Текст книги "Антология суицидологии. Основные статьи зарубежных ученых. 1912–1993"

5. Некоторые аспекты самоубийства

Грегори Зилбург

КОММЕНТАРИЙ

В этой статье, которая включает описание двух случаев – один из них, случай «девушки из Бостона», упоминался в работе 1937 года (см. главу 4 этого издания), – Зилбург предстает как блестящий клиницист-практик. В неформальном стиле, который напоминает стиль рассказов пациентов о своих переживаниях, он рассматривает основные феномены, характерные для самоубийства. Он особо останавливается на факте, что многие из пациентов отмечают облегчение симптомов депрессии после совершения суицидальной попытки, и объясняет это в терминах динамики агрессивной разрядки. В статье подчеркивается важность возобновления эдиповых проблем в подростковом возрасте и демонстрируется их непосредственная связь с клиническими проявлениями. Автор обращается к суицидальным чертам жертвоприношения людей, практиковавшегося в древних культурах, когда жертва была, видимо, до некоторой степени добровольцем, стремившимся к лучшей жизни среди умерших. Случай «девушки из Бостона» привлекает внимание к ритуальным аспектам самоубийства и к феномену «годовщины», такие детали часто упускаются в современной психиатрической практике. Зилбург обсуждает важность агрессивной разрядки как средства защиты потенциальных самоубийц от направления агрессии на себя и завершает статью полемикой с Карлом Меннингером, которого считает редукционистом.

Zilboorg Gregory (1975). Some Aspects of Suicide // Suicide and Life Threatening Behavior. V. 5.  Р. 131–139. (Эта статья воспроизводит текст доклада, прочитанного в 1938 году. Долгое время она хранилась неопубликованной в архивах Зилбурга – Фридмана.)

* * *

Эти достаточно случайные заметки, которые я выбрал из своих записей и интервью с одной из пациенток, проходящей сейчас лечение у нас в больнице, могут послужить хорошей иллюстрацией тому, что я назвал бы теоретическим подходом к изучению самоубийства. (Вы, вероятно, знаете, что я психоаналитик и что в некоторых кругах нас обвиняют в чрезмерной склонности к теоретизированию.)

Пациентка, о которой идет речь, – женщина в возрасте около 40 лет. 9 августа без всякого предупреждения она предприняла попытку повеситься. По ее словам, на протяжении нескольких недель перед этим ей время от времени приходила в голову мысль, что, если бы она захотела умереть и решила бы покончить с собой, то оторвала бы полосу ткани от простыни и повесилась. Таким был выбранный ею метод. После суицидальной попытки ее состояние примечательным образом изменилось: ее поведение стало понятнее, она выглядела спокойнее, веселее и была в большей степени включена в происходящие события. В настоящее время ее состояние несколько ухудшилось. Она кажется скучной, менее контактной и несколько отстраненной от действительности. Первое впечатление от беседы с ней состоит в том, что она хватается за первое слово или предложение и затем строит вокруг него весь разговор, то и дело вплетая его в свои высказывания. Я назвал бы это явление своего рода нечеткой персеверацией идей. Если оно возникает у пациента, то весьма важно отметить, какие именно мысли повторяются, поскольку понятно, что они являются переживаниями, над которыми сохраняется минимальный осознанный контроль. Следовательно, они поступают из бессознательного почти напрямую и далее могут интегрироваться в целостную картину психоза. Пациентка упоминает о желании выписаться из больницы, чтобы оказаться в спокойном месте. «Спокойное место» связывается с возможностью что-то делать. Она хочет заняться садоводством, которое излечит ее. А в больнице из-за окружающего шума она только худеет и не может набрать вес. Когда, слушая пациентку, делаешь записи, то ее высказывания кажутся более или менее осмысленными, однако при полном воспроизведении они представляются, так сказать, эвфемистическими и иррациональными. Если бы она вышла из больницы, то смогла бы набрать вес и, располнев, выздоровела бы. Мысль, сопровождавшая ее суицидальную попытку, состояла в том, что своей смертью она спасает жизнь семьи. Но пока она жива, семья что-то теряет. Затем в беседе она снова возвращается к рассуждениям о своем весе.

Отец пациентки был мельником, зарабатывал мало. Когда она была ребенком (шестым по счету из 11 детей), вся семья помогала ему в работе, и дети сами зарабатывали себе на пропитание. Сегодня ее любимой пищей являются фрукты. Она говорит, что ест и мясо, но особенно никогда его не любила. Молоко ей совсем не нравится, хотя молочные продукты не приносят вреда. Отчетливо видно, что на фоне психического стресса у нее появилась мысль о связи здоровья и веса. Она полагает, что ее психическое состояние может нормализоваться путем изменения веса тела, а сильный шум вокруг и множество людей способствуют его снижению. Ей хочется выращивать овощи и фрукты, подобно маленькой девочке, снова живущей со своей семьей. Она полагает, что, питаясь в больнице, она лишает пищи других пациентов, поэтому ей лучше выписаться. Совершенно очевидно, что в этом рассуждении просматривается проекция ее враждебного отношения к остальным больным, проявляющаяся в мыслях об угрозе нехватки продуктов или бессознательном желании отобрать у них пищу. Короче говоря, мы имеем дело со случаем, – одним из наиболее тяжелых случаев самоубийства, – в котором присутствует элемент чрезмерной зависти в сочетании с враждебностью к другим людям. Зависть и враждебность принимают отчетливую оральную окраску, когда переходят на темы пищи и касаются отбирания или передачи ее другим, увеличения веса.

Дальнейшее выяснение показало, что, когда пациентка родилась, в семье уже было пятеро детей, один из которых был на 14 месяцев старше ее; затем три года дети не рождались. Когда ей исполнилось 3 года, у нее появился еще один брат; когда пациентке было 4 года, родилась сестра, в 6 лет – новый брат, в 7 или 8 лет – следующий брат и в 8 или 9 лет – последний брат. Иными словами, после ее рождения в семье очень быстро появлялось все больше голодных ртов, что, вероятно, способствовало постоянным оральным репрезентациям ее Эго.

Любая застаревшая зависть или прошлые влечения могут мобилизовать или возбудить у пациента настолько сильную агрессию, ненависть и деструктивные побуждения [sic], что при интенсивном вытеснении и погружении этих переживаний в область бессознательного агрессия рано или поздно обращается против человека и проявляется в форме суицидального влечения.

Кроме того, известно, что с бессознательным конфликтом нередко бывает тесно связан и способ совершения самоубийства. Например, если у женщины за краткое время появляется несколько братьев, то с ними приходится конкурировать. Как следствие, у нее развиваются выраженные маскулинные влечения и желание быть похожей на агрессивных мужчин, так что она вполне может решиться на самоубийство. Если она его осуществит или предпримет суицидальную попытку, то воспользуется такими методами, как нанесение порезов холодным оружием или, при наличии пистолета, предпочтет застрелиться. Люди с сильным оральным влечением и склонностью к переживанию зависти и агрессии часто демонстрируют эмоционально бессознательное предпочтение повешения или отравления ядом. Неслучайно после суицидальной попытки эта пациентка испытывала трудности в приеме пищи, обусловившие немало других нарушений.

Данный случай является иллюстрацией попытки схематически сконструировать центральный механизм самоубийства, и следует задаться гипотетическим вопросом: что должно произойти с человеком непосредственно после совершения попытки самоубийства и позднее, если он остался в живых и выздоровел? Если можно утверждать, что самоубийство вообще и некоторые его случаи в частности являются выражением яростной агрессии, обращенной против себя, то суицидальный поступок представляет собой ее высшее проявление. Соответственно самоубийца должен чувствовать себя как человек, который, будучи сильно разгневан, долгое время намеренно сдерживает проявления злости, а затем внезапно поддается страсти и, выкрикнув ругательство в адрес собеседника, наносит ему кулаком удар в лицо. Потом он успокаивается, они мирятся, вместе идут в бар, выпивают, после чего их дружба только крепнет, если только оппонент не захочет дать сдачи зачинщику драки. Иными словами, мы видим механизм, при котором агрессивное побуждение, представляющее собой по своей мощи почти инстинктивное влечение, проявляется в нанесении удара кому-то в лицо или самому себе в попытке убить другого или себя. Если эта агрессия или побуждение в определенной степени удовлетворяются, то наступает мир и спокойствие. После совершения попытки самоубийства, которая могла быть вполне серьезной, самочувствие большинства людей с суицидальными наклонностями улучшается, они успокаиваются, становятся внешне и внутренне менее агрессивными, особенно если они дошли до потери сознания, после которой их привели в чувство. Состояние пациентки, о которой говорилось выше, значительно улучшилось после предпринятой суицидальной попытки. Почти аналогичные улучшения наблюдались у некоторых психотических больных в XV в. после пыток раскаленным железом, у тех же психотиков в 1920-е годы в результате лечения де-лириозного синдрома или в настоящее время после судорожной терапии.

Одним из сложных моментов самоубийства, озадачивающих нас с самого начала, является проблема изучения внутренних психологических переживаний пациента. Сейчас я не стану ее касаться. Однако другой проблеме – практическим выводам из этих исследований – мне бы хотелось посвятить вторую половину настоящей статьи. Используя вышеизложенное в качестве вступления, я хотел бы продолжить, кратко останавливаясь на тех практических выводах, к которым мы пришли, но до сих пор еще нигде не публиковали и которые имеют непосредственное отношение к психиатрии.

Первое, что интересует буквально всех, – каким образом можно распознать суицидальное побуждение. Не нужно быть психоаналитиком или последователем Фрейда, чтобы признать факт существования бессознательного. Заключение, что пациентка лелеет суицидальные мысли, поскольку не выпускает из рук ножа, кажется естественным, однако ученый-педант спросит: откуда вам это известно? Возможно, она вертит его в руках, ибо ей нравится, как на блестящей поверхности ножа отражаются лучи света? И врачам придется повременить с заключением о наличии суицидальных тенденций, пока она не полоснет им себя по горлу. Если нам приходится ждать подобных подтверждений, значит, мы ничего не смыслим в этих клинических состояниях. После свершившегося могут быть сделаны некоторые выводы, и во многих случаях они подтверждают справедливость наших предположений. Будет вполне логичным, научно оправданным и клинически востребованным, если мы научимся распознавать угрозу до ее реального осуществления. Более того, если пациент ответственно говорит: «Я хочу умереть и собираюсь застрелиться», – это уже поступок, подобный любой другой словесной угрозе, хотя она еще не перешла в действие в прямом смысле, когда человек берет в руки пистолет и стреляет себе в висок. Если вы враждебно настроены в отношении оппонента и говорите ему все, что думаете, и даже чувствуете желание его уничтожить, это снимает груз с души и облегчает ваше состояние. Словесное выражение определенных угроз является настоящим, вполне реальным заместителем двигательной активности, сопровождающей поступок. В соответствии с этой точкой зрения суицидальные мысли и угрозы, принимая вербальную форму, становятся действиями, после чего бессмысленно ставить диагноз – он определился сам собой.

Какие же признаки на практике могут указать на возможность совершить самоубийство? Существует один такой интересный признак, выявить который можно даже без обследования пациента и который, при наличии определенных психических состояний, может свидетельствовать о возможности суицидальных побуждений. Возьмите лист бумаги и напишите на нем слово «Пациент», а затем опишите историю семьи конкретного больного. Всех старших братьев и сестер перечислите над именем пациента, а младших братьев и сестер – под ним, поставив перед каждым именем число, обозначающее разницу в возрасте с пациентом, например +5 (т. е. на пять лет старше) или –5 (на пять лет моложе). В итоге пациент окажется в центре списка. Затем выясните количество смертей в семье, имея в виду отца, мать, близкого родственника, брата или сестру, умерших от естественных причин, когда пациенту было 4–6 или 12–14 лет. Следует помнить, что при возникновении психического расстройства человек подвергается потенциальному риску самоубийства независимо от того, будет ли это депрессия, шизофрения или истерический невроз. Для подобного вывода существуют веские основания. Я лишь перечислю их в тезисной форме. Пика эдипова комплекса ребенок достигает в возрасте от 4 до 6 лет. С 12 до 14 лет, когда он достигает пубертата, эдиповы конфликты вновь приобретают прежнюю силу и сочетаются с интенсивными пубертатными конфликтами. Они полностью восстанавливаются. И у ребенка в это время возникает желание смерти соперника, будь это отец, мать, старший брат и сестра или младший брат и сестра. Если случится так, что его желание сбывается и соперник действительно умирает в тот отрезок времени, когда конфликт, связанный с желанием смерти, является особенно острым, то идентификация с умершим становится чрезвычайно сильной. Это, вероятно, самая первобытная причина самоубийства из всех, таящихся в груди человека.

Не следует забывать, что все ранние формы самоубийства – человеческое жертвоприношение или добровольное воссоединение с умершим – были связаны со смертью отца, вождя или мужа. Позднее, по мере развития и усложнения цивилизации, отцы стали следовать в могилу за сыновьями. Знаменитая традиция веры в человеческое жертвоприношение снова и снова возрождалась на практике. Однако люди никогда не приносились в жертву как животные, их не хватали насильно и не уничтожали на алтаре. Все истории о жертвоприношениях людей и их описания сходятся на том, что приносимые в жертву мужчины и женщины были добровольцами. Они шли на жертвоприношение в состоянии экстаза. Даже слово «жертвоприношение» придумано нашей цивилизацией. Первый человек, решившийся на него, не приносил никакой жертвы: он входил в лучшую, благодатную жизнь. Важным является и то обстоятельство, что церемония жертвоприношения всегда осуществлялась в связи со смертью или чествованием памяти умершего человека.

Влечение присоединения к умершим бывает настолько непреодолимым, что в соответствии с нашими наблюдениями некоторые пациенты совершали самоубийство или суицидальные попытки непосредственно в день годовщины смерти человека, умершего, когда пациенту было 4–6 или 12–14 лет[34]34
  В современной семейной психоаналитической терапии активно используется понятие «синдром годовщины», который означает большую частоту повторения в одном и том же возрасте несчастных случаев, браков, выкидышей, смертей, болезней, беременности и т. п. Анн Анселин Шутценбергер, создатель трансгенерационной психо-генеалогической концептуальной терапии, считает, что этот синдром работает в двух, трех, пяти, восьми поколениях, то есть на протяжении почти двухсот лет семейной истории. См.: Шутценбергер А. Синдром предков. М.: Изд-во Института психотерапии, 2001. С. 92–96.


[Закрыть]. Эти факты иллюстрирует следующая история.

Девушка из Бостона в возрасте 21 года покончила с собой, выбросившись из окна. История, рассказанная ее родственниками, была обычной для подобных случаев: «Кто бы мог подумать, что это случится? Накануне она выглядела совсем обычно, была очень весела, ходила вместе с подругой за покупками и купила себе новое платье. Никому бы и в голову не пришло, что завтра она возьмет и выбросится из окна!».

Здесь приводятся весьма важные сведения. Анализ большого числа случаев самоубийства показывает, что за 24 или 48 часов до момента самоубийства у многих из этих людей наблюдаются вполне определенная тенденция (при том, что они искренне не помышляют расставаться с жизнью) одеваться в свои лучшие наряды, прихорашиваться, стараясь выглядеть красиво и быть со всеми приветливыми. Для сравнения упомянем, что ни одно самоубийство у примитивных народностей не совершается иначе, как в форме церемонии. Перед его совершением юноша или девушка, женщина или мужчина направляются в свою хижину, облачаются в церемониальный наряд, иногда забираются на дерево, произносят последнее слово и только после этого идут на смерть. Девушка из Бостона тоже купила себе новое платье и выглядела веселой. В ее поступках присутствовал налет церемонии. Но если в ее поведении есть нечто церемониальное, то ее самоубийство должно быть связано со смертью близкого родственника, если исходить из хорошо известных церемоний воссоединения в смерти и прыжка в погребальный костер.

О случае с девушкой мне написал друг, живущий в Бостоне. Поведав историю, он задал вопрос: «Что это за церемония?». Я попросил его узнать историю жизни девушки и сообщить ее мне. Спустя почти две недели выяснилось следующее. Ее мать умерла за 7 лет до случившегося, когда дочери было 14 лет. В то время, незадолго до кончины матери, у девушки появились менструации. Сообщая полученные сведения, мой приятель, естественно, выглядел заинтересованным, но строго держался научных фактов. Согласившись, что моя теория дат довольно любопытна, он уточнил, что дата гибели девушки не совпадает с датой смерти матери. «Если бы числа их смерти совпали, – писал он, – твоя теория подтвердилась бы». Тогда мы вновь вернулись на 7 лет назад и определили день недели, когда умерла мать. Оказалось, это случилось в пятницу, более того, в Великую Пятницу перед Пасхой. Числа смерти матери и дочери были разными, но совпадали дни недели. С гибелью девушки дело обстояло так: в четверг она купила себе новое платье и на следующий день выбросилась из окна небоскреба, спустя ровно 7 лет после смерти матери.

В наших исследованиях суицидальных случаев мы обнаружили большое число подобных совпадений. Вероятно, здесь мы имеем дело с наиболее мощным проявлением влечения к самоубийству, которое по потенциалу можно сравнить разве что с биологически наследуемыми характеристиками человека. Именно такими видятся типичные самоубийства примитивных рас. Полагаю, что они обусловлены наследственностью. В этих случаях побуждение присоединиться к умершим близким бывает очень сильным. Если, изучив личный и семейный анамнез пациента, составив список всех детей в семье и проверив, умирал ли кто-нибудь из его близких родственников, вы обнаружите, что установленный вами факт смерти в самом деле совпал с одним из вышеупомянутых периодов, будьте настороже и обследуйте этого пациента со всей тщательностью, не забывая, в частности, что он может не выглядеть расстроенным или подавленным. Отличительная особенность этого вида самоубийств состоит в том, что за 24 часа до предполагаемого суицида человек выглядит вполне веселым и довольным и окружающие обычно совершенно не подозревают о возможном фатальном исходе.

Эта примечательная особенность поведения, диагностическая по своей природе и произрастающая из фактов, признаваемых описательной психиатрией, пока еще не привлекла внимания психоаналитиков. Из клинической практики нам известно о так называемых депрессивных индивидах, состояние которых после многомесячной болезни внешне улучшается, и они вроде бы не испытывают желания совершить самоубийство, но, когда внимание со стороны окружающих ослабевает, они внезапно кончают с собой. Даже в современных учебниках иногда упоминается факт, что в ходе выздоровления депрессивного пациента существует довольно опасный период, чреватый самоубийством. Часто забывают о том, что в это время пациент может оказаться не в силах противостоять суицидальному влечению. Наше желание идентификации со своими пациентами, переживание подавленности, когда они пребывают в состоянии депрессии, и бурной радости, если им стало лучше, является порой столь интенсивным, что мы теряем объективность восприятия. Это объясняется очень просто. Во-первых, что представляет собой депрессия? Строго говоря, она является самонаказанием. Если в состоянии шизофренического бреда больной чувствует, что кто-то в окружающем его мире должен быть убит или заключен в тюрьму, то депрессивный пациент ощущает, что он сам совершил грех. Депрессия является неустанным самобичеванием, агрессией, работающей беспрерывно и круглосуточно. Однако вопрос о причинах ее обращения против своего «Я» слишком сложен, чтобы сейчас его рассматривать. Достаточно сказать, что мы обладаем эмпирическим знанием: если человек не в силах справиться с агрессией обычными способами, он обращает ее против себя. Это основной механизм депрессии.

Если я долго занимался самобичеванием, пытался перерезать себе горло и потерял сознание или заболел тяжелой болезнью, например, тифом, малярией или гриппом, это означает, что я уже понес наказание и теперь могу явиться в мир с некоторым мученическим удовлетворением от полученной мной заслуженной порки. Но если депрессия у меня постепенно проходит и врач из самых добрых побуждений говорит: «Не думайте, что вы так уж плохи, вы здоровый, хороший человек», – пытаясь оказать мне поддержку, лучшую из всех известных психотерапий, то ситуация становится ужасающей. Все дело в том, что мы боимся собственной агрессии и, видя, как пациент справляется со своей, говорим: «Замолчите и ничего нам говорите. Вы вовсе не плохой человек. Вы хорошая. Вы были хорошей матерью, и у вас здоровые дочери». Однако, если пациентка утверждает, что была для дочери плохой матерью, она имеет в виду, что ненавидит ее, как ненавидела свою мать, и ей хочется убить дочь так же, как она хотела убить мать. И когда вы говорите, что она хороший человек, единственное действие, которое ей остается, – это усилить депрессию для демонстрации, что ваше предположение относительно ее хороших человеческих качеств является дьявольской инсинуацией и исходит от самого Люцифера. Поэтому при депрессии ободрение пациента лишь усиливает опасность суицида. Но, если вы позволите депрессии изжить себя, дойти до самой глубины, одновременно не дав пациенту совершить фатальную суицидальную попытку, то больной постепенно и естественным образом выздоровеет, отбыв свой срок наказания. Если же позволить депрессии затаиться в атмосфере ободрения и лести, то она превратится во что-то вроде психологического тюремной камеры и пациент начнет освобождаться от нее с помощью яростных вспышек не пережитой внутри враждебности. И когда человека оставят в покое, он захочет уничтожить то окружение, в которое был загнан, и убьет самого себя. Образно говоря, дозу болезни можно измерять соотношением количества уже изжитой и еще не нашедшей выхода враждебности. Мы можем и должны знать этот механизм для установления дозы страданий или самобичевания, чтобы не подталкивать депрессию, не торопить ее течение и не делать из пациента кандидата в самоубийцы. Поэтому когда он находится в глубокой депрессии, не говорите ему, что это состояние скоро пройдет. Это все равно, что сказать постящемуся мученику XIII в., что он делает все правильно и через 10 дней его ожидает отменный обед. Мысли о нем будет достаточно, чтобы заставить аскета немедленно пойти к отцу-исповеднику для наложения дополнительного сорокадневного поста. Вы только усилите депрессию. Как ни парадоксально, но в этой точке наш здравомыслящий, рациональный подход противоречит логике эмоциональных процессов психически больного человека; однако причина его болезни в том и состоит, что иррациональная логика эмоций ослабляет некоторые звенья человеческих отношений.

Теперь я хочу проиллюстрировать одну более практическую вещь. Речь вот о чем. Существует вскользь упомянутая мною общая тенденция считать, что лица с суицидальными намерениями – это люди, которые в прошлом проявляли склонность к депрессии и в то или иное время выражали желание умереть. Мое мнение состоит в том, что по большей части самоубийства, совершенные в лечебницах и за их пределами психически больными и психически здоровыми людьми, не преднамеренны, а импульсивны. Я имею в виду, что мысль о самоубийстве и приведение ее в исполнение могут разделяться промежутком времени не больше чем 24 часа. Поэтому психиатр не может быть уверенным, что ему удастся заблаговременно обнаружить признаки суицидального желания, поскольку оно может не давать о себе знать до момента самого действия или проявиться не ранее 24 часов перед его совершением. Если человек останется в живых, он найдет убедительное объяснение этого поступка, указав на причину давностью 5 или 6 лет. Возвращенный к своему обычному состоянию, человек является общественным животным. Думаю, что психиатру следует еще назвать его животным объясняющим, причем предложенное объяснение обязательно окажется рационализацией.

Существует еще один признак, по которому можно судить о возможности совершения самоубийства. Это степень агрессии, которую индивид выражает вовне, и степень ее удовлетворения в жизни этого человека. Возьмем, например, историю крупного биржевого брокера. На протяжении своей карьеры он достиг больших успехов и разорил немало конкурентов. Он пережил немало взлетов и падений: он то приобретал состояние, то терял его и вновь становился владельцем нового. Для него главным являлись не деньги, а возможность одержать победу над конкурентом, перехитрить его. Этот брокер говорил: «У меня появилась любопытная идея, и я решил попробовать. Другие говорили, что ничего не получится, но я настоял на своем и выиграл». В этом случае речь идет о двух разных целях: одна состоит собственно в получении денег, а другая – в том, что их можно получить, обставив другого человека, который оказывается в проигрыше. Последняя цель, несомненно, содержит элемент конкуренции. Вы видите перед собой брокера, который хорошо ведет дела и постоянно удовлетворяет свою агрессию, но при каждом падении акций на бирже у него появляются боли в желудке и он превращается в испуганного потенциального самоубийцу. Всю жизнь он успешно брал верх над конкурентами, и вдруг обстоятельства меняются, и он уже никому не страшен. Его излечит скорее рубка дров, стрельба или охота, чем спокойный отдых в санатории. Эта рекомендация выглядит крайне иррациональной, но практически верной. Дайте ему острый нож или топор, и он возьмет верх над деревьями. Правда, он испортит свой сад, однако точно почувствует себя гораздо лучше. И скажет, что ему помогли физические упражнения, ибо всю жизнь, работая брокером, он просидел в офисе, а теперь оказался на свежем воздухе. Его доктор, хороший специалист, сказал: «Потренируйте свои мышцы», и брокеру стало лучше, когда он воспользовался этим советом. Но это только рационализация. Можно найти другого человека, который всю жизнь не напрягался, был пассивен и спокоен. Он может попасть в переплет, оказаться в неприятной ситуации, кто-то возьмет над ним верх, а он легко переживет это и продолжит жить по-старому. Если он столкнется с утратой, можно быть почти уверенным, что не совершит самоубийство, поскольку всегда вел пассивный образ жизни. Но если тщательно исследовать прошлое этого человека, можно убедиться, что его пассивность всегда была связана с самонаказанием, она нередко сопровождалась болями в горле или голове и была не естественной пассивностью спящего ребенка, а пассивностью человека, который из-за боязни ударить другого всегда бил себя, вызывая у себя головные и разные другие боли. Если кто-то станет навязывать этому человеку свою заботу, в нем соберется такое количество агрессии, что однажды в пять часов утра он возьмет и повесится.

И еще хочу затронуть вопрос о дозировании депрессии. Моя позиция состоит в том, что не существует отдельно клинической разновидности депрессии, известной нам по психиатрическим классификаторам и происходящей от суицидальных влечений, и отдельно той ее разновидности, причиной которой являются конкретные, готовые к реализации суицидальные идеи. Я не стал бы заходить далеко, подобно Карлу Меннингеру, и классифицировать все болезни как полные или частичные самоубийства, сводить всю область самоубийства к чисто биологическим процессам. Довольно странно, что эта концепция пришла в голову жителю Среднего Запада. А я, будучи русским – а русские традиционно считаются склонными к деструкции, – высказываю бодрую, можно сказать, истинно американскую мысль, что идея приписывать все формы болезни суицидальным влечениям даже для меня, хотя и живущего сейчас в Канзасе, является слишком русской.

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА ЖУРНАЛЬНОЙ ПУБЛИКАЦИИ

Эта полезная и информативная статья, воспроизводящая текст устного сообщения, сделанного Зилбургом (1890–1959) в больнице св. Елизаветы в Вашингтоне 27 августа 1938 года, недавно была найдена в архивах Зилбурга—Фридмана. Эти архивы – собрание посвященных самоубийствам психоаналитических, антропологических и судебно-экспертных материалов, начиная с 1930-х годов (Friedman, 1967, 1968; Heiman, 1975). Они хранятся в лаборатории изучения угрожающего жизни поведения при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Статья печатается здесь не только как исторический документ, но и ввиду ее большой эвристической значимости.

ЛИТЕРАТУРА

Friedman P. (1967). Suicide among police: A study of 93 suicides among New York City policemen, 1934–1940 // E. S. Shneidman (Ed.). Essays in self-destruction. N. Y.: Science House.

Friedman P. (1968). A history of the Zilboorg Archives // N. L. Farberow (Ed.). Proceedings of the Fourth International Conference for Suicide Prevention. Los Angeles: Delmar Publishing Co.

Heiman M. (1975). Police suicides revisited. Suicide. V. 5. Р. 5–20.