Текст книги "Ключи к детской душе. Рассказывание детям"

О философии в сказках и о приёмах рассказывания их

Один художественный образ нам выяснит

больше, чем годы жизни.

Гаршин

Я не буду вдаваться в расследование мотивов и тем сказок – заимствованы они или возникли у данного народа – цель моя не эта.

Я рассматриваю сказки как материал, который перельётся в души слушателей: что он может дать и как его передавать.

Все доводы за сказку должны вытекать из её основных свойств: своеобразная, простая стройка, прозрачная фабула, яркий колоритный язык, определённые характеры, добро и зло в ясных образах и формулах, действие, нарастающее до «перевала» и после идущее вниз к развязке, художественная законченность, предрешённый благополучный конец в сторону благого (чаще!). Вот эти основные черты сказки держат слушателя под непрерывным очарованием: он легко следует за содержанием, наслаждается формой и переживает настроение героев.

Эти три стороны – содержание, форма и настроение, слитые воедино, цепко связанные и в то же время заметные каждому без указки, – дают право сказке стать на почётное место в ряду художественных произведений.

Да, сказка – художественное произведение, в котором нет самодовлеющей эстетики, самодовлеющей психологии, но есть всё, вытекающее одно из другого.

Сказка, благодаря этим свойствам, – самый удобный материал для рассказывания, да это подтверждается её популярностью: непосредственное чутьё народное удерживает сказку у себя до сегодня.

Но эти же свойства её обязывают оберегать их. Сказка отливалась веками, она пролетела через десятки поколений и дошла до нас чеканная, и вот эту чеканность следует рассказчику донести до слушателей: всякие вставки, сегодняшние словечки, мочалистость фразировки, назойливые подчёркивания по своему усмотрению, путаница фабулы, затушёвывание героев, несоответствие тона – вот всё это губит сказку.

Берегите её во всех её особенностях, начиная с присказки, которыми начинаются многие подлинные сказки:

В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять морей, в тридесятом царстве, за многими островами, за дальними горами, за широкими реками, на ровном месте, как на скатерти, стоял великий город… (Русская).

Не за нашею горою, а за вороньей, за сорочьей, может, и ещё дальше…

Жил да был, – где, не знаю; когда, не вспомню – один человек…

В те времена, когда в дождь пыль столбом с земли поднималась, а в сушь люди из грязи выбраться не могли, когда солнце светило ночью, а днём мерцали звёзды, жил да был…

В старые годы, когда реки текли молоком и мёдом, Волк пасся с Овцою, а Курица к Лисе в гости ходила, жила-была… (Дагестанская).

Это было так давно, что никто уже не помнит… (Русская).

Этот приём, сразу переносящий слушателя из обыденных условий места и времени, не следует современному рассказчику сказок отстранять (как не раз приходилось наблюдать): в этих словах и даль времён, и сказочное место, а иногда и увертюра или эпиграф с намёком на весь ход дела в сказке: «Летала сорока, летала; полетала и села. Сидела, сидела и вновь полетела. Полетала, полетала и опять села. Посидела – и опять полетела…»

– Так у неё ничего и не вышло, – ухватила одна маленькая слушательница соль присказки и тем предрешила всю идею сказки «О журавле и цапле». Или вот присказка-предисловие:

Бродит Собака по белому свету, чует, что так ей жить нельзя, надо найти хозяина, чтобы ему служить и в нём себе защиту увидеть, – а кто этим хозяином должен быть, не знает. (Мингрельская).

Иногда эта присказка – характерная заставка, чтобы дать намёк на стиль всей сказки:

Вы хотите сказочку? Сказочка – это вязочка, сплетена она из лунного света, перевязана солнечным лучом, а обвита облачным поясом.

Или предваряется характеристика сказки:

Солнце жгло горячо, дождь ливмя лил – и всё бы ничего, если бы не жила на свете Коза. Такая была Коза, что, как расскажу я вам про неё сказку, вы сами скажете: «Дай Бог каждый день такие сказки с утра до вечера слушать». Вот какая сказка. (Армянская).

Несмотря на явный отвод слушателей этими присказками от сегодняшнего дня и действительности, сказочники – эти талантливые выразители народных настроений и мечтаний – придавали большое значение сказкам: да ведь этот вид произведения был чуть ли не единственной формой (ещё песни и былины), в которой творческая сила народа находила исход, поэтому-то сказка стала складнем и всех вопросов, всех мечтаний, всех недоумений народа.

В одних сказках даётся простор мечтаниям, в других сквозит попытка разрешить мучительные недоумения, в третьих иллюстрируется возможная вариация осуществления того или иного желания. Словом, сказка – хранитель духовной работы народа и показатель того, как народ пытался обосновать и осмыслить стихийные порывы души и сердца.

Часть сказок застряла на примитивных темах, а другая – пошла так далеко и формой своей и подходом к решению вечных вопросов, что и сейчас они могут своим «художественным образом выяснить больше, чем годы жизни».

И в сказках не раз можно найти подтверждение этой мысли: «Зачем бы и слушать сказку бородатым да усатым, если бы в ней не мудрость, оставленная старыми людьми. А мудрость – это верёвка с грузилом, как поедешь по реке жизни, так и узнаешь, где подводный камень и где омут». (Из кавказских сказок).

А сказочники о ценности сказок не раз проговаривались в самой сказке:

Ну, господа честные, на сказке не погневитесь: что так – похвалите, а что не так – не осудите. Сказка складка, а слово, что воробей: вылетит – не поймаешь, а пойдёшь искать – пожалуй, и найдёшь. И найдёшь-то близко, всего-навсего – под головной крышкой.

Понимали сказочники, что «не даром дошла до него сказка от бабушки, а она узнала её от прадедушки, а тот от своей прапрабабушки. И ходила она за сказкой по лесенке – и первая ступенька была золотая, вторая – серебряная, а третья – облачная. И стояла бабушка на этой ступеньке и слушала, а кто ей рассказал сказку – ветер ли перелётный, лунный ли свет нашептал – я не знаю, но рассказать её я вам должен».

И рассказывая сказку, они заботливо подчёркивали меткие и яркие речения – результат многолетнего опыта и тонкого наблюдения.

То они ставили их в заглавие и таким образом шли от вывода к иллюстрации (путём дедукции), напр.: «Дураков не сеют, не жнут, – сами родятся». (Арм.). Или: «Чужим добром не разживёшься». (Вотяцкая). «В кузнице цыган нужнее князя». (Груз.). «Что в миску накрошил, то и ложкой вынул». (Татарская). «Как аукнется, так и откликнется». (Русская).

Или прослаивали сказку и ими подкрепляли характеристику героя и его поступков:

За большой камень берётся тот, кто бросать не умеет.

Хоть золотом покрыт, да не из золота слит.

Подставь дураку туфли, а он обидится, – зачем на ноги ему не надел. (Татарская).

Быстрая река до моря не доходит. (Осетинская).

То придавали им тон совета и предостережения:

По концу шила кулаком бить – толку не будет. Стой позади кусающегося и впереди лягающегося. Нуждаешься в хозяине – ласкай и собаку его. (Армянские).

Лучше всего пользоваться умом, который подобен сабле, имеющей лишь одно, обращённое к врагу, лезвие. (Горно-еврейская).

То они являлись доводом или умозаключением, и притом в такой яркой форме, что стали ходячими выражениями (пословицами):

Сто друзей – мало, а одного врага – много. (Дагестанская).

Ушла младость – не сказалася, пришла старость – не спросилася. (Русская).

Храбрость есть терпение на одну минуту. В чужом плече стрела, – что в дереве. (Татарские).

В глухом овраге и лиса барыня. С каждой бороды по волоску – безбородому борода. (Армянские).

Уж чего вкуснее бараньего курдюка, – жир один, – а поешь его долго, так и чёрной сухой лепёшки захочется. (Осетинская).

Но сказка действует на слушателя не только речениями:

Слово мудрое, как соль на языке, а сама сказка, как музыка – и печалит, и веселит, и бодрит.

Вот это сравнение, выраженное самим народом, верный показатель силы сказки: она действует как музыка – своими образами и формой. «Один образ нам выяснит больше, чем годы жизни». (Гаршин).

Эти образы, незабываемые с детства, однако, имеют свой кристалл «соли», который в сознательном возрасте следует выявить.

Посмотрим, чем же сказка «печалит, веселит, бодрит»? Что людям после сказки «любо», что «нелюбо», к чему сердце льнёт, от чего душа отворачивается?

Поведи меня по лесенкам, а оттуда небо я сам увижу. (Японская).

Какое же «небо» видно с лесенок сказок?

Довольно пересмотреть часть сказок, и уже заметишь, что вопросов, над которыми народ призадумался и так или иначе осветил, бесконечное множество, но собрать их в стройную последовательную систему – невозможно, да… и не нужно.

Кто из народа или детей питается сказками в известной системе как научной дисциплиной? Никто.

Сказка сделала своё дело – если задела за живое, заставила призадуматься и повела мысль к какому-нибудь выводу.

В статье я коснусь сказок только на некоторые темы (всех не обнять).Правда и Кривда, Счастье, Власть, Любовь, Улыбка – Смех, Душа человека, Наследственность, Мера вещей, Истина, Бессмертие и Вечность, Жизненный путь – и посмотрим, как лик народа глядит на нас из-за дали веков.

Кажется, мы забыли его или он покрылся временным слоем пыли.

А подлинное лицо нашего прошлого знать не мешает…

Наиболее яркий мотив сказок всех народов – этоПравда и Кривда. Бесконечное число вариантов, вариаций – и всюду всем не только мучительно хочется правды, но и хочется доказать, что правда есть благо, и это доказательство в сказках облекается в яркие афоризмы, трудно забываемые.

Все сказки любуются честностью, искренностью, – и хотя хитрость умеет прорыть горы, чтобы добраться до богатства, и вызывает удивление даже у чертей, а вероломство и лживость достигают временного успеха, но преклонение и сочувствие народа всегда на стороне честности.

«Пусть правда ходит в лаптях, а неправда в сапогах», пусть кто «правду говорит, у того шапка дырявая», пусть король уверяет («Парень, не умеющий лгать»): «Всяк умеет солгать, когда нужда заставит», – всё же есть люди, не прибегающие ко лжи, даже под угрозой смерти, и этих людей сказка обласкала и за все недочёты природы вознаградила (Иванушку-дурачка из «Конька-Горбунка»).

Сказка вызывает к ним на помощь все благие силы (Сивку-Бурку, Конька-Горбунка, Фею, Добрую Волшебницу), и герои правды в конце концов оценены, обрадованы и осчастливлены по усмотрению каждого народа.

Во многих сказках делают его царём! Да, будь он дурён, но правдив, честен и прямодушен, – и ты уже лучший из людей, и ты достоин быть поставленным выше других. Мы готовы чтить тебя. Правда и честность – право на царство!

Уважая, всячески покровительствуя честности, искренности, доброте, бескорыстию, самоотверженности, народ беспощаден к героям противоположных качеств: сказка наделяет их отталкивающею наружностью (Баба Бабариха, сёстры Золушки, Синяя Борода, дочери мачехи, Царь из «Конька-Горбунка»), и все поставщики счастия (Морозко, Конёк) поворачивают свои возможности от них в обратную сторону.

Особенно яркий образ в этом смысле даёт «Сказка о рыбаке и рыбке» (у Топелиуса одноидейная – «Дары морского царя»).

Эта сказка чуть не с раннего детства наша спутница, герои её (Старик, Старуха и Золотая Рыбка) стали символами, и всё же мне хочется сказать несколько слов о ней. Старик, один из видов незлобивых, бескорыстных дурней, далёких от житейских выгод, – старик этот весь в своём порыве к рыбке:

 
Бог с тобою, золотая рыбка!
Твоего откупа мне не надо;
Ступай себе в синее море,
Гуляй там себе на просторе.
 

Тут и отсутствие расчёта, тут и великая жалость («Бог с тобою»), тут и желание счастия ей («Гуляй… на просторе»).

Эти черты старика ещё ярче в словах:

 
…По-нашему говорила рыбка,
Домой в море синее просилась…
 

И этот стихийный добряк попадает во власть корыстной, эгоистической, злой старухи. Он ей служит без надежды и без мысли о благодарности, признании, без какого бы то ни было расчёта на собственное благополучие.

Он далёк от этого: «Ну, что, теперь твоя душенька довольна?!» – спрашивает он каждый раз старуху.

А у старухи – мечта растёт. Это свойство мечты – расти. Но есть предел, и народ в этой сказке указал его: ты, старуха, хотела – что? Власть? Богатство? Почёт? Наряды? Яства? Получай.

Но этого тебе мало, ты захотела оседлать свободную стихию:

 
Не хочу быть вольною царицей,
Хочу быть владычицей морскою,
Чтобы жить мне в окиане-море,
Чтобы служила мне рыбка золотая
И была бы у меня на посылках.
 

Захотела взять в свои руки источник всеобщего счастия (рыбка золотая, конечно, доставляла блага не одной старухе только), захотела это счастье распределять по своему усмотрению да ещё помыкать, а может быть, и издеваться над этим источником (чтобы рыбка была у меня «на посылках»).

Довольно! Попустительство народное было длительно, – чего-чего не дадено старухе, да ещё стараниями и страданиями старика, но такое желание – уподобить себя божеству (кто же управляет стихиями? кто правит судьбой? – Божество) – такую мечту народ жестоко обрывает, возвращает к тупику жизни, к «разбитому корыту».

Вот этот предел – великая мысль народа, и её следует в своё время сделать ощутимою детям.

А «золотая рыбка» – символ счастья, и, как всякое счастье, приваливает случайно, «дуракам счастье», а раз оно дадено – является возможность выполнять свою мечту, то… умей обращаться с ним бережно, – «счастье изменчиво»; «не шути со счастьем».

Кроме этой сказки, счастье отражается ещё в «Золотом яичке» и в «Жар-птице».

Остановлюсь на маленькой сказочке о «Золотом яичке», которую рассказывают самым маленьким детям, а между тем она слишком глубока по замыслу, чтобы они могли её оценить. И в то же время её стройка, без понимания её «зерна» – малоинтересна: я не встречала детей, которых бы эта сказка как-нибудь тешила.

На самом деле, вот её смысл: жили-были дед да баба, и у них была курочка ряба (т. е. шла будничная жизнь с единственным живым инвентарём курочкой рябой). И снесла им курочка яичко, не простое, а золотое (т. е. нежданно-негаданно свалилось счастие). Как же его использовать? Счастье в форме яйца. И вот начинается проба. Дед бил-бил, наверно, не два раза бил, а раз сто – не разбил. С меньшей надеждой принялась за то же дело баба: баба била-била – не разбила. И счастие, золотое яичко, было куда-то положено. Несомненно, тут большой интервал. Лежит «счастье» неиспользованное, и маленький случай, в виде мышиного хвостика – уносит его.

Дед и баба плачут… Исчезла надежда – золотое яичко, хотя оно всё равно лежало зря.

«Не плачь, дед, не плачь, баба, я вам снесу яичко, но не золотое, а простое», т. е. не умели использовать свалившееся вам счастье, то помогу вам продолжать обычную, будничную жизнь.

Кстати, неизвестно, по каким мотивам художник Мурзаев издал эту сказку в своей переделке, снабдив соответствующими рисунками: у него курица снесла простое яйцо, а потом золотое.

И после сказки идут вопросы: какая польза людям от куриного яйца? Как будто смысл её в курином яйце!

Такие отводящие, а не наводящие вопросы следует отстранять от детей какою-нибудь педагогическою цензурой.

Ещё образ «Счастья» – это Жар-птица.

Эта загадочная птица, вечная приманка героев, ради которой предпринимается ряд труднейших подвигов, по которой тоскует «царь», не ест, не пьёт, жизнь ему не мила, из-за которой едут за тридевять земель, – она в руки вся не даётся, а добывается одно пёрышко и от его сияния жизнь становится сразу краше, светлее. Всем, при виде его, радостно и весело…

Сказка (кроме «Конька-Горбунка») намеренно не дала человечеству всю птицу сразу, чтобы оставить желание у людей тянуться к ней ещё и ещё, а может быть, и вечно.

А вот какое понимание и нравственное обоснование приданолюбви: самая яркая сказка на эту тему Новруз-певец (Новруз – Весенний Цветок). Тут любовь разбудила дремлющие силы, вдохновила на творчество, создала поэта.

Вот этот момент в сказке текстуально:

На застывшей земле, средь холодных камней, под тяжёлой корой ледяной умирал я один. Всё темней и мрачней становилася ночь надо мной… Я – Весенний Цветок (Новруз); в тьме холодной не мог я расцвесть, и погиб бы я в ней!.. Но всесилен Аллах!.. Он в страшную тьму солнца луч мне послал золотой. Я живу, я люблю!..

Из сердца певца выливалась грустная песня, и прямо в сердца слушателей вливалась: и больно её слушать, и так сладко, что хотелось бы, чтобы вовек та песня не кончилась.

А вот ещё ряд сказок: «Царевна лягушка», «Аленький цветочек», «Спящая царевна»; в них любовь – сила, превращающая безобразие в красоту, сила, разрушающая злые чары и освобождающая из заточения и плена.

«Аленький цветочек» – наиболее говорящий образ, но всё же любовь купеческой дочери, превратившей чудовище в принца, следует пояснить.

Любовь девушки не только вдохновляет «чудовище» освободиться от своего «чудовищного» облика, любовь её зряча, любовь помогла ей увидеть в этом внешнем уроде нечто, за что можно любить его, привязаться к нему и чего не видели другие. Вот эту черту – «любовь зряча» (у Вл. Соловьёва в стихотворении есть этот образ) – следует выдвинуть рассказчику, чтобы слушатели оценили героиню «Аленького цветочка».

Только она, предпочитающая аленький цветочек всем другим рыночным ценностям, наивысшую красоту нашедшая в цветочке, только она могла узреть под устрашающе отвратительной оболочкой чудовища духовную красоту и довести его до полного преображения.

Любовь – зряча, любовь – сила.

Тот же мотив в «Царевне лягушке». Иванушке достаётся безобразное существо. Но день за днём открывает ему те или иные привлекательные свойства жены: он не отвернулся, а очами любви старался разглядеть её, увидеть прекрасное и привязаться ещё сильнее.

И она уже шла к тому же преображению…

И когда потерял её, то не остановился ни перед какими препятствиями, чтобы вернуть её. Он пошёл навстречу всем трудностям и дошёл! Вела его любовь. Любви не страшны ни девятые валы, ни расстояния (она была, конечно, там, куда ворон костей не заносит), ни чудовища. Любовь доведёт до цели и довела.

А вот ещё иллюстрация силы любви:

…Горькие слёзы покатились из глаз мужа-царя, слёзы любви и раскаяния и жалости к кроткой супруге.

И от тех слёз, – как воск от огня, – растаяли железные цепи на ногах его и руках и – как лёд от жаркого солнца весны – распались крепкие стены темницы.

На крылья свои подхватил Царь Птиц раскаявшегося, просиявшего духом, и высоко вознёс его в свой дивный дворец, – для вечного блаженства, уготованного душам, чистым от злобы. (Ассорская легенда).

Улыбка, смех – какая громадная ценность придана им в сказках! За улыбку царевны обещается, назначается полцарства. И рука её.

Если кто из героев перестал смеяться (Несмеяна-царевна), то подымается тревога во всём царстве, ищут повсюду лекарства или какого-нибудь средства рассмешить. Являются и знахари, и мудрецы, и шуты…

А для чего? Почему так ценят смех?

Вот ответ на это в одной сказке-легенде:

Бог создал ребёнка, вдунул в него душу, призвал к себе ангела и сказал: «Неси его на землю, посади на самую высокую гору и скажи ему: «Спустись вниз, когда почувствуешь себя сильным». Ангел исполнил волю Бога. Посадил на вершине горы, сказал и улетел. Ребёнок остался один.

Он рос не по дням, а по часам.

Стал он смотреть кругом и вниз туда, куда должен был спуститься.

Там внизу было темно и смрадно, во тьме копошились какие-то чудовища… Вот они подымаются на гору, когтистыми лапами цепляются за скалы, приближаются к нему и скрежещут зубами. Где силы спуститься вниз? Он дрожит, замирает…

И в это время прилетел комар и укусил его за палец. Он схватился и собрался со всею силою хлопнуть комара… Но тут остановила его мысль: как, для этого ничтожного врага я собрал и напряг все свои силы… а для тех, что там… я не двинул и пальцем… Это ему показалось смешным, и он улыбнулся… Но что случилось?! Едва он улыбнулся, как всё кругом сразу изменилось – мрак и смрад исчезли, от чудовищ нет и следа, выглянуло солнце и осветило внизу зелёные луга, покрытые душистым пёстрым ковром цветов.

Он понял тогда, что у него не было силы бороться с чудовищами, которыми кишит жизнь, но есть сила, перед которою они исчезают сами. Это – улыбка.

И он спустился вниз.

Если опираться на показания этой сказки, то как ценна улыбка, облегчающая жизненный путь и превращающая ужасы жизни в праздник. И если эту улыбку доставит пастух, дурень, рыбак, бедняк, хромоножка, – всё равно, – он будет посланцем судьбы и жизнь с ним, наверно, будет праздником, счастьем, так как он дал и даст ещё улыбку.

Анатоль Франс («Из прошлого») придаёт такую же силу самой сказке, и потому он за неё готов отдать свои «полцарства». Он сказал это или почти это: «В сказке есть фея-мечта, она меня, – маленького, слабого, – делает сильным. Как не радоваться ей, как не хвататься за неё, когда она помогает перестроить мир и изменить всё окружающее меня так, как мне нужно или хочется. Да, с феей я силён, с феей я – творец новой жизни. И то, о чём я мечтаю сегодня, завтра я, может быть, и выполню».

Улыбку, смех, веселье – как отвлекающее средство – понимали и сами сказочники, и доставляли слушателям уж не за «полцарства», а значительно дешевле:

Расскажу я вам сказку, – эх, сказка хороша!

Дал бы Бог, чтоб развеселилась у вас от неё душа!

А мне за потеху, ради смеху, пожертвуйте, добрые люди,

хоть кислого молока по меху. (Чеченская).

Стоит герой одной сказки перед горой и произносит особенное слово. «Сезам – двери отворись» – и таинственная дверь открывается, и за нею оказываются груды сокровищ… Потом, когда это заповедное слово выпало из его памяти, дверь, несмотря на все старания, остаётся наглухо заколоченною… Этот образ может иметь, наверно, несколько толкований, но вот одно из них: груды сокровищ таит душа каждого человека, но не всякий может дойти до них. Для всякой души нужно найти это слово, для каждой души есть свой «Сезам». Нет слова этого, и душа стоит замкнутая, неведомая, сокровищами её никто не пользуется. Особенно важно это слово находить воспитателю, чтобы увидеть ценности души ребёнка и направить свои воздействия на их культуру.

В этой сказке намёк – умей открыть дверь, зато в другой («Синяя Борода») есть обратный совет – не открывай последней двери… Всем, наверно, памятна сказка, в которой героине вручаются ключи от всех дверей замка, – ей даются возможности видеть все уголки его, кроме одной последней комнаты. И она пошла… всё осмотрела, всё ясно ей в этом лабиринте комнат, но вот очутилась перед последнею дверью. Она не могла преодолеть жгучего любопытства, узнать, что там. Открыла… и увидела ужасы. После этого совместная жизнь невозможна, после этого смерть всяким отношениям… Опять тут символы: эта последняя дверь – самый затаённый уголок души.

При совместной жизни, дружбе, товариществе наступает иногда момент, когда начинает казаться, что какая-то комната этого замка – души другого – заперта… «Я не знаю, что таит он!» И начинает подбирать ключи (слова), чтобы «всё-всё выяснить». Зачем?

«Не открывай последней двери» – один из советов, который невредно передать не только детям, но и осознать и взрослым.

Очень интересен взгляд народа нанаследственность. Все сказки и речения по этому поводу сходятся на одном – сила её громадна, почти непреодолима.

В одной – «Кровь» – царица, дочь нищенки, тоскует так по прежней жизни, что иногда ночью переодевалась в тряпьё и шла собирать подаяние и была счастлива хоть изредка испытать то, что дано было с молоком матери…

Вот какими речениями подкреплена эта мысль:

Дочь будет ходить по ветвям того дерева, на которое забралась мать.

Входящее с молоком матери выходит с душой.

Дочь пастуха по пастушьем хлебе всегда тосковать будет. (Татарские).

Собачий хвост, хоть сто лет в тисках держи, не выпрямишь. (Армянская).

Вечный интерес к мере вещей– «Кто сильнее меня» или «Что самое лучшее на свете», «Кто больше всех» (тема эта, впоследствии использованная Свифтом в Гулливере), «Пойду искать, кто глупее вас» – отражается в нескольких сказках.

Цепь преувеличений и остроумные сопоставления большего с наибольшим и наибольшего с ещё большим – даёт показание, что народная фантазия превзошла все известные литературные гиперболы вплоть до свифтовского Гулливера. В сказке «Кто сильнее меня» – после ряда встреч сильного с сильными – кончается следующим заключением:

Много есть сильней меня! Сила в человеке – последнее дело. Сильней сильного всегда найдётся, и той цепи нет конца на свете. (Кабард).

Или ещё в другой:

На всякого бойца найдётся боец получше. (Топелиус).

На обязанности рассказчика – передать все эти меры так выпукло, чтобы слушатели действительно увидели возможную бесконечность прогрессии в ту и другую сторону.

Мучительный вопросо смерти, бессмертии, о вечности разрешается очень оригинально в грузинской сказке «Земное – земле».

Мальчик Ростомела задумался над вопросом: «Что значит – умер?» и взбунтовался при известии, что все сойдём под вечны cводы. «Разве у Бога я жизни просил? Сам ведь дал, а потом отнимает. Нет, я не хочу умирать, а пойду и найду непременно место такое, где бы не было смерти…»

И пошёл искать… Во время странствий он как-то добрёл до чудного дворца и увидел ту, перед которою меркнет солнца могучего свет!

– Кто – ты! О… Светлая… Знаю и верю, – тебя лишь искал я, тобою страдал и к тебе лишь стремился…

– Ты ищешь бессмертия… Да, во мне и со мною возможно смерти не знать…

В первый день мироздания я создана такой, какой меня видишь, и мира с последней минутой исчезну. Имя моё – Красота. Я – счастье, я – жизнь мировая… Но – жизнь лишь во мне, лишь со мною – верь мне – сверх сил человека.

Бессмертия ты не вместишь. Из земли создано твоё тело; значит – земли ты должник, а заставить расчесться способ отыщет земля, потому что для вас она – сила.

Впрочем, останься со мной. И пока лицезреть меня будешь, – ты не подвластен земле. Нет в чертог мой доступа смерти!

Тысяча лет пролетела, как столько же мгновений…

Его потянуло домой…

– …Десять ведь минуло лет, как я всё дорогое покинул ради тебя. Разреши увидеться с близкими.

– Провёл ты со мною сотую долю мгновенья вечности – тысячу лет для людей. Иди с миром… Покойся… Прощай.

И Ростомела возвращается, но по пути пролетевшее время измеряет по изменившимся признакам: горы снизились, пропасть со скатами сравнялась, город опустел…

А вокруг – безмолвие смерти, тихое царство покоя…

И потянулся сам Ростомела вдохнуть смерти блаженство.

Эта сказка, написанная как стихотворение в прозе, и дальше поражает своими формами и глубиною мысли.

Лента сказок «1001 ночь» открывается предисловием о Шехеразаде. Некая она, попавшая в руки шаху, чтобы остаться живою, чтобы избавить себя от казни, должна была забавлять своего повелителя до утра сказками. И этою ценою она покупала себе отсрочку на день и следующую ночь находила силы вновь плодами своей фантазии тешить деспота.

Её хватило на 1001 ночь… и интерес властителя к сказкам тоже не иссяк за это время….

В этом образе несколько сторон, над которыми хотелось бы призадуматься.

Самая броская сторона – цена сказок вообще, ради которых шах щадит жизнь Шехеразады, поставщицы их, – вторая – владыка-шах, пытающий свою душу этими вымыслами все ночи, – третья – сама Шехеразада – творящее начало, да ещё при таких условиях.

Эти грани многое говорят.

Этот владыка-шах – символ власти. А власть, откуда бы она ни пришла, кому бы она ни принадлежала, всегда остаётся тем чудищем, которое не терпит действительности. Власть боится ночи, боится хоть на минуту остаться сама с собою с глазу на глаз, боится итогов. В эти минуты, когда память и сознание может доставить только укоряющие факты, власть жаждет забвения, отвлечения, требует усыпления (шах страдал бессонницей) своей совести.

Власти нужна Шехеразада.

Не то каждое утро рабы, слуги, подчинённые могут ждать казни, если не усыплять, не ублажать эту безмерную волю над судьбою смертных.

А что, если бы вместо своих фантазий, уносящих сознание повелителя от сегодняшнего дня, вздумала бы она рассказывать шаху о горькой действительности, создаваемой рукою деспота, Шехеразада едва ли продержалась столько ночей…

И власть спокойно и беспечно пользовалась плодами творчества Шехеразады, вынужденной творить лёгкие, игривые и усыпляющие мотивы, не сводя глаз с лезвия топора, занесённого над её головой.

Трудно придумать более сильный образ власти и развращающего влияния её на человека, как повелитель Шехеразады!

Нет ли в нашей повседневной жизни примеров, когда Шехеразады, усыпляющие совесть владык, выживают и казнятся все смелые, рассказывающие сказки из 1001 дня – и притом будничного дня?

В одной маленькой китайской сказочке так подходят к вопросу: каков же мир, как его понять, какому пророку верить, какое объяснение принять.

Сказочку эту передаю со слов:

В одной беседке было семь окон: красное, оранжевое, жёлтое, зелёное, голубое, синее и фиолетовое. Вбежало туда семь девочек; каждая заняла одно из окон, каждая стала смотреть через него на мир и вскрикивать: «Ах, мир красный!», «Нет, жёлтый!», «Неправда – синий!»…

Каждая настаивала на своём, каждая уверяла, что права… Они стали ссориться и собирались подраться. В это время выглянуло солнце… и (как бывает только в китайской беседке) так осветило все окна, что свет от них попал в одно место, в самую середину беседки и получилось светлое белое пятно. «Так вот какого цвета мир!» – воскликнули все девочки разом.

Умейте глядеть на мир через все цвета, но не упускайте случая прибегать к помощи солнца (синтезу!) соединять все цвета в один!

Так кончает китайская сказочка.

У нас в былине «Правда» А.Толстого использована та же идея — как выезжало семь (то же число!) братьев удалых посмотреть на правду, на истину… и как увидели они её, правду, с семи сторон. И как каждый называл правду по-своему… И рубилися братья и завещали детям и внукам рубиться и стоять за свою правду…

Как бы хотелось, чтобы выглянуло китайское солнце и осветило бы их очи и соединило их взгляды, – чтобы из синтеза получилось верное толкование мира… Чтобы они обрели истину.

Сказочники-рассказчики, чувствуя эти «намёки» сказки, её «зерно», – наверно, замечали, что не всеми слушателями ухватывается «соль» сказания, что сокровенный смысл ускользает от умов, которые не умеют додумать до конца образ, – и поэтому многие сказки кончаются попыткой навести на разговор, на беседу:

С неба упало три яблока: одно мне, другое тому, кому понравилась сказка, а третье тому, кто угадает, что означает сказка.

А то рассказчики оканчивали намёком на аналогию сказки с жизнью: