Электронная библиотека » Коллектив авторов » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 12 августа 2021, 16:00


Автор книги: Коллектив авторов


Жанр: Экономика, Бизнес-Книги


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Первый глобальный век: роль массовой миграции[3]3
  Материал настоящей главы основан на: Hatton and Williamson 2008: ch. 2.


[Закрыть]

За несколько десятилетий между приблизительно 1820 годом и серединой XX века в сфере глобальной миграции произошли коренные изменения. Изменилась миграционная политика: если раньше оттоку населения препятствовали, стремясь обеспечить страну рекрутами и дешевыми рабочими руками, то теперь в политике настала эпоха laissez-faire (фр. невмешательства). Изменились масштабы: такой численности мигрантов, переселяющихся на далекие расстояния, мир до 1848 года не видывал. Изменился состав людских потоков. Если раньше мигранты перемещались в основном как законтрактованные рабочие и по принуждению, то теперь они действовали без какой-либо помощи и добровольно. Если в прежние времена добровольно уезжали в основном семьи и отнюдь не бедные, то теперь чаще стали ехать в одиночку и бедняков стало гораздо больше. И если до этого возвратная миграция встречалась очень редко, то теперь она превращалась во все более обыденное явление.

Каким образом и когда число иностранцев среди населения европейских заморских колоний, в частности в Северной Америке, поднялось до значительного уровня? В первые три десятилетия после 1846 года из Европы каждый год уезжало в среднем 300 тысяч человек. В следующие два десятилетия эта цифра возросла вдвое, а в начале нового столетия она перевалила за миллион человек в год. Состав стран-доноров тоже кардинальным образом изменился. В первой половине столетия наибольший поток отправлялся с Британских островов, на втором месте находилась Германия. В середине века к этому потоку миграции примкнули переселенцы из Скандинавии и других стран Северо-Западной Европы. В 1880-е годы их примеру последовали жители Южной и Восточной Европы. На долю именно этих стран приходилась основная масса возросшего числа эмигрантов в конце XIX века. Первыми свои места покинули итальянцы и жители некоторых областей Австро-Венгрии, но начиная с 1890-х годов в их ряды активно влились жители Польши, Российской империи, Балканских стран, Испании и Португалии.

Подавляющее большинство европейских переселенцев стремились в Соединенные Штаты, хотя крупные потоки в 1880-е годы также направлялись в Южную Америку, в особенности в Аргентину и Бразилию и с началом XX века – в Канаду. Не глубокий, но непересыхающий ручей связывал Великобританию с Австралией, Новой Зеландией и Южной Африкой. И все же на первом месте стояли Соединенные Штаты. С 1846 по 1850 год – эпоха Великого голода в Ирландии – США приютили 81 % от всего притока людей на оба американских континента. В 1906–1910 годы, на которые пришелся предвоенный пик миграции, в США прибывало 64 % всех мигрантов, пристававших к берегам Нового Света. В тот период конкуренцию США могла составить только Аргентина.

Миграция шла и между европейскими государствами. Самый ранний пример – переселение ирландцев в Британию в 1781–1851 годы, по итогам которого до 10 % всех жителей британских городов имели ирландское происхождение. Вторым примером служит переселение итальянцев: в 1890-е годы более половины всех итальянских эмигрантов направлялись в другие страны Европы, в первую очередь во Францию и Германию. Третий пример – это отток населения из Восточной Европы в Германию, который в недавнее время возобновился. Цифры, о которых шла речь выше, касаются почти исключительно валовой, а не чистой миграции. Большую часть XIX века разница между этими показателями была незначительной, поскольку возвратная миграция обходилась слишком дорого. Однако постепенно ее роль возрастала. Так, по оценкам государственных органов США, за 1890–1914 годы возвратная миграция поднялась до 30 % от общего притока населения, а в десятилетие перед Первой мировой войной ее доля стала еще выше (Bandiera, Rasul, and Viarengo 2012). В 1857–1924 годы возвратная миграция из Аргентины составляла 47 % от валового притока населения в страну. Высокая доля возвратной миграции указывала на усиливающуюся тенденцию к временным, часто сезонным, переездам. И это касалось не только европейской эмиграции, но и перемещения людей внутри Европы.

Поскольку для крупных стран отток и приток мигрантов выше, чем для мелких, чтобы оценить влияние миграции на рынок труда нужно привести показатели к некоему единому знаменателю. Иначе говоря, нужно соотнести отток с численностью людей в стране-доноре, а приток с численностью людей в стране-реципиенте. Самый простой выход – разделить миграционные притоки и оттоки на величину населения и рабочей силы в стране-доноре и стране-реципиенте. Коэффициент выбытия более 50 человек на тысячу населения за десятилетие был характерен для Великобритании, Ирландии и Норвегии весь конец XIX века. К концу столетия этого уровня достигли Италия, Португалия и Испания. Отток из Швеции и Финляндии лишь в одно десятилетие достигал 50 на тысячу населения, но и уровень в 10–50 на тысячу населения, наблюдавшийся в остальные десятилетия, по современным меркам очень велик.

Коэффициент прибытия в Новом Свете был даже выше, чем коэффициент выбытия в Европе, – это арифметическое следствие того факта, что население в странах-донорах с избытком рабочей силы было намного выше населения в странах-реципиентах с ее недостатком. Во всех частях мира перед Первой мировой войной миграционные коэффициенты достигали большой величины, и это должно было оказать существенное экономическое влияние на рынок труда в регионах-донорах и регионах-реципиентах. Тем более это верно, если учесть то обстоятельство, что в миграции действовал механизм самоотбора – в ней участвовали те, кто мог извлечь из переселения наибольшую выгоду, а именно молодые мужчины трудоспособного возраста. Это означает, что степень участия в рабочей силе у мигрантов была намного выше, чем у населения стран отъезда, равно как и у населения стран прибытия. Отсюда следует, что коэффициенты трудовой миграции были даже выше, чем и без того высокие коэффициенты миграции населения.

Конечно, не все сведения о мигрантах попадали в официальную статистику. Но эту проблему можно обойти, если в данных о переписи населения взять долю населения, родившегося за рубежом. Непосредственно перед Первой мировой войной наиболее высокая доля населения, родившегося за границей, была у Аргентины и Новой Зеландии (около 30 %), тогда как в крупнейшей «мигрантской» экономике, Соединенных Штатах, она составляла около 15 %. Сегодня эти коэффициенты значительно ниже.

Движение населения из регионов периферии с избытком рабочих рук в районы с дефицитом трудовых ресурсов нередко было сопоставимо с масштабами массовой миграции из Европы. Около 50 миллионов человек переселилось из богатой рабочей силой Индии и Южного Китая в такие регионы, как Бирма, Цейлон, Юго-Восточная Азия, острова Индийского океана, Восточная Африка, Южная Африка, острова Тихого океана, Квинсленд, Маньчжурия, страны Карибского бассейна и Южная Америка. Эти мигранты удовлетворяли растущий спрос на рабочие руки на тропических плантациях и поместьях, занимавшихся выработкой сырья. Помимо этого, они работали в портах, на складах и фабриках, вовлеченных во внешнюю торговлю. Большинство мигрантов являлось законтрактованными рабочими: за них уплатили расходы за пересечение океана и они были обязаны отработать по контракту твердое количество лет. Такая форма найма была востребована у выходцев из очень бедных семей в Индии и Китае, которым родственники не могли оплатить транспортные расходы. В этом отношении система контрактов очень походила на систему долгового рабства (Indentured servitude), действовавшую в Новом Свете в XVIII веке.

Почему перед Первой мировой войной произошел мощный всплеск миграции? Во-первых, выросла численность населения, потенциально готового уехать: демографический переход в Европе привел к падению детской смертности и, с задержкой в 15–20 лет, – к росту доли молодого трудоспособного населения. Поскольку молодежь всегда наиболее мобильна, эти демографические изменения стимулировали европейскую миграцию – то же произошло со странами Третьего мира после 1950-х годов. Но действовали и другие, более конкретные, силы. Большинство мигрантов бежало от бедности, полагаясь при этом на помощь своей семьи, тогда как государство им не помогало, но и не мешало: проводя параллели с сегодняшним днем, можно сказать, что система разрешений на работу отсутствовала. По мере развития транспорта и средств связи издержки и неопределенность, сопряженные с миграцией, снижались и возможность уехать за море появлялась у все большей доли европейских бедняков, которым переезд сулил в то же время наибольшие выгоды. Быть может, свой вклад в грандиозную миграцию 1840-х годов внесли голод и революции, однако именно фундаментальные экономические и демографические силы на рынке труда поднимали все новые и все более крупные людские волны. Среди этих фундаментальных факторов следует выделить следующие: демографический бум в странах-донорах, который постоянно пополнял резервуар молодежи, наиболее склонной к переезду; складывание современной модели экономического роста в странах-донорах, которая повышала реальные доходы населения, предоставляя все большему числу семейств средства для переезда; растущая помощь со стороны тех, кто уже перебрался за океан и пересылал домой деньги, покупал билеты и мог дать совет относительно местного рынка труда потенциальным эмигрантам. Но, что самое важное, въезд в страны-реципиенты оставался свободным.

Первый глобальный век: роль рынков финансового капитала[4]4
  Материал данного параграфа взят из O’Rourke and Williamson 1999.


[Закрыть]

В конце XIX века резко возрос уровень интеграции рынков капитала и чрезвычайно усилилось международное движение денег. Несомненно, самым крупным экспортером капитала за рубеж в тот период была Великобритания: если в 1870 году за рубежом было вложено 17 % богатства британцев, то к 1913 году эта доля возросла до 33 %; притом в процентном соотношении к объему британских сбережений величина иностранных инвестиций была очень высока. На своем пике она составляла более 40 или даже 50 % от совокупных сбережений Британии (Edelstein 1982; O’Rourke and Williamson 1999). Хотя львиная доля займов приходилась на территории империи (42 % в период c 1870 по 1913 год), с течением времени эта доля медленно снижалась, тогда как доля инвестиций, поступавших в Соединенные Штаты и Латинскую Америку, повысилась до 38 % (Stone 1999). Британский капитал в первую очередь тянулся к богатым земельным и иным природным ресурсам. В условиях, когда население Британии стремительно росло и становилось все более зажиточным, возрастала ценность земли как эластичного источника продовольствия. Чтобы использовать этот потенциал, требовались обширные инвестиции в транспортную и иную инфраструктуру, жилье и различные объекты коммунального хозяйства. Предоставлением этих инвестиций и занялся британский капитал: на долю госструктур и железнодорожных компаний приходилось соответственно 40 и 30 % от всех британских инвестиций за рубежом.

В больших объемах экспортировали капитал и другие европейские страны, в первую очередь Франция и Германия, которые на пике отправляли за рубеж около одной пятой своих внутренних сбережений. По сравнению с Британией они больше инвестировали в Европу, но при этом также избирали страны с обильными земельными ресурсами, которым требовались большие вложения в инфраструктуру – например, Турцию и Россию. В этот период зависимость стран – импортеров капитала от иностранных денег часто достигала чрезвычайной степени: в 1913 году иностранцы владели почти половиной всего основного капитала Аргентины и одной пятой капитала Австралии (Taylor 1992).

Что вызвало столь громадные передвижения капитала? Сторонники одной из традиций утверждали, что эти потоки отражают не высокую степень рыночной интеграции, а перекосы в финансовой системе Британии. Согласно данной точке зрения, лондонский Сити действовал в ущерб национальной промышленности, предпочитая финансировать зарубежных заемщиков. Но эмпирические данные не подтвердили эту гипотезу. Во время бума иностранных инвестиций доходность за рубежом превышала доходность на внутреннем рынке, а во время спада наблюдалось обратное соотношение (Edelstein 1976). В среднем доходность за рубежом превышала доходность внутри экономики, поэтому никаких иррациональных перекосов не было.

Следовательно, высокий и все возрастающий вывоз капитала из Британии мог быть вызван несколькими причинами: интеграция рынка капитала, которая вела к экономии издержек на перемещение денег между странами; рост спроса на импортный капитал за рубежом, что, в свою очередь, могло быть обусловлено ростом спроса на инвестиции либо сокращением сбережений; рост предложения британского капитала, доступного для экспорта, что могло быть вызвано накоплением финансовых средств в Британии либо сокращением в ней инвестиционного спроса. У каждого из этих пяти возможных объяснений находились свои сторонники[5]5
  Очень схожие тезисы выдвигались относительно источников глобальных дисбалансов в 2000-е годы.


[Закрыть]
. Бурный рост спроса на инвестиции в Новом Свете, границы которого постоянно расширялись, – самое очевидное объяснение экспорта капитала из Британии, тем более что список направлений инвестиций британцев эту версию подтверждает. Однако предъявлять спрос на иностранный капитал Новый Свет мог также и потому, что там не доставало собственных сбережений. В частности, в тот период существовала связь между высоким коэффициентом демографической нагрузки[6]6
  Соотношение численности иждивенцев моложе и старше трудоспособного возраста и численности населения трудоспособного возраста. – Прим. ред.


[Закрыть]
и низкой нормой сбережений, а уровень демографической нагрузки в Новом Свете сам по себе был достаточно большим, чтобы вызывать очень большой спрос на британский капитал (Taylor and Williamson 1994).

Что можно сказать о снижении преград и издержек, связанных с перемещением денег в международном масштабе, то есть о факторе, способствовавшем интеграции глобальных рынков капитала? Это снижение можно объяснить технологическими и политическими причинами. Если говорить о первых, то самую большую роль сыграл телеграф. Разница в ценах на облигации казначейства США, торгуемые в Лондоне и Нью-Йорке, упала на 69 % сразу же, как только в июле 1866 года оба побережья Атлантики связала телеграфная проволока (Garbade and Silber 1978). До того как протянули проволоку, новостным сводкам требовалось десять дней для путешествия через океан. Поэтому время сначала уходило на то, чтобы инвесторы узнали о возможностях арбитража, а затем на то, чтобы они могли дать указание своим агентам на другой стороне Атлантики воспользоваться этой возможностью. В результате заключать арбитражные сделки с небольшим разбросом цен было слишком рискованно. После появления телеграфа переправка информации с одного берега Атлантики на другой занимала менее суток, что позволяло осуществлять гораздо более эффективный арбитраж.

Что касается политических причин, то, возможно, зарубежные инвестиции упрощались благодаря надежной защите прав собственности, которую имели инвесторы внутри Британской империи (а также других империй). Еще одним институтом, значение которого подчеркивалось в научной литературе, был уже упоминавшийся в другом контексте золотой стандарт. Он по определению исключал риск курсовой разницы, но, кроме того, он снижал опасность дефолта, потому что заставлял страны проводить консервативную бюджетную и денежную политику (Bordo and Rockoff 1996).

Авторы нескольких эконометрических исследований пытались установить главную причину снижения разницы в процентных ставках на международных рынках капитала, однако они не пришли к единому мнению (Ferguson and Schularick 2006; Flandreau and Zumer 2004; Obstfeld and Taylor 2004). Но что можно сказать, если вместо разниц в процентных ставках изучить факторы, определявшие движение британского капитала? Принадлежность той или иной страны к золотому стандарту или империи, при прочих равных, вела к снижению доходности по ее облигациям и более высокому экспорту капитала в нее. Однако эти переменные, отражавшие степень сегментации, оказывали гораздо меньшее влияние, чем переменные, определявшие спрос на сбережения и их предложение – развитие школьного образования, запасы природных ресурсов и демографические показатели (Clemens and Williamson 2004a).

Во многих странах мира глобальный капитализм стал побочным продуктом империализма, что сыграло большую роль в XX веке, в эпоху распада империй. Когда такие страны, как Китай, Турция, Индия, и новые государства Южной и Юго-Восточной Азии и Африки вернули себе автономию, на первых порах они отвергли глобализацию и капитализм, составлявший часть системы, подвергшей их колонизации. Через несколько десятилетий наступил новый этап деколонизации, и с началом распада СССР Восточная Европа вернула себе независимость, впрочем, не отрицая глобализацию и капитализм – поскольку те не были частью угнетавшей страны соцлагеря советской системы.

Как мы уже отмечали, ключевым институтом, составлявшим опору чрезвычайно интегрированной международной финансовой системы конца XIX века, являлся золотой стандарт. Однако по мере того, как распространялась демократия, а рынки труда теряли гибкость, золотой стандарт, как и ряд других важных капиталистических институтов, приближался к своей гибели. Почему это происходило? Дело в том, что всеобщее избирательное право давало рядовым гражданам право голоса, а они требовали снизить безработицу всякий раз, когда совокупный спрос резко падал. Это вынуждало власти проводить политику экономического роста, а значит, отказываться от привязки к золоту. Совокупный спрос можно было поднять, девальвировав валюту и тем самым повысив конкурентоспособность экспорта и снизив – импорта. Также его можно было поднять, просто расширяя денежное предложение, снижая процентные ставки и методами инфляции и денежного стимулирования повышая экономическую активность, что невозможно было делать, оставаясь в рамках золотого стандарта. Давление демократических сил особенно сильно стало ощущаться после Первой мировой войны, с окончанием первого глобального века (Eichengreen 2008).

Отступление глобализации в межвоенное время и ее возобновление после 1945 года

Первая мировая война покончила с либеральной международной экономикой конца XIX века самым внезапным и драматичным образом. Воюющие страны отказывались от золотого стандарта, начинали регулировать все, даже самые мелкие, стороны своих внешнеэкономических отношений, стремясь максимально нарастить импорт, необходимый для военных нужд, и свести на нет все остальные торговые потоки. В 1917 году Соединенные Штаты ввели экзамен на грамотность, что символизировало конец эпохи свободной миграции в эту страну. После войны Соединенные Штаты ввели квоты на въезд, и их примеру вскоре последовали и другие страны Нового Света. Атмосфера послевоенного мира была мрачной: Российская, Германская и Австро-Венгерская империя лежали в руинах, а занявшие их место государства переживали тяжелые трудности «переходного» периода, в некоторых случаях приводившие к гиперинфляции.

Тем не менее государственные лидеры, как правило, стремились возродить международную экономику довоенной эпохи (важное исключение составляло коммунистическое руководство Советского Союза). В 1920-е годы они постепенно приблизились к своей цели, хотя снижение пошлин и снятие ограничений происходило крайне медленно. В 1924 году мировой объем торговли превысил свой довоенный пик, а ценовые разницы на товары в странах – партнерах по торговле снизились. Государства стали возвращаться к золотому стандарту, и международные займы возобновились. Увы, возобновление движения капиталов заложило предпосылки для нестабильности. В результате Великая депрессия, наступившая в 1929 году и достигшая самой острой фазы после череды международных банковских кризисов 1931 года, привела не только к ужасающему падению выпуска и занятости во многих странах капиталистического «ядра» планеты, но и вызвала ожесточенную реакцию в сфере политики. Отчасти эта реакция была направлена против международных экономических связей – государства начали устанавливать пошлины, квоты, вводить валютный контроль и отказываться от золотого стандарта. Другой ее мишенью стала демократия – во многих странах стали активно голосовать за крайне правых политиков, и в Германии к власти пришли фашисты (De Bromhead, Eichengreen, and O’Rourke 2012). Вполне закономерно, что многие люди сделали вывод о фундаментальных институциональных пороках капитализма и необходимости совершенно новой системы.

Но если смотреть на события в исторической ретроспективе, поражает, насколько гибкими и прочными оказались институты капитализма в его основных странах. «Новый курс» Рузвельта в США, послевоенные государства всеобщего благосостояния и модель смешанной экономики оставляли рынкам первенство в производстве и распределении продукта, но при этом подвергали капиталистов (особенно тех из них, кто действовал в финансовом секторе) разнообразным мерам контроля, что должно было предотвратить повторение межвоенной катастрофы. В рамках этой политики были национализированы жизненно важные отрасли. Чтобы обеспечить более справедливое и политически стабильное распределение национального дохода, была создана система социальной поддержки, налогов и трансфертов. Но самое сильное интеллектуальное поражение капитализм потерпел в развивающемся мире, где многие страны, впервые получившие независимость, обратились к коммунистической экономической системе или более умеренным формам централизованного планирования. В этом есть своя ирония: ведь мировая периферия пострадала от Великой депрессии в гораздо меньшей степени, чем страны центра. В итоге после 1945 года большая часть развивающихся стран повернулась спиной к глобализации и даже отбросила мысль о полностью свободном внутреннем рынке, перейдя к тому или иному варианту стратегии национального экономического развития. В то же время, в странах первого мира после Второй мировой войны возобновилась либерализация внутреннего и международного рынка, хотя и сохранялся контроль над движением капитала – составная часть экономической политики, выстроенной вокруг стабилизации внутреннего рынка при фиксированном, хотя и поддающемся корректировке обменном курсе. Сняли эти ограничения лишь в 1970-е годы, после перехода к плавающим валютным курсам. Что же касается развивающегося мира, то его политика сдвинулась в сторону глобализации лишь в 1980-е и 1990-е годы.

Эта последовательность событий находит свое отражение в имеющейся статистике международной торговли и движения капиталов, хотя вплоть до недавнего времени показатели международной миграции росли очень медленно и лишь недавно смогли превысить пик, взятый перед 1914 годом. Международная торговля, которая в 1913 году составляла 8 % от глобального ВВП, к 1929 году поднялась до 9 %, свидетельствуя о постепенном возрождении глобальной экономики. К 1950 году этот коэффициент опустился до 5,5 %, а затем снова поднялся до 10,4 % в 1973 году, 13,5 % в 1992 году и 17,2 % в 1998 году, превысив уровень 1913 года вдвое (Findlay and O’Rourke 2007: 510). Те же тенденции выражала и статистика об издержках международной торговли: в период с 1870 по 1913 год они упали на треть, в период между 1921 годом и началом Второй мировой войны они выросли на 13 %, а в 1950–2000 годах упали на 16 % (Jacks, Meissner, and Novy 2011). Подобный разворот можно обнаружить и в статистике о международном движении капитала, вне зависимости от того, возьмем ли мы отношение потоков капитала к ВВП, рассмотрим разницы в процентных ставках или степень корреляции между сбережениями и инвестициями (Obstfeld and Taylor 2004). А именно: международные рынки капитала прошли через этап интеграции в конце XIX века, этап глубокой дезинтеграции в межвоенный период и этап постепенной реинтеграции после Второй мировой войны. Нетто-потоки капитала, которые измеряются дисбалансами текущего счета, в настоящее время достигают тех же показателей, что и перед Первой мировой войной, тогда как брутто-потоки капитала, которые показывают двустороннее краткосрочное движение спекулятивных сумм, сегодня на порядок выше. Наконец, тот же разворот наблюдается и в статистике международной миграции: непосредственно перед Первой мировой войной доля граждан, родившихся за рубежом, в совокупном населении Канады и Соединенных Штатов составляла около 15 %; к 1965 году она опустилась до 6 %, а затем, к 2000 году, повысилась до 13 %% (Hatton and Williamson 2008: 16,205, table 2.2, 10.1). Та же динамика, только более резкая, обнаруживается и в статистике европейской миграции.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации