют истинно государственнаго сословия, но имеют по званию своему особые права»[333]333
  Радищев А. Н. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 167.


[Закрыть]. Таким образом, уже в этом наброске он признавал, что в империи все же существуют «истинные государственные сословия», т. е. корпорации. Сомнения в вопросе о том, есть ли в России государственные сословия или нет, были не случайны. Признание существования таковых означало признание того, что некие корпорации обладают правами и органами управления сами по себе, т. е. способны выступать в качестве действующих субъектов по отношению к власти. Если оценивать власть в России как деспотическую и произвольную, то все подданные должны были быть для таковой власти объектами, которым произвольно можно права как давать, так и отнимать. Соответственно, если признать за властью недеспотический характер, то следовало признать и существование сословий.

Несмотря на сомнения, А. Н. Радищев все же допускал, хотя бы на бумаге, существование в России государственных сословий. И если это был готов сделать столь критически настроенный к российским реалиям человек, то другие представители элиты с еще большей готовностью рассуждали о сословиях, так как продолжали нуждаться в понятии для описания корпоративности дворянства, и не только дворянства. Как результат, с последней трети XVIII в. понятие «сословие» набирает все большую популярность, а примерно с начала 1803 г. оно уже активно используется в имперском законодательстве. В именном указе от 4 февраля 1803 г. замечалось, что «в Дворянских депутатских собраниях по некоторым губерниям вкрадывались злоупотребления и многие включаемы были в сословие дворян, не имевшие никакого права»[334]334
  ПСЗ-1. Т. 27, № 20608. С. 455.


[Закрыть]. В известном указе от 21 марта 1803 г., появление которого было связано с так называемым «сенатским инцидентом»[335]335
  См.: Сафонов М. М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л., 1988. С. 230–232.


[Закрыть], заявлялось, что манифестом 2 апреля 1801 г., восстановившим действие Жалованной грамоты дворянству 1785 г., Александр I ознаменовал «пред всеми подданными Нашими и целым светом преимущественное и никогда неизменяемое Наше и любовь к благородному дворянскому сословию, знаменитому подвигами своими для блага и славы отечества подъятыми»[336]336
  ПСЗ-1. Т. 27, № 20676. С. 506.


[Закрыть]. В указе от 9 октября 1803 г. отмечалось то, «с какою ревностию дворянские сословия» содействовали учреждению «военных училищ… в губерниях»[337]337
  Там же. № 20975. С. 920.


[Закрыть]. Под дворянскими сословиями здесь понимались дворянские корпорации губерний Российской империи. Уже в именном указе от 18 октября 1804 г. замечалось, что правительствующий Сенат обязан «охранять святость законов и неприкосновенность прав всех государственных сословий»[338]338
  Там же. Т. 28, № 21481. С. 544.


[Закрыть].

Таким образом, понятие «сословие», изначально использованное, чтобы подчеркнуть корпоративность дворянства, постепенно распространялось и на другие социальные группы (государственные чины/ состояния), обладавшие наследственным правовым статусом. Однако в этом случае неизбежно возникал вопрос: была ли та или иная социальная группа (государственный чин, состояние…), в том числе и обладавшая наследственным правовым статусом, сословием? При этом дополнительные проблемы в понимании «сословия» вносило размывание корпоративной составляющей значения этой категории. Например, географ и статистик Е. Ф. Зябловский в 1810 г. писал, что «российский народ разделяется: на дворян, духовных, купцов с мещанами, цеховыми и посадскими, однодворцов и крестьян (курсив Зябловского. – Авт.). Каждое из сих состояний имеет свои права и преимущества». В отношении дворян он отмечал, что они «составляют отличнейшее в государстве сословие». При описании крестьян Зябловский сообщал, что «сие сословие людей разделяется ныне на государственных и помещичьих крестьян (курсив Зябловского. – Авт.)»[339]339
  Зябловский Е.[Ф]. Землеописание Российской империи для всех состояний. СПб., 1810. Ч. 3. С. 3, 7.


[Закрыть]. Итак, он использовал понятие «сословие» как синоним понятия «состояние», которое у него фактически означало большую социальную группу, которая обладала наследственным правовым статусом. Безусловно, такое некорпоративное использование понятия «сословие» было отнюдь не единичным[340]340
  Например, П. И. Пестель счел возможным утверждать следующее: «Много существует различных сословий, состояний или классов людей в России. Каждое из оных имеет свои особенные отличительные выгоды и ограничения. По соображению настоящего положения вещей оказывается таковых сословий в народе до двенадцати различных» («Русская правда»: (Конституционный проект П. И. Пестеля) // Конституционные проекты в России XVIII – начала XX века. М., 2010. С. 374). Ср.: Фриз Г. Л. Указ. соч. С. 142.


[Закрыть].

Однако размывание корпоративной составляющей значения «сословия» вовсе не означало его исчезновения. К середине XIX в. образованный подданный российского монарха мог обратиться к «сословию», чтобы описать имперское общество как совокупность корпоративных социальных групп, обладавших наследственным статусом. В связи с этим укажем на заметку Н. В. Гоголя «О сословиях в государстве», написанную примерно в 1845–1846 гг. Свои рассуждения о сословиях в России он начал с дворянства. Писатель полагал, что «дворянству нашему досталась прекрасная участь заботиться о благосостоянии низших». Соответственно, именно это «должно нача<ть> чувствовать это сословие с самого начала. Из-за это<го> само<го> они должны составить между собою одно целое, совещанье они должны иметь между собою об управлении крестьянами». Будучи этим целым, т. е. корпорацией, «они не должны попустить между собой присутствие такого помещика, который жесток или несправедлив: он делает им всем пятно. Они должны заставить его переменить образ обращенья». Говоря про «последний в государстве и многочис<ленный> класс», т. е. крестьян, он отмечал, что они «составляют также сословие». Это обосновывалось тем, что они «…имеют много о чем совещаться между собою. Состоя под управленьем помещика, они имеют тоже о чем совещаться». Переходя к «сословию граждан», т. е. горожан, Н. В. Гоголь отмечал, что «оно должно помнить, что они стражи и хранители благосостояния и должны сами из себя избирать чиновников»[341]341
  Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. 8: Статьи. М.; Л., 1952. С. 492–494.


[Закрыть]. Для Н. В. Гоголя сословия являются корпорациями, выступающими и действующими через свои коллективные органы. Н. В. Гоголь довольно четко демонстрирует свое понимание сословия: это корпорация, которая выступает и действует через свои коллективные органы. Именно наличие таких органов, по Гоголю, и превращало некое «состояние» в «сословие».

Глава 2
Социальная структура в представлениях российской элиты XVIII в.: неправительственный дискурс

Впредыдущей главе речь шла по преимуществу о том, каким образом происходил процесс конструирования социального (эволюция терминологии, выработка концептуальных моделей и законодательного оформления социальных групп) со стороны государственной власти: лицами или учреждениями, уполномоченными на то российскими монархами.

В настоящей главе речь пойдет об ином: об анализе тех основных принципов, вокруг которых российская элита выстраивала концептуальные подходы к восприятию социальной структуры. В центре внимания находится пример дворянской страты, и это неудивительно: дебаты о социальной стратификации в России XVIII в. – это, прежде всего, дебаты об исключительной роли дворянства в социальной системе империи. Изучение того, каким образом российские элиты описывали место и роль дворянского сословия в системе социальной стратификации, позволяет рассмотреть и более широкую проблему взаимодействия и сосуществования различных подходов и вариантов организации социальной иерархии, характерных для российского общества XVIII в.

Важно подчеркнуть: в центре нашего внимания оказывается не правовой статус той или иной страты (пресловутая «сословная парадигма», являющаяся постоянным предметом обсуждений в среде историков), но различные манеры обсуждения статуса, различные подходы к его определению – словом, различные дискурсы о социальной стратификации, использовавшиеся российскими элитами для того, чтобы обсуждать структуру общества. Эти дискурсы правильно будет определить как неправительственные; их можно было бы назвать общественными, учитывая, что в силу изменений, произошедших в России в XVIII в. (процесс масштабной вестернизации, запущенный реформами Петра I), общество формировалось, прежде всего, в элитарной части населения страны. Знакомство с западной литературой, усвоение культурных практик Запада, связанные с этим новые представления о смысле и характере общественных отношений, породили активную и глубокую рефлексию в среде российских элит, не свойственную предыдущему периоду.

При помощи разных концептуальных структур (языков, глоссариев) индивиды конструировали разные парадигмы стратификации, применявшиеся в разных коммуникативных ситуациях, среди которых правовая ситуация (связанная, например, с тяжбой) была лишь «одной из». Наш анализ, охватывающий целый ряд различных манер обсуждения социальной структуры и разных коммуникативных контекстов, не является, конечно, исчерпывающим. Тем не менее применительно к XVIII в. мы можем выделить несколько дискурсов, подходов к социальной стратификации, которые различались и конфликтовали между собой и в сложном взаимодействии которых формировались те представления о дворянской исключительности, которые в конечном счете привели к беспрецедентному продворянскому законодательству екатерининской эпохи. Мы дали этим подходам, или манерам речи, условные названия, постаравшись по возможности «схватить» центральный момент, характерный для каждого из них: функционалистский, социологический и эгалитаристский. Ниже мы кратко рассмотрим концептуальные основания этих подходов в привязке к их коммуникативному контексту.

Один из базовых, основополагающих подходов, выработанных элитой в отношении социальной стратификации, представлял собой стратификацию по функциям. Это предполагало, что общество является соединением различных групп, каждая из которых имеет собственное занятие; общество, таким образом, уподоблялось организму – метафора, восходящая к Платону и (с большими оговорками) Аристотелю. Одним из ярких (и чрезвычайно влиятельных!) примеров такого подхода выступала знаменитая басня о желудке, рассказанная, по преданию, Менением Агриппой для того, чтобы успокоить взбунтовавшийся римский плебс[342]342
  Первая плебейская сецессия произошла в 494 г. до н. э.; плебеи покинули Рим и собрались на Священной горе. Чтобы успокоить их, сенаторы направили делегацию во главе с популярным Агриппой, бывшим консулом-триумфатором; Тит Ливий сообщает, что Агриппа, будучи допущен в лагерь плебеев, «…рассказал по-старинному безыскусно вот что. В те времена, когда не было, как теперь, в человеке все согласовано, но каждый член говорил и решал, как ему вздумается, возмутились другие члены, что всех их старания и усилия идут на потребу желудку; а желудок, спокойно сидя в середке, не делает ничего и лишь наслаждается тем, что получает от других. Сговорились тогда члены, чтобы ни рука не подносила пищи ко рту, ни рот не принимал подношения, ни зубы его не разжевывали. Так, разгневавшись, хотели они смирить желудок голодом, но и сами все, и все тело вконец исчахли. Тут-то открылось, что и желудок не нерадив, что не только он кормится, но и кормит, потому что от съеденной пищи возникает кровь, которой сильны мы и живы, а желудок равномерно по жилам отдает ее всем частям тела. Так, сравнением уподобив мятежу частей тела возмущение плебеев против сенаторов, изменил он настроение людей» (Тит Ливий. История Рима от основания города. М., 1989. Т. 1. С. 89). Эту басню упоминают – уже не связывая ни с Агриппой, ни с плебейской сецессией – Цицерон, Сенека и апостол Павел.


[Закрыть]; в европейской культуре Нового времени басня Агриппы была прекрасно известна[343]343
  Например, Шекспир поместил ее в трагедии «Кориолан» (1606). Равным образом и Лафонтен ссылается на Агриппу в своей басне «Члены тела и желудок», где развивает метафору тела таким образом: С желудком сходны короли: Они дают и получают; На них работают все граждане земли, Из них и пользу извлекают. Король дает всем жить, труд честный поощряет. Законом огражден, ремесленник живет, Чиновник свой оклад исправно получает, И барыши купец берет. Король достойное достойным воздает И всей страною управляет.


[Закрыть].

Органицизм был следствием функционализма. Томистская теология, опиравшаяся на переосмысления аристотелевской философии, описывала общество как иерархию функциональных категорий. Уделяя большое внимание социальной этике, Фома Аквинский полагал, что спасение зависит от «добродетели»; добрые дела так же необходимы христианину, как и вера. «Добродетель» в данном случае понималась как старательное исполнение социальных функций, соответствующих конкретным социальным группам, формирующим определенную систему стратификации. Социальная иерархия зависела от «должностей», привязанных теперь к конкретным группам; статус при таком взгляде был связан с функцией.

Так, М. А. Корзо, изучая католическую и православную проповедь в Речи Посполитой XVII в., приходит к выводу о том, что для католической проповеди, испытавшей мощнейшее влияние томизма, «…сословное деление, так же, как и разделение общества на различные социальные (профессиональные) группы, является частью… иерархического устройства мира. Необходимость разделения социальных функций и любой иной дифференциации обосновывается в проповеди органической концепций общества. <…> Место, которое каждый христианин занимает в этом социальном порядке, определено ему самим Богом. Это своего рода “социальное призвание”, то, что человек должен принять как веление Бога, с чем должен мириться»[344]344
  Корзо М. А. Образ человека в проповеди XVII века. М., 1999. С. 118.


[Закрыть]. Из набора «добродетелей» отдельных групп складывается и общее благо, которое имеет приоритет над благом индивида. Структурная иерархия охватывала общество целиком, включая и правителя, и церковь, – каждая социальная группа в томистской теологии обладала своей «целью», образуя общественный организм.

Итак, взгляд на общество как на социальное тело, в котором разные члены выполняют разные функции на общее благо, был заимствован христианством из античной политической мысли и переосмыслен с учетом сложившихся в средневековом европейском обществе социальных градаций. Такая социальная классификация позволяла описать общество на основании функциональной специализации отдельных страт, поэтому данный взгляд на социальную структуру можно назвать функционалистским: каждая страта общества здесь имеет собственные функции, и спасение отдельного индивида зависит от того, насколько успешно он их исполняет. Такой язык был до некоторой степени противоположен описанию социальной структуры в правовых категориях, поскольку акцент здесь был сделан на функциональной деятельности отдельных страт (раскрывавшейся, в свою очередь, с помощью богатого метафорического языка «политического тела»), а не на правовом статусе либо привилегии.

Не рассматривая здесь вопроса о том, до какой степени функционалистский, органицистский взгляд на социальную структуру был характерен для средневековой Руси, подчеркнем: на протяжении XVII в., по мере возрастания контактов c малороссийским духовенством, развивалась и соответствующая система понятий. В коммуникативных стратегиях церковной элиты российского XVIII в. сословная структура, сформированная российским правом, практически не находила отражения. Церковные иерархи – следуя в целом логике функционализма – предпочитали говорить о делении подданных императора по родам занятий: воины, судьи, земледельцы и, конечно же, священнослужители и цари.

Один из наиболее ярких примеров того, как функциональный взгляд на социальную структуру воплощался в церковной проповеди начала XVIII в., – проповедь Стефана Яворского «Колесница четыреколесная многоочитая, Езекиилем пророком виденная» (1704)[345]345
  Преосвященнаго Стефана митрополита Рязанскаго колесница четыреколесная, многоочитая, Иезекиилем пророком виденная, на триумфальное вшествие уготованная российскому Августу и повелителю, благочестивейшему государю нашему царю Петру Алексиевичу всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, по толиких преславных над шведами победах в свой престольный царствующий град Москву входящему, проповедническим художеством на новозачатый год 1704 // Проповеди блаженныя памяти Стефана Яворскаго, преосвященнаго митрополита Рязанскаго и Муромскаго, бывшаго местоблюстителя престола Патриаршаго, высоким учением знаменитаго, и ревностию по благочестии преславнаго. М., 1804. Ч. 2. С. 185–224.


[Закрыть]. Стефан использовал здесь любимую метафору, смешивая таинственное видение пророка Иезекииля (Иез. 1: 5–24) с образом «триумфальной колесницы», символизирующей Россию[346]346
  Стефан Яворский является автором целого цикла «колесниц», опирающегося на образность видения Иезекииля: «Колесница торжественная» (1703), «Колесница четырехколесная многоочитая, Езекиилем пророком виденная» (1704), «Жатва торжественная» (1705) и «Торжественной колесницы путь сугубый» (1706).


[Закрыть]. Однако в данном случае образ колесницы позволил Стефану развернуть органицистскую перспективу взгляда на социум. Ведь каждое из колес «триумфальной колесницы», влекомой чудесными животными, символизирует собой социальную страту – «чин», и к этим «чинам» Стефан поочередно обращается: «Первое колесо: первый чин князей, боляр, вельмож, и советников царских. Второе колесо: вторый чин людей военных, генералов, кавалеров, капитанов, и прочих офицеров и воинов. Третие колесо: третий чин людей духовных, архиереев, иереев, архимандритов и игуменов, и всего освященнаго собора. Четвертое колесо: четвертый чин людей простонародных, граждан, купцов, художников, ремесленников и крестьян земледельцов»[347]347
  Колесница четыреколесная многоочитая, Езекиилем пророком виденная… С. 187.


[Закрыть].

Первое колесо – это «первый чин сигклита царскаго, князей, боляр, велмож, советников царских»; Стефан разъясняет, каким образом «началниц велможей» можно назвать «колесами». Колесо, несущее тяжесть, – адекватный образ начальства (и, шире, социальной жизни вообще), поскольку среди эмблем колесо фигурирует с девизом «инем работающи сокрушаюся». Кроме того, колесо символизирует Фортуну, которая то поднимает начальников, то сбрасывает их вниз (Стефан не преминул вспомнить и известную притчу о царе Сезостре); примерами таких «колес не многоочитых» Стефан называет Амана, Сеяна, Евтропия и Велизария. Христос заповедал начальникам быть «колесами многоочитыми», чтобы «научити тех, котории на высоких властях аки на горах пребывают, и в светлостях фортунных, аки в солнечных блистаниях сияют, дабы памятовали на смерть, дабы имели очеса в колеси, присмотруючися его непостоянному обращению, како от земли в гору возносится, и по мале времени паки с горы к земле прекланяется»[348]348
  Колесница четыреколесная многоочитая, Езекиилем пророком виденная… С. 188–200.


[Закрыть].

Второй чин – чин воинов – Стефан называет «колесом, громы испущающим», сопоставляя с ним эмблему «звезда с небеси падающая, а на верху начертание мнится падати». Стефан имел в виду, что подобно тому, как падение небесной звезды есть обман зрения, воины падают только «мнением» простых людей, но не «истиною»; примерами воинов, стяжавших бессмертие в славе и оставивших «адаманта твердейшую» память, служат Александр Македонский, Муций Сцевола, Цинегир, Пергамид, Эпаминонд и целый ряд других полководцев и завоевателей. В конечном счете для воинов колесо означает вечность[349]349
  Там же. С. 201–208.


[Закрыть].

Третье колесо, духовный чин, «должни суть Богомольством своим бремена царствия носити»[350]350
  Там же. С. 209–211.


[Закрыть].

Четвертое колесо, «чин людей простонародных», Стефан именует «скрыпливым»: «Скрыпливое то колесо никогдаже тихо не умеет ходити: всегда скрыпит, всегда ропщет. Наложиш какое тяжало, то и станет скрыпети». Это то колесо, которое хочет работать на «свою пользу», тогда как три остальных колеса трудятся ради общей пользы. Здесь Стефан при разъяснении подданнического долга монарху прямо использует органицистскую метафору: «Кесарей бо и царей главами нарицает писание святое, а подданных удами. Сия убо должни суть кесарю, что должни суть главе уди. Глава о удах промышляет, а уди главу за то любят, а любят нелицемерно: без главы бо им жити несть мощно. Уды главу всячески защищают, например: хощет кто кого ударити во главу, тотчас рукою заставляет голову. <…> Руку бо погубивши может еще жити, а главу погубивши и сам погибнет. Уды главе послушны, что только глава домыслит, то уды исполняют. Уды повинуются главе, не бунтуются на главу». Призывая четвертое колесо «не скрипеть», Стефан одновременно не одобряет наложения чрезмерного бремени, вспоминая пример жестокого Ровоама. Чтобы колесо не скрипело, его следует смазывать; масло в данном случае символизирует мягкость; владыкам следует «жестокость с милосердием мешати, и такою мазию маститой скрипящия колеса»[351]351
  Там же. С. 211–214.


[Закрыть].

Колеса должны «влечься» туда, куда везут колесницу животные, и не противиться «тяглу». Та колесница, где «окаянныя колеса, бесом движимыя» противятся «тяглу», – не Божья, но дьявольская; их ждут вечные муки. Подобно тому, как чародей отказывается от Бога и предается дьяволу, так и бунтовщик «оставляет истиннаго господина своего, который истиннаго Бога изобразует»[352]352
  Колесница четыреколесная многоочитая, Езекиилем пророком виденная… С. 219–220.


[Закрыть]. Таким образом, повиновение «тяглу» необходимо не только ради общего блага, но и ради спасения: исполнение каждым «чином» своей должности (управление, война, молитва, земледелие) заповедано Богом.

Другой крупнейший проповедник начала XVIII в. – Феофан Прокопович – в знаменитом «Слове похвальном о баталии Полтавской» (1717) описывал возникновение зависти между людьми с помощью обращения к функциональным категориям социальной структуры: «Гордыня не родит зависти к дальним, но к ближним: к ближним, глаголю, или по чину гражданскому, или по делу воинскому, купеческому, художескому, или по крови и племени, или по державе верховной и протчая. На пример: не завидит купец воину его мужества; не завидит воевода священнику его учительства; не завидит кузнец живописцу его искусства. Не живет зависть в разности, живет в близкости: воин воину, властелин властелину, художник тогожде дела завидит художнику»[353]353
  Феофан Прокопович. Слово похвальное о баталии Полтавской, сказанное в Санктпитербурхе в церкви Живоначальныя Троицы чрез честнейшаго отца ректора Прокоповича июня в 7 день 1717 // Феофан Прокопович. Соч. М.; Л., 1961. С. 50.


[Закрыть]. Равным образом и в «Слове о власти и чести царской» (1718) Феофан вновь обращается к функциональному пониманию социальной структуры, на сей раз говоря о том, что священнослужители составляют лишь одну из категорий такой структуры: «Священство бо иное дело, иный чин есть в народе, а не иное государство. А яко же иное дело воинству, иное гражданству, иное врачам, иное художникам различным, обаче вси с делами своими верховной власти подлежат; тако и пастырие, и учителие, и просто вси духовнии имеют собственное свое дело, еже быти служители божиими и строители тайн его, обаче и повелению властей державных покоренны суть, да в деле звания своего пребывают»[354]354
  Феофан Прокопович. Слово о власти и чести царской, яко от самого Бога в мире учинена есть, и како почитати царей и оным повиноватися людие долженствуют; кто же суть и коликий имеют грех противляющиися им. Лета господня 1718 году, априллиа в 6 день, в царствующем Санктпитербурхе, в неделю цветную // Там же. С. 88.


[Закрыть].

В произнесенном в том же году «Слове в день святаго благовернаго князя Александра Невскаго» (1718) Феофан сформулировал функциональную концепцию «чинов»: «Аще же всякий чин от Бога есть <…> то самое нам нужднейшее и Богу приятное дело, его же чин требует, мой – мне, твой – тебе, и тако о прочиих <…> И просто рещи, всяк разсуждай, чесого звание твое требует от тебе, и делом исполняй требование его». Здесь Феофан перечисляет следующие «чины»: «царь», «сенатор», «воин», «пастырь духовный», а также «родители и чада», «мужие и жены», «господие и рабы». Путь спасения – исполнение того, «что ты должен еси Богу, государю, отечеству, всяком собственно ближнему, словом рещи: что должен званию твоему?»[355]355
  Феофан Прокопович. Слово в день святаго благовернаго князя Александра Невскаго, проповеданное Феофаном, епископом Псковским, в монастыре Александроневском при Санктпитербурхе 1718 году // Феофан Прокопович. Соч. С. 98.


[Закрыть] Каждый чин, т. е. социальная страта, связан с добродетельным исполнением определенного рода обязанностей.

Обращения к социальной структуре как к иерархии функциональных обязанностей («состояний»), усердное исполнение которых является гражданской обязанностью христианина, позволяет поместить мысль и Стефана Яворского, и Феофана Прокоповича в контекст томистской проповеднической традиции.

Случаи обращения российских проповедников XVIII в. к социальной структуре относительно редки (в большинстве проповедей не уделялось этим вопросам внимания), однако в тех случаях, когда церковные иерархи все же начинали рассуждать на эту тему, они развертывали картину, разительно отличавшуюся от имперских правовых норм. Так, архиепископ Амвросий Юшкевич, описывая блага мира в «Слове в день торжественнаго Всещедрому Господу Богу принесеннаго третьяго благодарения, о состоявшемся вечном между империею Российскою, и короною Шведскою мире» (1744), обрисовывал социальную структуру, выделяя «церковь», «Государя», «министров и сенаторов», «воинов», истцов и судей, «купечество», «земледельцев». Каждая из категорий обладает своей функцией и отправляет свою должность: «Во время мирное честь Божия сохраняется и распространяется, церковь Христова созидается, учения заводятся. Государь о внутренних делах к ползе отечеству и подданных своих печется и промышляет. Министры и Сенаторы благия советы и промыслы о добром состоянии Государства прилагают и впредь будущия разсматривают, как бы в лучшее благополучие при-весть всенародное собрание». Воины отдыхают, обижаемые «в судех и приказех» защищаются. Отстраиваются города и крепости. Купечество, получив свободный путь по морю и суше, «о прибылных промышляет куплях и вящщия себе получает корысти». Земледельцы «радостно трудятся», и «друголюбное со всеми в тихомирии жителство провождают, и забывше прежних тревог и опасностей, о мире и победах своего воинства разглагольствуют»; а также чтут Бога и от «избытка радости» поют торжественные песни и сочетают своих детей браками[356]356
  Слово в день торжественнаго Всещедрому Господу Богу принесеннаго третьяго благодарения, о состоявшемся вечном между Империею Российскою, и Короною шведскою мире, при высочайшем присутствии всепресветлейшия великия государыни императрицы Елисавети Петровны самодержицы Всероссийския, и его императорскаго высочества благовернаго государя великаго князя Петра Феодоровича, и обрученныя невесты его, Ея императорскаго высочества благоверныя государыни великия княжны Екатерины Алексеевны, проповеданное в Москве в соборной Успенской церкви синодалным членом преосвященным Амвросием, архиепископом Новгородским 1744 года, иулия 15 дня. М., 1744. С. 23–24.


[Закрыть].

Архиепископ Санкт-Петербургский и Шлиссельбургский Сильвестр Кулябка в одной из проповедей 1750 г. («Слово краткое при первом служении в соборе Казанской Богородицы по пожаловании во архиепископа, сказанное Силвестром архиепископом Санктпетербургским и Шлютелбургским и архимандритом Троицкаго Александроневскаго монастыря 1750 года июля 8 дня»), восхвалявшей императрицу Елизавету, демонстрировал общественную гармонию с помощью сложной структуры категорий: «наследство Петрово», «священство», «высокое правительство», «благородство», «военачальство», «воинство», «мужие и жены», «старцы и юноты», «юноши и девы», «господие», «раби» и, наконец, «старые и малые, всякий поле, всякий роде Христов»[357]357
  Родосский А. С. К неизданным памятникам русского церковного проповедничества в XVIII столетии. «Предики, сказанныя Силвестром, архиепископом Санкт-Петербургским и Шлютелбургским и архимандритом Троицкаго Александроневскаго Монастыря 1750 года» // Христианское чтение. 1898. № 12. С. 923–924.


[Закрыть].

В проповеди 1770 г. епископ Тверской Гавриил (Петров) отмечал: «Когда различие божественных дарований составляет совершенство общества то, дабы оно было совершенно, требуется, чтоб оныя соблюдены были в своей целости <…> чтоб всякой человек, не теряя сил своих, употреблял их как для себя, так и для других»[358]358
  Слово в торжественный день возвышения на всероссийский престол всепресветлейшия державнейшия великия государыни императрицы Екатерины Алексиевны самодержицы всероссийския, проповеданное синодалным членом Гавриилом еп. Тферским в придворной Петергофской церкви 1770 года в Санктпетербурге.


[Закрыть].

Архимандрит Антоний (Румовский) в «Слове в торжественный день рождения всепресветлейшия, державнейшия, великия государыни императрицы Екатерины Алексеевны» (1771) начинает описание социальной структуры с указания на естественное равенство людей, переходя затем к описанию добродетелей, исполнение которых позволяет достичь «благополучия общества»: «Ибо мы все равно раждаемся в свет сей по слову Соломонову: Един есть всем вход во житие, но трудами только дарования наши приводя в совершенство друг от друга отличаемся. И так чтоб возвысить состояние наше, и исполнить намерение Создателя, надобно понести труды, и к таким особливо прилепиться, кои отверзают нам дверь к временному и вечному блаженству. Сие рассуждение до каждого человека касается; но как взаимным между собой союзом связанные составляют общество, то здесь ближнего место занимает общество, и тогда всем нашим стараниям предметом должны быть целость онаго и непоколебимость. Предмет тем любезнейший, что каждаго особенное благополучие сопряжено с благополучием общества. Оно тогда процветает, когда все члены онаго, каждый, не теряя из виду добродетели, со тщанием исполняют свои звания. Пренебрежение оных влечет за собою разрушение общего благосостояния». Речь идет, конечно же, о том, что «исполнение званий» привязано к социальным стратам, выделенным на функциональном основании. Следуя принятому среди церковных иерархов языку, Антоний характеризует основные страты – это «судии», «воины», «купцы» и «земледельцы»[359]359
  Слово в торжественный день рождения всепресветлейшия, державнейшия, великия государыни императрицы Екатерины Алексеевны при высочайшем присутствии его императорского высочества государя цесаревича и великаго князя Павла Петровича, сказы-ванное в придворной церкве Вяжицким архимандритом Антонием 1771 года. СПб., С. 6–7.


[Закрыть]. Каждая из страт обладает собственной социальной функцией: судьи обеспечивают правосудие, воины защищают Отечество, купцы и земледельцы заботятся «о праведном употреблении имения своего» (первые – о доставлении «изобилия», а вторые – об обработке полей).