Текст книги "Антология суицидологии. Основные статьи зарубежных ученых. 1912–1993"

6. О «Cтремлении к смерти»

Кэйт Фридлeндер

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Кэйт Фридлендер (1903–1949) родилась в Австрии и получила первую из трех медицинских степеней в Инсбруке, когда ей было 24 года. Вскоре она переехала с Берлин, где получила вторую степень и прошла обучение психоанализу в Берлинском психоаналитическом обществе и в Институте психоанализа. Вынужденная покинуть Германию в связи с политической ситуацией, она переехала в Лондон и в 1936 году в Эдинбурге сдала экзамен на третью медицинскую степень.

Ее тепло приняли в Британском психоаналитическом обществе, и она там продуктивно работала, но при этом подвергала критике теорию развития, разработанную Мелани Кляйн. Подобно другим психоаналитикам, прибывшим с континента, она была благодарна Британскому обществу за прием, но вместе с тем ощущала некоторое напряжение из-за научных конфликтов, с одной стороны, и чувства обязанности по отношению к английским коллегам за их гостеприимство и оказанную помощь – с другой. Публикуемую работу Фридлендер представила в виде доклада на Парижском конгрессе 1938 года, по-видимому, с целью «прояснения собственных идей относительно инстинкта смерти» (Lantos, 1966).

Фридлендер стала видным авторитетом в области подготовки детских психотерапевтов и в лечении детей, особенно малолетних преступников. Она умерла в возрасте 46 лет от рака легких.

Friedlander Kate (1940). On the “Longing to Die” // International Journal of Psychoanalyses. V. 21. Р. 416–426.

КОММЕНТАРИЙ

Хотя Фридлендер не ссылается на статью Карла Меннингера 1933 года, она раскрывает третий вектор его суицидальной триады – желание умереть. В бессознательном желание умереть нераздельно связано с желанием уснуть; это отражено в древнегреческой мифологии, где боги сна и смерти, Гипнос и Танатос, – братья. Дети понимают смерть иначе, чем взрослые; полученные при исследовании детей данные подтверждают, что на первичном мыслительном уровне вообще не существует понятия смерти, и если смерть наступает в снах или фантазиях, то это происходит лишь символически и означает нечто совсем иное (Rado, 1933). Темы желания уснуть и самоубийства разрабатывал позднее Бертрам Левин (Lewin, 1950). Подробный обзор связи между сном и самоубийством можно найти в книге Шнейдмана (Shneidman, 1967).

ЛИТЕРАТУРА

Lantos B. (1966). Kate Friedlander // E. Alexander, S. Eisenstein, M. Grotjan (Eds). Psychoanalytic Pioneers. N. Y.: Basic Books.

Lewin B. D. (1950). The Psychoanalysis of Elation. N. Y.: Psychoanalytic Quarterly.

Rado S. (1933). The Psychoanalysis of Pharmacothymia (Drug Addiction) // Psychoanalytic Quarterly. V. 2. Р. 1–23.

Shneidman E. (1967). Sleep and Self-Destruction, a Phenomenonological Approach // E. Shneidman (Ed.). Essays in Self Destruction. N. Y.: Science House.

* * *

Поскольку суицидальные попытки нередко предпринимаются в ходе психоанализа и являются довольно серьезным осложнением терапии, вызывает удивление, что на эту тему написано сравнительно мало научных работ. В этой статье на примере одного случая я намерена описать суицидальный механизм. Я полагаю, что именно он встречается весьма часто и нередко ведет к суициду.

В психоаналитической литературе можно встретить, по меньшей мере, два подхода к проблеме самоубийства.

Об одном из них я лишь упомяну, поскольку он не относится к обсуждаемой проблеме – это психоаналитическая интерпретация статистических данных (Peller-Roubiczec, 1936), касающихся различных культур и внешних обстоятельств. Известно, что в некоторых культурах суицид считается достойным уважения поступком и совсем не обязательно свидетельством болезни; нам также известно, что при некоторых обстоятельствах частота самоубийств может внезапно увеличиваться, в том числе и у здоровых людей. Эти соображения, по-видимому, не имеют отношения непосредственно к механизму самоубийства: нельзя исключить, что при чрезвычайных обстоятельствах начинают играть роль механизмы, которые в обычных условиях отмечаются только у больных неврозами.

Второй подход к проблеме самоубийства состоит в изучении каждого случая для выявления его конкретного механизма.

Вопрос, в котором я хочу разобраться, заключается в следующем: лежит ли меланхолический тип суицида в основе любого совершенного самоубийства или встречаются такие случаи самоубийства или суицидальных попыток, в основе которых лежат иные механизмы?

До появления работы Фрейда «Печаль и меланхолия» (Freud, 1917) считалось, что к самоубийству могут привести различные либидинозные импульсы. Эрнест Джонс (Jones, 1911, 1912) подчеркнул, что, помимо копрофильных, садистических и инцестуозных тенденций, некоторые либидинозные фантазии, например касающиеся анальной концепции рождения, могут отыгрываться в любовной смерти вдвоем. Кроме того, Джонс высказал мнение, что «для бессознательного не существует идеи личной смерти, она всегда замещается представлениями о сексуальном соитии или рождении». Проблема самоубийства обсуждалась в 1910 году в Вене (Various, 1910; Federn, 1929). На этом знаменитом собрании[35]35
  Имеется в виду собрание Венского психоаналитического общества 1910 года, на котором впервые подверглась обсуждению тема самоубийства.


[Закрыть]упоминались различные либидинозные факторы, которые могут вести к самоубийству – разочарование в любви, чувство вины, желание наказания или мести. Основную мысль весьма метко выразил Сэджер (Sadger, 1929): «Человек не станет убивать себя, если он не полностью утратил надежду, что кем-то любим». Фрейд (Freud, 1910) завершил дискуссию, указав, что не разрешенной осталась основная проблема: что обеспечивает возможность преодоления столь сильного импульса, как влечение к самосохранению. Он высказал сомнение, что одно только неудовлетворенное либидо может явиться достаточным основанием для преодоления инстинкта жизни и что «Я» в состоянии обречь себя на смерть по собственным «Я»-мотивам. Двумя годами позже Фрейд (Freud, 1917) разрешил этот вопрос в работе «Печаль и меланхолия». Меланхолик, в реальности или фантазии утративший объект любви, не способен освободить свое либидо от этого объекта и связанных с ним ассоциаций. Нарциссический по своей природе утраченный объект меланхолика интроецируется. Кроме того, при меланхолии регрессия доходит до орально-садистической фазы, появляется выраженная амбивалентность и вместе с ней – садизм. Агрессия, направленная против исходного объекта, перенацеливается внутрь индивида, а точнее – против интроецированного объекта. Суровость Сверх-Я, в котором преобладают деструктивные импульсы, толкает пациента к самоуничтожению.

Это объяснение разрешило ряд до того времени неясных проблем, и в течение многих последующих лет наука практически не двинулась дальше, лишь подтверждая правильность выводов Фрейда для меланхолического типа самоубийства. До недавних пор считалось, что каждый суицидальный акт, совершенный меланхоликом или человеком, страдающим неврозом, в том числе истерией, основан на одном и том же механизме направленной против себя агрессии с преобладанием деструктивных импульсов над либидинозными (Bischer, 1936; Chadwick, 1929; Chadwick, 1929; Hover, 1922; Klein, 1935).

В последние годы иногда ставится вопрос о существовании иных, кроме меланхолических, механизмов, ответственных за некоторые виды самоубийств. Гарма (Garma, 1937) отметил важность изменчивости понятия смерти и предложил весьма ценную схему, в которой демонстрируются те либидинозные факторы, которые включены в процесс самоубийства. М. Шмидеберг (Schmideberg, 1936) также подчеркивала важность либидинозных факторов и указывала, что весьма часто «человека ведет к самоубийству вовсе не „инстинкт смерти“, а сильные эмоциональные расстройства (особенно тревога), препятствующие проявлению инстинкта самосохранения». Мне не совсем ясно, считала ли она, что в случае меланхолии отсутствует истинное желание умереть, или она имела в виду, что суицидальные механизмы могут различаться в разных конкретных случаях. Исследователи не предпринимали попыток классификации разных суицидальных механизмов, а только описывали различные либидинозные импульсы, которые подталкивают человека к самоубийству или к заменяющим его действиям.

Зилбург (Zilboorg, 1935) высказал сомнения в том, что все мотивы самоубийства можно свести к одной классической формуле, и описал иной, по его мнению, механизм, для которого он усмотрел параллели в ритуалах примитивных народов. Этот механизм состоит в компульсивном влечении к идентификации с мертвым человеком, умершим до момента завершения процесса идентификации. Мысль Зилбурга заключается, по-видимому, в том, что, помимо классического меланхолического типа самоубийства, существует, по крайней мере, еще один тип, при котором активное влечение к смерти основано на либидинозном импульсе.

Федерн (Federn, 1929a, b) предпринял попытку разработать клиническую классификацию случаев самоубийства, отметив, что среди пациентов, совершающих самоубийства или суицидальные попытки, можно выделить две группы аномальных личностей – это лица, склонные к депрессии и аддиктивным расстройствам. В эти две группы вошли пациенты с истерическим, обсессивным неврозом, неврастенией и даже лица без каких-либо невротических симптомов. Например, к группе лиц с аддиктивными расстройствами можно отнести не только больных, зависимых от какого-либо вещества, но и всех людей, ведущих себя аналогичным образом. При подобном складе характера непосредственной реакцией на фрустрацию является повышение напряжения до степени невыносимости. Аддиктивный человек полагает, что лучше умереть, чем обойтись без вещи, вызывающей его безудержное стремление. Страдание является не фиктивным, а реальным; оно ведет к усилению этой потребности, и смерть представляется приятной, поскольку позволяет снять невыносимое напряжение. У этих людей депрессия не столь глубока, как у меланхоликов, однако они менее способны выносить напряжение и страдание, от которых меланхолик отчасти даже получает удовольствие. Фе-дерн (Federn, 1929b) указывает, что меланхолик вынужден страдать из-за того, что утратил, а аддиктивный человек мучается потому, не может чего-то получить. Мысль Федерна состоит, по-видимому, в том, что самоубийства больных меланхолией и аддиктивными расстройствами вызваны разными причинами. Однако не совсем ясно, считает ли он, что у обеих групп пациентов суицидальный механизм заключается в агрессии, направляемой индивидом против себя (своего «Я»). Мне кажется, что существует явное различие в описанных механизмах этих групп: аддиктивный тип желает умереть, поскольку уверен, что это приятнее, чем терпеть напряжение; в соответствии с принципом удовольствия смерть является для него желательной.

Описывая ниже конкретный случай, я собираюсь продемонстрировать нечто подобное тому, что Федерн определяет как аддиктивный тип. Я хочу доказать, что механизм, приведший в конечном счете к суицидальным попыткам, обусловливался либидинозными импульсами.

Пациент – мужчина двадцати девяти лет, живущий во внешне благополучных условиях. Во время совершения нескольких суицидальных попыток в его жизни не происходило каких-либо драматических событий, и он даже не пытался использовать внешние события для рационализации своих действий. Пациент отличается мазохистическими чертами характера. Сознательный конфликт, подталкивающий его к совершению самоубийства, состоит в следующем. У него есть брат, старше его на восемь лет, в отношении которого он испытывает ревность: у брата уже было очень много девушек, наверное, около двухсот, а пациент никак не может обзавестись даже одной. Поэтому мать уважает старшего брата гораздо больше, чем его. Он полагает, что мать и брат относятся к нему одинаково, оба считают, что девушка ему совсем не нужна. Из-за подобного отношения ему недостаточно просто познакомиться с девушкой, поскольку брат и мать встретят этот факт насмешкой и скажут, что девушка выглядит недостаточно привлекательной. Таким образом, он предпочитает оставаться больным и совсем не иметь отношений с противоположным полом вместо того, чтобы быть здоровым и радоваться близости с девушкой, менее привлекательной, чем подруги его брата. А поскольку он не может обзавестись девушкой, то хочет умереть.

Следует отметить, что за эдиповой ситуацией, отражающейся в этом конфликте, стоит оральная фиксация, вызванная оральными стремлениями и оральным разочарованием в матери. Ненависть к ней и брату открыто выражается в фантазиях об их смерти, не сопровождающихся сознательным чувством вины. Она компенсируется навязываемой себе пациентом оральной и анальной фрустрацией. Он отличается чрезвычайной невзыскательностью в еде и, хотя способен получать от нее удовольствие, не позволяет себе потратить лишнее на что-либо приятное. Однако он жертвует достаточно большие суммы денег на благотворительность и, что интересно, – на приобретение молока для бедных детей.

Сексуальная активность пациента достаточно ограниченна. С четырнадцати лет он занимался мастурбацией, иногда с гомосексуальными фантазиями или мечтами об избиении. Изредка посещает публичные дома.

Его первая суицидальная попытка была, как он сам назвал ее, инсценировкой самоубийства. Он закрыл окна и двери своей квартиры и открыл вентиль газовой плиты. Он слышал, что, вдыхая газ, человек начинает испытывать сонливость, и имел намерение дождаться ее появления и затем прекратить попытку. Однако хозяйка дома почувствовала запах газа, и он был вынужден закрыть вентиль.

Через некоторое время он проявил интерес к вероналу, поскольку где-то услышал, что этот препарат вызывает сон без вредных побочных действий. По фармакологическому справочнику он внимательно изучил его действие и дозы. Затем во Франции, где его можно было купить дешево и без рецепта, он раздобыл большое количество этого лекарства. Он прочел, что доза препарата в 40–50 гран (равная 3–4 г) является летальной. Однажды средь бела дня, сидя на скамейке в парке, он принял 28 гран (т. е. 2 г) и не почувствовал никакого эффекта. Тогда он добавил еще 36 гран препарата (2,5 г) – дозу, которую считал несколько меньше летальной. После этого он беспробудно проспал двое суток и чувствовал последействие лекарства в течение целой недели. Спустя несколько месяцев он вновь принял 36 гран (2,5 г) веронала в два приема по шесть таблеток. Помимо этих двух серьезных случаев, он еще два раза принимал по 18 гран (1,3 г), чтобы проспать выходные дни. Обычно же он вообще не принимал никаких лекарств.

Обстоятельства совершения суицидальных попыток были весьма сходными. Первая произошла в выходные дни, две другие серьезные попытки пришлись на Рождество и Пасху, когда в течение четырех дней он не должен был посещать психоаналитика. В эти же дни его брат уезжал один раз к матери, живущей в двенадцати часах езды, второй раз – в гости; хозяйка дома немного нравилась пациенту и интересовалась его братом. В других ситуациях, когда брат находился в отъезде по делам или я уезжала в отпуск, он не предпринимал суицидальных попыток, и даже мысль о подобной возможности не приходила ему в голову.

В психологическом смысле ситуация, подталкивающая пациента к осуществлению суицидальной попытки, в каждом случае примерно одна и та же. На сознательном уровне для него оказывается невыносимой мысль о времени, которое предстоит провести одному, без девушки – целых четыре дня! Мысль о брате вызывает у него ярость, и единственный, казалось бы, остающийся выход – проспать все это время. Он стремится заснуть на четыре дня без перерыва. При этом у него не возникает сознательной мысли о самоубийстве, и он на самом деле принимает дозу, несколько меньше смертельной. Его посещает смутная мысль, что теперь все будет в полном порядке. Тревога или сомнения в отношении возможного действия лекарства отсутствуют. Все поглощается стремлением к вероналу, который поможет ему уснуть, и размышлениями о том, как это будет приятно.

Анализ выявляет различные механизмы, включенные в эти суицидальные попытки:

1) Убив себя, он отомстит брату, матери и психоаналитику. Брат почувствует себя виновным, что оставил его одного. Мать, которая заботится не о счастье, а только о его телесном благополучии, будет ужасно расстроена смертью сына. И он сможет продемонстрировать своей смертью, к чему на деле ведет психоанализ.

2) Он сможет удовлетворить интенсивное оральное влечение, только если оно приведет к смерти, то есть если он заплатит за него своей жизнью. Способ, который он использует при совершении суицидальных попыток – оральный прием препарата, – является очень показательным. То, как он описывает свое влечение к лекарству, очень напоминает пристрастие наркомана.

3) Акт самоубийства представляет собой также фантазию, что, засыпая, он воссоединяется с братом и матерью. Вероятно, это воссоединение осуществляется посредством интроекции, что доказывают различные оральные фантазии.

4) В раннем детстве, по-видимому, до двух лет, он иногда плакал от беспомощности во время засыпания, когда хотел вернуть отошедшую от него мать. Когда он просыпался, мать уже была с ним. Эта фантазия также показывает, что на самом деле он желает не умереть, а уснуть и, проснувшись, найти рядом мать. Поэтому для него столь важно сразу принять большую дозу препарата, а не просто две таблетки утром и вечером. Ему совсем не хочется просыпаться в течение всех этих четырех дней до тех пор, пока не появится возможность вновь оказаться у психоаналитика.

5) У него присутствуют различные фантазии, которые показывают, что он испытывает огромное удовольствие, представляя, что скажут брат и мать, когда он умрет. Тогда они поймут, как много он страдал и как плохо они относились к нему. Показательным является тот факт, что он не хотел хранить на счету в банке значительную сумму денег. Он не хотел, чтобы брату и матери пришлось выплачивать налог на наследство и по этой причине сожалеть о его смерти. Он хотел, чтобы мать и брат просто скорбели оттого, что любили его, а не по какой-либо иной причине.

Подводя итоги, можно сказать, что факторами, включенными в данный суицидальный механизм, являются месть, удовлетворение сильных оральных желаний и фантазия о спасении любящей матерью. Как фантазии эти факторы, несомненно, порожденные одними только либидинозными импульсами, совсем не редки; напротив, некоторые упомянутые элементы, такие, как месть или желание быть спасенным в опасной ситуации, встречаются весьма часто. Но пациенты, которые очень часто имеют подобные суицидальные фантазии, на самом деле могут и не пытаться совершить самоубийство, особенно если осознают свои либидинозные желания.

Таким образом, вопрос, который предстоит разрешить, состоит в следующем: какие специфические силы действуют в этом случае и приводят к проработке фантазий столь опасным способом? Пытаясь разрешить проблему, поставленную в начале статьи, следует задать еще один вопрос: исходят ли силы, заставляющие человека пойти на самоубийство, из деструктивных импульсов? Иными словами, являются ли они агрессией, направленной против себя? Действительно ли он желает убить интроецированные объекты или в работу включаются иные механизмы?

Агрессивные тенденции пациента явно направлены против реальных объектов любви – брата и матери – и проявляются многими способами. Как уже упоминалось, его чувство вины компенсируется способностью выражать ненависть объектам любви как в воображении, так и в реальности. Склонность к самоосуждению у пациента отсутствует, он не порицает себя; не считает неполноценным и поэтому недостойным жизни. Когда он находится в подавленном состоянии, он упрекает весь мир, в частности объекты любви, и ожидает от них удовлетворения своих нужд. Пациент полностью фиксирован на инфантильных объектах, причем не только в фантазии. На сегодняшний день его единственными реальными объектными отношениями являются отношения с родственниками – братом и матерью. И, естественно, эти фигуры наделены инфантильными чертами, он не видит их такими, какими они являются на самом деле. Однако в нем живут не только инфантильные образы близких людей; напротив, он по-прежнему привязан к живым личностям. Показательно, что он способен вступать в сексуальные отношения, только когда брат и мать находятся в другом городе, и чем дальше, тем лучше. По-видимому, в этом случае ему удается сместить часть своего объектного либидо на другие объекты.

Далее, по-моему, совершенно ясно, что конечная цель пациента не состоит в самоуничтожении. Он просто желает уснуть и проснуться для лучшей жизни, в которой исполнятся все его желания. Он не хочет погубить брата и мать, поскольку перед совершением суицидальной попытки эти объекты не были интроектами и существовали в реальном мире. Он интроецирует объекты своей любви, принимая лекарство внутрь, но интроекция служит либидинозной цели, а именно – воссоединению с матерью, а не ее уничтожению. Нетрудно увидеть некоторое сходство этого механизма и механизма экстатического самоубийства, цель которого состоит в единении с умершим любимым человеком или Богом.

Таким образом, сила, побуждающая пациента отыгрывать свои фантазии, вероятно, не порождается деструктивными импульсами. Проще говоря, он не желает уничтожить себя. На деле суицидальные попытки доставляют ему удовольствие, и после них на сеансе у психоаналитика он пребывает в явно приподнятом настроении как человек, достигший определенного успеха, а не потерпевший поражения. Если бы он действительно хотел умереть, то не достиг бы поставленной цели.

Тем не менее его суицидальные попытки были весьма серьезными и вполне могли бы закончиться смертью. Удивляет тот факт, что пациент, явно не желая умереть, совершает суицидальные попытки достаточно опасным способом. Он принимает большую дозу препарата, которая вполне может оказаться смертельной, особенно если учесть, что он живет один и может оставаться в своей комнате сколь угодно долго, не привлекая внимания.

Возникает вопрос, почему пациент не принимает достаточно серьезных мер по предупреждению фатального исхода, если самоубийство на самом деле не является его целью. Интересный факт: он все же прибегает к мерам безопасности, хотя их нельзя назвать достаточными. Доза принимаемого препарата несколько меньше летальной. Если последняя составляет 40 гран, то он принимает 36. Он оставляет открытым окно, поскольку мать учила его, что свежий воздух полезен для здоровья. Просыпаясь через два дня, он звонит мне либо своему врачу. Эти меры кажутся и на деле являются ребячливыми, несовместимыми с высоким интеллектом пациента. Однако странность подобного поведения проясняется, если принять во внимание, что у него существует определенное убеждение, что какой бы поступок он ни совершил, мать обязательно спасет его. Это убеждение является столь сильным, что оно серьезно искажает его чувство реальности, и это нарушение является единственным фактором, позволяющим пациенту отыгрывать свою фантазию чрезвычайно опасным способом. Вместо трезвого взгляда на реальность он продолжает сохранять инфантильную веру во всемогущество родителей. По мнению пациента, важны не его поступки, а то, что, по его мнению, желает увидеть его мать.

С учетом всего сказанного механизм его суицидальных попыток становится более понятным; перед нами так называемая «Kinder selbstmord», детская попытка самоубийства. В суицидальных фантазиях детей действуют либидинозные факторы, аналогичные тем, которые наблюдаются в данном случае. Если в качестве примера привести суицидальные фантазии Тома Сойера, аналитически описанные Шнейдером (Schneider, 1929), то мы увидим, что Том и его друзья желают умереть, поскольку пережили разочарование в любви. Они хотят отомстить, и их очень волнует скорбь взрослых, которые, наконец, поймут, какие они хорошие мальчики. Атмосфера пребывания на острове, когда весь город занят их поисками, наполнена огромным либидинозным удовлетворением. Утраченные отношения любви восстанавливаются через фантазии о смерти: потом все будет хорошо. Аналогичный механизм лежит в основе обычных суицидальных фантазий детей и, как мы видели, в основе суицидальных фантазий нашего пациента. Посредством его смерти все образуется – он, конечно, останется в живых и сможет всем этим насладиться. Дети, не достигшие пубертатного возраста, совершают самоубийство очень редко. Вероятно, здесь важно не то, что дети не предпринимают суицидальных попыток, а то, что эти попытки не приводят к смерти, поскольку дети не в состоянии приобрести соответствующие орудия для их осуществления, кроме того, за ними присматривают взрослые, не позволяющие совершать опасных поступков. Обычно суицидальные попытки детей проявляются только в игре.

Пациент, суицидальные попытки которого были описаны, отыгрывает самоубийство ребенка. Но поскольку он является взрослым человеком, то имеет в руках соответствующие средства совершения самоубийства. И поскольку его чувство реальности нарушено из-за сохранения инфантильной веры во всемогущество матери при любых обстоятельствах, принимаемые им меры предосторожности оказываются недостаточными. Свойственная ему фиксация на сильных оральных желаниях, обусловившая выбор конкретного способа самоубийства, также увеличивает опасность предпринятых попыток.

Подводя итоги, можно сказать, что в этом конкретном случае ответ на поставленный в начале статьи вопрос состоит в следующем: у данного пациента «стремление к смерти» не выражает желания самоуничтожения, а служит лишь средством выражения либидинозных фантазий. Как уже говорилось выше, эти фантазии описывали многие авторы, в частности, Джонс (Jones, 1911; Jones, 1912), Гарма (Garma, 1937), Чедвик (Chadwick, 1929), Шмидеберг (Schmideberg, 1936), Бишлер (Bischer, 1936), Стерба (Sterba, 1929). До сих пор не было попыток сопоставления понятия самоубийства, совершаемого для отыгрывания либидинозной фантазии, и понятия самоубийства, предпринимаемого по депрессивному механизму. Последний состоит в том, что пациент желает уничтожить себя, поскольку объект, с которым он сражается, является интроецированным и представленным собственным Супер-Эго. Меланхолику для достижения цели необходимо только самоуничтожение. В описанном случае, а также у детей с суицидальными фантазиями конфликт касается не Супер-Эго, а объектов внешнего мира, поэтому цель состоит не в самоуничтожении, а в получении от этих объектов либидинозного удовлетворения посредством суицидальной попытки. Но результатом подобной попытки может быть и самоуничтожение; это может произойти с ребенком, поскольку он не умеет адекватно оценивать реальность, или с взрослым, потерявшим чувство реальности.

Я полагаю, что описанный механизм не является уникальным, действующим лишь в этом конкретном случае. По всей видимости, он лежит в основе достаточно большого числа других случаев самоубийства и суицидальных попыток. Попытки классификации различных механизмов самоубийства, встречающихся у наших пациентов, представляют не только теоретический, но и практический интерес, поскольку отношение психоаналитика к суицидальной попытке пациента должно различаться в зависимости от механизма, лежащего в ее основе.

ЛИТЕРАТУРА

Bemfeld S. (1929). Selbstmord // Z. psychoanal. Pдd. V. 3. Р. 355.

Bischler W. (1936). Selbstmord und Opfertod // Imago. V. 22. S. 177.

Chadwick M. (1929). Notes upon the Fear of Death // Int. J. Psycho-Anal. V. 10. P. 321.

Chadwick M. (1929). Uber Selbstmordphantaswn // Z. psychoanal. Pдd. V. 3. S. 409.

Federn P. (1929a) Die Diskussion liber «Selbstmord», insbesondere «Schьler Selb-stmord», im Wiener Psychoanalytischen Verein imJahre 1910 // Z. psychoanal. Pдd. V. 3. S. 333.

Federn P. (1929b). Selbtsmordprophylaxe in der Analyse // Z. psychoanal. Pдd. V. 3. S. 379.

Freud S. (1910). Schlusswort der Selbstmord-Diskussion // Ges. Schr. V. 3. S. 323.

Freud S. (1915). Thoughts for the Times on War and Death, Coil. Papers. V. 4. P. 288.

Freud S. (1917). Mourning and Melancholia // Coll. Papers. V. 4. P. 152.

Freud S. (1923). The Ego and the Id.

Friedjung J. K. (1929). Zur Kenntnis kindlicher Selbstmordimpulse // Z. psychoanal. Pдd. V. 3. S. 426.

Garma A. (1937). Psychologie des Selbstmordes // Imago. V. 23. P. 63.

Glover J. (1922). Notes on the Psychopathology of Suicide (Author’s Abstract) // Int. J. Psycho-Anal. V. 3. P. 507.

Jones E. (1911). On “Dying Together” // Essays in Applied Psycho-Anal. 99. (Cм. главу 1 этого издания.)

Jones E. (1912). An Unusual Case of “Dying Together” // Essays in Applied Psycho-Anal. 106. (Cм. главу 1 этого издания.)

Kalischer H. (1929). Leben und Selbstmord ernes Zwangsdiebes // Z. psychoanal. Pдd. V. 2. P. 363.

Klein M. (1932). The Psycho-Analysis of Children.

Klein M. (1935). A Contribution to the Psychogenesis of Manic-Depressive States // Int. J. Psycho-Anal. V. 16. P. 145.

Peller-Roubiczek L. E. (1936). Zur Kenntnis der Selbstmordhandlung // Imago. V. 22. S. 81.

Sadger I. (1929). Ein Beitrag wm Problem des Selbstmords // Z. psychoanal. Pдd. V. 3. S. 423.

Schmideberg M. (1936). A Note on Suicide // Int. J. Psycho-Anal. V. 17. P. 1.

Schneider E. (1929). Die Todes– und Selbstmordphantasien Tom Sawyers // Z. psychoanal. Pдd. V. 3. P. 389.

Sterba E. (1929). Der Schulerselbstmord in Andre Gide’s Roman «Die Falsch-münzer» // Z. psychoanal. Päd. V. 3. P. 400.

Various Authors (1910). Uber den Selbstmord insbesondere den Schuler-Selbst-mord (Diskussionen des Wiener psychoanal. Vereins, Heft 1).

Zilboorg G. (1935). Zum Selbstmordproblem // Int. Z. Psycho-Anal. V. 21. 100. (Cм. главу 5 этого издания.)