Текст книги "Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования"

Все эти признаки «сословия» в исторической реальности тесно переплетены и не позволяют, по мнению авторов, согласиться с тезисом Р. Пайпса о доминировании в России исключительно юридического основания для сословной дифференциации. Наряду с правовой регламентацией прав и обязанностей, не менее важной для понимания, что такое «сословие», становится групповая социокультурная идентичность. Следуя этой логике, В. П. Желтова и Н. А. Иванова подчеркивают, что в России со второй половины XIX – начала ХХ в. «…длительное существование сословий способствовало превращению их в особые социальные образования, отличавшиеся социальной мобильностью, уровнем грамотности и культуры, семейным положением и др.»[212]212
  Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословно-классовая структура России… С. 239–259.


[Закрыть]. При таком подходе численность сословия не имеет принципиального значения, особенно если представители данной группы оказывали существенное влияние на принятие важнейших экономических и политических решений. В данном контексте одним из сословий российского общества имперского периода, которое обладало особым правовым статусом и сложившейся корпоративной культурой, авторы называют российский Императорский Дом. Находясь на вершине социальной иерархии, члены императорской фамилии обладали целым комплексов прав, привилегий и обязанностей, а следовательно, по мысли авторов, составляли «специфическую корпорацию» и были «неотъемлемой частью сословного строя России»[213]213
  Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 15–23, 21–85.


[Закрыть].

Предложенные авторами критерии для определения сущности сословий в целом не вызывают принципиальных возражений. Действительно, установленный законодательно правовой статус и признание членами группы некой культурной общности во многом определяют характер внутри– и межгрупповых взаимоотношений. Однако, на наш взгляд, представление о российском обществе имперского периода как о иерархически организованной структуре, состоящей из 3–4 сословий, значительно упрощает социальную реальность.

Используя в качестве источников законодательные акты, материалы статистики и публикации в официальных ведомственных изданиях, авторы концентрируют внимание на процессе «эволюции правового статуса и положения основных сословий» в России имперского периода. При этом они признают, что не все существовавшие группы юридически являлись «сословиями»[214]214
  Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 12, 14, 16.


[Закрыть]. Некоторые из них не имели четко установленного статуса и занимали переходное положение, другие – официально причислялись к тому или иному сословию не по роду занятий и общественной значимости, как это происходило с «основными сословиями», а по национально-религиозной принадлежности, как, например, «инородцы».

Сложность построения непротиворечивой схемы социальной структуры российского общества заключается еще и в том, что даже те группы, которые официально были признаны «сословиями», в действительности не обладали всеми сословными признаками. В связи с этим В. П. Желтова и Н. А. Иванова отмечают характерную даже для «основных» сословий внутреннюю неоднородность и ненаследуемость личного статуса. Яркая иллюстрация существования социальных групп, не имевших в равной степени всех сословных признаков, – личное дворянство и купечество[215]215
  Там же. С. 722.


[Закрыть]. Особенно заметно несоответствие комплексу формальных признаков сословий в России становится при внимательном рассмотрении организации «корпоративных институтов», способных формировать чувство сословной идентичности и защищать групповые интересы[216]216
  Там же. С. 723.


[Закрыть].

Таким образом, достаточно стройная на уровне теоретических рассуждений концепция сословного строя – как системы юридической регламентации прав и обязанностей для каждой социальной группы, преимущественно наследственного порядка передачи социального статуса и организационного оформления корпоративной общности – при ее столкновении с конкретно-исторической реальностью всегда требует дополнительных объяснений и оговорок.

В работе Н. А. Ивановой и В. П. Желтовой своеобразие сословного строя России имперского периода объясняется взаимовлиянием нескольких факторов. Во-первых, для нашей страны была характерна «разновременность» формирования сословий: дворянство, городские слои (почетные граждане, купцы, мещане, ремесленники) складываются в сословия на протяжении XVIII – первой трети XIX в., а «крестьянство», «инородцы» – фактически в течение всего XIX в. При этом на скорость и степень детализации юридического статуса основных сословных групп заметное влияние оказало использование образцов зарубежного законодательства[217]217
  Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 721.


[Закрыть].

Во-вторых, в России особую роль в процессе формировании сословного строя играло государство. Это проявлялось не только в формально-юридической дифференциации прав и обязанностей, но и в политике по созданию сословных корпоративных институтов. И хотя, как справедливо замечают авторы, подобные структуры не всегда создавались на «пустом месте», так, например, «исторической предшественницей мещанского общества являлась посадская община, а сельского общества – крестьянская община», именно государство оказывалось главным инициатором правовой консолидации социальных групп.

В-третьих, в отличие от стран Западной Европы, где «сословия возникали на основе феодальных отношений (сюзерен – вассал) и из отношений земельных собственников с городами, добившимися правовой независимости», в России системообразующим элементом сословного строя был «институт подданства», который проявлялся в форме взаимодействий власти и общества в условиях его сословной стратификации[218]218
  Там же С. 15.


[Закрыть]. Данный институт служил интеграционной основой для экономических, политических и морально-религиозных аспектов социальной жизни. Экономическую основу отношений подданства, по мнению Н. А. Ивановой и В. П. Желтовой, составляли «государственная собственность на землю, недра, леса, воды и сложившийся на ее основе государственный феодализм»[219]219
  Там же. С. 723.


[Закрыть]. Таким образом, именно государство в лице самодержавного правителя и подчиненного ему государственного аппарата и церкви рассматривается в качестве основной социогенерирующей силы, направляющей и контролирующей развитие социума.

Мы считаем, что подобный взгляд на развитие социальных процессов, хотя и отражает ряд важных особенностей России имперского периода, существенно упрощает историческую реальность. Продолжая предложенную авторами логику до предельных значений, можно утверждать, что в России складывание сословной системы – исключительно результат усилий государства, а не естественный процесс социальной дифференциации общества. Очевидно, что при таком подходе не учитывается интерпретационная активность индивидов и многообразие их реакций на попытки государства регулировать различные аспекты повседневной жизни. В реальности государство нигде и никогда, даже в условиях тоталитарного режима, не способно полностью регламентировать и контролировать характер внутри– и межгрупповых отношений, а следовательно, множество социальных явлений и процессов возникало не только без участия государства, но и вопреки его установкам.

Отчасти несводимость факторов социальной истории только к политике государства подтверждается итоговыми замечаниями авторов. Так, в заключении они констатируют двойственность и противоречивость социальных последствий реформ 1860–1870-х гг., которые, с одной стороны, обозначили новый вектор развития, связанный с постепенным преодолением сословности, а с другой, и это особенно заметно в отношении крестьянства и дворянства, способствовали укреплению «некоторых сословных начал»[220]220
  Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 724.


[Закрыть]. В результате такой двойственности в конце XIX – начале ХХ в. в России переход к классовой структуре происходил при частичном сохранении сословного строя, что существенно осложняло развитие общественных институтов и сопровождалось, наряду с сохранением всевозможных мелких сословных групп, ростом численности маргинальных слоев населения[221]221
  Там же. С. 727.


[Закрыть]. Однако, признавая особенности развития социума имперского периода, авторы подчеркивают общность основного направления в эволюции социальной стратификации России и стран Европы. В общем виде, по их мнению, «…Россия не избежала сословного структурирования на определенном историческом этапе, подчиняясь в этом отношении мировым закономерностям»[222]222
  Там же.


[Закрыть].

Не менее интересным вариантом осмысления масштабных социальных процессов в длительной временной перспективе являются работы Б. Н. Миронова. Впервые опубликованная в 1999 г. монография «Социальная история России периода империи (XVIII – начала XX в.)» вызвала большой интерес как зарубежных, так и российских исследователей[223]223
  См., например: Российский старый порядок: Опыт исторического синтеза: «круглый стол» / материалы подгот. C. С. Секиринский // Отеч. история. 2000. № 6. С. 43–93; Ахиезер А. С. Специфика исторического опыта России: трудности и обобщения: Размышления над книгой // Pro et Contra. 2001. Т. 6, № 4. С. 209–221; Аврус А. И., Голуб Ю. Г. Новый рубеж отечественной исторической науки // Клио: журн. для ученых. 2001. № 2 (14). С. 244–247; Forum // Slavic Review. 2001. Vol. 60, №. 3. P. 550–599; Елисеева И. И. Обсуждение монографии Б. Н. Миронова «Социальная история России» // «Английская набережная, 4»: ежегодник С.-Петерб. науч. о-ва историков и архивистов. СПб., 2000. С. 467–473; Рабжаева М. В. Смена вех в понимании российской истории: Обсуждение книги Б. Н. Миронова «Социальная история» // Журнал социологии и социальной антропологии. 2001. Т. 3, № 2. С. 174–189.


[Закрыть]. Учитывая критические замечания и пожелания читателей, автор трижды дополнял текст работы[224]224
  Cм., например: Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII– начала XX в.): Генезис личности, демократической семьи и правового государства: в 2 т. 3-е изд., испр., доп. СПб., 2003.


[Закрыть]. В результате более глубокого изучения материального положения различных категорий российских подданных XVIII – начала ХХ в. был собран материал для монографии «Благосостояние населения и революции в имперской России» (2010, 2012), а в 2014–2015 гг. на основе текста «Социальной истории России периода империи» автор опубликовал новый вариант своей работы под заголовком «Российская империя: от традиции к модерну»[225]225
  Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. СПб., 2014–2015.


[Закрыть].

Наряду с существенным увеличением объема используемых источников, принципиально важным дополнением, которое, на наш взгляд, заслуживает пристального внимания современных историков, являются размышления автора о методологических основаниях исследований по социальной истории России. Обращаясь к читателям, Б. Н. Миронов заявляет о приверженности «неоклассической модели исторического исследования», которая «ориентирована на синтез социальной, культурной, экономической, политической истории, социально-исторической антропологии, исторической социологии и исторической психологии, при использовании междисциплинарного подхода, макро– и микроанализа, объяснения и понимания»[226]226
  Там же. С. 12–13.


[Закрыть]. Такой междисциплинарный подход может способствовать открытию новых, более пластичных методов исследования, позволяющих адекватно реконструировать различные проявления социального в исторически обозримом прошлом. Однако, и с этим утверждением Б. Н. Миронова нельзя не согласиться, основной проблемой, без решения которой невозможно достижение обозначенной цели, является нечеткость и формальный характер используемого в исторической социологии и социальной истории понятийного аппарата.

Констатируя необходимость выработки четкого понимания основных социальных категорий, Б. Н. Миронов акцентирует свое внимание на значении понятий «социальная структура», «социальная стратификация», «класс», «сословие». По его мнению, историки нередко подразумевают под «социальной структурой» то, что в социологии принято обозначать термином «социальная стратификация». Любая стратификация предполагает «социальное неравенство в обществе, разделение последнего на неравноценные социальные единицы – касты, “чины”, сословия, классы, страты, слои и ранжирование… по неравенству в доходах, образовании, престиже, власти и в доступе к любым социальным благам и ресурсами»[227]227
  Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. С. 325.


[Закрыть]. В отличие от «стратификации» термин «социальная структура» используется в современной социологии не столько для обозначения формальных границ и имущественного неравенства в обществе, сколько для констатации существования «постоянных и упорядоченных связей между его членами, их взаимоотношений в повторяющихся и устойчивых формах по определенным правилам и нормам». В данном контексте «…социальная структура создает в обществе систему отношений между людьми, занимающими определенные социальные позиции, с точки зрения социальных ролей, взглядов и убеждений, интересов, жизненных шансов и типичных направлений коммуникаций»[228]228
  Там же.


[Закрыть]. Так, например, по мнению Б. Н. Миронова, социальная структура российского общества XVIII в. – «это специфическая конфигурация взаимоотношений между дворянином и купцом, крестьянином и чиновником, священником и мещанином, а также и все другие отношения между людьми разных статусов в соответствии с установленными законом и обычаем нормами и правилами, благодаря чему удовлетворялись основные жизненные и социальные потребности населения»[229]229
  Там же.


[Закрыть]. Одновременно с социальной структурой как «специфической конфигурацией взаимоотношений» в обществе неизбежно возникает «разделение на сословия и сословные группы с точки зрения их неравенства в отношении уровня жизни, образования, власти, престижа, образования и стиля жизни», которое отражает сущность социальной стратификации.

Резюмируя свои размышления о содержании терминов «социальная структура» и «социальная стратификация», Б. Н. Миронов предлагает сочетать две системы социальных координат: с одной стороны, используя понятие «социальная стратификация», следует разложить общество «…на однородные социальные группы (касты, сословия, классы, слои, страты) и ранжировать их в иерархическую систему в соответствии с теми или иными критериями, а с другой – рассмотреть, как взаимодействовали различные социальные группы и каким образом на базе этого взаимодействия рождалась социальная структура как система»[230]230
  Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. С. 325–326.


[Закрыть]. При этом он призывает исследователей помнить, что «всякая социальная структура и стратификация являются в значительной мере условными, так как зависят от критериев, положенных в их основу»[231]231
  Там же. С. 326.


[Закрыть].

Однако простая констатация «виртуальности» выделения социальных групп не дает исследователю новых инструментов для изучения прошлого. Напротив, доведенная до крайности такая позиция не способствует сближению исследователя и исторической реальности, так как в любом обществе всегда существовала многоуровневая и очевидная для современников групповая дифференциация. Понимая это, Б. Н. Миронов на теоретическом уровне признает важность многомерной социальной классификации и в качестве примера обозначает возможные критерии для выявления социальных страт: они могут быть организованы в иерархический порядок в соответствии с престижем, властью, материальным положением, образованием, знанием, религиозно-этнической принадлежностью и происхождением[232]232
  Там же. С. 327.


[Закрыть]. Более того, одним из важных критериев социального неравенства он называет «жизненный стиль» представителей определенной социальной группы. Данное понятие, по словам автора, обозначает: «во-первых, поведение человека и предметы его собственности – как он одевается, что ест, как ухаживает за телом и здоровьем, как и где отдыхает и развлекается, которые истолковываются им самими и окружающими как символы положения, занимаемого им в обществе; во-вторых, систему установок, которые предопределяют поведение и представления, свойственные индивидуумам данной социальной группы». Рассматриваемые в комплексе, все эти составляющие определяют положение, при котором «стиль жизни служит не только маркером социального положения человека, но и подтверждением его статуса»[233]233
  Там же. С. 329–330.


[Закрыть].

Признание условности любой исследовательской парадигмы, с помощью которой происходит дифференциация общества, актуализирует проблему определения критериев для подобного рода аналитической операции. В связи с этим Б. Н. Миронов справедливо отмечает недостаточность формально-юридического или материально-финансового критерия, так как в действительности социальная «стратификация по объективным критериям дает основание отнести человека к одной социальной страте, в то время как он сам может идентифицировать себя с другой, а его окружение воспринимать его как представителя третьей страты»[234]234
  Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. С. 330.


[Закрыть]. Следовательно, утверждает автор, у историка «возникает необходимость оценивать социальное неравенство не только по объективным критериям, но и на основании самоидентификации – на представлении человека о месте своем и себе подобных в обществе (метод самооценки) и перекрестной идентификации – на представлениях людей друг о друге и одних социальных групп о других (репутационный метод)»[235]235
  Там же.


[Закрыть]. Именно поэтому в исследованиях по социальной истории он, ориентируясь на работы П. Бурдьё[236]236
  Бурдьё П. Социальное пространство и генезис «классов» // Бурдьё П. Социология социального пространства: сб. ст. М., 2005. С. 14.


[Закрыть], предлагает руководствоваться рядом принципов социального моделирования, используемых в социологии.

Во-первых, следует помнить, что «большие реальные социальные группы (например, сословия или классы) определяются не только их численностью, составом, социальными границами и другими подобными объективными (субстанциальными) признаками, но также внутригрупповыми и межгрупповыми отношениями»; во-вторых, «конструирование группы должно производиться не по одному материальному критерию, а на основании нескольких критериев, в том числе необходимо принять во внимание представления членов данной группы о себе, о других группах и о социальной иерархии в обществе»; в третьих, «при определении группы следует учитывать, что группы отличаются друг от друга идеологиями, представлениями о социальном мире и способах его изменения». И, конечно, принципиально важно помнить, что «сконструированные» таким образом «группы не являются реально действующими группами; это виртуальные, или группы людей на бумаге»[237]237
  Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. СПб., 2014. Т. 1. С. 326.


[Закрыть].

Не менее проблематичными по сравнению с терминами «социальная структура» и «социальная стратификация» являются такие привычные для историка категории, как «класс» и «сословие». Именно эти категории Б. Н. Миронов называет «главными социальными единицами российского общества периода империи», подчеркивая при этом, что исторически реальность не совпадала с четким делением общества на классы и сословия. По сути, и «класс», и «сословие» являются такими же теоретическими конструктами, как «социальная структура» или «социальная стратификация», а следовательно, историк должен отдавать себе отчет в том, что обозначаемые при помощи данных понятий социальные образования, по словам автора, «следует рассматривать как виртуальные, или как группы людей на бумаге, сконструированные современниками и историками, а не как реально существовавшие»[238]238
  Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. Т. 1. С. 333–334.


[Закрыть].

Признавая условность понятий «класс» и «сословие», Б. Н. Миронов оговаривается, что в силу сложившейся историографической традиции и содержания исторических источников, отражающих существовавшие в обществе представления о групповом и индивидуальном неравенстве, историк «вынужден анализировать виртуальные группы как будто они реально существовали»[239]239
  Там же. С. 334.


[Закрыть]. Безусловно, подобного рода методологическая саморефлексия необходима и полезна историку, стремящемуся реконструировать ушедшую в прошлое историческую реальность. Однако, на наш взгляд, важно разграничивать степень «виртуальности» понятий «класс» и «сословие». Если первое является предельно обобщенным понятием и редко встречается до середины XIX в. в текстах исторических источников, служивших средством как межличностной, так и публичной коммуникации, то второе понятие нередко использовалось современниками для личной и межгрупповой самоидентификации с конца XVIII столетия.

Рассматривая категории «класс» и «сословие» как привычный и удобный аналитический инструмент для исследования российского общества периода империи, Б. Н. Миронов предлагает сопоставление различных групп российского общества с «классическими» для средневековой Европы сословиями. В качестве критериев автор использует следующие признаки: «…1) каждое сословие имеет специфические права и социальные функции, которые закреплены юридически в обычае или законе; 2) сословные права передаются по наследству, следовательно, приобретаются по рождению; 3) представители сословий объединяются в сословные организации или корпорации; 4) сословия обладают специфическим менталитетом и сознанием; 5) сословия имеют право на самоуправление и участие в местном управлении или центральном государственном управлении (в сословно-представительных учреждениях); 6) существуют внешние признаки сословной принадлежности – одежда, прическа, особые украшения и т. п.; 7) межсословные переходы и браки допускаются, но строго контролируются»[240]240
  Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. Т. 1. С. 333, 459.


[Закрыть]. Все эти признаки позволяют определить относительно однородные группы населения, однако даже при таком комплексном подходе, в связи с тем, что сословное законодательство, как правило, не акцентировало внимание на имущественном положении, образовании и ряде иных характеристик индивида, в сословном обществе можно было встретить, например, «бедного образованного дворянина и богатого неграмотного крестьянина или богатого малограмотного мещанина и бедного образованного священника».

В отличие от сословий понятие «класс» обозначает определенные социальные группы людей, отличающиеся друг от друга по их месту в системе общественного производства, уровню дохода и доступности к властным институтам. Б. Н. Миронов отмечает, что такие группы «складываются стихийно» и «являются открытыми на входе и выходе»[241]241
  Там же. С. 333.


[Закрыть], что обусловливает, благодаря личным способностям, образованию, случайным возможностям и личным связям людей, постоянную смену состава группы.

В соответствии с обозначенными признаками, по мнению Б. Н. Миронова, российское общество XVI – первой половины XVII в. еще не было ни сословным, ни классовым. Главный стратифицирующий фактор российского общества в этот период времени – характер обязанностей человека по отношению к государству. Ярким подтверждением этого является разделение населения на людей служилых, тяглых и не-тяглых, а также зависимость социального статуса человека от положения в номенклатуре «чинов» и «разрядов», число которых доходило до пятисот. По мере разрастания государственного аппарата в России повысилась устойчивость «номенклатуры чинов», что, по мнению автора, дает основания рассматривать их как «протосословия и свидетельствует о перерастании “чиновного” строя в сословный»[242]242
  Там же. С. 458.


[Закрыть]. О появлении же более или менее «полноценных» сословий в России можно говорить только с последней трети XVIII – начала XIX в.

Первой социальной группой, которая соответствовала большинству признаков сословия, было дворянство, получившее в 1785 г. юридическое закрепление сословных прав и порядка передачи их по наследству, право на создание органов корпоративного самоуправления в форме уездных и губернских дворянских собраний, на внешние атрибуты принадлежности к дворянскому сословию, на относительно независимый от коронной администрации суд. Постепенно в дворянской среде формировалось представление о дворянской чести и достоинстве, что позволяет говорить о формировании сословного самосознания и самоидентификации. Хотя, как справедливо утверждает Б. Н. Миронов, все это «не исключало наличия внутри дворянства групп интересов и существования между ними политических, экономических, социальных и этнических противоречий»[243]243
  Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. Т. 1. С. 344.


[Закрыть]. Почти одновременно с дворянством вторым сословием в России становится духовенство. К началу XIX в. оно обладало почти всеми формальными признаками сословия, за исключением, конечно, права участия в сословно-представительном учреждении и наличия органов сословного самоуправления. Однако, по мнению автора, их отсутствие было компенсировано существованием местных духовных консисторий и Синода.

Наиболее отчетливую конфигурацию сословный строй получил после Великих реформ XIX столетия. По мнению Б. Н. Миронова, «в наибольшей степени идеальному типу сословия соответствовало дворянство, в наименьшей – крестьянство». При этом автор делает принципиально важный, на наш взгляд, вывод о роли государства в процессе формирования сословий, подчеркивая, что этот процесс «происходил в большей степени стихийно, под влиянием жизненных обстоятельств, а государство к этому процессу подключилось и активно содействовало, отчасти под влиянием европейской практики, отчасти под влиянием общественных потребностей, выразителем которых оно, по сути, являлось». Именно в результате сочетания «естественного хода вещей и государственного дирижирования в стране сложилась гибкая сословная система, хорошо адаптированная к потребностям экономического и социального развития и общества»[244]244
  Там же. С. 460.


[Закрыть].

Сравнивая российское общество с положением различных социальных групп в странах Западной Европы, автор констатирует, что «ни в одной европейской стране даже в период расцвета сословного строя также не существовало четких консолидированных сословий – дворянства, духовенства, горожан и крестьян». Таким образом, и в России, и в странах Европы «четкая 3– или 4-членная сословная структура – не более чем теоретическая конструкция, идеальный, а не реальный тип сословного устройства общества»[245]245
  Миронов Б. Н. Российская империя: от традиции к модерну. Т. 1. С. 459.


[Закрыть]. В большинстве стран даже те группы, которые соответствовали сословной структуре общества, не были полностью однородными образованиями. В подтверждение данного тезиса Б. Н. Миронов приводит пример социальной стратификации Франции, где в конце XVII столетия имелось 22 социальные страты, подразделявшихся, в свою очередь, на 569 социальных групп[246]246
  Там же.


[Закрыть]. В России вследствие того, что сословный строй существовал здесь, по сравнению со странами Западной Европы, непродолжительное время, фрагментация общества была еще более выраженной. Постепенная трансформация сословной системы в классовую происходила только в пореформенное время, но до революции 1917 г. не была завершена[247]247
  Там же. С. 461.


[Закрыть].

Признание условности категорий «сословие» и «класс» особенно отчетливо диссонирует с констатацией автором одновременного сосуществования (при постепенном доминировании к началу ХХ в. классового типа) практически всех типов стратификационных систем: рабовладельчества в регионах Закавказья и Средней Азии, этакратической системы и даже физико-генетического типа социальной стратификации, проявляющегося в доминировании индивидов по признаку пола, возраста и физической силы. Таким образом, анализ основных положений исследования Б. Н. Миронова актуализирует проблему корректности использования сословно-классовой парадигмы применительно к истории российского социума.

* * *

Знакомство с рядом актуальныхсоциологических теорий социального и с современными трудами по социальной истории позволяет обнаружить некоторые тенденции, внушающие оптимизм относительно перспектив развития и социальной истории как таковой и конкретных исследований по истории социальной стратификации России Нового – Новейшего времени.

Можно констатировать определенное сближение позиций «теоретиков» и «эмпириков», социологов и историков в понимании предмета и методов исследования. Абстрактные модели общества и жесткие дефиниции, присущие крайним проявлениям структурализма, с одной стороны, и не поддающаяся генерализации «история в осколках», с другой стороны, все больше уступают место консенсусным формам научного познания социальной материи.

Анализ новейших работ зарубежных и российских авторов позволяет сформулировать ряд ключевых тезисов и подходов, которые могут стать отправными точками и методологической опорой для конкретно-исторических исследований по социальной стратификации России Нового – Новейшего времени. Прежде всего, напрашивается вывод о том, что социальная стратификация подвижна и изменчива. Эти подвижность и изменчивость существуют в пространственно-временных измерениях. Российское общество (как и общества других европейских стран) сочетало в себе многообразие социальных страт, чья идентификация основывалась на различных критериях. Для того чтобы классифицировать их, использовались (в различных сочетаниях) правовые, экономические (владение собственностью, профессия), территориальные, гендерные, конфессиональные (этноконфессиональные) и культурные (ментальные) основания.

Важной задачей исследования социального оказывается выявление принципов и форм самоидентификации членов общества. При этом возникает проблема, связанная с неоднозначностью интерпретации источников в силу того, что каждый человек, являясь носителем целого комплекса идентичностей, в конкретных условиях выбирает использование одной или нескольких из них в зависимости от обстоятельств и преследуемых целей. Возникает своего рода эффект «жонглирования статусом», который «размывает» кажущуюся стройность той или иной социальной структуры. Следует учитывать и тот фактор, что в процессе конструирования социального пространства сосуществовали, как минимум, два процесса: во-первых, политика государства в отношении определения статуса и границ социальных страт (хотя степень ее влияния оценивается исследователями по-разному), а во-вторых, собственное внутреннее развитие социальных групп и их реакция на государственную политику.

Вероятно, одним из фундаментальных достижений социальной истории на сегодняшний день стало конвенциональное понимание того, что социальные структуры (во всяком случае, в эпоху позднего Средневековья – Нового и Новейшего времени) могут быть разнообразны не только в динамике исторических периодов большой длительности, но и на любом конкретно-историческом отрезке. Это понимание если не разрушает, то серьезно корректирует традиционную убежденность в наличии единой социальной иерархии того или иного изучаемого общества, «найдя ключ к которой, удастся точно определить место каждого индивида или каждой группы на социальной лестнице»[248]248
  Уваров П. Ю. Социальные именования парижан в эпоху Старого порядка // Социальная идентичность средневекового человека. М., 2007. С. 182.


[Закрыть]. Отсутствие у современников единого ментального образа социальной иерархии, множественность этих образов, их зависимость от постоянно меняющихся обстоятельств жизненных ситуаций – все то, что, по наблюдениям П. Ю. Уварова, характеризовало социальную ситуацию во Франции Старого порядка[249]249
  Там же. С. 182–184.


[Закрыть], вполне справедливо и для России имперского и, по всей видимости, постимперского (советского) периода. Таким образом, первоочередная задача историка, занимающегося изучением социальной стратификации, заключается в выявлении причин и границ этой изменчивости, исследовании механизмов социального конструирования, его акторов, уяснении социального языка или, точнее сказать, языков эпохи. Второй задачей, вовсе не новой, но усложненной новыми представлениями, остается задача «перевода» аутентичного языка прошлого на язык современных научных понятий. Это, в частности, касается давнего спора о правомочности характеристики модерных обществ как сословных или классовых, продуктивности и правомерности использования самих категорий «сословие» и «класс», а также попыток нахождения им замены в социальной терминологии исследуемой эпохи или в более гибких и адекватных «кабинетных» номинациях.

Сопоставление некоторых концептуальных моделей изучения социальных процессов и возможности их применения в исторических исследованиях отчетливо показывает важность поиска новой интегративной модели описания социальных процессов. Создание такой модели возможно на основе признания многомерности и пластичности социальной структуры, описание которой невозможно в терминах, предполагающих наличие жесткой структурной детерминации поведения индивидов. Более адекватным для реконструкции социальных процессов в исторической ретроспективе представляется модель общества, сочетающая в себе объективно существовавшую иерархию, основанную на неравенстве в распределении материальных и властных ресурсов, а также признание особой роли нематериальных факторов, объединяющих и разъединяющих людей как внутри группы, так в ходе межгрупповых взаимодействий (см. рисунок). С помощью такой модели возможно исследование не только стратегий социального проектирования со стороны властных структур посредством нормативно-правового регулирования, но и его результатов, которые никогда не реализуются в полном объеме. Рассматривая социум как сложноорганизованную систему, состоящую из множества формальных и неформальных ассоциаций, группообразований и отдельных индивидов, постоянно взаимодействующих друг с другом, следует признать многомерность границ и маркеров социальной дифференциации и самоидентификации, которые проявляются в языке и практических действиях индивида.