Текст книги "Хрестоматия по сравнительному богословию"

С выходом на арену жизни церковной апостола Павла руководящую роль в Церкви, принадлежавшую до тех пор двенадцати апостолам, а среди них в первую очередь Петру, Иакову и Иоанну (столпам[84]84
  См.: Гал. 2, 9. – Изд.


[Закрыть]), начинает разделять с ними и Павел. Даже получается как бы некое (временное и лишь приблизительное) разделение области деятельности: Павел преимущественно сосредоточивается на проповеди необрезанным, другие, и Петр в том числе, – на проповеди обрезанным. При этом Павел противопоставляется как равный Петру (который, в свою очередь, и здесь опять-таки несколько выделяется из числа прочих апостолов)[85]85
  См. об этом, например, в комментарии «Амброзиастера» (время папы Дамасия: 366–384 гг.) на Послание к Галатам (к 18-му стиху 1-й главы).


[Закрыть]. Конечно, строго это разделение не могло быть, да и не должно было быть проведено. Павел продолжает после того проповедь и среди иудеев рассеяния, а другие апостолы уже раньше того (тот же Петр) начали проповедь свою среди язычников. Но интересен нам этот «уговор» как показывающий равность авторитета Павла с авторитетом столпов, признанный самими столпами. Уже Древнейшая Церковь потом соединила Петра и Павла в совместном почитании: и доныне Церковь наша называет Петра и Павла «первоверховными апостолами» и, как известно, празднует [их] память вместе. Очень интересно, что уже в катакомбах, а затем на мозаиках древнеримских церквей встречаем совместные изображения Петра и Павла.

Таким образом, история Церкви, и в частности Деяния апостольские, учит нас с благоговейной любовью чтить высокий подвиг и высокое служение апостола Петра, но не дает оснований для теории, выводящей из этого высокого служения и высокого достоинства апостола притязаний на владычество над Церковью его «преемника». Это владычество над Церковью – мы видели – не принадлежало и апостолу Петру (равно как и непогрешимость в делах веры). Ибо иначе как мог так дерзновенно противоречить ему в Антиохии апостол Павел и даже бросить ему упрек в лицемерии? Святой Иларий Пиктавийский выводит отсюда заключение о равенстве по достоинству Петра и Павла: «Кто же осмелился бы противостать святому Петру главе апостолов, как не иной, подобный ему, который с верою в свое избрание, сознавая, что он и сам не неравен ему, мог твердо порицать первого за его неблагоразумный поступок?». Далее, как могли апостолы послать Петра вместе с Иоанном в Самарию? Зачем нужен был тогда собор Апостольский? Как могло произойти (пускай временное и фактически не вполне соблюдавшееся) разграничение поля деятельности между Петром и Павлом (разумеется, братская связь апостола Павла и основанных им Церквей с изначальной Церковью, Иерусалимской, не порывается и не ослабляется, но остается живой и деятельной, и апостол Павел чувствует себя единым с прочими апостолами: Я ли, они ли – мы так проповедали, вы так уверовали[86]86
  Ср.: 1 Кор. 15, 11. – Изд.


[Закрыть]); как мог бы Павел так подчеркивать, что источник его веры – не авторитет Петра и других столпов, а откровение Иисуса Христа[87]87
  Гал. 1, 12. – Изд.


[Закрыть]и что поэтому он всецело равен по достоинству другим апостолам? Если бы апостол Петр был единодержавным руководителем Древней Церкви, наподобие нынешнего папы в католичестве, то как могли бы быть рядом с ним и другие столпы — Иоанн, любимый ученик, и Иаков, брат Господень, первый предстоятель (после Петра, которого он заменил в этой руководящей роли) матери Церквей – Церкви Иерусалимской?

Итак, Петр обладал неким преимущественным авторитетом среди апостолов, ему принадлежала руководящая роль, но о владычестве Петра, но о господстве Петра (совершенно иначе звучат слова самого Петра: Пастырей ваших умоляю я, сопастырь и свидетель страданий Христовых и соучастник в славе, которая должна открыться — 1 Пет. 5, 1), но о непогрешимости Петра мы ничего не знаем ни из Писания, ни из Предания Церкви. То, чего он не имел, не мог он передать и своему «преемнику».

И еще раз ставится тут вопрос: кто его «преемник»? Почему только епископ Римский, а не в равной степени епископ Церкви Антиохийской и епископ Церкви Иерусалимской? Ибо до Иакова, брата Господня, руководящая, предводительствующая роль в матери Церквей – Церкви Иерусалимской принадлежала, несомненно, Петру, а по древнему преданию, засвидетельствованному уже у Оригена, в Антиохии (где первые верующие стали называться христианами – см.: Деян. 11, 26), первым епископом был Петр («Игнатий – второй епископ после Петра»). Таким образом, если бы Петр имел господство и непогрешимость, которых он не имел, и если бы они были передаваемы, то он мог бы их передать не только Римскому епископу, но и епископу Иерусалимской и Антиохийской Церквей. Таким образом, мы видим фиктивность и неубедительность обычной римской аргументации.

7

Мы подходим к новому звену в цепи рассуждений – роли Рима в Древней Церкви, и здесь нам следует остановиться подольше. Здесь мы получаем если не логическое, вернее, не юридическое обоснование, как того хотят римские католики, то до известной степени некоторое психологическое объяснение для развившейся постепенно идеи о главенстве Рима. Здесь, в Риме, – а не столько в словах Евангелия [от] Матфея или в событиях, рассказанных в Деяниях апостольских, – коренится римская теория. И потому получила эта теория силу в Западной церкви, что она не была только цепью неудачных домыслов, а покоилась на ряде фактов, связанных с Римской церковью, на ряде истинных фактов, но на ошибочном, искаженном восприятии этих фактов при полном пренебрежении другими, не менее истинными и не менее важными фактами.

Неправда римской идеи тем могла действовать, что идея эта покоилась на ряде фактов, но в том и была неправда, что она ошибочно восприняла эти факты, что она насиловала собственную историю, что она не поняла собственной истории или поняла ее слишком односторонне – слишком человечески. Эта теория, эта идея римского владычества недооценила, растратила часть того великого богатства духовного, которым в действительности обладал Древний христианский Рим. Дары благодати стали расцениваться юридически, как обоснование для юридического властвования над Церковью и миром. Характерно, что около 1600 года в Требник римский введены были слова, согласно которым Христос будто бы передал Петру царства всего мира: «Tu es pastor ovium: tibi tradidit Deus omnia regna mundi»[88]88
  «Ты еси пастырь овец, тебе Бог передал все царства мира». – Breviarium Romanum, festum Petri et Pauli, responsum ad lectionem 6 [Бревиарий (Краткий служебник) Римской церкви. Празднование Петру и Павлу. Ответ хора на чтение 6-е].


[Закрыть].

На самом деле Евангелие не знает таких слов Христа Петру: эти слова сказаны в Евангелии не Христом Петру, а сказаны Христу искусителем: «Я дам Тебе все царства мира»[89]89
  См.: Лк. 4, 6. – Изд.


[Закрыть]. Понятным становится ужас, дышащий в строках «Великого инквизитора» Достоевского, где говорится о римской теории.

Древнеримская Церковь является в глубинах существа своего – ареной борьбы двух духов, двух направлений. Везде, во всех Церквах, есть и была – и не может не быть – такая внутренняя борьба; более того: в ней все главное дело. Но в Риме эта внутренняя борьба особенно значительна, борьба огромной важности для всего христианского мира. Ибо очень велики были дары благодати, данные именно этой Церкви Древнего Рима.

После разрушения Иерусалима и падения влияния древнейшей Иерусалимской Церкви Рим занял место некоего старшинства среди христианских Церквей. Решающим было не только то, что это была столица империи; решающим был ряд причин духовного, религиозного характера. Римская Церковь была окружена как бы сугубым ореолом апостольского происхождения. Не только это была единственная Церковь апостольского происхождения на всем Западе (на Востоке их было много), но более того – она была связана с именами двух апостолов, и притом руководящих апостолов: первоверховных апостолов (как называет их Православная Церковь) Петра и Павла. Какое огромное значение в глазах Древней Церкви имел критерий апостольского происхождения, связанный с той или иной местной Церковью, явствует, например, из аргументации Иринея в его книге «Против ересей», где он в противовес еретикам ссылается на апостольскую традицию отдельных Церквей, восходящую путем последовательного преемства к самим апостолам. Так и Тертуллиан призывает верных укреплять и утверждать веру свою общением с теми Церквами, основание которых восходит к самим апостолам.

И вот среди этих древнейших Церквей апостольского происхождения Рим занимает особенно почетное место: он – не только место проповеди, но и мученического конца двух руководящих апостолов – здесь они запечатлели проповедь свою кровию своею, здесь они увенчались мученической кончиной, по выражению того же Тертуллиана: «Сколь блаженна сия Церковь, коей все свое учение вместе с кровию своею в изобилии преподали апостолы, где Петр страданием своим подражает Господу, где Павел увенчивается Крестителевой кончиной, откуда и апостол Иоанн, после того как он, погруженный в кипящее масло, остался невредимым, ссылается на пустынный остров».

Поэтому имена Петра и Павла особенно тесно связываются именно с Римом: это было не только место их предсмертной деятельности, но и место их славной кончины, Рим хранил и их прославленные останки.

Церковь, основанная на крови! Все христианство основано на Крови Агнца Божия, родилось из Его Крови. Все отдельные местные христианские Церкви выросли вместе с тем на крови свидетелей Его – мучеников; поэтому и престолы храмов наших строятся доныне на мощах святых (первоначально на мученических костях). Но кровь мучеников и исповедников, пролитая в Риме, была особенно обильна. С востока и запада, с севера и юга, со всех концов империи сюда, в столицу империи, свозились и добровольно стекались многие тысячи исповедников и «свидетелей» веры («martyres») и кровию и муками запечатлевали свое свидетельство. Рим сделался вселенским по значению и размерам восприятелищем крови мучеников христианских. Недаром святой Лев [I], папа Римский, в одной из своих проповедей говорит о тысячах мучеников, которые «окружили наш город сонмами, облеченными в сияющий пурпур, и увенчали его как бы диадемой из бесчисленных драгоценных камней»[90]90
  «…Milia martyrum protestantur, quae apostolicorum aemula triumphorum urbem nostram purpuratis et longe lateque rutilantibus populis ambierunt et quasi ex multarum honore gemmarum conserto uno diademate coronarunt» (Sermo LXXXII, 6) [Первая часть фразы у Н. Арсеньева не переведена: «…Свидетельствуют тысячи мучеников, которые, соревнуя апостольскому торжеству, окружили наш город…» – и далее по тексту].


[Закрыть]. И среди них первое место занимают первоверховные апостолы Петр и Павел.

А за ними другие «свидетели»! Игнатия Антиохийского везут в цепях в Рим, и здесь его предают на растерзание зверям цирка. «Бог удостоил епископа Сирии, – пишет он с дороги римским христианам, – очутиться на западе, ибо Он вызвал его с востока» (Послание к Римлянам. Глава II). Иустин Философ, родом из Неаполиса Палестинского, идет проповедовать в Рим и запечатлевает там кровию свою проповедь. Не перечислить имена всех, кто, подобно Петру и Павлу, Игнатию, Иустину, придя из отдаленных стран, в столице империи увенчал мученической кончиной свое свидетельство. Это выдвигало и саму римскую общину в центр внимания христианского мира, возлагало на нее великую роль – гостеприимства мученикам и исповедникам веры. Эта роль ее так ясно выступает из Послания Игнатия к римлянам.

Впрочем, служение любви римской общины не ограничивалось Римом – далеко по всему христианскому миру распространялось оно. «Председательствующая в любви» – так поэтому по праву называет тот же Игнатий Антиохийский Римскую Церковь. Так и епископ Дионисий Коринфский пишет около 170 года римским христианам: «Искони было сие у вас обычаем – различным способом оказывать благодеяния всем братьям и посылать вспомоществование многим Церквам по всем городам, облегчая таким образом нужду неимущих, сверх того помогая и братьям, находящимся в рудниках, посредством пособий, которые вы с давних пор посылаете им, соблюдая, таким образом, как римляне, обычай римлян, унаследованный вами от отцов. Все сие блаженный епископ ваш Сотер не только сохранил, но еще и приумножил, в обилии рассылая помощь святым в разные места и вместе с тем утешая блаженными словами ищущих поддержки братьев, как любящий отец утешает чад своих».

Но не только милостыней телесной – и словом увещания, ободрения и наставления помогала Римская Церковь другим Церквам, как особенно ярко это выступает в знаменитом Послании епископа Климента к коринфянам, написанном еще в конце I века. Римская Церковь чувствовала себя блюстительницей наследия первоверховных апостолов, память которых была жива в ней, и это придавало авторитетность ее голосу. Так, Климент Римский, призывая коринфян, восставших против своих предстоятелей, подчиниться им, ставит им в пример терпение и подвиг великих апостолов Петра и Павла.

Впрочем, и другие Церкви, особенно же те, что имели за собой авторитет древнеапостольского происхождения, считали долгом любви в лице предстоятелей своих отзываться на то, что происходило в братских Поместных Церквах, принимать непосредственное участие в их внутренней жизни, в их радости и горе, испытаниях и смущениях не только молитвами, но нередко и советами и наставлениями. Так, Игнатий Антиохийский пишет наставления и увещания Церквам – Ефесской, Магнезийской, Траллийской, Филадельфийской, Смирнской, – готовясь сам вскоре предстать перед Господом. Восемьдесят лет позднее Ириней Лионский по поводу самовольной попытки «отлучения» от общения церковного всей провинции Азии и соседних с нею Церквей, произведенной епископом Римским Виктором (в связи со спорами о времени празднования праздника Пасхи), считает себя обязанным вмешаться. Про Дионисия, епископа Коринфского (вторая половина II века), мы знаем, что он написал ряд посланий различным Поместным Церквам, увещая и одобряя их в связи с различными смущениями и опасностями, которые они переживали, особенно в связи с еретической опасностью. «Он свою ревность по Боге, – говорит Евсевий, – распространял не только на паству, но в обильной мере на верных и других Церквей».

И так далее! Примеры радения о делах Церкви вообще или близкого участия в делах другой Поместной Церкви со стороны предстоятелей отдельных церковных общин могут быть умножены до бесконечности. Следует ли напоминать о том, как в эпоху великих догматических споров отдельные Поместные Церкви принимают живейшее участие в догматической жизни всей Церкви вообще и других частей Церкви – других Поместных Церквей – в частности, особенно в лице представителей своих, которые боролись с ересями, поддерживали, одобряли, увещали или обличали братьев по служению во исполнение слова апостольского: страждет ли один член, с ним страждут все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены[91]91
  Ср.: 1 Кор. 12, 26. – Изд.


[Закрыть]. Таким образом, роль вселенского учительства выпала на долю великих отцов – Афанасия, Василия, Григориев, Илария, Кирилла и других, учительская деятельность которых, распространяясь на всю Церковь, далеко за пределы собственных их Поместных Церквей, касалась непосредственнейшим образом всей Церкви. Это были светильники, поставленные высоко на подсвечнике и светящие всем в доме[92]92
  См.: Мф. 5, 15. – Изд.


[Закрыть]. Но не только великие носители пастырского служения Церкви – и великие подвижники жизни христианской, не облеченные пастырским служением, являлись учителями жизни и веры для всей Церкви христианской – так, отцы египетские и сирийские, к которым стекались за словом поучения со всех концов христианского мира. Сознание ответственности за судьбы Церкви вообще, это сознание, которое горело в апостоле Павле (кроме посторонних обстоятельств, у меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?[93]93
  Ср.: 2 Кор. И, 28–29. – Изд.


[Закрыть]), – оно жило и горело во всех этих великих светочах Церкви – борцах за чистоту и неповрежденность веры во всем теле церковном.

Это не было привилегией Римских епископов (хотя в лучших из них это сознание было развито очень сильно), это было действием Духа Божия, живущего в Церкви и направляющего судьбы Церкви через избранные Свои сосуды путем соборности, в соборном единении всех частей.

Но на долю Римских епископов – этого нельзя отрицать – выпадало особенно ответственное служение. Первая по чести кафедра епископская во Вселенской Церкви, возглавляющая и до известной степени представляющая всю западную половину христианского мира, была особенно на виду Уже Ириней Лионский писал про Римскую Церковь: «Ad hanc enim ecclesiam propter potentiorem principalitatem necesse est omnem convenire ecclesiam, hoc est eos qui sunt undique fideles, in qua semper ab his, qui sunt undique, conservata est ea quae est ab apostolis traditio» – «Следует, чтобы к этой Церкви, вследствие ее преимущественного первенства, обращалась каждая Церковь, то есть те верные, которые находятся повсюду, так как в ней всегда теми верными, которые приходят отовсюду, сохранялось Предание, идущее от апостолов». Но нужно отметить, что в этих словах Иринея, в которых Рим обозначается до известной степени как духовная столица христианского мира, дело соблюдения чистоты веры рассматривается как результат действия Вселенской Церкви (а не одной только римской общины и не одного только Римского епископа, взятых самих по себе, отдельно от Вселенской Церкви), – ибо «верные, которые приходят отовсюду», охраняют здесь, в Риме, традицию, идущую от апостолов. Благочестие Рима и чистота Предания в Риме есть, таким образом, дело всей Церкви, а не прерогатива лишь отдельного епископа. Впрочем, Римский епископ нередко являлся достойным представителем апостольского Предания.

Особенно важную роль в защите чистоты веры и церковной дисциплины сыграл ряд пап IV и V веков рука об руку с великими защитниками православия на Востоке – великими отцами Восточной Церкви. Афанасий во время своего изгнания нашел приют, поддержку и защиту у папы Юлия. Благородна и мужественна была роль папы Иннокентия I, единственного, энергично выступавшего на защиту Иоанна Златоуста, невинно осужденного беззаконным лжесобором[94]94
  Иоанн Златоуст пишет папе Иннокентию I из изгнания: «…Хотя мы и разделены огромным расстоянием, но мы чувствуем, что мы близки от благочестия вашего и что каждый день мы вместе, ибо очами веры мы видим ваше душевное мужество, благородство чувств ваших, ваше незыблемое постоянство и то постоянное и мощное утешение, которое мы получаем от сего».


[Закрыть]. Конечно, как и в IV веке, сыграло тут роль и независимое положение Римского епископа по отношению к Константинопольскому базилевсу. А полвека спустя попранная церковная правда нашла себе твердую опору в лице папы Льва I, единственного смогшего властно протестовать против Ефесского «разбойничьего собора», который поддерживался всем авторитетом власти императора Феодосия II. И здесь опять независимое положение Римского епископа по отношению к светской власти было важным фактором. Все это: и независимость по отношению к светской власти, и первенство чести, признанное всей Церковью за Римским епископом, и ряд энергичных лиц на епископском престоле Рима с ярким сознанием своей ответственности за судьбы всей Церкви Вселенской[95]95
  Так, папа Сириций заявляет, что он – епископ, «cui omnium Ecclesiarum cura est» – «имеющий попечение о всех Церквах»; папа Лев I пишет константинопольским монахам: «Curam Ecclesiae universalis habemus» («мы имеем попечение о Вселенской Церкви»).


[Закрыть](недаром они первые по чести среди братьев-епископов и представители всего христианского Запада!), и особенно память и пример первоверховных апостолов, и в первую очередь апостола Петра, живые традиции его подвига и его веры, предносившиеся столь часто духовному взору лучших представителей римской общины и римского епископата[96]96
  Так, например, папа Сикст III в Послании к Кириллу Александрийскому, составленном на Поместном Римском соборе, собравшемся в 433 году у гробницы святого Петра, пишет, что сам апостол Петр невидимо председательствовал на этом соборе (Jaffe' [издание Жаффе], № 391).


[Закрыть],– все это содействовало росту удельного веса Римской кафедры в жизни всей Церкви.

Духовная связь преемственности с апостолом Петром, ярко ощущаемая Римскими епископами и римской общиной, сыграли особенно значительную роль в этом процессе. Так, например, папа Сириций заявляет, что он несет тяготы всех братий, подвергающихся испытанию, или, вернее, «это бремя несет в нас блаженный апостол Петр, который – в этом мы убеждены – нас защищает и хранит во всем как наследников его правления». Уже Поместный Сардикский собор в 343 году подчеркивал высокое достоинство Римской кафедры словами: «Почтим память святейшего апостола Петра».

Православный Восток в лице своих великих богословов – отцов Вселенской Церкви защитил на почве богословского умозрения чистоту веры от еретических нападок; православный Запад, менее затронутый богословскими спорами, оказал, особенно в лице высокоавторитетных предстоятелей древнеапостольской Римской кафедры, мужественную и стойкую помощь православному Востоку в его борьбе с ересью. Православный Восток в эпоху Великих Соборов имел руководящую роль – за исключением IV Собора, где руководящая роль принадлежала папе Льву I, – в богословской защите и в формулировке истинной веры Церкви; православный Восток оплодотворил мысль православного Запада. Запад же православный, более практический, менее умозрительный, чем Восток, более независимый по отношению к светской власти, был действенной и неоценимой поддержкой в борьбе за чистоту веры и за соблюдение церковной дисциплины. Особенно велика и значительна была в этом, повторяю, роль христианского Рима, истинно вселенская роль, роль подчас как бы старшего брата в семье Церквей. Поэтому так важно было взаимодействие православного Востока и православного Запада в тесной сращенности друг с другом, в тесной зависимости друг от друга, в органическом единстве церковной жизни.

8

Глубокой трагедией церковной жизни было то, что мало-помалу это единство ослаблялось и нарушалось – частью через политические, внешние обстоятельства, частью через непрекращавшиеся вмешательства императоров в церковную жизнь, в особенности же, как бы в ответ на это, чрез все возраставшие притязания Римских пап, притязания не на первенство только чести, авторитета и влияния, но на господство над Церковью, притязания, встречавшие по мере их роста и все более энергичный отпор со стороны Востока.

В этом была ошибка, роковая ошибка Рима: дары благодати он все больше стал считать за некую неотъемлемую, юридически ему причитающуюся собственность и вместе с тем за обоснование не только для подвига, для служения любви, для «председательства» любви, но и для господства над всей Церковью. Такая юридизация самосознания римской общины и Римского епископа наступает, конечно, не сразу, идет постепенно, зигзагами. Повышенное самосознание Римской Церкви сочетается нередко с пониманием благодатного, нравственно обязывающего и потому нравственно обусловленного, а не механического, не внешнеюридического характера полученных даров. Еще папа Зосим (417–418) писал про Римскую Церковь и кафедру: «Итак, следует молиться, непрестанно молиться, чтобы через постоянную благодать и непрестанную помощь Божию изливался во всю вселенную мир из сего источника веры и кафолической святости, не затемненный никакими туманами»[97]97
  Ср. также, например, следующие слова в письме папы Целестина к Кириллу Александрийскому (от 7 мая 431 г.; Jaffe', 377): «Agendum igitur nunc est labore communi ut credita et per apostolicam successionem hue usque defensa servemus» («Итак, следует общими усилиями так действовать, чтобы сохранить то, что является предметом нашей веры и что передано нам путем апостольского преемства»). Здесь, между прочим, ярко подчеркивается соборная точка зрения.


[Закрыть]. Но мало-помалу заявления пап становятся все решительнее и увереннее, все более подчеркивают правовую точку зрения. Так, уже папа Стефан в середине III века ссылается на то, что он «имеет преемство Петра, на коем утверждены основания Церкви» – «se successionem Petri tenere contendit, super quern fundamenta ecclesiae collocata sunt», – и этим обосновывает свои поползновения навязать всей Церкви свою волю, свое решение. Стремление к господству над всей Церковью встречается уже у папы Виктора в конце II века; встречается отчасти в подробной теоретической формулировке у папы Льва Великого в середине V века; но с особой силой, уже не сдерживаемое никакими преградами, развивается оно – в теснейшей связи со все большим отделением западной половины христианского Востока – у папы Николая I и затем после разделения Церквей – у средневековых пап[98]98
  Ср. краткий очерк этого процесса в моей книжке «Православная Церковь и западное христианство». Ч. I: «Православие и католичество». Варшава, 1929. С. 72–78.


[Закрыть].

Таким образом, римская община и ее епископ не сумели в последующие века сохранить вполне ясное понимание о назначении своем «предводительствовать в служении любви» и все более стали дар благодати почитать за право, за наследие, за неотъемлемую собственность, за наследие господства и владычества, за «imperium» [владычество], за «potestas Petri» [власть Петра].

Римская община не поняла данного ей дара предводительствовать в служении любви и тем самым нейтрализовала, заглушала дары благодати чрез все более крепший и укоренявшийся дух владычества. Говорю здесь, конечно, не только о личных недостатках и честолюбии отдельных представителей римской общины – человеческих страстей было много в жизни всех Церквей, и Римская Церковь, особенно в первые времена, являла на кафедре своей ряд нравственно высоко стоявших и святых служителей Церкви – говорю о том, что начиная с известного периода самая точка зрения Римской Церкви, самая основа отношения к жизни Церкви Вселенской, самые принципы участия ее в общецерковной жизни и участия ее в служении церковной истине стали искажаться: искажаться очень постепенно, иногда очень незаметно, причем законное в этих взглядах сочеталось с незаконными выводами, истинное смешивалось с неправдой, Христово с мирским, духовное богатство с завоевательными стремлениями царства от мира сего. И это не только на практике, но повторяю, в самых принципах, в самом учении. Ибо об этом было постепенно формулировано учение. И истинные, великие заслуги Рима перед Церковью в деле сохранения чистоты веры и проявления истинной преемственности духа апостольского в ряде епископов Рима, питали это учение, которое искажало и ослабляло эту истинную преемственность апостольского духа. Но это был, повторяю, постепенный и длительный процесс, процесс, не закончившийся и теперь (несмотря на ватиканский догмат!), борьба, длящаяся и по сие время в недрах Римской церкви, хотя и кажется порой постороннему оку, что идея владычества возобладала бесповоротно и абсолютно. Кто знает, что будет впереди, чем кончится эта борьба между механическим и органическим пониманием даров благодати, и жизни Церкви, и служения Церкви, продолжающаяся в недрах самого католичества.

Две тенденции усматриваются в развитии папской системы, причем они тесно переплетаются и поддерживают (хотя и не всецело покрывают) друг друга: к утверждению владычества папы над Церковью и миром и к провозглашению папской непогрешимости в делах веры. Последняя получила свое завершение в ватиканском догмате 1870 года. Обе эти тенденции до известной степени сами над собой изрекли суд.

Стремление к владычеству земному кинуло пап в самый центр политической международной борьбы, в самое кипение этой борьбы, заставило их быть пружиной и двигающей силой различных политических коалиций, заставило даже вести войны, даже самим предводительствовать своими войсками (папа Юлий II!), и кончилось – потерей территории и светского владычества и «узничеством» в Ватикане, закончившемся, как известно, лишь в… 1929 году, причем папа получил назад небольшой кусок территории «Вечного города».

При этом участие в политической борьбе и отстаивание своей светской власти было не действием отдельных пап, а проявлением принципиальной линии поведения, было необходимой и неотъемлемой, официально санкционируемой частью всей папской системы. Признание за папой светского владычества папа Пий IX (за 6 лет до потери светского владычества) объявляет «de fide» [букв.: согласно с верой] – то есть религиозно обязательным для верующего католика; в числе заблуждений, осуждаемых силлабусом 1864 года, указано, между прочим, и мнение, будто «Церковь не имеет власти производить насилие (vis inferendae) и вообще не имеет никакой светской власти, ни прямой, ни косвенной».

Стремление к утверждению непогрешимости папы в делах веры (получившее свое окончательное осуществление и увенчание в определениях Ватиканского собора) есть, однако, нечто гораздо более серьезное, чем стремление к светскому владычеству, нечто гораздо более значительное и вместе с тем глубоко прискорбное и пагубное для внутренней жизни Церкви. Оно, как правильно отмечает Хомяков, вытекает из малодушия, маловерия. Место невидимого Главы занимает видимый «заместитель» («Vicarius Christi», Dei) – вместо невидимого Духа Божия, живущего в теле Церкви, хотелось иметь видимого, внешнего оракула истины, чтобы подчиняться ему. Рост инфаллибилизма (то есть веры в непогрешимость папы) есть вместе с тем упадок понимания мистического существа Церкви, упадок веры в Церковь (ибо и Церковь ведь есть предмет веры – поскольку она есть Тело Христово и обиталище Духа Святого: «Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь»). Поэтому так горячо боролись с инфаллибилизмом многие из лучших представителей католицизма – на Ватиканском соборе и до него (епископ Штроссмайер, деятели галликанизма и другие). Иезуиты же, которые в прошлом часто были проводниками в жизнь юридического католичества, неустанно вели Католическую церковь по пути инфаллибилизма (посредством духовной цензуры, давления из центра, со стороны курии, где они были весьма сильны, посредством систематической порчи во Франции и Германии старых учебников катехизиса, большинство которых совершенно не знало инфаллибилизма, а часть которых не знала даже абсолютного главенства папы в Церкви), покуда они не добились своего. Ватиканский собор – величайший триумф иезуитской, инфаллибилистской линии – есть вместе с тем величайшее поражение для органически-церковного понимания жизни Церкви в католичестве, есть закрепление разделения между Востоком и Западом, утверждение решительной и, казалось бы, окончательной грани между нами и католиками. Впрочем, победа крайней папистской инфаллибилистской линии, сделавшейся ныне официальным учением Католической церкви, есть все же лишь кажущаяся победа. Ибо нельзя вычеркнуть историю, свою собственную историю – а там нет непогрешимости пап в делах веры, а есть часто масса противоречий, взаимно друг друга уничтожающих и вместе с тем являющихся не частным лишь мнением отдельных пап (это разделение пытаются провести, но довольно безнадежно, защитники папской непогрешимости), а облеченных в торжественное одеяние их епископского и даже вселенского учительства. Так, папа Либерий подписывает (в 354 году) арианский Символ (не в качестве частного лица, а в качестве епископа Рима); папа Зосим[99]99
  Зосим, или Зосима. – Изд.


[Закрыть] (417–418), в противоположность своему непосредственному предшественнику Иннокентию I, высказывается сначала за православие Пелагия (в письме к Аврелию, епископу Карфагенскому); папа Вигилий (537–555) по поводу так называемого спора о трех главах три раза противоречил самому себе, три раза меняя свое мнение: он «подчинился наконец решению Собора (V Вселенского, с которым он вступил было в конфликт), заявив про себя, что он являлся до сих пор, к сожалению, орудием сатаны, работающего на ниспровержение Церкви, и был посему вовлечен в раздор со своими сослужителями – епископами Собора, но что теперь Господь просветил его». Особенно разителен пример папы Гонория I (625–638) в монофелитском споре: «В самом начале спора папа Гонорий, спрошенный тремя патриархами, высказался в пользу ереси»; на VI Вселенском Соборе (681 год) ересь была осуждена, и в числе прочих проповедников ереси был торжественным образом Собором осужден и отлучен и умерший папа Гонорий. Или вот еще примеры противоречий между папами по важнейшим вопросам вероучений, исключающих, стало быть, непогрешимость: папа Лев III, несмотря на требование императора Карла Великого, не согласился внести в Никео-Цареградский Символ испанское добавление Filioque [и от Сына]. Папа Бенедикт VIII по настоянию императора Генриха III около 1014 или 1015 года принял добавление Filioque в Символ веры, и это нововведение становится с тех пор догматом Западной церкви. Далее, папа Сикст V торжественно, под угрозою анафем объявил собственноручно им исправленный и изданный под его непосредственным наблюдением текст Вульгаты за обязательный для верующих и имеющий достоинство подлинника; текст этот оказался, однако, настолько неисправным, настолько кишащим ошибками (между прочим, в собственноручных исправлениях, произведенных папой), что преемнику Сикста V пришлось скорее изъять его из употребления.