Текст книги "Сравнительная социология"

Но как исследователь узнает, что представляет собой причину, а что – следствие для конкретной корреляции? Дюркгейм признавал, что это не очевидно из самой корреляции: соизменение может следовать из факта, что оба явления вытекают из одной причины или что есть третье явление, которое выступает следствием первого и причиной второго. Ученый предполагал решить эту проблему с помощью сочетания «дедукции», или исследования того, «как одно из двух условий породило другое», и новых сравнений.

Он пояснял это на следующем примере. Допустим, установлено, что склонность к самоубийству изменяется параллельно уровню образования. Но нельзя понять, каким образом образованность может повлечь за собой самоубийство: образование затрагивает только поверхностные области сознания; инстинкт самосохранения, напротив, одна из фундаментальных наклонностей людей. Если так, то второе не может подвергаться влиянию первого. Поэтому можно предположить, что оба факта являются следствиями одного условия. И действительно, можно обнаружить такую причину: это ослабление религиозного традиционализма, которое усиливает как потребность в знании, так и склонность к самоубийству.

Интерпретация примера может быть оспорена, тем не менее показательно, что корреляция не самодостаточна: она требует как теоретического обоснования, так и – при необходимости – дальнейших сравнений (в указанном примере для доказательства нужно сравнить изменение уровня религиозного традиционализма со значением первых двух переменных).

Какое значение имеет сравнительная социология Дюркгейма с точки зрения современной дискуссии? В статье «Теория и метод в сравнительных исследованиях: две стратегии» [Ragin, Zaret, 1983] Ч. Рагин и Д. Зарет, характеризуя качественную и количественную стратегии сравнения, заявляют об их принципиальных различиях по объектам анализа, по концепциям причинности и объяснения, а также по логике анализа. Эти различия вызваны тем, что исследователи исходят из разных предпосылок о том, что представляет собой социальная реальность, которую они изучают. Особенности количественной стратегии, как утверждают авторы, восходят к сравнительной социологии Дюркгейма. Покажем это на примере каждого из параметров.

Как отмечалось, для Дюркгейма сравнение возможно лишь внутри социальных классов – обществ одного типа. Эти типы выделяются в зависимости от его элементов: количества и сложности составных частей. Если перевести на язык современной социологии, то речь идет о принципе системной организации. Следовательно, объектом анализа (unit of analysis) является общество (государство, культура) как система.

Далее, классик утверждал, что единственный метод, пригодный для социальных наук – это метод сопутствующих изменений, или корреляция. Он предполагает действие внутренних, или постоянных, причин, т. е. влияние, присущее данному явлению постоянно, везде и всегда, чему и соответствует принцип: «одно следствие – одна причина». Значит, концепция причинности здесь – постоянные причины, действующие в рамках систем; логика анализа – сопутствующее изменение причин и следствий, или статистические методы Милля.

Наконец, в социологии Дюркгейма объяснение происходит через проверку функциональных отношений и зависимостей между переменными (социальными фактами). Поэтому концепцией объяснения выступает функциональное объяснение связей между переменными. Объект и предмет исследования противостоят друг другу: объектом служат системы (общества одного социального вида на одном этапе развития), а предметом – отношения между абстрактными переменными.

3.2. Программа сравнительной социологии Макса Вебера

Изложение материала в этом разделе построено так же, как и в предыдущем. От общих положений Вебера о социологии осуществлен переход к особенностям сравнительной социологии классика, после чего сделан вывод о значении его программы для современной дискуссии в сравнительной социологии. По ходу изложения имеются отсылки к позиции Дюркгейма, на фоне которой особенности программы Вебера предстают более отчетливо.

Характеризуя позицию Вебера, следует начать не с того, что исследует социальный ученый, а с того, как он это делает. Для социологии Дюркгейма определяющим в предмете социологии являются социальные факты: именно они выступают исходным пунктом рассуждений ученого и определяют метод. В случае Вебера (и здесь он продолжает неокантианскую линию) первичен вопрос: как вообще возможно знание о социальной реальности? Ответ на него определяет программу социологии классика, в частности, его программу сравнительной социологии.

Вебер полагал, что социальное знание об обществе и культуре возникает из ряда «односторонних» (т. е. избирательных) обзоров разных сторон культурной жизни. Реальность, даже единичный объект, непостижимо сложна, поэтому лишь конечный ее фрагмент может стать объектом научного исследования. Именно выбор, усиление и упрощение определенных аспектов реальности привели к созданию таких отраслей научного знания, как, например, формальная экономика. Более того, ученый утверждал, что эта односторонность намеренная и определяется не «природой вещей» (как настаивал бы Дюркгейм), а инициативой исследователя. Соответственно, «свободный от предпонятий» подход к эмпирической реальности не представляется возможным.

По каким критериям в социальных науках делается выбор, сведение бесконечного к конечному? Об этом речь уже шла в п. 1.2. Исторические конфигурации интересуют исследователя потому, что они культурно значимы для него. Это предполагает, что исследователь имеет «ценностную ориентацию» по отношению к историческим событиям и ситуациям и анализирует именно те из них, которые представляют для него ценность. Вебер заявлял об этом и для собственных исследований: как «дитя европейской культуры» он стремился ответить на вопрос о том, какие процессы привели к возникновению специфической западной рациональности, в частности, капитализма (как будет показано далее, ответ на этот вопрос потребовал от ученого систематических сравнений).

Предмет анализа М. Вебера также значительно отличается от подхода Дюркгейма: его социология исследует социальное действие. Поведение определяется как действие, если актор придает ему субъективный смысл; действие «социально», если оно ориентировано на поведение других. Интерес Вебера к субъективному смыслу предполагает, что индивид мотивирован, оценивает окружение в терминах значимости для себя и организует свое поведение соответствующим образом[26]26
  Так же, как и социальный ученый, который создает «односторонние обзоры» реальности в соответствии с ценностными ориентациями.


[Закрыть]; более того, социальное действие невозможно понять, описывать или анализировать без ссылки на этот субъективный смысл. Дюркгейм мог бы с этим согласиться, но, вероятно, настаивал бы, что этот смысл важен для психологии, а не для социологии.

Здесь следует внести несколько уточнений. Прежде всего, не любое поведение имеет субъективный смысл; некоторое – чисто реактивно, хотя различие между ними весьма тонкое. Кроме того, что более важно, смысл действия, как его понимает актор, следует учитывать при объяснении его поведения, однако оно не является валидным научным объяснением. Иными словами, для социологического объяснения вовсе не достаточно понять, что думают и чувствуют конкретные индивиды в конкретных ситуациях (более того, это не является необходимым). На данном моменте следует остановиться подробнее.

Рассуждая о том, как вообще возможно понимание субъективного смысла, Вебер говорил о важности «объяснительного понимания». Оно, в частности, предполагает схватывание мотивов индивидуального актора: так, мы поняли действие человека, ударяющего по бревну топором, если осознаем, что он работает за плату. Мотивы крайне разнообразны и не сводятся к чистой психологии. Они могут включать, например, личную выгоду индивида в данной ситуации, его склонность следовать нормам или его веру в легитимность социальных отношений. В любой исторической ситуации исследователь должен быть готов обнаружить не единственные или чистые мотивы, а множество мотивов в сложной комбинации.

Ученый описывал два вида объяснительного понимания. Первый включает интерпретативное схватывание «действительно подразумевавшегося смысла», т. е. смысла конкретного действия индивида в его исторической сложности. (Он добавлял к этому типу подтип – понимание действительно подразумевавшегося смысла действий множества индивидов в массовых явлениях.) Второй вид, предполагающий со стороны исследователя абстрагирование, – это схватывание смысла, соответствующего научно сформулированному чистому типу (идеальному типу) явления. Сюда относится, например, понимание действия с точки зрения модели экономической рациональности. Цель социального ученого, предположительно, заключается именно в этом. И здесь осуществляется переход к рассмотрению ключевого понятия социологии М. Вебера – идеального типа.

Понятие идеального типа было представлено в п. 1.2. Теперь его следует проанализировать с точки зрения значимости для программы Вебера. Классик, как было отмечено, обращался к индивиду и отводил субъективному смыслу индивида весьма важную роль. Как при такой позиции возможно сравнение индивидов, так сильно различающихся по субъективной оценки социальной реальности? Каким образом можно перейти на уровень социальных институтов и социальных структур? Вебер отвергал идею о том, что социальный ученый может выводить институты из психологических законов. Как тогда продолжать научную деятельность, одновременно сохраняя свое видение социальной реальности и признавая социологию в качестве генерализирующей науки?

Именно в контексте данного противоречия получил значение знаменитый «идеальный тип» Вебера, в котором сходятся две линии рассуждения классика: интерес к субъективному смыслу и утверждение намеренно «односторонних» теоретических моделей в социальных науках. Идеальный тип – это средство, которое использует исследователь для содействия эмпирическому анализу. Идеальный тип не выводится из эмпирической реальности; скорее, это отбор существенных (для исследователя с его ценностными ориентациями) свойств сложной исторической ситуации и их сложение в упрощенную картину. Конструирование типа начинается с гипотезы о том, какое направление приняло бы действие, если бы акторы в данной ситуации были мотивированы в соответствии лишь с одной ориентацией.

Так, конструируя идеально-типическую капиталистическую систему ценообразования и рынка, исследователь описывает в общих чертах ориентацию бесчисленных акторов, действующих целерационально. При этом конкретные субъективные ориентации этих акторов в отношении рынка могут различаться в деталях, и именно идеальный тип задает рамку для их описания. Вспомним пример с биржей. Исследуя панику на бирже, исследователь создает «одностороннюю» картину: в момент «обвала» каждый из игроков ведет себя рационально: просчитывает доходы и расходы, стремясь минимизировать убытки (идеальный тип целерационального поведения). После этого он «накладывает» идеально-типическую модель на реальность, обнаруживая отклонения. Теперь отклонения можно приписать другим мотивам, например аффективным действиям. При этом вовсе не предполагается, что идеальный тип можно обнаружить эмпирически: вряд ли ни один из участников игры не поддался панике.

Вебер настаивал на том, что идеальный тип – это генерализирующее средство, которое следует прилагать ко многим примерам действия. Какие критерии управляют отбором тех аспектов конкретной реальности, которые составляют идеальный тип? Ученый не развил систематической методологии для этой операции – и за это его можно критиковать: разные исследователи могут создавать разные идеальные типы конкретной исторической ситуации. Кроме того, классик не установил правил о том, насколько общим должен быть идеальный тип: идеальные типы могут включать все – от общих экономических моделей до таких исторических явлений, как «методизм», и, по-видимому, даже разновидности «методизма». Поэтому его собственной концепции угрожают теоретическая неопределенность, бесконечное порождение типов в зависимости от текущего исторического исследования, а также опасность возвращения к историческому партикуляризму на чуть более высоком уровне абстракции.

Но, несмотря на трудности концептуализации идеальных типов, Вебер создал строй понятий, позволявших ему анализировать явления на уровне, близком к тому, что Дюркгейм называл «социальными фактами». В этом отношении типология социальных видов Дюркгейма может быть сопоставлена с идеальными типами Вебера. Не менее показательны и различия: первый говорил о «внутренних свойствах» вещей, второй – открыто указывал на неизбежность ценностных ориентаций и «односторонних» точек зрения. В этом отношении дюркгеймовская классификация не менее уязвима для критики, чем веберовская; более того, Вебер обнажал уязвимые места собственных рассуждений, в то время как Дюркгейм скрывал их.

Здесь следует вернуться к практике использования идеальных типов. Идеальные типы осмысленных действий – это необходимый, но не достаточный элемент объяснения. Даже если идеально-типическое понимание мотивов в некотором смысле является «объяснением» поведения, Вебер настаивал, что одна эта операция (не важно, насколько ясна и определенна интерпретация) не может считаться валидной интерпретацией причин; необходима дальнейшая работа – эмпирическая верификация через сравнение с конкретным течением событий. Правда, если нет понимания имеющей смысл связи между событиями, то не имеет значения, насколько тесна эта связь – она может остаться лишь «необъяснимой статистической вероятностью». Но верно и обратное: даже если субъективное поведение было полностью «схвачено» на уровне смысла, каузальная связь установлена только при подтверждении, что действие на практике обычно принимает «схваченное» направление. Таким образом, для Вебера главный источник социологического объяснения состоит в создании одной или нескольких идеально-типических конструкций комплексов субъективного смысла акторов и сравнении этих предположений с наиболее подходящими данными.

Таким образом, разные отправные точки определяли разные направления в работе с эмпирическим данными Дюркгейма и Вебера. Первый, как отмечалось, интересовался наблюдаемым и измеряемым. Второй, обращаясь к субъективному смыслу, вряд ли был готов рассматривать социокультурные явления как «вещи». Вебер исследовал и статистические закономерности, но в случае если их можно трактовать как проявления субъективного смысла, доступного для понимания. Более того, из-за различия в исходных пунктах Дюркгейм и Вебер классифицировали разные порядки явлений. Интересуясь оценкой нормальности и патологии как порождений социального контекста, Дюркгейм обращался к классификации типов обществ. Заботясь о получении скромных обобщений о типических сочетаниях исторических событий и процессов, Вебер оставался на уровне определения типических исторических кластеров осмысленного действия.

Таковы общие методологические положения Вебера. Какие следствия они имеют для его сравнительных исследований? Следует остановиться на трех основных моментах: идеальном типе как основании сравнения, воображаемом эксперименте и использовании логических методов Милля.

Идеальные типы предоставляют исследователю язык описания социальной реальности. Здесь принципиально, что ученый, выделяя типы из множества уникальных исторических опытов конкретных действующих с уникальными комплексами субъективных смыслов, делает их сравнимыми. Как следствие, идеальные типы позволяют перейти от исследования конкретного актора к анализу институционального действия – включая воздействие одного институционального комплекса на другой, рассматривая это действие как имеющее для акторов общий идеально-типический смысл.

Идеальные типы имеют и объяснительную ценность: их можно сравнивать с эмпирическим течением событий, чтобы увидеть, в какой степени факторы, встроенные в идеальный тип, действительно объясняют регулярности потока событий. Так, в примере с паникой на бирже тип целерационального действия помогает не только описать, но и объяснить поведение – через само целерациональное действие и аффективные отклонения.

Таким образом, можно наблюдать двойственную роль идеальных типов: они выступают основанием сравнимости эмпирических явлений между собой, они же служат для объяснения, когда явления сравниваются с самим типом. Здесь важно подчеркнуть, что в социологии Вебера идеальные типы служат и описанию, и объяснению социальной реальности, так что эти аспекты трудно разделить. (Для Дюркгейма, напротив, классификация социальных фактов логически отделена от поиска связей между ними.)

Идеальные типы предоставляют язык обобщения и основания сравнения, но уровень этих обобщений почти всегда невысок: типы укоренены в социально-историческом контексте. Вебер был скептически настроен по поводу уровня социологических обобщений по нескольким причинам. Во-первых, классик в принципе относился с недоверием к крайне абстрактным системам дедуктивных законов. Во-вторых, он постоянно обращал внимание на случайные исторические события и факторы, которые делают предсказание конкретного течения событий невозможным (что важно для его понимания исторической причинности). Наконец, он знал о проблемах с эмпирическими данными. И именно в контексте этих проблем возникает вопрос о сравнительном методе.

Вебер (как и Дюркгейм) полагал, что эмпирическая верификация гипотез с помощью эксперимента в социологии весьма ограничена. Статистическая верификация, как заявлял он, также возможна лишь в ограниченном числе случаев – из-за необходимости в большом количестве случаев (и здесь наблюдается расхождение с Дюркгеймом, который опирался именно на статистику). Для большинства исследований есть лишь одна возможность – сравнивать наибольшее возможное число явлений, исторических или современных. Таким образом, Вебер, подобно Дюркгейму, возложил самое тяжелое бремя на сравнительный анализ неэкспериментальных эмпирических данных. Но очевидно, что он имел в виду другой сравнительный анализ.

Вебер не оставил указаний об использовании сравнительного анализа даже в таком скромном объеме, как Э. Дюркгейм. Однако можно реконструировать его логику, если обратиться к тому, что он называл воображаемым экспериментом. Классик утверждал, что историческое объяснение – отнесение следствий к причинам – использует ряд абстракций. Ключевая абстракция состоит в том, что исследователь представляет (воображает), что одна или немногие из причин были некоторым образом изменены, а затем спрашивает себя: стоит ли в новых условиях «ожидать» то же самое или иное следствие? Стала бы значимая цепь исторических событий иной, если бы битва имела другой исход, если бы политический лидер не был убит, и т. д.? Анализ таких возможностей – это суть воображаемого эксперимента.

М. Вебер описывал этот процесс как серию «изоляций» и «генерализаций». Первый процесс состоит в разложении конкретной исторической ситуации на составные части или факторы, чтобы затем, с помощью «эмпирического правила», определить, какие следствия следует ожидать для каждого из этих «условий». «Генерализация» заключается в «эмпирическом правиле», под которым классик понимал общее знание ученого об эмпирическом процессе, позволяющее оценить последствия измененных условий. Наконец, и также на основании общего исторического знания, можно вынести суждение об относительной вероятности различных исторических исходов.

С позиции методологии воображаемый эксперимент – это вид сравнительного анализа. Он предполагает увеличение числа рассматриваемых случаев, хотя здесь новый случай (случаи) скорее изобретается, чем наблюдается. Более того, разлагая историческую ситуацию на факторы и систематически изменяя один, а затем другой, Вебер использовал метод различий Милля – сравнивал случаи, сходные во всех отношениях, кроме одного, и стремился отыскать следствия этого единственного различия.

Вебер рассматривал эту процедуру как «неопределенную», и вот по каким причинам. Во-первых, манипуляция данными воображаемая, она не укоренена в эмпирической вариации. Во-вторых, и как следствие, воображаемые «иначе» данные должны опираться на общее знание исследователя о «законах» и «принципах», которое в социальных науках недостаточно для заявлений о конкретных исходах воображаемых ситуаций. Но, несмотря на уязвимый статус воображаемого эксперимента, его логическая структура и стратегическое значение помещают его в ряд социально-научных методов познания.

Воображаемый эксперимент Вебера можно соотнести с практикой его сравнительных исследований, ибо вместе они укоренены в концепции причинности. Все, что сказано о взглядах Вебера на историческую причинность, предполагает подход, чуждый Дюркгейму. Отвергая возможность открытия законов, проистекающих из связи между явлениями, ученый рассматривал исторические ситуации как порожденные сложным и уникальным сочетанием причин. При таком взгляде на причинность, вероятно, разные группы причин вызывают одинаковые следствия, что противоречит принципу Дюркгейма «одно следствие – одна причина». Такой взгляд на историческую причинность порождает серьезные сомнения в том, что метод сопутствующего изменения может быть главным инструментом в социальных науках.

В собственных эмпирических исследованиях Вебер анализировал поощрение мирского аскетизма как: a) следствие доктрины предопределения, уникальной для кальвинизма; б) следствие доктрины баптистов (которые отрицали предопределение); в) следствие «церковной организации» некоторых групп, отличных от кальвинизма в отношении доктрины. Соответственно, поиск положительной корреляции между, например, доктриной предопределения и развитием мирского аскетизма, обнаружил бы низкий порядок корреляции, так как существует множество случаев, где мирской аскетизм не был связан именно с этой доктриной.

Веберовское понимание исторической причинности подталкивает исследователя к использованию логических методов Милля: именно они позволяют работать с уникальными сочетаниями причин. И действительно, если в воображаемом эксперименте можно проследить логику метода различий, то в сравнительных эмпирических исследованиях классика преобладает соединенный метод сходства и различия. Сам Милль рекомендовал его в ситуации, когда причиной служит не одно предшествующее явление, а сочетание предшествующих явлений, которые невозможно обособить и представить по отдельности.

Анализируя условия возникновения рационального буржуазного капитализма, Вебер приписывал разный статус разным факторам. Он рассматривал некоторые факторы, например, накопление богатства за счет внешней торговли, как несущественные, главным образом потому, что оно мало содействовало реорганизации труда. Другие факторы он полагал способствующими и, возможно, даже необходимыми, но не решающими и не достаточными условиями – это рост населения, увеличение запасов благородных металлов и экономическое давление военных потребностей. Он отвергал эти условия в качестве достаточных прежде всего на основе сравнений: сходные условия можно обнаружить в других странах, возможно, даже в более развитой форме, хотя эти страны не испытали экономического развития, типического для Запада.

Так, Вебер указывал на широкую торговлю в классической Индии, на развитие ее городов, на систему счисления, на рациональную науку, на систему правосудия (которая, как писал он, могла бы служить капиталистическим целям так же, как институты европейского средневекового права) и на жажду наживы всех ее слоев. Тем не менее, заключал ученый, современный капитализм не развился в Индии до или во время британского владычества. Подобным образом Китай испытал сильное увеличение богатства в форме благородных металлов, что повлекло интенсивное развитие денежной экономики, особенно государственных финансов, а также сильный рост населения. Однако эти и другие условия, которые способствовали возникновению капитализма в Китае, не были достаточны, чтобы породить его. И китайцы, как он отмечал, были, возможно, даже более материалистичными, чем люди Запада, но это не побудило их к развитию рациональных капиталистических форм.

Согласно Веберу, движущая сила, которая, в конечном счете, породила капитализм – это рациональное предприятие, рациональный расчет, рациональная технология и рациональное право. Однако ученый выделял и необходимые дополнительные факторы, а именно: рациональный дух, рационализацию образа жизни в целом и рационалистическую экономическую этику. Вебер рассматривал их как безусловно необходимые, ибо они были уникальны для Запада.

Здесь важно отметить два момента. Во-первых, в своих исследованиях Вебер дифференцировал условия на необходимые, достаточные, благоприятствующие и другие, причем статус условий приписывался на основании эмпирических сравнений. Во-вторых, следует повториться, ученый рассматривал условия не отдельно, а в их уникальных сочетаниях, которые и влекут за собой искомое следствие. Оба этих свойства вытекают из его понимания исторической причинности и требуют применения логических методов Милля.

Можно видеть, что линия рассуждения Вебера в сравнительных исследованиях религии и капитализма соответствует логике соединенного метода сходства и различия. Прежде всего он выделял ключевые особенности – рациональное право, определенную экономическую этику и т. д., и утверждал, что они были уникальными для стран, в которых развивался капитализм, и отсутствовали в тех обществах, которые не испытали подобного развития. Однако Милль предостерегал, что подобному доказательству недостает силы, так как исследователь не может быть совершенно уверен в том, что все случаи, где имеется следствие, сходны только в одной причине, или что все случаи, где отсутствует следствие, совпадают лишь в отсутствии причины. Словно зная о предупреждении[27]27
  Нет свидетельств того, что Вебер знал о работах Милля и заимствовал логику рассуждений.


[Закрыть], Вебер также отмечал особенности, в разной степени сходные для капиталистических и некапиталистических обществ, стремясь уменьшить число факторов, в которых два ряда случаев могут не совпадать.

Необходимо привести еще один пример – веберовский анализ самого пуританизма как уникальной для Запада религиозной этики. Пуританизм разделяет некоторые составляющие с другими типами религиозной этики: аскетизм – с отдельными разновидностями индийской религии, экономический успех как знак благого поведения – с иудаизмом, и т. д. Но не эти «условия», а именно их сочетание с уникальными доктринальными характеристиками составило его решающее отличие от других религий.

Итак: следуя Веберу, ученый, проводящий сравнительные исследования, не стремился бы обнаружить корреляции (сопутствующие изменения) между религиозными переменными (или между религиозными и другими переменными), поскольку, учитывая предметные интересы и методологические убеждения классика, можно сказать, что эти корреляции с необходимостью были бы скромными. Скорее, он стал бы искать отличительные сочетания условий, чтобы объяснить ключевые различия, которые обнаружил при сравнении религиозных систем.

Таково решающее и наиболее важное методологическое различие в подходах Дюркгейма и Вебера, которое в значительной степени объясняет разницу в построении сравнительных исследований, обращение к разным видам связи и разным типам данных, а также разные типы результатов, которых они достигли[28]28
  Другие различия в результатах сравнительных исследований можно возвести к выбору разных теоретических предпосылок. Так, Дюркгейм отводил центральную роль социальной интеграции, а Вебер – иерархическим отношениям и интересам.


[Закрыть]. Более того, указанное методологическое различие можно, в конечном счете, возвести к отличным представлениям этих ученых о миссии социологии как науки, о природе социальной реальности и о социальной причинности.

Какое место занимает программа Вебера в современной сравнительной социологии? Ученый является основоположником качественной стратегии сравнения, ключевые параметры которой можно обнаружить в теории и практике его сравнительных исследований.

Прежде всего в социологии Вебера нет резкого различия между объектом и предметом (системами и переменными), что характерно для Дюркгейма. Это связано с тем, что исследователь рассматривает конкретные исторические процессы и структуры через идеальные типы, которые конституируют и объекты сравнения, и причинно-следственные связи, интересующие ученого. Исходным объектом анализа здесь служит действие, имеющее смысл.

Объяснение, в отличие от количественной стратегии, будет не функциональным, а генетическим: не через функциональные связи между переменными, а через историю явления, поиск сочетания причин, его порождающих. При этом идеальные типы включают обобщения об условиях и ограничениях процессов или явлений и, как отмечалось, служат вспомогательным средством объяснения.

Интерес к историческому объяснению приводит к иной концепции причинности: обращению не к внутренним причинам, а к сочетанию разнородных внешних причин, что предполагает иную логику анализа – логические методы Милля (метод сходства, метод различия и соединенный метод сходства и различия). Объяснение происходит не через абстрактные переменные, а через анализ уникальных сочетаний исторических событий, влекущих за собой разные исходы. При этом исследователь ищет единство в многообразии, т. е. пытается отыскать комбинации разнородных причин, порождающих разные следствия – исторические сценарии (historical paths) развития событий.