Текст книги "Антология суицидологии. Основные статьи зарубежных ученых. 1912–1993"

Пациент в параноидном состоянии чрезвычайно чувствителен к суицидальному побуждению, сопровождающему депрессию. У такого больного суицидальное побуждение становится столь сильным, что он не в состоянии преодолеть его путем отрицания или проекции. Тогда он может предпринять серьезную суицидальную попытку. Если пациент остается в живых, то восстановление идет по пути предыдущих форм проекции и отрицания. Иногда суицидальные мысли чередуются с бредом величия или преследования, и в этих случаях параноидные бредовые идеи чаще оказываются на переднем плане. Если начинают преобладать аффективные расстройства, риск самоубийства усиливается. Интенсивность или давление суицидального побуждения часто можно оценить по степени разработанности и систематизации бреда, когда речь идет об индивиде с нормальным интеллектом и уровнем интеграции.

Салливан (Sullivan, 1953) отмечает наличие тесной связи между ипохондрией и паранойей, которая впервые была продемонстрирована в случае Шребера. Это не удивительно, потому что механизмы этих состояний являются весьма сходными. Ипохондрия характеризуется преувеличением неприятных ощущений в определенной области тела, которые пациент воспринимает как симптомы смертельного заболевания. Так выражается попытка отрицания суицидального побуждения: пациент относится к нему не как к феномену субъективного опыта и мотивации, а как к угрозе, исходящей из какой-то части тела, то есть происходит соматическая экстернализация в отличие от «спроецированной», «персонифицированной» экстернализации. Кроме того, ипохондрия может оказаться первым шагом в развитии параноидного бреда. Однако природа соматических бредовых фантазий обычно иная. Подобные идеи представляют частичный компромисс с суицидальным побуждением, ограничивая его какой-то частью тела, где они принимают форму боязни утраты этой части или же страха смерти. Естественно, в некоторых ситуациях наблюдается отрицание попытки компромисса и, следовательно, чрезмерных опасений, связанных с определенным органом. Но такого рода частичных компромиссов редко бывает достаточно для преодоления суицидального побуждения и вызванной им тревоги.

Бред отношения феноменологически отличаются от описанного развития параноидного бреда. Он и в самом деле происходит от другой части депрессивной реакции. Поскольку бред отношения часто сочетается с параноидным бредом, а также имеет более спокойный характер, у специалистов бытует мнение, что бред отношения является промежуточной стадией в развитии параноидных состояний. Однако данное Боулби (Bowlby, 1961) описание процесса горя позволяет взглянуть на эти идеи в ином свете. Он выделил три фазы процесса горя: (1) «стремление вернуть утраченный объект»; (2) «дезорганизация» и (3) «реорганизация». Он указывает, что вначале отмечается неверие в утрату: «Одновременно с переживанием невероятности случившегося предпринимаются напряженные усилия, обычно непреднамеренные и иногда неосознанные, по возвращению утраченного человека» (р. 333). Частью описанного состояния является сходная проективная реакция, когда скорбящему кажется, что его ищет утраченный человек. Флейши (Fleischi, 1958) приблизилась к решению этого вопроса, отметив при описании одного клинического случая:

Бредовые идеи отношения используются ею [пациенткой] как доказательства того, что другие люди еще интересуются ею и уделяют ей внимание (р. 26).

Эта пациентка потеряла представление о специфике актуально утраченного человека и распространила ее на все окружение. Фрустрация и раздражение в связи с невозможностью отыскать актуально утраченного человека преломляются и проецируются на тех, кто, как ей кажется, обращает на нее внимание. Затем они обвиняются в том, что как-то не так на нее смотрят, хотя на самом деле это просто не те люди. Сходным феноменом является особый акцент на изображении глаз на рисунках параноиков.

Последним и наиболее трудным является вопрос о том, что делает параноидного пациента столь чувствительным к возникающему во время депрессии суицидальному побуждению и заставляет его так сильно бояться этого импульса. Ответ можно искать по двум направлениям. Во-первых, параноидный пациент, вероятно, обладает конституционально более сильными инстинктами самосохранения, и потому он не в состоянии испытывать и терпеть желание, противоречащее самосохранению. Оно вызывает настолько сильную тревогу, что пациент вынужден проецировать это желание наружу, чтобы справиться с ним. Второе предположение состоит в том, что гипертрофия инстинктов самосохранения развивается у индивида под влиянием некоторых жизненных обстоятельств. В определенной мере подобное изменение является адаптивным, ибо стимулирует более высокое развитие навыков конкуренции. Однако оно не способствует адаптации, когда угроза жизни исходит от собственного «Я» человека.

Подводя итог, следует отметить, что эта статья посвящена общей природе и различным аспектам развития параноидных состояний, а не специфическому содержанию какой-либо бредовой идеи, которое, по-моему, определяется историей жизни человека и социокультуральным контекстом на момент ее формирования.

ЛЕЧЕНИЕ

Показания к терапии, разработанные на основании приведенного обсуждения, несомненно, разочаруют читателя своей краткостью. Однако мы надеялись, что значение этой статьи будет состоять в объяснении параноидных феноменов, а не в конкретных терапевтических рекомендациях. Основные усилия должны направляться на лечение не депрессии, а ее пусковых механизмов. Если терапевтические отношения окажутся достаточно прочными, показано поощрение принятия депрессии. Обычно интерпретация происхождения бреда или его содержания не показана, что соответствует наблюдениям

Фромм-Райхман (Fromm-Reichmann, 1950), которая отмечает:

Нередко бывает, что галлюцинации и бред исчезают в ходе общей психотерапевтической интерпретативной процедуры, во время которой они не подвергаются прямому интерпретативному исследованию (р. 178).

Из нашего обсуждения понятно, почему интерпретация бредовых идей на основе их содержания, демонстрации пациенту их нереальности или рациональные объяснения редко ведут к успеху.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В этой статье предпринята попытка подойти к новому пониманию депрессии и паранойи путем модификации и ограничения фрейдовского понятия инстинкта смерти. В основном статья посвящена пониманию данного феномена, и ее практическое значение для терапии весьма ограничено за исключение того, что теоретическая ясность позволяет врачу проводить разнообразное глубинное «зондировании» во время лечения пациента.

ЛИТЕРАТУРА

Arieti S. (1959). Manic depressive psychosis // American Handbook of Psychiatry. V. I / S. Arieti (Ed.). N. Y.: Basic Books.

Bollmeier L. N. (1938). A paranoid mechanism in male overt homosexuality // Psycho-anal. Quart. V. 7.

Bowlby J. (1961). Processes of mourning // Int. J. Psycho-Anal. V. 42.

Cameron N. (1959). Paranoid conditions and paranoia // American Handbook of Psychiatry. V. I / S. Arieti (Ed.). N. Y.: Basic Books.

Carr A. C. (1963). Observations on paranoia and their relationship to the Schreber case // Int. J. Psycho-Anal. V. 44.

Fenichel O. (1935). A critique of the death instinct // Collected papers. 1^st Series. (N. Y.: Norton, 1953.)

Fleischi M. F. (1958). A note on the meaning of ideas of reference // Am. J. Psychoth-er. V. 12.

Freud S. (1915). A case of paranoia running counter to the psycho-analytic theory of the disease // S. E. V. 14.

Freud S. (1917). Mourning and melancholia // S. E. V. 14.

Freud S. (1920). Beyond the Pleasure Principle // S. E. V. 18.

Freud S. (1922). Some neurotic mechanisms in jealousy, paranoia and homosexuality // S. E. V. 18.

Freud S. (1930). Civilization and Its Discontents // S. E. V. 21.

Freud S. (1940). An Outline of Psycho-Analysis // S. E. V. 23.

Freud S. (1911). Psycho-analytic notes on an autobiographical account of a case of paranoia (dementia paranoides) // S. E. V. 12.

Fromm-Reichmann F. (1950). Principles of Intensive Psychotherapy. Chicago: Univ. of Chicago Press.

Hastings D. (1941). A paranoid reaction with manifest homosexuality // Arch. Neu-rol. Psychiat. V. 45.

Hendin H. (1963) The psychodynamics of suicide // J. Nerv. Ment. Dis. V. 136.

Klein H. R., Horwitz W. A. (1949) Psychosexual factors in the paranoid phenomenon // Am. J. Psychiat. V. 105.

Milici P. (1950). The involutional death reaction // Psychiat. Quart. V. 24.

Ostow M. (1958). The death instincts – a contribution to the study of instincts // Int. J. Psycho-Anal. V. 39.

Ovesey L. (1955). Pseudohomosexuality, the paranoid mechanism and paranoia // Psychiatry. V. 18.

Pratt J. (1958). Epilegomena to the study of Freudian instinct theory // Int. J. Psycho-Anal. V. 39.

Saizman L. (1960). Paranoid state – theory and therapy // Arch. Gen. Psychiat. V. 2.

Schmideberg M. (1931). A contribution to the psychology of persecutory ideas and delusions // Int. J. Psycho-Anal. V. 12.

Sullivan H. S. (1953). The Interpersonal Theory of Psychiatry. N. Y.: Norton.

Weiss F. A. (1954). Karen Homey – her early papers // Am. J. Psychoanal. V. 14.

12. Суицидальный подросток – потерянный ребенок

Джозеф С. Саббат

АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Джозеф Саббат пишет: «В середине 1960-х годов приобрели популярность семейная психотерапия и теория систем. Такие специалисты, как Аккерман, Боуэн, Минухин, Нэйги, Витакер и Уинн, достигли в своей работе удивительных результатов. Разделение труда в области детской психиатрии было признано неплодотворным, деятельность психиатра больше не ограничивалась только работой с ребенком, как было раньше, когда родителей и других членов семьи наблюдали другие специалисты. Когда всю семью стали рассматривать и оценивать как единое целое, появились новые наблюдения и новое понимание. Прояснилась взаимозависимость ролей ребенка и родителей в отношении того вклада, который каждый из них вносит в фрустрацию, конфликты и проблемы другого. Наблюдая такие явления, я пришел к осознанию решающей роли родителей в детерминации суицидального поведения подростка».

«В настоящее время я продолжаю заниматься проблемой подростка и его семьи в процессе ведения частной практики и консультирования в государственных клиниках в центре города и районах, где живет испаноязычное население. У меня нет никаких сомнений в том, что современная психофармакология может быть лишь дополнением, а не заменой трудоемкого изучения психодинамики в процессе семейной психотерапии».

Sabbalh J.C. (1969). The Suicidal Adolescent – The Expendable Child // Journal of the American Academy of Child Psychiatry. P. 272–289.

КОММЕНТАРИЙ

Клиницисты давно признавали, что постоянная роль «козла отпущения» является фактором, повышающим суицидальный риск. Когда самоубийство или суицидальные попытки осуществляются в семейном контексте, обычно бывает нетрудно выявить амбивалентное отношение к пациенту членов его семьи. Одни могут испытывать к пациенту ненависть и гнев, а другие любить его. Иногда негативные проявления амбивалентности провоцирует эмоциональная нагрузка, возникающая из-за постоянных суицидальных угроз и действий пациента. В некоторых случаях амбивалентное отношение может проявляться уже с момента рождения суицидента. Обычно оно бывает скрытым, но случается, что пожелания смерти пациенту от членов его семьи высказываются вполне открыто.

В этой статье описаны два случая суицидальных попыток подростков, в которых критическую роль сыграло родительское отвержение. Начиная с 1969 года важность этого феномена начинает признаваться в литературе, посвященной самоубийству и депрессии. Его упоминали Генри Шнир с коллегами (Schneer et al., 1961). А. Шрут (Schrut, 1964) первым указал на его важность. Роберт Гоулд (Gould, 1965) выделил этот феномен и несколько раз на него сослался. В этой важной статье Саб-бату удалось с предельной четкостью определить проблему и проиллюстрировать ее клинические особенности.

ЛИТЕРАТУРА

Gould R. E. (1965). Suicide Problems in Children and Adolescents // American Journal of Psychotherapy. V. 19. Р. 228–246.

Schneer H. I., Kay P., Browvsky M. (1961). Events and Conscious Ideation Leading to Suicidal Behavior in Adolescence // Psychiatric Quarterly. V. 35. Р. 507–575.

Schrut A. (1964). Suicidal Adolescents and Children // Journal of the American Medical Association. V. 188. Р. 1103–1107.

В любом возрасте самоубийство является актом отчаяния. Это негативный ответ на вопрос: быть или не быть? Добровольный акт отнятия собственной жизни представляет собой крах взаимоотношений индивида с его значимыми объектами наряду с неспособностью справиться с жизненными стрессами.

Самоубийство подростков особенно остро переживается теми из нас, кто профессионально занимается оказанием помощи людям, ибо оно с предельной ясностью демонстрирует нашу неспособность помочь ребенку, который своими собственными действиями обрывает собственную жизнь. Он действительно оказывается «выпавшим» из жизни – преждевременно и навсегда.

Джейкобзайнер (Jacobziner, 1965) указывает, что в подростковом возрасте самоубийство встречается чаще, чем в более раннем возрасте. В 1962 году в США суицид совершили 102 человека в возрасте 10–14 лет и 556 лиц в возрасте 15–19 лет.

Какие факторы ответственны за столь прискорбную проблему подрастающего поколения?

В данной статье вводится понятие «потерянного» ребенка, позволяющее выделить один из многих факторов суицидального поведения подростков. Предполагается наличие у родителей желания, осознанного или бессознательного, высказанного вслух или умалчиваемого, которое ребенок понимает как стремление избавиться от него, как пожелание ему смерти. В приведенных ниже случаях патологическое нарушение отношений ребенок – родитель достигло критической точки в связи со стрессами, обусловленными подростковой стадией развития. Родители воспринимали ребенка как угрозу своему благополучию, а ребенок считал их преследователями и угнетателями.

Рассматриваемый возрастной период охватывает время от начала пубертата (приблизительно с 12 лет) до поступления в колледж (18 лет).

СЛУЧАЙ 1

Гейл С. – «Мне уже ничто не поможет» Гейл, привлекательная старшеклассница 16 лет, была осмотрена после серьезной суицидальной попытки – отравления снотворным. Она держалась независимо и говорила с врачом весьма спокойно: «Жаль, что я не умерла, мне просто незачем жить. Я приняла папины таблетки, тридцать штук. Уже с шести лет я чувствовала себя несчастной, когда я проглотила полфлакона аспирина». Продолжив рассказ, Гейл заявила, что во всем виноваты родители, которые получили по заслугам: «Я ведь не просила, чтобы меня рожали на свет». Вечером перед суицидальной попыткой она выглядела очень подавленной. Мать велела ей «взять себя в руки и прекратить глупости». Здесь Гейл остановила свой рассказ и обратилась прямо к врачу: «Доктор, сделать то, что она мне приказала, невозможно. Все разговоры с ней бесполезны, она меня не понимает. Я чувствовала полную безнадежность».

Мать Гейл, миссис С., женщина средних лет со скорбным выражением лица, описала свою собственную мать как женщину строгого викторианского типа, с которой она не была близка и никогда откровенно не беседовала. Миссис и мистер С. характеризовали свой брак как трудный. Мистер С. упомянул, что года за два до случившегося Гейл обследовали в местной частной лечебнице, где ее оценили как «больную шизофренией и опасную», однако он не поверил в правильность диагноза. На рекомендацию психиатра провести стационарное лечение Гейл после суицидальной попытки он возразил: «От этого не будет никакой пользы. Я не хочу баловать ее за счет других детей. Время, энергию и деньги следует вкладывать в тех детей, которые ведут себя подобающим образом».

Выяснилось, что Гейл была запланированным ребенком, третьим из четверых детей (двух старших и одного младшего брата). Мать заявила, что дочь родилась уже «в депрессии». В возрасте семи месяцев, когда девочку стали приучать к горшку, у нее развился понос и был поставлен диагноз диспепсии. В семье много спорили по поводу диеты, мать обвиняла отца в том, что он давал ребенку пищу, «раздражавшую кишечник».

Миссис С. вспоминала, что когда она вернулась домой из роддома с последним ребенком, Гейл, которой тогда исполнилось два года, лишь мельком взглянула на них, на миг оторвавшись от еды, а затем спокойно продолжала есть свою кашу. Мать не могла отучить девочку от бурных вспышек гнева, а муж считал ее гениальной, оправдывая многие проступки. Гейл страдала энурезом до 12 лет (пока не появились менструации). В это время ее отправили в загородную школу-интернат, где она училась два года. После возвращения домой ее отношения с родителями еще больше обострились. Хотя ее школьная успеваемость улучшилась, миссис С. жаловалась, что Гейл дружила в основном с неформалами, битниками. В то время мать, случалось, называла дочь «парнишкой», а младшего сына – «девочкой». На протяжении последних нескольких лет миссис С. очень привязалась к своей собаке, уделяя ей так много внимания, что Гейл часто называла ее «маминым пятым ребенком».

Когда Гейл госпитализировали в частную клинику, миссис С. охотно следовала советам врачей, а муж обвинял их в неправильном лечении и несколько раз грозился перевести дочь в государственную больницу. Он продолжал утверждать, что «от одного порченого яблока гниет целый воз, поэтому от него следует избавиться». Он считал, что, определив старших сыновей в школу-интернат, спас их от гиперопеки жены.

На основании клинических бесед с Гейл у психиатра возник образ весьма незаурядной, одинокой и растерянной девушки-подростка, считавшей себя лживой, ревнивой, безобразной и отвратительной. Она чувствовала, что не должна дальше жить и что ей не дано стать счастливой. Однажды она сказала: «Мою жизнь разрушили два принципа – „Все или ничего“ и „Я боюсь за что-либо приняться, опасаясь неудачи“». Она признавала, что мать любит ее, но добавляла: «…поскольку я – ее дочь, а не потому, что я – это я». Об отце она спросила: «Почему он ничего не делал в связи с моими суицидальными угрозами?» Она жаловалась, что когда ее отец не так давно дарил ей ювелирное украшение, он держал его на определенном удалении от нее. «Он настоящий наркоман, если принимает такое количество таблеток. Почему он не обращается к психиатру?» И еще: «Родители хотели сделать из меня совершенство, но потерпели неудачу, и теперь они хотят от меня избавиться».

Заключение

Миссис С. идентифицировала Гейл с собственной матерью и, таким образом, использовала дочь для продолжения, компульсивного повторения этих прежних фрустрирующих отношений. Вдобавок она внесла путаницу в понимание ее дочерью своей половой идентичности, поменяв ролями девочку и младшего сына.

Возобновление подростковой борьбы против эдиповых и предэдиповых привязанностей, прерванное во время учебы Гейл в школе-интернате, достигло апогея после ее возвращения домой. У нее возникали то депрессия, то провокационное поведение, то обвинения в адрес родителей. Заявление Гейл, что они пытались добиться от нее полного совершенства, а когда это не удалось, пожелали от нее избавиться, частично могло быть проекцией, а отчасти – фактом. Отец, считавший ее гением на протяжении раннего детского возраста, больше не мог терпеть ухудшавшееся поведение дочери и ее борьбу за автономию. Он игнорировал поставленный ей год назад диагноз «опасной и больной шизофренией», а позже – ее суицидальные угрозы. Он довольствовался тем, что ему удалось спасти сыновей. Для Гейл это могло означать, что он либо отказывается от всяких связанных с ней надежд и умывает руки, либо дает свое согласие на осуществление ее суицидальных намерений. Мать оказалась не в состоянии общаться с ней. Ребенок и родители преуспели в отчуждении друг от друга.

В это время Гейл превратилась в потерянного ребенка. Хотя иногда она могла распознать какие-то позитивные чувства своих родителей, но обесценивала их, полагая, например, что мать любит ее только как дочь, а не как личность. Как бы там ни было, Гейл не хватало любви. Она чувствовала, что даже собаку мать любит больше. Ее кредо «Все или ничего» не позволяло достичь компромисса. В результате ее незрелости либо отвержения других источников поддержки у нее не осталось иной альтернативы, как почувствовать себя брошенной. Отчуждение между родителями и Гейл было полным. Она утратила всякую надежду и, видимо, обратила направленный на себя гнев и ненависть против своего физического «Я» и амбивалентных родительских интроектов – метод, который она использовала в возрасте шести лет. В качестве орудия саморазрушения она взяла то, что принадлежало ее отцу – его снотворные таблетки. В случае Гейл мы видим двойную негативную идентификацию с ее зависимым от лекарств отцом и депрессивной матерью. Совершая суицидальный акт, Гейл осуществляла желание отца избавиться от нее.

СЛУЧАЙ 2

Билл А. – «Вы сводите меня с ума» Билл А., школьник шестнадцати с половиной лет, незадолго до своей гибели в автомобильной аварии был осмотрен психиатром, лечившим его отца. Отец сообщил своему врачу, что сын становится все более напряженным, замкнутым и отказывается от контакта с любым другим врачом.

Мистер А., бизнесмен 46 лет, проходил психотерапию последние шесть месяцев. Он жаловался на общую подавленность, злоупотребление алкоголем и таблетками декседрина.

Мистер А. рос единственным ребенком в семье. Его отец также злоупотреблял алкоголем, едва мог обеспечить семью, а с сыном у него никогда не было контакта. Он хорошо запомнил, что отец каждый раз бросал ему в лицо школьный табель, когда в нем не было отличных оценок. Свою мать он описывал как черствую женщину, которая однажды так его избила, что пришлось вмешаться соседям.

Миссис А. была добросовестной, но пассивной женой и матерью, терпеливо сносившей проступки членов семьи. Она отметила, что Билл, младший из двух сыновей, оказался незапланированным ребенком и что муж хотел девочку.

Мистер А. заставлял сыновей называть его «капитаном». Он был строг с ними и нередко «драл» их ремнем. Трехлетний сын его шурина, страдавшего алкоголизмом, был совсем без тормозов и портил домашние вещи. Мистер А. прокомментировал так его поведение: «Я бы прибил такого пацана!» Когда сыновья подросли, он уже побаивался их бить и центром любой ссоры делал жену, требуя: «Выбирай – я или они!» Он гордился достижениями сыновей в спорте, ожидая, что они станут звездами национальной величины. Старший сын говорил: «Он всегда стремился выставить нас напоказ». Мистер А. вспомнил, что однажды во время игры в баскетбол Билл на его глазах получил травму головы, потерял сознание, но судья ввел его в игру, как только тот пришел в себя. Мистер А. смущенно оправдывался: «Я понимал, что судья груб и некомпетентен, но мне не хотелось вмешиваться». Так выяснилось, что раньше у Билла были сотрясения мозга.

Незадолго до событий, о которых идет речь, старший сын, живя дома на каникулах, попал в автомобильную аварию, подобную случившейся с ним два года назад. Он врезался в машину врача, который после этого написал записку отцу: «Если ваш сын при подобном лихачестве не убьет кого-то другого, то непременно погибнет сам». В обоих случаях юноша находился в нетрезвом состоянии. Несмотря на это, мистер А. не смог отказать сыну, когда тот на следующий вечер попросил одолжить ему автомобиль. Он признал, что и старший сын, и Билл превышают допустимую скорость вождения.

Мистер А. жаловался: «Билл постоянно придирается ко мне. Критикует, как я ем, дышу, ругает меня за то, что я выпил лишнего, но, думаю, я раздражаю его также излишней заботой. Например, говорю ему, чтобы он надел перчатки, или встаю вместе с ним в пять утра и напоминаю, чтобы он не забыл взять с собой то-то и то-то». Врач решил провести общую консультацию мистера и миссис А. и их сына, поскольку напряжение между ними нарастало.

Билл говорил, что озабочен здоровьем отца, поскольку его пьянство выбивает семью из колеи. Глядя на отца, он сказал: «Думаю, ему себя жалко; иногда я чувствую себя так, как будто охаживаю его ремнем». Билл отклонил предложение о дальнейшем психиатрическом лечении.

Спустя несколько месяцев после этой встречи мистер А. с женой и ее родственниками посетили банкет, организованный спортивным обществом, членом которого был Билл. Когда они подошли поздравить его в связи с получением спортивных наград, Билл повернулся спиной и ушел. Вечером отец не отходил от него дома, добиваясь разъяснений случившегося. Наконец, Билл ответил: «Вы просто сводите меня с ума. Я едва выдерживаю, я не знаю, как дальше жить с вами в одном доме!». Это разъярило отца, и он ответил, что ему надоело постоянно думать о том, как не обидеть сына. Миссис А. считала, что на банкете сын расстроился, поскольку не получил высшую награду, к тому же он терпеть не мог, когда отец хвастался его достижениями перед другими.

Спустя три недели мистер А. ночью позвонил врачу и сообщил, что сын погиб в автомобильной аварии. Выяснилось, что предыдущим вечером мистер А. пришел домой пьяным и признался жене, что переспал с другой женщиной. Этот разговор слышал Билл. На следующий вечер он попросил машину для поездки к другу. На обратном пути, поворачивая к дому, он врезался в ограждение дороги. Из полицейского протокола следовало, что данных, свидетельствующих об использовании водителем тормоза, не обнаружено, машина врезалась в бетонный столб так, «будто направлялась в него преднамеренно». Мистер А. отреагировал на трагедию, приняв большую дозу лекарств, а два дня спустя посетил место аварии. Больше всего его занимал вопрос, виноват ли он в случившемся. Через некоторое время, навестив своего отца в больнице, он взглянул на отцовский профиль и внезапно сказал: «Знаешь, ты напоминаешь мне Билла…» Смерть Билла поразила всех, кто его знал, в газетной статье, посвященной происшествию, отмечены были «прекрасные» взаимоотношения между мистером А. и его сыновьями.

Заключение

Гнев и безразличие, которые мистер А. ощущал со стороны своих родителей, в значительной мере были перенесены на его отношение к детям. Сделанное им после трагедии замечание о сходстве профилей отца и Билла прояснило, что сын играл для него роль ненавидимого им отца. С другой стороны, он видел в сыновьях идеализированное продолжение себя как мужчины, когда, например, они чего-то достигали в спорте. Реактивное образование, направленное на ограждение Билла от возможной опасности, например, напоминания сыну, чтобы он надевал перчатки, контрастировало с бессознательным желанием, чтобы он был серьезно ранен или даже погиб, о существовании которого свидетельствовал случай, когда он позволил судье вернуть сына на баскетбольную площадку после травмы головы. Он нуждался в отраженной славе достижений Билла, несмотря на то, что они были сопряжены с опасностью для здоровья. Мистер А. совершенно не обращал внимания на лихачество сыновей за рулем. Таким способом он стремился уклониться от осознания выраженной амбивалентности своего отношения к детям.

Если отец видел в Билле нападающую сторону, то сын, естественно, в той же роли воспринимал отца. Фраза мистера А. «Мне надоело постоянно думать о том, как тебя не обидеть» для Билла могла означать, что отцу трудно скрывать свою ненависть. Кроме того, незадолго до этого нарциссизму Билла был нанесен болезненный удар, когда он не получил высшей спортивной награды.

Отец возобновил пьянство и измены, что могло привести к окончательному крушению надежд Билла на сохранение благополучной семьи и самоуважения. Нанесенное его матери оскорбление могло возбудить в нем желание причинить ей боль в наказание за слабость и постоянное подчинение отцу. Если дело обстояло именно таким образом, то у него могло возникнуть чрезмерное чувство вины. Он боялся идентификации с матерью, с ее мазохисти-ческими чертами, что могло проявиться в гомосексуальном подчинении отцу. Нарастающая замкнутость Билла указывала на прекращение его общения с отцом. Для преодоления ярости, скопившейся за многие годы, у Билла были следующие альтернативы: сойти с ума, «выпороть» отца, то есть убить его, или обратить гнев против себя. Идентифицировавшись с агрессором, он выбрал последнюю альтернативу и, совершив самоубийство, исполнил также желание отца, чтобы сын был серьезно ранен или погиб.

СЛУЧАЙ 3

Сэлли Т. – «Чтоб я сдохла…»

Сэлли Т., школьница пятнадцати с половиной лет, обследовалась в психиатрической клинике по просьбе матери, сообщившей, что дочь пыталась отравиться аспирином.

Миссис Т. рассказала, что Сэлли была незапланированным ребенком, и в период беременности муж во время ссоры столкнул ее с лестницы. Через год после рождения второго ребенка, сына, муж оставил ее. Сэлли тогда было два года.

Когда Сэлли исполнилось шесть лет, миссис Т. вторично вышла замуж и через год родила сына. Муж ясно дал понять, что отдает предпочтение своему сыну, а жена занимает в доме лишь второе место после него. Родной брат Сэлли, которому теперь тринадцать лет, по настоянию мистера Т. был помещен в детский дом в связи с неконтролируемым поведением.

В течение последних нескольких лет Сэлли состояла в постоянном конфликте с матерью, лгала, совершала кражи «без особого чувства вины». За год до обследования она украла презервативы отчима и в школе отдала их мальчикам. Представитель органов опеки, часто беседовавший с девочкой, чувствовал, что Сэлли испытывает некоторую привязанность к отчиму, но хорошо понимает, что в сравнении с его родным сыном ничего не значит для него и является самым «ненужным» членом семьи. Миссис Т. в гневе часто говорила Сэлли: «Чтоб ты сдохла!». Мать и ее муж хотели куда-нибудь отослать девочку из-за ее вызывающего и строптивого поведения. Кроме того, они препятствовали ее встречам с парнем, который был правонарушителем.

Во время беседы с психиатром Сэлли больше всего тревожилась из-за этого парня по имени Эл, которого родители вначале приняли, а затем запретили ему приходить в дом. Тогда однажды ночью она ушла жить к нему. Отчим ультимативно приказал вернуться. Она подчинилась, но после возвращения домой отчим запретил ей встречаться с Элом. Она прошла в свою комнату и проглотила двадцать пять таблеток аспирина. «Я позвонила подруге; наверное, ее напугал мой голос, поскольку она сказала, что немедленно едет ко мне. Прийдя, она сварила кофе и спасла мне жизнь». Позже Сэлли добавила: «Я пыталась покончить с собой не из-за злости на маму, а потому, что потеряла Эла, который много для меня значил… Я чувствую, что мама слишком строга, она считает меня кем-то вроде рабыни или няньки».