Текст книги "Антология суицидологии. Основные статьи зарубежных ученых. 1912–1993"

20. Умысел самоубийства: отмщение, избавление и повторное рождение

Джон Молтсбергер и Дэн Бьюи-младший

КОММЕНТАРИЙ^*

Эта статья посвящена феномену неразличения собственного «Я» и «Я» других людей, нередко встречающемуся у суицидентов, и в этом смысле она развивает идеи Стьюарта Эша (см. главу 19 этого издания). К этому феномену обращались Эдит Джейкобсон (Jacobson, 1964, 1971) и Джон Молтсбергер (Maltsberger, 1993). При подобном нарушении чувства реальности – когда пациенту кажется, что жизнь возможна и после разрушения физического «Я» (тело в этом случае выступает как нечто чужеродное), – в смертельную игру могут вступить осознанные (психотические) и бессознательные фантазии, связанные с природой смерти.

Вера, что смерть означает превращение в «ничто», часто скрывает стремление к глубокому сну и слиянию. Суицид может представляться магическим переходом к иной жизни (перерождением), и самоубийца одновременно наказывает и покидает тех, кто разочаровал его в этой жизни.

Настоящая глава включена в данную книгу, поскольку может оказаться полезной в лечении суицидентов. Интерпретация, прояснение и проверка реальностью фантазийных представлений о смерти могут сделать самоубийство менее привлекательным для пациентов, лелеющих подобные мысли.

Maltsberger John T., Buie Dan H. (1980). The Devices of Suicide: Revenge, Riddance and Rebirth // International Review of Psychoanalysis. V. 7. P. 61–72.

ЛИТЕРАТУРА

Jacobson E. (1971). Depression. N. Y.: Int. Univ. Press.

Jacobson E. (1964). The Self and the Object World. N. Y.: Int. Univ. Press.

Maltsberger J. T. (1993) Confusions of the Body, the Self and Others in Suicidal States // A. Leenaars (Ed.). Suicidology: Essays in: Honor of Edwin Shneidman. Northvale, N. J.: Jason Aronson.

* * *

В процессе самоубийства сразу бросается в глаза аспект уничтожения. Фрейд (Freud, 1915) заметил это, когда указал на его роль в меланхолии. Ситуация убийства является настолько очевидной и вызывающей ужас, что психоаналитическая литература на протяжении полувека концентрировалась на агрессивных компонентах суицида, который рассматривали как казнь или самонаказание, как акт ненависти к себе.

Самоубийство как казнь является достаточно понятным феноменом. Непоколебимое отвращение и неумолимое презрение к себе, переживаемые больными в состоянии психотической депрессии, проявляются в словах, ненависти к своему телу, нанесении увечий и, наконец, в убийстве.

Вместе с тем отмечалось, что иногда суицид совершается с другими целями. Существуют люди, которые очарованы смертью, воспринимают ее как тихое убежище и рассматривают самоубийство как способ туда переместиться. Для других смерть по причине самоубийства представляет собой магический момент всемогущества с преодолением ограничений, свойственных человеческой природе. Однако для большинства людей, совершающих подобный поступок, самоуничтожение действительно является целью, но не единственной. В более полном, хотя и довольно фантастическом толковании их намерения состоят в сохранении своей сущности для лучшей жизни после магического перехода к смерти (Morse, 1973).

В этой статье будут обсуждаться только самоубийства, являющиеся следствием психической патологии. У нас нет данных об альтруистических, патриотических или «рациональных» самоубийствах, однако мы склонны согласиться с Вольтером, заметившим в письме своему другу Марриотту: «Нельзя сказать, что любое самоубийство является результатом безумия. Бывает, что этот путь выбирают мудрые люди; но в целом люди кончают с собой совсем не в приступе здравомыслия».

Объектом нашего исследования стали пациенты, наблюдавшиеся в Массачусетском Центре психического здоровья и совершившие самоубийство, психотические и пограничные пациенты авторов и их коллег, а также пациенты, описанные в литературе.

Самоубийства совершают больные, у которых установлены различные диагнозы, среди которых в старой литературе резко выделяются психотические депрессии. В последнее время внимание исследователей все больше привлекает частота самоубийств у лиц с пограничным и шизоидным расстройством личности, а также у больных шизофренией. Однако их фантазии, подразумеваемые цели и психические механизмы суицида не соответствуют классификации по диагностическим категориям.

Еще сорок лет назад Хендрик (Hendrik, 1936) отметил, что ни в одной группе людей, кроме больных с отчетливо выраженными психозами, способность к совладанию и оперированию интроектами не развита столь слабо, как у шизоидных личностей; им не удается подобно другим преодолеть проблему тревожности путем интернализации. Из-за слабого развития этой способности, как мы покажем, многие из них совершают самоубийство; обзор теорий интернализации, сделанный Мейсснером, помогает понять трудности, связанные с процессами интроекции и идентификации (Meissner, 1970, 1971, 1972). Нам неизвестны причины возникновения трудностей в развитии необходимых психических структур у этих пациентов, но, возможно, они связаны с наследственными факторами. Однако в исследованных нами случаях часто выявлялся недостаток материнской заботы, в результате чего нарушалась стадия развития ребенка, связанная с сепарацией и принятием без особого психологического дискомфорта своей отдельности. Суицид является феноменом, свидетельствующим о нарушенной интернализации, попыткой справиться с враждебными интроектами при отсутствии заботливых внутренних образов, необходимых для стабильности и душевного покоя. Обсуждение этих вопросов приводится ниже[69]69
  Качество отчуждения предполагает, что «убийца» происходит от интроекта, заряженного очень сильной агрессивной энергией. Важно различать эту враждебную репрезентацию, актера на сцене внутреннего мира пациента, и создавший ее интроект. Последний является частью более глубокой структуры психического «Я», которую можно обозначить как внутренний мир. Репрезентации «Я» и объектов обладают статусом психических структур, поскольку они включают содержания подструктуры Эго, но эти содержания иного порядка, чем интроекты.


[Закрыть].

Мы собираемся рассмотреть основные цели и фантазии, которые раскрываются посредством самоубийства. Вначале речь пойдет о деструктивных целях и причинах ненависти, не только потому, что они легко различимы и сразу привлекают внимание, но и в силу их исторически более раннего описания.

Исследование различных аспектов ненависти при самоубийстве позволяет разделить мотивации, выражаемые этим действием, на две группы. Первую из них составляют стремления к отмщению и выражению агрессии. Ко второй относятся желания избавления, лежащие в основе фантазий уничтожения и разрушения (Maltsberger, Buie,1974).

САМОУБИЙСТВО С ЦЕЛЬЮ ОТМЩЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ

Давно признано, что в самоубийстве часто выражается желание наказать кого-либо. Человек, планирующий покончить с собой, нередко мечтает о том, чтобы люди, собравшиеся у его гроба, испытывали чувства вины и скорби, и это воображаемое зрелище приносит ему огромное удовлетворение. Подобные грезы сами по себе доставляют удовольствие, кроме того, пациент сознательно может лелеять иллюзию, что после совершения самоубийства ему удастся присутствовать в качестве незримого наблюдателя на своих похоронах, наслаждаясь мучениями людей, взирающих на его мертвое тело. Эта иллюзия бывает настолько яркой, что по своей эмоциональной ценности превосходит реальность и становится стимулом для совершения суицидального действия. В этих случаях смерть означает лишь убийство тела, но не сознания. Подобные самоубийства, совершенные назло другим, описывал Зилбург (Zilboorg, 1936), обращая внимание на то, что у пациентов не обязательно отмечались симптомы депрессии, но могли наблюдаться проявления садизма, эмоциональной холодности и сарказма.

Меннингер (Menninger, 1933) замечает, что разрушение чего-то, что дорого сердцу значимого человека, составляет весьма эффективный способ нападения, и самую тяжелую травму матери могут причинить страдания и смерть любимого ребенка. Он пишет, что ребенок, обиженный каким-либо упреком или отказом, обрывая собственную жизнь, одновременно отнимает ее у своих родителей. «Он отбирает самое дорогое, что у них есть, зная, что никакая другая рана не может быть столь же болезненной».

К самоубийству может привести и потребность в самонаказании, если человек испытывает нужду в чрезвычайной утрате. Злость, направленная на значимых людей, может заставить покинуть их, покончив с собой, а обращенная внутрь может потребовать отказаться от каких-либо отношений с другими. Потребность в причинении себе боли может проявляться и в менее серьезных формах – в членовредительстве.

Кроме того, существуют люди, эротизирующие боль, страдания и беспомощность, они разрабатывают сложные сексуальные ритуалы, в ходе которых пытки, повешение и асфиксия вызывают оргазм в момент, когда человек находится на краю гибели. Иногда следствием подобной мазохистической практики становится смерть. В этих условиях ее, видимо, следует считать самоубийством, а не несчастным случаем, поскольку человек, испытывая сексуальное возбуждение, стремится к экстатической гибели, хотя раз за разом прерывает свои действия до наступления летального исхода.

Эротизация смерти отчетливо показана на примере клинических случаев, описанных Литменом и Свирингеном (Zitman, Swearingen, 1972). Так, один пациент достигал оргазма в ходе удушения до потери сознания и получал наслаждение от фантазии, что его оставили связанным и запертым в тесном ящике, в ситуации, которая ассоциировалась с умиранием, явно символизируя пребывание в гробу.

Стремление к наказанию за сексуальную активность часто обусловлено виной за инцестуозные желания. Психоаналитическое исследование позволяет выявить у значительного числа пациентов в подростковом возрасте определенные мазохистические тенденции в мастурбационных фантазиях, в которых сексуальные отношения разрешаются только в ситуации наказания. Лица с более серьезной психической патологией могут персонифицировать смерть как эдипова любовника, поэтому высшая мера наказания приводится в исполнение в момент воображаемого инцеста (Hendin, 1961; Hoyle, 1968). У одной женщины сексуальное возбуждение возникало, когда она завязывала и держала в руках веревочные петли, символизировавшие отцовский пенис и смерть – сексуальное соединение с отцом (Rizutto, 1978).

САМОУБИЙСТВО С ЦЕЛЬЮ ИЗБАВЛЕНИЯ ОТ ВРАГА

За исключением некоторых случаев психоза обычно для совершения самоубийства фантазий о наказании недостаточно. Наказание – это продолжение отношений, в то время как завершенный суицид прекращает их. Ненависть, в том числе и к себе, включает не только стремление к наказанию, но и отвращение к себе, которое при самоубийстве является весьма интенсивным. Наказание входит в число выражаемых желаний, но, кроме него, существует и желание избавления.

Клиническая работа с суицидентами позволяет выявить множество случаев, когда пациенту не удается достичь комфортной самоинтеграции и он продолжает страдать от разделенной внутренней жизни: слабый и беспомощный человек постоянно ощущает на себе презрительный взгляд чужеродной и все же внутренней сущности. Непроходящее внутреннее презрение и усилия по его преодолению вызывают усталость и истощение. Иногда «внутренняя сущность» проявляет столь сильное презрение и отвращение в отношении «Я», требуя его казни, что оно, обессиленное борьбой, может безнадежно подчиниться.

Первоначальное описание Фрейдом такого внутреннего разделения касалось идентификации «Я» меланхолика с личностью утраченного объекта, в результате которой любовь и ненависть, изначально направленные на объект, обращаются против «Я» пациента. Позднее он разработал структурную теорию личности, введя Сверх-Я как особое производное «Я», формирующееся путем идентификации с родителями.

После 1923 года теория «Я» расширилась, и стала разрабатываться специальное понятие самости. Хартман (Hartman, 1950) отметил, что термин «Я» использовался Фрейдом и другими авторами в различных смыслах, и провел разграничение между «Я» как собственно личностью человека и Эго как психической системой. В пределах Эго содержатся «Я»-репрезентации и репрезентации объектов. Они могут быть осознанными и бессознательными, объективно соответствующими или несоответствующими истинной сущности реального «Я» и реальных объектов.

Перед продолжением обсуждения вопроса о стремлении к избавлению в самоубийстве проясним значение некоторых терминов. Под самостью мы понимаем целостное переживание себя человеком, своей телесной и психической сущности, отличной от сущности других людей (объектов), находящихся вне его. Самость включает психику и тело субъекта.

Подобно Хартману (Hartmann, 1939), мы полагаем, что психика состоит из мира глубинного и мира внутреннего. Под глубинным миром мы подразумеваем психический аппарат, описанный Фрейдом, состоящий из «Я», Оно и Сверх-Я – основных структур, обычно лежащих вне досягаемости субъективного самосозерцания.

Деятельность этого глубинного мира отвечает, тем не менее, за субъективно более доступную территорию. Глубинный мир презентирует воспринимающему, наблюдающему оку Эго внутренний мир. Он является психической зоной, в которой «зримо» отображаются картины себя, взаимодействующего с другими и переходящего от одного переживания, фантазии, воспоминания или мечты к другим. Это понятие приблизительно равнозначно миру репрезентаций, по Сэндьеру и Розенблатту (Sandier, Rosenblatt, 1962 Sandier, Rosenblatt, 1962), которые сравнивали его с видимой сценой театра. Театр, в котором сооружена эта сцена, «соответствует аспектам Эго, а различные функции, такие, как смена декораций, поднятие и спуск занавеса, а также другие технические приемы сценической жизни соответствуют функциям Эго, которые мы обычно не осознаем».

Поскольку в этой модели персонажи, играющие на сцене, являются репрезентациями себя и объектов, их конкретная форма и выражение в каждый момент спектакля соответствуют образам себя и объектов» (р. 134). Образ себя или объекта – это представление себя или другого человека в определенный момент конкретной ситуации, которую вспоминают, воспринимают или воображают. Репрезентации (себя или объектов) являются более устойчивыми схемами, чем образы, и они сконструированы Эго из множества реалистических и искаженных образов, явившихся индивиду в разное время.

Не все образы себя и объектов открыты для осознанного внутреннего взора. Кроме того, сознанию доступны далеко не все аспекты репрезентаций себя и объектов. Некоторые образы, части определенных репрезентаций, могут быть бессознательными, а многие другие – искаженными. Репрезентации себя и объектов являются материалом для адаптивных и защитных функций всего Эго и одновременно создаются этими функциями. Рапапорт (Rapaport, 1967) отмечает, что внутренний мир и, следовательно, населяющие его репрезентации располагаются в силовом поле глубинного мира; поэтому некоторые пробелы и изменения их формы являются результатом работы глубинного мира (психического аппарата). Следовательно, то, что человек видит на сцене внутреннего мира, может отличаться от мира внешней реальности не только когда он предается фантазиям и грезам, но и в другое время. Степень этого искажения зависит от способности Эго к тестированию реальности.

Таким образом, внутренний мир можно назвать основой Эго, местом, частично открытым для «наблюдающего ока» Эго. Содержимым этой основы являются репрезентации себя и объектов.

Субъективное ощущение себя как устойчивого во времени индивида, отличного от объектов, является комплексным результатом балансирования между репрезентациями себя и объектов, воспоминаниями, восприятиями и влияниями Эго. По-видимому, оно зависит не от какой-либо одной структуры, а определяется динамическим равновесием либидинозной и агрессивной энергии, которое устанавливается в различных структурах. Это чувство аутоидентичности подразумевает, что зрелое Эго способно хранить репрезентации «Я» и объектов отдельно и одновременно связывать их друг с другом в фантазии, но всегда с заключительным доминированием принципа реальности. Чувство себя, таким образом, является следствием равновесия структур, репрезентаций и эмоций, связанных с Эго и находящихся под его контролем.

Джейкобсон (Jacobson, 1954, 1964) предполагает, что для более четкого определения феноменов, наблюдающихся при меланхолии, следует уточнить, что либидо и агрессия, обращенные на себя после утраты объекта, катексируются на самопредставление, а не на всю систему Эго в целом. Далее она отмечает, что в случае психоза образы себя и объектов сливаются таким образом, что совершенно перестают учитываться реальные различия между «Я» и объектом. Потому для больного меланхолией становятся возможным ненавидеть и обвинять себя, как если бы он был объектом любви, а для пациента, больного шизофренией, допустима убежденность, что он является кем-то другим.

Наблюдения суицидентов убедили нас в том, что они часто страдают серьезным нарушением самости и что отыгрывание борьбы с отвращением у них происходит между различными частями самопредставления. Следующая записка молодой женщины 23 лет может служить иллюстрацией сказанного.

Эти последние несколько дней были для меня смерти подобны. Я настолько устала, что просто хочу только уснуть. Душа моя, о моя душа, ты больна.

Я чувствую, будто тону и не могу просить ни о какой-либо помощи, только молю о смерти. Не то чтобы мне самой хотелось умереть. Кажется, словно кто-то другой говорит мне, что делать. Я чувствую, будто моя душа не связана с телом и обращается ко мне на «ты», например: «Умри, ты дура, умри…». Чувствую, будто существуют две меня, и убийца берет верх. Когда придет моя смерть, это будет не самоубийство. Меня кто-то убьет. Пока я пишу это письмо, моя вторая половина будто насмехается надо мной и называет меня дурой за то, что я пишу эту ерунду, но именно так я себя чувствую. Понимаю, что у вас все это вызовет недоумение, но только так я могу выразить себя. Мне жаль, что я, вероятно, не высказала вам многого из сумятицы моих чувств, но я чувствую себя так, как будто бы вы не поймете меня и не поверите мне. А во время психотерапии моя вторая половина перехватывает инициативу. Мне хочется убить эту часть, но никак не удается отделить ее от себя во время сеансов, а она стремится погубить меня. Придется убить себя и забрать ее с собой. Вы сделали все, что могли, для того, чтобы помочь мне, но сама я себе не могу помочь. Я настолько устала, что больше не могу бороться. Так хочется все это высказать кому-нибудь, но мне никто не поможет, хуже того – никто не поймет. Если бы меня поняли, это было бы очень здорово, но меня никто и никогда не понимал, как я могу надеяться, что меня поймут теперь! Я принимала эти таблетки и раньше, чтобы убить свою другую часть, но сама я не умру – я обязательно проснусь, и тогда все изменится. Вот, что я чувствую сегодня вечером: на самом деле я не собираюсь умирать, а умрет она. Как же все это объяснить вам?

Кажется, что я противоречу сама себе, но я пишу, что чувствую. Если вы меня не поймете, попытайтесь подумать о том, что я переживаю. Помните, в беседе с вами я использовала слово «робот»? Как будто кто-то поселился у меня в голове, пользуется моими глазами, как окнами, и управляет мной и моими действиями. На прошлой неделе на собрании пациентов в палате люди говорили, и мне казалось, что голоса исходят не от них. Чтобы убедиться, приходилось смотреть на их губы. Я не могу толком это объяснить, слишком сложно, и вы все равно не поймете. Вообще не знаю, какого чёрта я пишу вам это, ведь это похоже на мусорную кучу, в которой намешано всего понемногу. Если вы думаете, что я таким образом ищу жалости, то просто сошли с ума, она мне не поможет, ведь там, куда я отправляюсь, она нужна мне не более, чем лишняя проблема. Ну, вот и все, теперь можете смеяться. Меня одолели.

Пациентка привлекает внимание к тому, что она не ощущает тело и психику слитыми воедино и воспринимает себя как две разные ипостаси, а не одно целое. Существует «Я», желающее жить, и «убийца», которую пациентка воспринимает как чуждую ей, но все же ее часть. Следует также отметить, что обе части, «Я» и «убийца», склонны к убийству.

«Убийца» как репрезентация во внутреннем мире пациентки, видимо, не обладает качествами репрезентации объекта, а переживается как часть ее самой, то есть как обитательница ее тела. Следовательно, ее следует понимать как компонент самопредставления, хотя она и воспринимается как нечто чужеродное.

Это положение вещей можно объяснить с помощью гипотезы, что само-представление у пациентки разделилось на две части. Одну из них она обозначает как «Я», и ей принадлежит репрезентация психики. Вторая, которую она именует «убийцей», настроена против «Я» и, видимо, контролирует тело. «Убийца» с презрением относится к «Я» и приказывает ему умереть. По-видимому, в определенные промежутки времени она управляет телом пациентки (на терапевтических сеансах), как злокозненный чужак, захвативший тело и манипулирующий им, как роботом.

Субъективное ощущение себя пациентки остается с репрезентацией «Я», в то время как «убийца», хотя и соединенная с ее телом, воспринимается как не-«Я». Таким образом, «убийца» является составным существом, во многих отношениях напоминающим внешний объект, генетически производным от враждебного интроекта. Теперь эта половинка удалена за счет такого разделения себя и наделена интенсивным катексисом ненависти. Однако она не имеет тела как такового, заимствуя свою материальность из части фрагментированной самопрезентации пациентки. «Убийца», таким образом, крадет свою физическую сущность у самой пациентки. Для создания телесной сущности, на которую можно совершить нападение, пациентка отщепляет репрезентацию своего тела от самопредставления и связывает ее с «убийцей».

В этом самоубийстве борьба не сводится только к сражению «убийцы» против «Я». В качестве самозащиты «Я» решительно настроено на уничтожение «убийцы». Под давлением психотической фантазии «Я» решило, что нападение на собственное тело пациентки, интегрированное с репрезентацией «убийцы», не приведет к его кончине. «Я» словно говорит себе, что умрет «другая женщина», а она останется в живых. Когда репрезентация тела отделяется от репрезентации думающего и чувствующего «Я» (при обычной, непсихо-тической репрезентации себя обе части интегрированы), репрезентация тела может сливаться с репрезентацией враждебного объекта, что открывает путь для совершения суицидальной попытки.

Приведенная модель соответствует фрейдовскому пониманию самоубийства при меланхолии: враждебная внутренняя сущность, «убийца», представляет ненавидимый и все же любимый объект, идентифицировавшийся с собой (Эго). Однако модель следует дальше: при некоторых самоубийствах саморепрезентация расщепляется и репрезентация тела пациента сливается с репрезентацией враждебного объекта. Эта модель схематически показана на рисунке 1.

Рис. 1. Расщепление себя. Репрезентация при самоубийстве, со слиянием репрезентации тела с враждебной чужеродной сущностью

Существует очевидное сходство между приведенной на рисунке 1 моделью суицида и некоторыми феноменами бреда преследования при параноидных состояниях (Waxberg, 1956). В них мы обнаруживаем невыносимую преследующую сущность, возникающую, вероятно, из-за присутствия интроектов невыносимых ранних объектных отношений, обладающих постоянством психической структуры, но не отображенных во внутреннем мире в непосредственной близости к центру саморепрезентации. При параноидных состояниях враждебная репрезентация может претерпеть более полную экстернализацию, чем в описанном случае самоубийства, и переживаться как совершенно чуждый галлюцинаторный враг или приписываться какому-то внешнему объекту в форме бреда преследования. В данном случае преследующий и осуждающий враг теряет связь с репрезентацией тела пациента.

Изначально интернализованный, он тем не менее переживается не в качестве части «Я», а как принадлежащий другому реальному или воображаемому объекту. Подразумевается, что в психике человека с параноидным расстройством внутренняя враждебная сущность отщепляется от саморепрезентации и сливается с репрезентацией объекта. Это положение вещей отражено на рисунке 2.

Рис. 2. Ограниченное расщепление саморепрезентации при параноидных состояниях, когда с репрезентацией объекта сливается только враждебная репрезентация. Переживается как внешнее преследование

При более легкой психической патологии враждебная сущность воспринимается как часть себя, хотя и является неприятной обузой. В этих случаях пациент страдает от постоянных угрызений порицающей его совести. Его может раздражать эта ноша, поскольку он оценивает неуклонно поступающие от нее требования совершенства и всемогущества как несправедливые и нереалистичные. Подобная совесть может восприниматься как нечто, относительно чуждое «Я», хотя пациент с готовностью признает, ее своей частью. В этих случаях критикующая сущность интегрируется, хотя и враждебно, с само-репрезентацией, и регресс к расщеплению и экстернализации отсутствует.

Возвращаясь к больным с параноидными расстройствами, следует отметить, что в основе самоубийства или нападения на другого человека с целью убийства, которое они совершают под влиянием бреда преследования, лежит желание избавления от невыносимой части самого себя, той части, которая имеет свою личную историю, обладает определенной психической структурой, не является полностью идентифицированной с «Я», несет на себе сильный заряд энергии ненависти и на сцене внутреннего мира представлена в качестве невыносимого и изматывающего врага, который или убьет пациента или сам будет убит.

Мы наблюдали по крайней мере один случай, когда пациент, вышел из психоза с бредом преследования в острую суицидальность. Казалось, ненавистная сущность, от которой он стремился избавиться, приблизилась, перешагнув границу, отделяющую его самого от объектного мира, и вошла внутрь, где продолжилась долгая смертельная битва, завершившаяся самоубийством.

Близкий клинический феномен, иллюстрирующий сдвиг от экстернализации к интернализации, описал Хэвенс (Havens, 1962). По мере выздоровления от психоза галлюцинаторный «голос» все больше приближался к уху пациента, затем переместился в голову и, в конечном счете, стал ощущаться не в качестве чего-то чуждого, а скорее как диалог разных частей его самого. В некоторых случаях зрительных галлюцинаций тело пациента как бы сливается с телом другого человека.

Рис. 3. Враждебная репрезентация, плохо интегрированная с саморепрезентацией, но связанная с ней. Переживается как раздражающие угрызения совести

Если субъективное чувство «Я» является результатом баланса психической энергии между различными психическими структурами, включая и относящиеся к внутреннему миру, и не интегрируется с какой-либо из этих структур, то, следовательно, при психотических состояниях ощущение себя может организовываться вокруг фрагмента саморепрезентации (актуального образа тела или психики) или даже вокруг образа объекта.

Из этого положения следует, что психотерапевтическое вмешательство, ведущее к реструктурированию саморепрезентации и объекта, может способствовать улучшению самоощущения как динамического равновесия между различными сменяющими друг друга репрезентациями. Такое изменение внутреннего мира укрепляет Эго, поскольку внутренний мир создается всеми возможными в этом процессе идентификациями.

В соответствии с предположением Хендрика (Hendrick, 1936), экономическая выгода проекции состоит в том, что ненависть со стороны объекта ассоциируется с менее интенсивной тревогой, чем с ожиданием его ответных мер к субъекту, который не проецирует свою враждебность. Проекция позволяет разделить психические репрезентации враждебного импульса. Этим же целям служит неполная идентификация, при которой часть враждебности приписывается интроекту, отделенному от ядра Эго, а остальная часть воспринимается как исходящая от преследуемого «Я». Хендрик отметил, что сумма общей враждебности в переживаниях «я ненавижу его, и он ненавидит меня» и «я ненавижу его» является одинаковой, однако интенсивность первой будет меньше. Полная идентификация с ненавидимым интроектом нарушает описанное разделение; приближение интроекта к ядру Эго вызывает всеобъемлющую убийственную тревогу.

Самоубийство можно понять как попытку избавления от исходящих изнутри невыносимых враждебных импульсов, приписанных внутреннему врагу. Согласно этой точке зрения, суицидальное действие легче всего представить в качестве попытки избавления от части своего «Я», а не как полное самоуничтожение. Последнее может стать следствием самоубийства, но в фантазии оно не является первичной целью.

Хотя суициденты нередко говорят, что хотят покончить со всем, и в беседе замечают, что после смерти превратятся в «ничто», внимательное исследование их фантазий показывает следующее: они считают, что после смерти их жизнь продолжится и изменится, став лучше и спокойней.

СМЕРТЬ КАК НИЧТО

Ничто является отрицательным понятием, подразумевающим отсутствие материи, времени и пространства. Если суицидент высказывает фантазию, что после смерти становится ничем, то не следует останавливаться на этом заявлении: важно исследовать, каков бессознательный смысл состояния «быть ничем», или ни что. Во многом понятие отсутствия физического бытия является абстракцией, как сфинкс или грифон – воображаемые существа, состоящие из разрозненных частей реального опыта, но не имеющие в нем аналогов. Состояние «быть ничем» находится за пределами человеческого опыта. Подобного состояния просто не существует.

Сфинкс состоит из льва и женщины. Что представляют собой компоненты «ничто»? Его можно определить как сочетание отрицаний повседневного опыта, то есть: 1. Противоположность способности к чувственному восприятию – бесчувствие. 2. Противоположность осознанности – бессознательное состояние. 3. Противоположность физического бытия – бестелесность. 4. Противоположность определенного места в потоке времени – безвременье. Эти негативы, взятые вместе, позволяют определить гипотетическое состояние «ничто» как состояние бесчувственности, бессознательности, бестелесности и безвременья. Но и при подобном взгляде «ничто» остается состоянием бытия.

Когда человек начинает активно стремиться «стать ничем», вполне обоснованно можно предположить, что абстракция, обозначающая «ничто», приобрела для него символическое значение и некоторые ее компоненты оказались приравненными к инстинктивной цели бессознательного влечения. Можно быть уверенным, что в данном случае действует именно влечение, поскольку псевдоничто становится желанным. Клинически это желание иногда проявляется в форме глубокой ностальгической тоски. В других случаях оно выражается в стремлении избавиться от боли. Однако независимо от формы проявления желания в нем всегда можно уловить некое балансирование, взвешивание жизни и смерти на весах удовольствия – неудовольствия.