Текст книги "Ключи к детской душе. Рассказывание детям"

Е. Иорданская

Оздоровление детской литературы
О материале для чтения и рассказывания детям младшего возраста[2]2
  Примеч. редактора сборника статей, Н. Е. Румянцева: При обсуждении настоящего доклада на заседании кружка ряд членов поддержал мнение А. М. Калмыковой, которая полагала, что к оценке художественных произведений надо подходить прежде всего с точки зрения производимого ими художественного впечатления. И действительно, ещё спорный вопрос, воспринимаются ли детьми рассказы о смерти и т. п. так остро, как это представляется нам.


[Закрыть]

I

Есть очень интересная легенда, материалом для которой послужили предание о капле молока Св. Девы и евангельское повествование о благоразумном разбойнике.

Когда Богоматерь, пребывая в пещере, кормила грудью Святого Младенца, кто-то принёс к Ней голодного ребёнка, недавно потерявшего мать. Богоматерь отняла от груди своего ребёнка и поднесла к ней чужого, и он, истощённый голодом, умирающий, сразу ожил от святой капли.

Во время замены одного ребёнка другим, говорится в той же легенде, одна капля молока Св. Девы упала на пол пещеры, и весь пол мгновенно стал чистым и белым, как молоко.

Такова первая часть легенды. Вторая её часть изображает события, последовавшие спустя 30 лет.

На Голгофе, на двух крестах, вблизи распятого Христа, висят два разбойника. Один из них, мрачный, озлобленный, хулит Христа и, издеваясь над ним, говорит: «Спаси Себя и нас». Другой, напротив, жалеет Христа, останавливает хулителя и говорит ему: «Мы с тобой терпим по делам нашим, а Он страдает без вины».

С любовью взглянул Христос на этого разбойника и произнёс: «Истинно говорю тебе: ныне же будешь со Мною в раю». Взглядом, полным глубокого раскаяния и веры, ответил ему разбойник.

Кто же этот благоразумный разбойник, первым из людей вошедший в отворённые Богом двери рая?

Это, по словам легенды, был тот самый человек, которого 30 лет тому назад принесли к Богоматери в пещеру голодным, умирающим ребёнком. Годы порочной и преступной жизни не могли вытравить из его души того, что дали ей несколько святых капель молока Богоматери.

Эта легенда, читанная мною лет 12–14 тому назад и цитируемая мною по памяти, таит в себе глубокую мысль о силе и живучести первых капель, орошающих детскую душу.

Родители и педагоги, посвятившие себя воспитанию детей, могут не знать этой легенды, но мысль, таящуюся в ней, они должны и знать, и твёрдо помнить. То ли, однако, видим мы на практике? Вы все, читатели, в той или иной мере интересуетесь детской литературой, знаете её; в вашей среде найдутся, может быть, большие знатоки и любители её. И тем не менее многие ли из вас возьмут на себя смелость утверждать, что наша обширная детская литература, блещущая громкими именами её творцов и составителей, действительно представляет собою тот чистый источник живой воды, который, по силе и живительности скопившейся в нём влаги, может быть хоть в слабой степени уподоблен священным каплям молока Св. Богоматери?

Наша детская литература действительно обширна, но как много в ней слабого, плохого материала и даже заведомого мусора! Охраняемый или правами давности, или авторитетом крупных писателей, этот мусорный материал творит своё недоброе дело в качестве обязательной примеси к чистому молоку здоровой детской литературы.

Надо отдавать справедливость и педагогам. Они не бездействуют, они перечитывают, пересматривают, разбирают, критикуют детские книги, и уже не одна дурная детская книга снабжена ими предостерегающею надписью «Яд». Но всё же сделанное в этом направлении составляет только очень незначительную часть того, что можно и надо сделать для полного оздоровления детской литературы.

Дело в том, что, кроме грубых «механических» примесей, легко и быстро устанавливаемых без тщательного педагогического анализа, а, так сказать, простым, невооружённым, глазом, или «на вкус», или «по запаху», есть много примесей «химических», незаметных, тонких продуктов сложной и искусной фальсификации. Для установления таких примесей необходимы самые тщательные лабораторные исследования, умелый химический анализ, требующий и сил, и времени и потому не всем и не каждому доступный.

Вот почему, несмотря на существование большого числа рецензентских кружков и групп, критических отделов при журнальных и газетных редакциях, критико-библиографических указателей и т. п. литературно-санитарных учреждений и мероприятий, многое из того, что читается и рассказывается детям, не только остаётся неотвергнутым, но даже рекомендуется, как не возбуждающее никаких сомнений в своей доброкачественности и чистоте.

Сказанное мною требует серьёзной защиты, доказательств, и притом доказательств не только словесных, но и документальных. Я это понимаю, признаю и потому перехожу к иллюстративной (если можно так выразиться) части своей статьи.

Для иллюстрации своих мыслей, для доказательства того, что наша детская литература нуждается в серьёзном оздоровлении и что такому оздоровлению должна предшествовать длительная и серьёзная работа по пересмотру и переоценке всех детских книг, не исключая и тех, которые пользуются репутацией бессмертных, – я остановился на трёх небольших книжках: «Родное слово» Ушинского, «Новая азбука» Льва Толстого и «Сказка о Золотом Петушке» Пушкина. При выборе этих книг я руководствовался, между прочим, следующими соображениями:

во-первых, все три книги принадлежат первоклассным авторам, причём один из этих авторов – Ушинский – великий педагог, наш общий учитель; другой – Толстой – и замечательный педагог, и великий писатель, а третий – Пушкин – тоже великий писатель, но не педагог;

во-вторых, все три книги знакомы (за малым исключением) всем и каждому из нас, педагогов;

в-третьих, все три книги пользуются огромным успехом и имеют колоссальное распространение,

и в-четвёртых, все три книги, помимо непосредственного их распространения, служат постоянным источником заимствований и перепечаток.

II

С момента поступления ребёнка в школу он подпадает под влияние двух воспитателей: к воспитателю непреднамеренному, каким Ушинский считает природу, семью, общество и т. д., присоединяется воспитатель преднамеренный – школа, наставники, воспитатель-профессионал.

О том, как велико значение 1-го из этих воспитателей, нечего и говорить. Оно, можно сказать, бесконечно велико и с большим трудом поддаётся полному учёту.

Меньшее значение имеет 2-й воспитатель, преднамеренный, – школа.

Оба воспитателя не изолированы, наоборот – они непрерывно влияют друг на друга. Но взаимоотношение их если и бывает когда-нибудь нормально, то во всяком случае – очень и очень редко.

Обыкновенно это работа не на правах сотрудничества, а в условиях противодействия и антагонизма, иногда сознательного, умышленного, а иногда (чаще) бессознательного.

В тех немногих случаях, когда этого антагонизма нет, всё же попытки содействия, помощи другому исходят от преднамеренного воспитателя: он учитывает особенности тех условий, которыми ученик окружён вне школы, и, в пределах возможного, приспособляется к ним, меняя соответственно им способы воздействия на питомцев.

Что касается Ушинского, то он придавал преднамеренной работе школы очень большое значение. Ссылка его на примеры переработки личности в иезуитских коллегиях очень убедительна: сила иезуитского воспитания достигала колоссальных размеров; это воспитание пускало глубочайшие корни.

Тем осторожнее, вдумчивее и серьёзнее надо относиться к своему делу нам, так сказать, присяжным, преднамеренным воспитателям.

Сам Ушинский, как тоже преднамеренный воспитатель, так именно и относился к делу воспитания. Об этом красноречиво свидетельствует то огромное педагогическое наследство, которое оставлено им русской школе и русскому учителю.

Какую же задачу ставит воспитанию Ушинский?

Как теоретик, Ушинский задачу воспитания видит в развитии «прежде всего гуманности в человеке, человека в человеке».

Как практик, он стремится к воспитанию высоких нравственных чувств, в которых элемент эмоциональный неотделим от элемента интеллектуального и волевого.

Чем чище, чем возвышеннее цели воспитания, тем сильнее должен быть воспитатель, тем вернее, надёжнее, сильнее должны быть и средства для осуществления этих целей.

Сильный, хорошо вооружённый и знаниями, и умениями, хорошо разбирающийся в средствах, Ушинский имеет все шансы на успех. И первое, к чему он стремится, – зажечь в душе воспитываемого святой огонь.

Мобилизуя все лучшие силы питомца, он легко и свободно руководит и детскими чувствами, и детскою мыслью, нисколько при этом не насилуя их.

Его руководство выражается в создании у питомцев добрых привычек, которые он называет нравственным капиталом, положенным человеком в свою нервную систему. Капитал этот растёт беспрестанно, и процентами с него человек пользуется всю свою жизнь.

При этом легко, однако, впасть в крайность – воспитать бестолково-добрую, пряничную душу. Этого надо так же бояться, как и другой нежелательной крайности – воспитания желчного человека. Как ни важны хорошие привычки, их одних мало; они не могут заменить сознательной работы человека, они лишь орудие, облегчающее человеческую деятельность.

Работая над созданием добрых навыков, Ушинский заботится вместе и о том, чтобы они не оставались мёртвым капиталом, а всё время утилизировались бы ребёнком, сказывались бы в его действиях и поступках.

Каковы же те орудия и средства, которыми, по мнению Ушинского, располагает школа для осуществления стоящих перед нею задач нравственного воспитания детей?

Сильнейшее орудие для достижения этих целей в руках воспитателя – родной язык, «изучая и усваивая который дитя усваивает не одни только слова и их изменения, но и множество понятий, воззрений на предметы, множество мыслей, чувств, художественных образов, а также логику и философию языка».

Родному языку, полезнейшей работе для его усвоения посвящено «Родное слово» Ушинского и, в частности, наиболее талантливая 1-я часть его. Оценивая эту книгу, один из критиков-педагогов говорит, что «Родным словом» Ушинский сделал в своей области то же, что когда-то Пушкин сделал в поэзии своим «Русланом и Людмилой» и «Братьями-разбойниками».

Но… хвалить эту книжку, отмечать всё её богатство – бесполезно; это значит повторять давно известное всем и каждому… Вы сами прекрасно знаете, сколько жизни, живости, веселья, тепла и уюта в этой, небольшой по размерам, книжке.

III

Подобно всем я люблю эту книжку, восхищаюсь ею, но, может быть, вопреки тому, что могут сказать про себя другие, в моём отношении к «Родному слову» всегда была некоторая двойственность, которая с течением времени усиливалась.

Дело в следующем. Как книжка вообще, независимо от автора, она прекрасна, лучше других; так я к ней и отношусь. Но как книжка Ушинского, как книжка образцовая, каждая статья которой считается хорошей не только потому, что она действительно хороша, а и потому, что она помещена в «Родном слове» Ушинского, – в этом качестве она меня не удовлетворяла и не удовлетворяет… С этой стороны она требует, настоятельно требует пере-

оценки, которая, надо сказать, очень трудна, когда речь идёт о книге выдающегося человека.

Подойдёмте же поближе к этой книге и, не смущаясь тем, что она написана не рядовым учителем, а самим Ушинским, займёмтесь объективным анализом и оценкой заключающегося в ней образовательно-воспитательного материала.

Полное название книги вам известно: «Ушинский К. Д. Родное слово для детей младшего возраста. Год I. Азбука и первая после азбуки книга для чтения, с прописями, образцами для первоначального рисования и картинками в тексте». В книге всего 110 страниц. Цена её – 25 к. (Пользуюсь 13-м изданием, СПб. 1909 г.).

В книге три части:

1. Азбука (24 страницы). Она хоть и устарела, но всё же хороша своею цельностью.

2. Церковно-славянское чтение (13 страниц). Это умелый, тактичный отклик на требования официальных программ.

3. Первая после букваря книга (73 страницы) – центр, основа, душа всей книги.

Здесь, в этой части, мы находим:

а) упражнения в классификации предметов. 36 упражнений для обогащения и упорядочения имеющегося у детей запаса реальных знаний;

б) 200 (приблизительно) пословиц, поговорок, шуток, прибауток, присказок, побасёнок и скороговорок;

в) 7 народных песенок;

г) 16 народных сказок, и

д) 32 рассказика и стихотворения.

В соответствии с нашей задачей, мы сосредоточим своё внимание на том материале, который – по преимуществу – служит предметом чтения, рассказывания, бесед и заучивания наизусть. Посмотрим, что именно даёт «Родное слово», что может оно дать ребёнку, этому элементарному читателю и слушателю, который, как вы знаете, «прежде всего хватается за содержание, за мысль, мимо формы».

А. Народные песни

1. Козлик. Козлик пошёл в лес погулять; волки съели его, оставивши обездоленной бабушке рожки да ножки.

Сюжет печальный – смерть невинного козлика и горе столь же невинной бабушки. Позвольте зарегистрировать эту смерть и перейти к следующей песне.

2. Лебедь и сокол. По морю плыла белая лебедь с малыми детками. Налетел на них сокол и всех передушил.

Сюжет, как видите, столь же печальный – смерть матери и деток, т. е. по крайней мере 3 смерти. Зарегистрируем и их.

Б. Народные сказки

3. Теремок мышки. Поселились в лошадиной голове мышка, лягушка, заяц, лисица и волк. Пришёл медведь и «ни с того ни с сего» раздавил их.

Заметьте здесь, что, убивши пятерых, медведь не съел их, т. е. совершил не то убийство, оправданием которого служит голод, борьба за существование. Нет, он погубил пять душ «так себе», для удовольствия, «с недурной остротой на устах». Итак, – ещё 5 смертей.

4. Старик и волк. Волк хочет съесть старуху. Старику жалко отдавать её, и он отдаёт вместо неё сначала кошку, потом собаку, овцу и, наконец, корову. Волк съедает их и снова приходит за старухой! Тогда старик переселяется со своею старухой в другую деревню.

Таково содержание этой сказки, читая которую дети недоумевают, почему старик не догадался раньше переселиться в другую деревню. – Вот вам ещё 4 смерти!

5. Лиса и дятел. Дятел высидел 3 птенцов, а лиса угрозами и обещаниями выманила их одного за другим и съела. – И здесь три смерти!

6. Петух и кот. Очень популярная сказка о петухе, который несколько раз при помощи кота выбирался из лап лисы, но в конце концов достался всё же ей на обед. – Ещё одна смерть!

7. Медвежья лапа. Баба выпросила у охотника медвежью лапу. Медведь на костыле приходит к бабе за своей лапой в попадает в открытое для него подполье, где мужики и добивают его. – Опять смерть, но на этот раз – смерть от избиения!

8. Лиса и кувшин. Лиса не может вытащить голову из кувшина, хочет утопить его и тонет вместе с ним. – Нелепая смерть, но всё же смерть!

В. Рассказы и сказки (не народные)

9. Два петушка. Один петушок победил другого, взлетел на крышу и, в порыве радости, заорал во всё горло. Налетел ястреб и схватил крикуна.

И снова дети – свидетели смерти!

10. Умей обождать. Непослушный петушок попадает из одной беды в другую и, наконец, тонет. Опять смерть, как воздаяние за непослушание или легкомыслие, или как естественное последствие неосторожности.

11. Петух да собака. Лисица хочет скушать петушка. Хитрый петушок соблазняет лису возможностью поживиться ещё одним петушком и приводит её к собаке, которая, как говорится в сказке, «цап лису за морду» – и разорвала. – И здесь, как видите, тоже смерть!

Итак, на протяжении 70 небольших страниц 22 смерти притом, что особенно поразительно, – ни одной естественной смерти, а везде и всюду смерть насильственная, неестественная или, в лучшем случае, смерть от роковой случайности, нелепая, прежде-временная, да и та с каким-то привкусом возмездия.

Я далёк от намерения требовать, чтобы в книжке для детей младшего возраста совсем не было ничего, напоминающего о смерти и даже изображающего её. Смерть, в меру её естественности, неизбежности, может фигурировать и в детской книге. Но, господа, одно дело, когда речь идёт, положим, о каком-нибудь человеке или звере, достаточно пожившем на белом свете и в конце концов отходящем в далёкий от нас и, может быть, лучший нашего мир. Это естественно, и пусть дети привыкнут к мысли, что мы все смертны, все рано или поздно «там будем», – я против этого не возражаю. И в той слезе, которую прольёт ребёнок над прахом такого существа, ничего беспокоящего меня нет. Эта слеза – неизбежная цена, которою приобретается знакомство с подлинною жизнью…

Мало вам одной такой смерти, пусть их будет 2, 3 и даже 5! Но преподносить маленьким детям целые десятки смертей, хотя бы и естественных, это уже «слишком сильно», это значит впадать в такую крайность, которая в моих глазах не имеет ни смысла, ни оправдания.

Очевидно, что ещё меньше может быть оправдано нагромождение в небольшой детской книжке смертей неестественных, как это сделано автором «Родного слова». Ведь не могильщиками и не гробокопателями, равнодушными ко всем видам смерти, должны быть наши дети, а здоровыми, нормальными, живыми людьми. Момент смерти действующего лица, как один из важных этапов рассказа, не может остаться незамеченным. Не останется незамеченным и самый вид или род смерти. Что же даёт ребёнку в этом отношении «Родное слово»?

Классифицируя разбираемые 22 жертвы по видам смерти, мы получаем следующие разновидности:

растерзанных и съеденных хищниками…….… 14

раздавленных…………………………………………..………….5

утонувших…………………………………………………………. 2

избитых до смерти……………………………………………1

Представления, образы, слова (говорит один духовный писатель), падая на детскую душу живительным весенним дождём, вызывают первую травку, нежную, хрупкую, благоуханную…

Какую же сорную, негодную траву должен вызвать к жизни мутный поток представлений о насильственной смерти, жестокие картины растерзания и избиения и отвратительные образы удавленников и утопленников!

IV

От видов смерти разрешите мне перейти к причинам её. Столкнувшись с фактом насильственной смерти, вдумчивый читатель или слушатель, хотя бы и малолетний, может и, по-моему, должен задать себе вопрос: «за что?», задумается над тем, чем именно вызвана эта смерть, за что постигла она данного героя, за что наказан он так строго и жестоко. Самое построение некоторых статей, несомненно, таково, что наталкивает читателя на подобную мысль. Что же он ответит себе на эти мучительные вопросы? Чем успокоит себя?

4 смерти он объяснит излишней доверчивостью или легкомыслием жертв (Лиса и дятел, Петух и кот),

1 смерть припишет неосторожности героя (Козлик) и

4 смерти истолкует как наказание, как кару:

за непослушание (Умей обождать),

за жадность (Петух и собака),

за глупость (Лиса и кувшин),

за хвастовство (Два петушка).

Но всё же во всех этих случаях читатель или слушатель может усмотреть хоть какую-нибудь вину или хотя бы видимость вины наказанных.

Что же касается до остальных случаев, то там и этого нет, и вопрос «за что?» так и останется без всякого решения, без ответа.

Трудно начать думать, и может быть, не все дети задумаются над этими вопросами, но тот, кто однажды начал думать, не так легко останавливается на полдороге. От мысли о жертве естественно перейти к мысли о том, кто убил, кто совершил такое злое дело.

К чему же и куда приведёт юного читателя или слушателя работа его детской мысли в этом направлении?

Обыкновенная собака, хитрые, лживые лисицы, жадные, всегда голодные волки, хищные сокол и ястреб и, наконец, хулиган-медведь, – вот те виновники убийств, которые один за другим остановят на себе внимание и мысль ребёнка. Ими, однако, не исчерпывается дурное общество, деятельность которого во всей своей наготе развёртывается перед глазами читателя. В галерее этих незамаскированных убийц, профессиональных хищников есть ещё один персонаж, не менее преступный. Я имею в виду невинного и даже симпатичного на первый взгляд старичка из сказки «Старик и волк».

Спасая от волка свою жену-старушку, этот старичок, как вы помните, не сразу убегает в другую деревню, а делает это лишь после того, как отдаёт волку на съедение ни в чём не повинных кошечку-судомоечку, собачку-пустолаечку, овечку и коровушку.

Физический убийца в данном случае, конечно, не старик, а волк, но кто из них хуже, старик или волк, – это ещё вопрос, и дети, по крайней мере некоторые дети, решают этот вопрос не в пользу старика.

От материала, насыщенного смертями, перехожу к материалу менее страшному, но не менее заслуживающему внимания педагогов. Остановлюсь на двух народных сказках:

1. Страшная коза. Это малороссийская сказка о том, как некий старик, обманутый козой, прогнал из дому сначала родную дочь, затем жену. Убедившись в том, что он обманут козой-клеветницей, дед привязал её за рога к воротам и стал её резать. «Резал, резал, нож иступил, побежал точить…» К счастью, коза убежала.

2. Лиса и волк. Лиса обманывает волка, доводит его до потери хвоста и в то же время издевается над ним, причём делает всё это так остроумно, что читатель или слушатель сочувствует не жертве её – волку, а ей, обидчице.

Здесь, в этих двух сказках, как видите, нет смертей, но много жестокости, облечённой, на беду, в такую форму, которая нередко даёт результаты, обратные ожидаемым: вместо отвращения – сочувствие злу или, в лучшем случае, равнодушие к нему.

Тем более дико, тем фальшивее звучат после всего этого помещённые на 57-й странице «Родного слова» сентенции: «Не мучь мухи, и ей больно» и «Блажен человек, иже и скоты милует»!

Такой же материал даётся Ушинским наряду с действительно прекрасными чисто детскими статейками, каковы, напр., «Репка», «Козлятки и волк», «Колобок», «Журавль и цапля», «Мена», «Гуси», «Золотое яичко», «Трусливый Ваня».

Так ошибался Ушинский, крупнейший русский педагог, педагог Божей милостью, блестяще доказавший своими ошибками справедливость им же высказанной мысли о чрезвычайной трудности составления первой книги для детского чтения.

V

Так же ошибался, как вы увидите дальше, и Л. Толстой, автор «Новой азбуки». Щадя ваше время, я не стану описывать эту книгу так же подробно, как «Родное слово», а ограничусь сообщением вам только главнейших результатов её разбора.

1. Мужик и хорёк. Попался хорёк в ловушку и стал просить, чтобы мужик пустил его на волю. Но мужик убил зверька.

2. Ворона. Ходили овцы по полю. Налетел орёл, вцепился когтями в ягнёнка и унёс его. Ворона видела это и захотела тоже поесть мяса. Вцепилась она барану когтями прямо в волну, хотела поднять, но оказалось не под силу. И не знает ворона, как самой из волны когти выдрать. Пришёл пастух, убил ворону и бросил.

3. Петух-крикун. Дрались два петушка. У одного из них оказалось больше силы, и он забил другого. Захотелось победителю, чтобы и на другом дворе узнали про его силу. Он взлетел на сарай и громко заорал. Вдруг налетел орёл, сбил крикуна, схватил в когти и унёс в своё гнездо.

4. Красная шапочка.

5. Волк и мужики. Мужики убили волка за то, что он съел овцу.

6. Два ягнёнка. Два ягнёнка не послушались матери и отошли от стада. Волк поймал их и съел.

7. Лягушка и мышь. Лягушка и мышь завели ссору, вышли на кочку и стали драться. Видит ястреб, что о нём забыли, спустился и схватил обеих.

8. Осёл. Стал лев стар, и пришла ему смерть. Собрались все звери и молча стояли вокруг льва. Пришёл и осёл, глупая голова, и стал плевать на льва. Звери взяли и убили осла.

9. Обезьяна. У обезьяны были два детёныша. Погнались раз за обезьяной люди, она ухватила любимого детёныша и побежала с ним, а нелюбимого бросила. Вскочила обезьяна на дерево, да второпях ударила головой о сук любимого детёныша и убила его. Пошла она искать нелюбимого детёныша, но и его не нашла.

10. Кошка и лисица.

11. Свинья и поросёнок.

12. Орёл и свинья.

13. Птичка.

14. Корова.

15. Злой бык. Стал бык зол, никто мимо быка идти не смел. Гнал раз дед быка в стадо. Бык сбил деда с ног и под себя смял. Пришли люди и взяли деда. Дед после того не долго был жив. Тогда взяли быка, свели на двор и били по лбу до тех пор пор, пока бык пал.

ИТОГО – 25 смертей.

16. Обезьяна-начальник. Лиса заводит обезьяну в капкан.

17. Скупой и завистливый. Завистливый жертвует одним своим глазом, чтобы лишить скупого обоих глаз.

18. Ореховая ветка. Купец отдаёт медведю вместо своей дочери пастухову дочь.

Итак, и в «Новой азбуке» Толстого та же педагогическая ошибка, что и в «Родном слове» Ушинского. На протяжении тех же примерно 70–80 страниц (малого формата) 25 смертей и масса никому (и в особенности детям) не нужных несправедливостей, грубостей, жестокостей.

И всё это преподносится малым детям в качестве первых капель духовного молока!

Да и преподносится-то кем! Авторами, видевшими главную задачу воспитания в развитии и укрепления в детях действенной любви ко всему доброму, возвышенному, прекрасному!

VI

Говорят, что сказочные смерти, как и выдуманные жестокости, нисколько не действуют на маленьких детей, что дети со смехом читают и слушают эти и подобные им сказки. Это именно возражение мне неоднократно приходилось слышать из уст родителей и педагогов.

Будемте объективны и логичны. Что же это за возражение? «Детство (по свидетельству Короленко) часто беспечно проходит мимо самых тяжёлых драм, но это не значит, что оно не схватывает их чутким полусознанием». Это во-первых.

Во-вторых, это просто-напросто неверно: не все дети читают и реагируют одинаково; значит, не все остаются равнодушными читателями или слушателями, и не все смеются над насилием и жестокостью.

В-третьих, если даже допустить, что в значительном большинстве случаев дети действительно «проходят мимо» грубости, жестокости, насильственной смерти и всяческой неправды, то хорошо ли это? Ведь это значит, что они приучаются читать и слушать спокойно, без отвращения, без внутреннего содрогания о самых отвратительных вещах и явлениях или же привыкают к поверхностному, непродуманному чтению. Целесообразно ли это? Желательно ли?

С другой стороны, если есть основание думать, что дети, хотя бы и в своём меньшинстве, не пройдут мимо изображаемого зла, а так или иначе откликнутся на него и… содрогнутся, то имеет ли смысл, да и вправе ли мы преподносить такую массу отрицательных образов, картин и представлений ещё не оперившимся желторотым птенцам? Ей, этой детворе, в пору только наслаждаться своим бытием, радоваться окружающей жизни, в неё верить, её любить.

Вспомните азбуку педагогической психологии. Она говорит нам, что «ничто не должно быть воспринято так, чтобы за восприятием не последовало какой-нибудь здоровой, воспитывающей реакции, и что ни одно впечатление не должно оставаться без соответственного выражения». Чем же, кроме бессильных слёз, кроме бесплодного, бездейственного жаления, кроме расслабляющего душу, нездорового страха, кроме, наконец, общего повышения нервозности могут реагировать дети на литературный материал, подобный указанному мною в «Родном слове» и «Новой азбуке»?

Если так ошибались Ушинский и Толстой, то нет ничего удивительного в том, что в книгах и сборниках других авторов попадаются ещё более крупные педагогические промахи и грехи. И тому, кто хочет быть не только технически хорошим, но и педагогически полезным чтецом или рассказчиком, надо тщательнейшим образом пересмотреть и переоценить тот материал, который на правах бесспорного переходит, по нашей общей вине, из одного рекомендательного каталога в другой.

При этом необходимо помнить, что сила влияния одной и той же статьи на одного и того же читателя может быть различна, в зависимости от того, что читалось раньше и в каком «букете» преподносится данная статья. Сомнительная сама по себе статья может оказаться ещё более сомнительной или даже определённо неприемлемой вследствие досадного соседства других столь же сомнительных статей, или же вследствие неудачного подбора иллюстраций, часто усиленно и грубо подчёркивающих то, что, может быть, и совсем-то следовало бы выкинуть.

Очень хорошая, но заведомо непригодная для детей младшего возраста сказка Пушкина «О Золотом Петушке», усердием бойких издателей, при очевидном попустительстве и даже содействии неосторожных педагогов, получила огромное распространение и именно среди детей.

Царь Додон даёт своему благодетелю-мудрецу какое-то обещание и не исполняет его;

• тот же славный царь Додон убивает своего благодетеля, осмелившегося настаивать на исполнении обещания;

• два брата, дети царя Додона, убивают друг друга из-за какой-то сияющей, как заря, девицы;

• воющий над трупами своих детей, отец при виде шемаханской красавицы, моментально забывает «перед ней смерть обоих сыновей» и целую неделю превесело проводит время в обществе зтой милой девицы;

• Золотой Петушок, спорхнув со спицы, убивает неблагодарного царя Додона.

Таковы наиболее яркие моменты повествования о Золотом Петушке, которые прежде всего бросаются в глаза детям, запоминаются ими, а при случае даже зарисовываются и преподносятся на память дорогим учителям и учительницам или горячо любимым папам и мамам.

Присущая детям потребность в пластической передаче воспринятого тоже не остаётся при этом без самого широкого удовлетворения: есть кого и ударить, и клюнуть, и пырнуть ножом, и убить – если угодно, так целую рать, а не то так брата, или мудреца, или самого славного царя Додона.

Чтобы дети как-нибудь ненароком не упустили какого-нибудь особенно поучительного момента сказки, предупредительные издатели поторопились дополнить текст соответственными иллюстрациями. Поглядит какой-нибудь семилетний Ваня на такую картинку, и не только вспомнит об интересном случае братоубийства, но и живо-живо представит себе, как это произошло, и как Додоновы «два сына без шеломов и без лат оба мёртвые лежат, меч вонзивши друг во друга».

Казалось бы, что о подобном материале в детской книге не должно быть двух мнений, а между тем в современной детской литературе материал, с моей точки зрения неприемлемый, преобладает. Объясняется это тем, что, кроме родителей и педагогов, допускающих этот материал в детскую комнату или по недосмотру, или по легкомыслию, или же за недосугом, или неумением заменить его другим, существуют и принципиальные сторонники и защитники такого материала.

Ход их мыслей примерно таков: «Пусть все эти человеческие и звериные недостатки, пороки, страхи и смерти и т. п. атрибуты интересной историйки или сказки представляют собою не идеальный с воспитательской точки зрения материал, но зато они хороши тем, что не так сухи, не так пресны и скучны, как все без исключения добродетели.

Исключать из детской книги, в угоду педагогам-фарисеям или, в лучшем случае, педагогам-сухарям, прекрасные народные сказки или какие-нибудь прелестные вещицы Пушкина или Толстого – совершенно недопустимо. Ведь это значит лишать детей всех тех богатств, которыми так насыщены эти произведения: чудный музыкальный язык, волшебная звуковая живопись и т. п. перлы, – всё это пропадает, всего этого дети не увидят, не услышат и не используют… Нет, Бог с ними, с этими педагогами, которые, может быть, и все-то, вместе взятые, не стоят и одной поэтической шалости великого поэта».