Текст книги "Антология суицидологии. Основные статьи зарубежных ученых. 1912–1993"

Первое подробное описание Фрейдом клинического случая (1905) содержало фрагменты анализа восемнадцатилетней больной истерией, которую он назвал Дорой. Она вынудила родителей организовать ей лечение, написав письмо, в котором прощалась с ними, поскольку больше не могла выносить своей жизни, и оставив его на самом видном месте. Когда надежды Фрейда на успех лечения достигли высшей точки, она внезапно отказалась от дальнейшего анализа. В своей семье Дора была не первой, кто начал высказывать соображения о самоубийстве. Однажды ее отец рассказал историю, что как-то, чувствуя себя очень несчастным, он решил уйти в лес и покончить с собой, но его подруга, фрау К., сумела понять его состояние, пошла следом и уговорила остаться в живых ради семьи. Дора не верила этому рассказу. Дело в том, говорила она, что их застали в лесу во время любовного свидания, и отец придумал сказочку о самоубийстве для отвода глаз.

Из этого случая мы узнаем о самоубийстве как акте коммуникации, средстве привлечения внимания, крике о помощи, способе мести и частичной идентификации, в данном случае с отцом. Кроме того, в поведении Доры косвенно видна глубинная тема садизма и агрессии; возможно, она поступала в отношении других людей, включая Фрейда, как, по ее мнению, они вели себя с ней (порождая ложные надежды, обманывая, жестоко покидая) (V. 7, р. 3–122).

Дополнительные открытия содержатся в описанном Фрейдом клиническом случае пациента с тяжелым обсессивным неврозом (1909), которого из-за драматического симптома, особой фантазии, связанной с крысами, Фрейд иногда называет Раттенман. Многие обсессии и компульсии пациента включали суицидальные импульсы и побуждения. В анализе многочисленные примеры этих суицидальных переживаний были идентифицированы как наказания за злость и ревность к соперникам. Фрейд отмечал: «Мы видим, что при неврозе побуждения к самоубийству, как правило, оказываются самонаказанием за пожелания смерти другому человеку» (V. 10, р. 153–318; V. 13, р. 154). Однако Фрейд хорошо понимал, что при обсессивном неврозе риск самоубийства невелик. Пациент говорил, что мог бы покончить с собой в разные моменты жизни, если бы не думал о реакции матери и сестры. Кстати, как-то в ранней молодости сестра сказала ему, что в случае его смерти она убила бы себя. Он понимал, что его смерть причинит ужасную боль его матери, поскольку полтора года назад покончил с собой из-за несчастной любви его двоюродный брат, мать которого, тетя пациента, все еще переживала горе (V. 6, р. 178–185).

В книге «Психопатология обыденной жизни» (1901) Фрейд приводит многочисленные клинические наблюдения, которые убедили его в важной роли инстинкта саморазрушения для психической жизни человека.

Не следует полагать, что тенденция к самоуничтожению является редким явлением, в определенной степени она присутствует у гораздо большего числа людей по сравнению с теми, кто ее на самом деле реализует. Самоповреждение, как правило, представляет собой компромисс между этим инстинктом и противодействующими силами, и в случае осуществления самоубийства оказывается, что суицидальная склонность существовала уже давно, проявляясь с меньшей силой или в виде бессознательной и вытесняемой тенденции. <…>

Даже осознанное намерение совершить самоубийство осуществляется не сразу, а после того, как сделан выбор времени, способа и возможности; кроме того, бессознательное намерение не приводится в исполнение до его провокации усугубляющим фактором, который частично играет роль причины, и за счет отвлечения на себя защитных сил человека может высвободить намерение от их давления (V. 6, р. 178–185).

В число клинических примеров входят следующие случаи. Офицер был глубоко угнетен смертью своей горячо любимой матери. Во время участия в кавалерийских скачках он упал с лошади и получил тяжелую травму. Мужчина, оскорбленный увольнением из армии и уходом девушки, «нечаянно» выстрелил себе в голову. Женщина, переживавшая чувство вины за аборт, нанесла себе ранение и почувствовала себя после этого в достаточной мере наказанной (V. 6, р. 178–185).

Однако, несмотря на значительное число наблюдений, касавшихся самоубийства, Фрейду не удалось систематизировать их и органически встроить в теорию инстинктов. Теме самоубийства были посвящены заседания Венского психоаналитического общества 20 и 27 апреля 1910 года, когда Адлер и Штекель выступили с обстоятельными докладами, подчеркивавшими агрессивные аспекты суицида. Фрейд ограничился лишь кратким сообщением со следующим заключением:

У меня сложилось впечатление, что, несмотря на всю ценность материала, представленного на этих встречах, мы не пришли к единому решению по интересующей нас проблеме. Больше всего мы хотим знать, каким образом преодолевается необычайно сильный инстинкт жизни; может ли это произойти лишь с помощью раздосадованного либидо, или «Я» способно отказаться от самосохранения в силу своих эгоистических мотивов. Возможно, нам не удалось ответить на этот психологический вопрос, поскольку мы не обладаем способом, позволяющим подойти к его решению. Мне кажется, что в качестве исходной точки нам следовало бы взять клинически хорошо известное состояние меланхолии и сравнить его с аффектом печали, скорби. Однако аффективный процесс при меланхолии и превратности, которым подвергается либидо в этом состоянии, остаются совершенно неизвестными. Нам не удалось прийти и к психоаналитическому пониманию хронического аффекта горя. Поэтому давайте отложим окончательное решение до тех пор, пока опыт не поможет нам найти решения этой задачи (V. 11, р. 232).

На самом деле к 1910 году Фрейд уже знал о самоубийстве довольно много. Он выделил ряд важных клинических особенностей: 1) чувство вины за пожелания смерти другим людям, особенно родителям; 2) отождествление с суицидальным родителем; 3) утрата либидинозного удовлетворения, точнее, отказ принимать утрату либидинозного удовлетворения; 4) акт мести, особенно за утрату удовлетворения; 5) бегство от унижения; 6) передача сообщения, крик о помощи; и наконец, 7) Фрейд признал наличие тесной связи между смертью и сексуальностью. Со всей очевидностью глубинные корни самоубийства он видел в садизме и мазохизме. Однако он не мог решить, как столь сильный садизм и мазохизм совмещаются с его теоретическими конструкциями.

По Фрейду, все формы человеческого поведения в конечном счете обусловливаются потребностью удовлетворения инстинктивных влечений. В его ранних теориях основными конфликтующими влечениями были либидо (чувственность, сексуальность) и самосохранение (голод, агрессивное обладание).

Открытым оставался вопрос: каким образом самоубийство могло удовлетворять потребности сексуальности или самосохранения?

ТЕОРИИ И РАЗМЫШЛЕНИЯ: 1911–1939

В конце концов для того, чтобы идея саморазрушения была признана, Фрейд пересмотрел свою теорию инстинктов. В 1932 году, оглядываясь назад на работу всей своей жизни, он заметил: «Садизм и мазохизм – последний в особенности – составляют необычайно трудную загадку для теории либидо, поэтому будет правильным, чтобы то, что являлось камнем преткновения одной теории, стало также краеугольным камнем другой, ее сменившей» (V. 22, р. 104). Точнее говоря, новая концепция инстинкта смерти скорее дополнила, а не заменила теорию либидо.

Говоря о совокупности трудов Фрейда, посвященных самоубийству, важно помнить, что каждый из них следует рассматривать в контексте того времени, когда он был написан. До 1910 года все положения Фрейд строил в рамках теории либидо. После 1920 года они входили в структуру теории инстинкта смерти. Работы, написанные в 1914–1915 годах, знаменовали собой переходной этап. В статье «Печаль и меланхолия» (написанной в 1915 и опубликованной в 1917 году), следуя соображениям, высказанным в 1910 году, Фрейд в качестве исходной точки для размышлений избрал случай особого рода – пациента, страдавшего меланхолией с выраженным чувством вины и самообвинениями:

Мы видим, что у него одна часть «Я» ставит себя выше и против другой его части, критикуя и осуждая ее, одним словом, относится к ней как объекту. Наше предположение о том, что критикующее начало, в этой ситуации отщепляющееся от Эго, способно к проявлению самостоятельности и в других обстоятельствах, подтверждается всеми другими наблюдениями.

Каким образом происходит отщепление? С точки зрения психической энергии (либидо) объяснение является весьма сложным. Отвлекаемая от утраченного объекта любви энергия перемещается в «Я» и используется для воссоздания любимого как постоянной части «Я» и идентификации с оставленным объектом. «Таким образом, тень объекта упала на „Я“, и с этого времени оно может подвергаться осуждению особой инстанции, словно является объектом, покинутым объектом» (V. 14, р. 247–252). Несомненно, «теневые» объекты как структуры «Я» (идентификации) не интегрируются полностью с целостной личностью. Сохраняется демаркационная зона, иными словами, линия вины, в силу чего происходит расщепление «Я».

Существенным было и предположение Фрейда о том, что одни виды любви являются менее устойчивыми, чем другие. Например, нарциссическая любовь к другому человеку особенно подвержена дезорганизации и регрессии до незрелых и примитивных стадий развития либидо, в частности, садизма.

Садизм сам по себе раскрывает нам загадку склонности к самоубийству, которая делает меланхолию столь интересной и столь опасной. Мы признаем изначальным состояние, из которого происходит жизнь влечения, грандиозную самовлюбленность «Я», мы видим, что в страхе, возникающем при угрозе жизни, освобождается такой колоссальный объем нарциссического либидо, что не понимаем, как может «Я» согласиться на самоуничтожение. Нам давно известна истина, что ни один невротик не испытывает суицидальных намерений, если не обращает на себя побуждения к убийству других; однако оставалось неясным, взаимодействие каких сил способно привести к реализации этих побуждений. Анализ меланхолии показывает теперь, что «Я» в состоянии убить себя только тогда, когда из-за возврата объектного катексиса оно начинает относиться к самому себе как объекту, когда «Я» способно направить против себя враждебность, относящуюся к объекту и являющуюся исходной реакцией «Я» на объекты внешнего мира. Таким образом, в регрессии от нарциссического выбора объекта объект на самом деле не получает ничего, однако он тем не менее доказывает, что имеет больше власти, чем само «Я». В двух противоположных ситуациях – необычайной влюбленности и самоубийства – объект берет верх над «Я», хотя и совершенно различными путями (V. 14, р. 247–252).

Это рассуждение Фрейда нередко приводится в литературе, посвященной самоубийству, однако чаще всего с неуместным акцентом на аспектах первичной враждебности и побуждений к убийству. По-моему, более важными и творческими являются аспекты регрессии, дезорганизации и расщепления «Я», патологических процессов, позволяющих сохранной части «Я» инициировать действия, игнорирующие интересы остального «Я». Кроме того, позитивные формулировки этой изолированной цитаты могут создать ложное впечатление, что утверждения Фрейда относятся ко всем самоубийствам в целом, однако это не входило в его намерения. Общий тон статьи, из которой она заимствована, осторожный; уже в первом абзаце Фрейд отказывается от претензий на общую достоверность своих выводов, сделанных на основании анализа нескольких специально отобранных больных меланхолией.

Через несколько лет Фрейд обнаружил, что процесс установления объектов в «Я» посредством идентификаций является весьма распространенным. Более того, «Я» в значительной мере состоит из идентификаций. Фрейд не развивал дальше теорию идентификации, однако ее последовательная разработка другими авторами привела к современным представлениям, что первичная репрезентация большинства объектов любви в Эго и Супер-Эго расщепляется на несколько хороших и плохих частей. Множественные объектные идентификации наряду с необходимостью обеспечивать психологическую защиту и поддерживать подавление приводят к расколам и трещинам в каждом Эго. В 1920-х годах Фрейд разработал структурную модель психической деятельности (Оно, Я, Сверх-Я), приписывая ее различным частям специфические функции (V. 19, р. 3–66). Он заявил, что самые ранние идентификации играют особую роль для всей личности, поскольку они наиболее полно отщепляются от остальной части «Я» и превращаются в Сверх-Я, которое состоит из совести и идеалов, выполняет функции любви, поддержки, оценки и наказания «Я» и может страдать от собственных нарушений. Понятия или образы самоубийства возникают только в «Я» и Сверх-Я, ибо Оно ничего не знает о своей смерти. «Бессознательно каждый из нас убежден в своем бессмертии» (V. 14, р. 289–300). Более того, свою смерть невозможно представить даже осознанно. «Получается, что, пытаясь это сделать, мы все-таки остаемся присутствовать как зрители» (V. 14, р. 289–300).

Фрейд мало внимания уделял значению других людей (зрителя, участника, спасателя или предателя) для самоубийства. Как видно из записей наблюдений, он не находил им места в своей теории. Например, в 1921 году он кратко описал поведение молодого мужчины, который мучил свою любовницу и бессознательно пытался довести ее до самоубийства для вымещения гнева за свою суицидальную попытку, предпринятую несколько лет назад из-за другой женщины (V. 18, р. 191–192; V. 22, р. 456). В 1916 году он провел анализ героев пьесы «Росмерхольм»[52]52
  Драма знаменитого норвежского драматурга Генрика Ибсена, творчество которого вдохновляло аналитические изыскания Фрейда, была написана в 1886 году.


[Закрыть]. В этой драме несчастная жена, Беата Росмер, подвергается психологическому насилию со стороны соперницы – Ребекки Гамвик. Она совершает самоубийство, отреагировав на уход супруга и чувство своей никчемности (V. 14, р. 325). Самоубийство не являлось основной темой ни одной из указанных статей, первая посвящалась телепатии, а вторая – чувству вины после успеха. Еще один анализ литературного произведения (1928) касается истории матери, безуспешно стремившейся спасти от самоубийства сына – азартного игрока (V. 21, р. 191–194).

Последний из подробно описанных клинических случаев «Психогенез случая гомосексуализма у женщины», опубликованный в 1920 году, Фрейд использовал для дальнейшей разработки теории гомосексуализма, женской сексуальности и некоторых технических аспектов психоаналитической терапии. Пациенткой была девушка 18 лет, которую привел отец через полгода после суицидальной попытки. Семью беспокоил не столько этот случай, сколько гомосексуальная привязанность девушки к женщине, которая была лет на десять старше. Эта женщина не слишком поощряла развитие отношений, и, когда во время их совместной прогулки они случайно встретили отца девушки, метнувшего на них гневный взгляд, женщина сказала, что им необходимо расстаться. Девушка немедленно кинулась бежать и, перебравшись через ограду, бросилась на железнодорожный путь. Хотя она не получила серьезных травм и ей пришлось провести в постели лишь несколько дней, Фрейд понял, что попытка, несомненно, была серьезной.

После выздоровления девушке стало легче поступать по-своему, ибо родители не решались противиться ее поведению с прежней настойчивостью. Женщина, до тех пор довольно холодно принимавшая ее ухаживания, была тронута несомненным доказательством серьезности ее страсти и стала относиться к ней гораздо теплее (V. 18, р. 147–172).

Фрейд полагал, что многое в поведении девушки являлось реакцией на рождение ее третьего брата за три года до описанного случая. После этого события она перенаправила свою любовь от детей к старшим женщинам. По поводу суицидальной попытки Фрейд писал:

Анализ позволил раскрыть более глубокую интерпретацию, помимо той, которую дала девушка (отчаяние из-за потери любимой женщины). Как и ожидалось, суицидальная попытка была обусловлена, кроме приводившейся ею причины, еще двумя мотивами: она была исполнением наказания (самонаказания), а также желания. Что касается последнего, то, поскольку она бросилась на пути по вине отца, речь идет о желании, фрустрация которого привела к гомосексуализму, а именно желании иметь от него ребенка. С точки зрения самонаказания поступок девушки показывает, что в бессознательном возникли сильные желания смерти кого-то из родителей, возможно, отца в отместку за чинимые им препятствия в ее любви, но скорее матери, поскольку та забеременела младшим братом. Анализ раскрыл загадку суицидальной попытки следующим образом: вероятно, никто не способен изыскать необходимое для самоубийства количество психической энергии, если не будут соблюдены следующие условия: во-первых, совершая данный акт, человек одновременно убивает объект, с которым идентифицировался и, во-вторых, он обращает на себя желание смерти, направленное на другого. Постоянное выявление бессознательных желаний смерти у лиц, совершавших суицидальные попытки, не должно особенно удивлять (не более, чем порождать мысли о подтверждении наших выводов), поскольку бессознательное любого человека в достаточной мере наполнено желаниями смерти, даже в отношении тех, кого он любит.

Поскольку девушка идентифицировала себя с матерью, которая должна была умереть во время родов ребенка, в котором ей самой было отказано, то исполнение наказания одновременно являлось и исполнением желания. Наконец, обнаруженное нами сотрудничество нескольких совершенно различных, но весьма сильных мотивов, обусловившее возможность осуществления подобного поступка, вполне соответствует тому, что следовало ожидать (V. 18, р. 147–172).

В сноске Фрейд отметил: «То, что различные способы совершения самоубийства могут представлять исполнение различных сексуальных желаний, давно известно всем психоаналитикам. (Отравиться = забеременеть; утопиться = вынашивать ребенка; броситься вниз с высоты = родить ребенка.)».

Важнейшей из приведенных мыслей является открытие, что множественные побуждения к самоубийству связаны с взаимодействием нескольких мотивов. Акцент сделан на расщеплении «Я» и идентификации. Суицидальное действие объясняется как отыгрывание расщепленным «Я» идентификации с матерью, родившей брата. Упоминается убийственный взгляд, брошенный на девушку отцом. Косвенно затрагивается тема смерти и возрождения (спасения). Отмечаются последствия суицидального акта как сообщения, изменившего окружающие условия. Особо отмечены эротические и мазохистические элементы суицидальной попытки. В качестве источника энергии, необходимой для самоубийства, упоминаются пожелания смерти другим, хотя они присущи не только суицидентам и являются типичными для всех людей.

Из более поздних произведений Фрейда становится ясно, что заявление о решении загадки самоубийства было преждевременным, поскольку еще осталось много неясных вопросов. Например: правда ли, что при большинстве самоубийств «Я» убивало объект? Или инкорпорированный объект чаще убивает «Я»? Фрейд чувствовал, что его теоретические построения остаются неполными, оставляющими без объяснения несколько основных клинических феноменов, связанных с саморазрушением.

Среди них наиболее важным для психоанализа является так называемая «негативная терапевтическая реакция» (V. 19, р. 49). Некоторые пациенты, страдающие неврозом, неизбежно реагируют на хорошие известия, поздравления или успехи в анализе усилением тревоги и депрессии или нанесением самоповреждений.

Судя по поступкам, у пациентов наблюдается поворот инстинкта самосохранения на 180ы. Кажется, у них нет никакой цели, кроме нанесения самоповреждений и самоуничтожения. Возможно, что люди, которые в конечном счете совершают самоубийство, относятся именно к этой группе. Следует предположить, что они характеризуются диффузией инстинкта, в результате чего высвобождается чрезмерное количество деструктивных импульсов, обращенных внутрь.

Эти пациенты не в состоянии вынести улучшения своего состояния, вызванного лечением и изо всех сил борются с ним. Приходится признать, что для этого случая до сих пор не удалось найти полноценного объяснения (V. 23, р. 180–182).

Не нашла объяснения и проблема мазохизма. Почему в качестве предпосылок сексуального наслаждения многим людям требуются боль, наказание, унижение и подавление? В 1920 году Фрейд вынес на рассмотрение коллег предположение о существовании инстинктивного влечения к смерти (V. 18, р. 3–64). Его аргументы отчасти строились на основе клинических наблюдений (травматических неврозов, навязчивых действий), а частично – биологических и философских представлений. Вначале он изложил новые идеи весьма сдержанно и осторожно, но вскоре, проникаясь все большей убежденностью, целиком принял их (Jones, 1953–1957, V. 3, р. 275–280).

После длительного периода нерешительности и колебаний мы решили принять точку зрения о существовании двух основных инстинктов, Эроса и деструктивного инстинкта. Целью первого из них является достижение все большего единства и его поддержание – иными словами, его цель состоит в связывании и соединении; цель второго противоположна, она состоит в разрыве связей и, таким образом, разрушении вещей. Говоря о деструктивном инстинкте, можно предположить, что его конечной целью является приведение всего живого в неорганическое состояние. По этой причине мы называем его инстинктом смерти…

При биологическом функционировании два основных инстинкта действуют один против другого или сочетаются друг с другом. Так, акт еды представляет собой разрушение объекта с целью последующей инкорпорации, а сексуальный акт является актом агрессии с целью самого тесного союза. Эти совместные и взаимно противоположные действия двух основных инстинктов порождают все многообразие феноменов жизни (V. 23, р. 148–150).

Люди справляются с опасными инстинктами смерти разными путями; отчасти они обезвреживаются посредством слияния с эротическими компонентами; частично они отводятся во внешний мир в форме агрессии; но в значительной степени беспрепятственно продолжают свою внутреннюю работу.

Когда Сверх-Я сформировано, внутри «Я» сосредотачивается значительное количество агрессивных инстинктов, ведущих там саморазрушительную работу.

В этом кроется одна из опасностей для здоровья людей, с которой они сталкиваются на пути культурного развития. В целом сдерживание агрессии является нездоровым и ведет к болезни (V. 23, р. 148–150).

Понятие инстинкта смерти явилось важным теоретическим положением. Однако оно получило относительно небольшую поддержку у психоаналитиков.

Почему Фрейд был настолько убежден в его полезности? Эрнест Джонс предполагает наличие субъективных мотивов и с проницательностью описывает ежедневные интенсивные и сложные личные фантазии Фрейда, касающиеся смерти (Jones, 1953–1957, V. 3, р. 275–280). Однако собственное объяснение Фрейда логически последовательно. Он заявляет, что принимает теорию инстинкта смерти, поскольку она необходима для понимания мазохизма (и самоубийства). Как же выглядят самоубийство и мазохизм с этой точки зрения?

Обратившись вначале к меланхолии, мы обнаружим, что чрезмерно сильное Сверх-Я, которое создавалось для поддержания сознания, с беспощадным насилием направляет гнев против «Я»… То, что теперь господствует в Сверх-Я, является чисто культурной формой инстинкта смерти, и оно достаточно часто успешно доводит «Я» до смерти… (V. 19, р. 53–58).

При меланхолии «Я» часто сдает позиции, поскольку вместо любви ощущает ненависть к себе и преследование со стороны Сверх-Я. Таким образом, жить для «Я» означает то же самое, что быть любимым Сверх-Я, и смерть от самоубийства символизирует или отыгрывает своего рода отказ Сверх-Я от «Я». Эта ситуация подобна оставлению ребенка без материнской защиты (V. 19, р. 53–58).

Изначальное количество интернализованного инстинкта смерти идентично исходному мазохизму. Индивид пытается экстернализовать эту энергию как агрессию или садизм. Там, где есть подавление инстинктов культурой, разрушительные инстинктивные компоненты возвращаются в Сверх-Я. Теперь мы видим беспомощность, мазохистское «Я» в отношениях с садистическим Сверх-Я. Модальность этих отношений состоит в наказании. Для получения наказания мазохисту следует действовать нецелесообразно, против своих интересов, он должен разрушить виды на будущее или даже уничтожить себя. Однако поскольку имеет место слияние эротических и деструктивных инстинктов, в мазохизме всегда присутствует отчетливый эротический компонент, в связи с этим даже самоуничтожение не может произойти без либидинозного удовлетворения (V. 19, р. 169–170).

Из-за чрезвычайной длительной биологической и социальной беспомощности человеческого младенца, неспособного без посторонней помощи удовлетворять жизненные потребности и регулировать деструктивные инстинкты, каждый индивид должен инкорпорировать в Сверх-Я компоненты контроля, принуждения и наказания (V. 20, р. 154–155). Этот процесс позволяет укротить инстинкты, и благодаря ему ребенок оказывается в состоянии принимать участие в жизни семьи и получать образование. Используя антропологическую аналогию, Фрейд рассматривал развитие цивилизации как развитие группового Сверх-Я. У цивилизованного человека излишняя агрессия отводится в Сверх-Я и обращается против «Я». С этого момента она переживается как бессознательная вина, мазохизм, потребность в наказании или как общее недомогание и неудовлетворенность. Цена, которую мы платим за развитие цивилизации, состоит в частичной потере возможности испытывать счастье (V. 21, р. 134–135). «Мы обязаны этому процессу (цивилизации) лучшим из того, чем мы стали, так же как и порядочной долей того, от чего мы страдаем» (V. 22, р. 213–215).

Самоубийство представлялось Фрейду симптомом того, от чего мы страдаем, продуктом человека и цивилизации, следствием психических тенденций, до некоторой степени присущих каждому индивиду.

СИНТЕЗ И ОЦЕНКА

Опыт подтвердил точку зрения Фрейда, что каждое самоубийство обусловлено взаимодействием нескольких различных мотивов. Оно никоим образом не является гомогенной или целостной формой человеческого поведения. Напротив, самые разнообразные формы поведения сочетаются в нем с другими важными аспектами – историческими, юридическими, социальными, философскими, медицинскими и психологическими. Психоаналитические объяснения психопатологии самоубийства сложны, многомерны, а в некоторых случаях неоднозначны и избыточны.

В соответствии с представлениями Фрейда имеются, по крайней мере в западной цивилизации, общие особенности человеческого бытия, которые каждого индивида делают в некоторой степени уязвимым для самоубийства. К ним относятся: 1) инстинкт смерти с его клиническими производными – агрессивным инстинктом, обращенным наружу, и деструктивным инстинктом, направленным внутрь; 2) расщепление «Я»; оно является неизбежным в силу беспомощности человеческого «Я» в младенчестве, когда оно не в состоянии справиться со своими инстинктами и вынуждено подчиниться родителям или погибнуть; и 3) групповые институты, семья и цивилизация, требующие от каждого члена группы уступчивости и проявления чувства вины.

Учет этих особенностей лишь подводит к объяснению индивидуального самоубийства. Индивидуальные самоубийства включают определенные специфические суицидальные механизмы. Все они содержат разрушение механизмов психологической защиты «Я» и высвобождение повышенной деструктивной инстинктивной энергии. Примерами могут служить: 1) утрата объектов любви, особенно тех, любовь к которым сочеталась с опасностью; 2) нарциссическая травма, символическая, вследствие серьезной неудачи, или прямая физиологическая травма, вызванная истощением или интоксикацией; 3) необычайной силы аффект: ярости, вины, тревоги или их сочетания; 4) крайне сильное расщепление «Я» с декатексисом большинства элементов и противопоставлением одной части «Я» другой; и 5) специфическая суицидальная установка и замыслы, часто основанные на идентификации с человеком, совершившим суицид.

Наконец, существует большое число специфических предрасполагающих условий, которые в какой-то степени способствуют самоубийству, но не являются механизмами, форсирующими суицид. К ним относятся: 1) дезорганизованная или дисгармоническая структура «Я», расщепляющаяся уже в условиях сравнительно слабого стресса; 2) тенденция либидо к фиксации на доэдиповых позициях, особенно сильные тенденции к садизму или мазохизму; 3) болезненное состояние Сверх-Я, обусловленное жестокостью родителей, их смертью, пожеланиями смерти со стороны родителей или какой-то конституциональной чертой Сверх-Я, связанной с унаследованной чрезмерной деструктивностью; 4) сильная привязанность либидо к смерти, умершим любимым людям или фантазии о собственной смерти; 5) яркие эротические фантазии, которые символизируют и скрывают желание умереть; например, фантазия рождения ребенка от отца, символически актуализирующаяся как падение с высоты; и 6) образ жизни, характеризующийся хроническим саморазрушением и выражающийся, например, в пристрастии к азартным играм или в гомосексуализме.

Мои дальнейшие оценки и замечания основаны на многолетнем опыте работы главным психиатром мультидисциплинарного проекта, охватывающего научные исследования, обучение и создание клинических служб в сфере предупреждения суицидов. В целом мой опыт подтверждает теоретические представления Фрейда. В глубине каждого из нас таятся суицидальные тенденции. Они укрощаются, контролируются и преодолеваются с помощью наших здоровых идентификаций, защитных механизмов Эго и конструктивных стереотипов жизни и любви. Когда обычные механизмы защиты и контроля, образ жизни и отношения любви нарушаются, то индивид может быть легко затянут в суицидальный кризис. Он испытывает беспомощность, безнадежность, покинутость и может осознавать либо не осознавать сильное неясное агрессивное напряжение.

Независимо от того, как именно это называлось, большинство терапевтических действий специалистов Центра предупреждения самоубийств было ориентировано на укрепление защитных механизмов Эго, обновление чувств надежды, любви и доверия, а также обеспечение неотложной поддержкой и ресурсами, связанными с восстановлением и заживлением разрывов в Эго пациента. Психологические техники, направленные на обращение агрессии наружу, в нашей практике не приводили к особому успеху. Чтобы справиться с эмоциональной дезорганизацией суицидента, мы нередко используем лекарственные препараты. Надеюсь, в итоге нам удастся подойти к будущему, предсказанному Фрейдом: «Возможно, будущее с помощью особых специфических химических веществ научит нас оказывать непосредственное влияние на количество разных видов энергии и их распределение в психическом аппарате». При этом он добавлял: «Может быть, существуют еще неизвестные возможности психотерапии, о которых мы и не мечтаем, однако на данный момент в нашем распоряжении нет ничего лучше, чем техника психоанализа. По этой причине, несмотря на ограничения, ею не следует пренебрегать» (V. 23, р. 180–182).