Текст книги "Науковедческие исследования. 2013"

В работе «Императорская академия наук на рубеже ХIХ и ХХ столетий» А.М. Иванов называет одиннадцать академиков-эмигрантов, которые после окончания Гражданской войны остались жить и работать за границей: К.Н. Давыдов (1878–1960), эмбриолог, ученик академика А.О. Ковалевского; П.Б. Струве (1870–1944), экономист и философ; М.И. Ростовцев (1870–1952), историк и археолог; Н.П. Кондаков (1844–1925), филолог, историк искусства и археолог; А.П. Павлов (1854–1929), геолог; Н.И. Андрусов (1861–1924), геолог и палеолог; П.Г. Виноградов (1854–1925), историк; П.И. Вальден (1863–1957), химик-технолог; В.Н. Ипатьев (1863–1957), химик, невозвращенец с 1930 г.; А.Е. Чичибабин (1871–1945), химик, невозвращенец с 1930 г.; И.А. Бунин (1870–1953), писатель, почетный академик по разряду изящной словесности [7, с. 297].

Оказавшись за пределами родины, российские ученые и инженеры рассеялись по многим странам и городам Европы. Наиболее заметными центрами российской эмиграции с точки зрения научной деятельности стали Берлин, Прага, Париж и Белград. Следует отметить, что страны-реципиенты, в которых располагались эти столицы, были одновременно и крупными центрами научной эмиграции. Обстоятельный обзор научных центров послеоктябрьской эмиграции дан в работе В.П. Борисова [3].

В начале 1920-х годов большую активность проявляла российская научная диаспора в Берлине. Так, в 1921 г. эмигрантами здесь были образованы Русский научный институт и Русская академическая группа. Высланная в 1922 г. из России группа философов во главе с Н.А. Бердяевым основала Вольную духовно-философскую академию. Однако уже в середине 1920-х годов она прекратила свое существование, а русская диаспора, включая ее «научную составляющую», под влиянием социально-политических факторов стала сокращаться. За 15 лет, с 1922 по 1937 г. общая численность русской диаспоры в Германии сократилась более чем в 5,5 раза [25, с. 262].

Многие из тех, кто покинул Германию, обосновались в Чехословакии. Проводившаяся правительством Т. Массарика «Русская акция» оказала неоценимую моральную и материальную поддержку сотням российских ученых и преподавателей и тысячам представителей молодого поколения, получившим образование в вузах Праги, Брно, Пшибрама, Братиславы.

В Праге были основаны Русский юридический факультет (1922), Русский народный университет (1923), Русский педагогический институт им. Коменского (1923), Институт изучения России (1924), Экономический кабинет Прокоповича (1924), Русское высшее училище техников путей сообщения (1922). Существовали также Союз русских академических организаций, Общество русских инженеров и техников. Главной целью «Русской акции» была подготовка кадров, в том числе научных, для постбольшевистской России.

Еще одним научным центром российской эмиграции стал Париж. Главную роль в этом сыграли традиционные культурные и научные связи России и Франции, хотя здесь материальная поддержка приехавших ученых имела существенно меньшие размеры по сравнению с «Русской акцией». В Париже был создан Русский народный университет (1921), образованы отделения для русских студентов и преподавателей при ряде факультетов Сорбонского университета, работали Русская политехническая школа заочного образования (с 1924 г.), преобразованная в дальнейшем в Русский высший технический институт, Русский коммерческий институт (1925). Целям профессионального объединения служили Общество русских химиков во Франции (насчитывавшее 150 человек), Союз русских дипломированных инженеров (450 человек), Общество русских врачей имени И. Мечникова (72 человека) и др.

Традиционные связи с Россией способствовали появлению большой группы российских ученых и в столице Королевства сербов, хорватов и словенцев – Белграде. В том, что молодое югославское государство благожелательно приняло изгнанников из России, был и практический расчет. Народное хозяйство балканской страны остро нуждалось в научно-технических кадрах, специалистах в области образования. Характерно, что среди прибывших в Югославию русских инженеров (в 1921 г. их число превышало 800 человек) практически не было безработных. Выпускники российских втузов внесли значительный вклад в строительство железных дорог Югославии (одних только выпускников Петербургского института путей сообщения в этой стране работало более 60), развитие горнорудной промышленности Македонии, Сербии и Черногории, строительство гидротехнических сооружений и т.д.

Большую роль в объединении российских ученых сыграл созданный в Белграде Русский научный институт. В институте велась обширная исследовательская и просветительская деятельность, важным результатом которой стали 17 томов научных трудов и два тома библиографии трудов русских ученых за рубежом. Одиннадцать ученых-эмигрантов из России были избраны действительными членами и членами-корреспондентами Сербской АН: математики А.Д. Билимович и Н.Н. Салтыков, специалист в области термодинамики К.П. Воронец, геолог В.Д. Ласкарев, химик Н.А. Пушин, специалист в области прикладной механики Я.М. Хлытчиев и др. [3].

Многие выехавшие за рубеж ученые видели в работе путь к спасению российской науки. 1920–1925 гг. были временем формирования научного академического сообщества за рубежом. Одни деятели науки и техники покинули страну с частями Белой армии, другие были высланы туда советским правительством, третьи не вернулись из заграничных командировок. При этом они осознавали, что в глазах большевиков, культивировавших у населения образ страны как «осажденной крепости», эмиграция воспринималась как измена, и возвращение становилось невозможным без риска для жизни [11, с. 204].

Возникает закономерный вопрос: как эмиграция ученых отразилась на численном составе отечественной науки соответственно в 1920-х и 1990-х годах? Подчеркнем, что хотя в 1920-х годах политика большевистской власти по отношению к научным работникам носила достаточно жесткий, нередко репрессивный характер, тем не менее государственная власть активно способствовала формированию новых научно-исследовательских и образовательных учреждений, привлечению к научной деятельности новых работников. Достаточно сказать, что, несмотря на совокупность негативных факторов, «выталкивающих» ученых за пределы России и стимулирующих их отток в другие сферы деятельности в самой России, за первое десятилетие численность кадров советской науки значительно возросла. В 1928 г. насчитывалось уже 14 805 научных работников, из которых только 7326 человек начинали научную и педагогическую деятельность до 1918 г., а вторая половина работников была вовлечена в науку в первое десятилетие советской власти [20, с. 46]. Что касается 1990-х годов, то здесь имела место диаметрально противоположная кадровая ситуация: численность исследователей и преподавателей вузов не увеличилась, а, наоборот, существенно сократилась. Достаточно сказать, что только число исследователей за это десятилетие уменьшилось в 3 раза: с 1119 тыс. в 1990 г. до 369 тыс. в 2010 г. [19, с. 103; 18, с. 45].

Проведенный сравнительный анализ феномена «утечки умов» в 20-х и 90-х годах ХХ столетия позволяет подвести некоторые предварительные итоги. Главными мотивами научной эмиграции первой волны были социально-политические факторы – неприятие учеными новой власти, ограничение свободы передвижения и контактов с зарубежными коллегами, потенциальная угроза репрессий в отношении ученых и др. Мотивообразующими факторами «утечки умов» в контексте последней волны научной эмиграции (1990-е годы) можно считать, прежде всего, причины организационно-экономические – низкий уровень оплаты труда ученых, отсутствие высокачественной научно-экспериментальной аппаратуры, отсутствие перспектив улучшения ситуации в сфере науки и высшей школы.

Что касается сравнительного анализа масштабов научной эмиграции в 1920-х и 1990-х годах, то показатель численности научных работников последней волны эмиграции, согласно экспертным и статистическим данным, в 15 раз превосходит аналогичный показатель применительно к 20-м годам ХХ в. Однако если сопоставлять не абсолютные цифры научной эмиграции, а ее «процентную составляющую» (отношение числа уехавших к числу оставшихся на родине ученых), то за десятилетие 1990-х годов эмигрировало порядка 4% от общего числа научных и научно-педагогических кадров, в то время как в 1920-х годах, согласно оценкам Э.И. Колчинского, научная эмиграция составила не менее четверти кадрового состава науки и высшей школы. В этом смысле масштабы первой волны научной эмиграция оказались гораздо более «чувствительными» для потенциала науки и образования в стране.

Вместе с тем важно подчеркнуть, что хотя первоначально в 1920-х годах политика новой власти, как уже отмечалось, носила достаточно жесткий, порой репрессивный характер по отношению к науке, тем не менее впоследствии государство в короткий исторический период смогло восстановить утраченный престиж науки в обществе, направляя значительные финансовые и кадровые ресурсы на формирование новых научно-исследовательских и образовательных учреждений, привлекая к научной деятельности новых работников, прежде всего молодую поросль. Этого, к сожалению, пока нельзя сказать в отношении государственной научной политики, проводимой в 90-е годы ХХ столетия. Существующая поныне «утечка специалистов» из российской науки продолжает оставаться невосполнимой.

Литература

1. Аллахвердян А.Г., Агамова Н.С. Ограничение властью профессиональных прав ученых как фактор «утечки умов» // Науковедение. – М., 2001. – № 1. – С. 61–80.

2. Бонгард-Левин Г.М. Скифский роман, или Жизнь Михаила Ивановича Ростовцева // Двадцать портретов / Под ред. Г.М. Бонгард-Левина и В.Е. Захарова. – М.: УРСС, 2001. – С. 293–313.

3. Борисов В.П. Российская научная эмиграция первой волны // Российские ученые и инженеры в эмиграции / Под ред. В.П. Борисова. – М.: ПО Перспектива, 1993. – 188 с.

4. Главацкий М.Г. Философский пароход. Историографические этюды. Год 1922-й. – Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2002. – 224 с.

5. Документы по истории Академии наук СССР, 1917–1925. – Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1986. – 384 с.

6. Есаков В.А. М.И. Венюков за рубежом остается с Россией // Российские ученые и инженеры в миграции / Под ред. В.П. Борисова. – М.: Перспектива, 1993. – С. 117–126.

7. Иванов А.М. Императорская Академия наук на рубеже XIX–XX столетий // Новый журнал. – Нью-Йорк, 1974. – Кн. 116. – С. 283–297.

8. Иконников О.А. Эмиграция научных кадров из России. – М.: Компас, 1993. – 123 с.

9. Козлов В.И. Творческое наследие российских ученых и инженеров за рубежом в контексте отечественной и мировой культуры // Культурное наследие российской эмиграции, 1917–1940 / Под. ред. Е.П. Челышева и Д.М. Шахновского. – М.: Наследие, 1994. – Кн. 1. – С. 411–421.

10. Колчинский Э.И. Наука и эмиграция // Наука и кризисы. Историко-сравнительные очерки / Ред.-сост. Э.И. Колчинский. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. – С. 533–545.

11. Колчинский Э.И. Наука и эмиграция: судьбы, цифры и свершения // Науковедение. – М., 2003. – № 3. – С. 202–219.

12. Костиков В.В. Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции). – М.: Международные отношения, 1990. – 464 с.

13. Кузнецов В.И. Сквозь тернии к торжеству таланта: Жизнь и творчество В.Н. Ипатьева // Российская научная эмиграция: Двадцать портретов / Под. ред. Г.М. Бонгард-Левина и В.Е. Захарова. – М.: Эдиториал УРСС, 2001. – C. 189–204.

14. Культурное наследие российской эмиграции. Предисловие, 1917–1940. – М.: Наследие, 1994. – Кн. 1. – С. 5–6.

15. Ленин В.И. Полное собрание сочинений. – 5-е изд. – М.: Издательство политической литературы, 1975. – Т. 51. – 584 с.

16. Манухин И.И. Революция // Новый журнал. – Нью-Йорк, 1963. – Кн. 73. – С. 184–196.

17. Михеев В.Р. Русская авиационная эмиграция // Культурное наследие российской эмиграции, 1917–1940 / Под ред. Е.П. Челышева и Д.М. Шахновского. – М.: Наследие, 1994. – Кн. 1. – С. 332–344.

18. Индикаторы науки: 2013: статистический сборник. – М.: НИУ–ВШЭ, 2013. – 400 с.

19. Наука в Российской федерации. Статистический сборник / Шувалова О.Р., Кузнецова И.А., Росовецкая Л.А., Городникова Н.В., Сагиева Г.С., Гохберг Л.М. – М.: ГУ–ВШЭ, 2005. – 492 с.

20. Научные кадры РСФСР. – М.: Работник просвещения, 1930. – 86 с.

21. Некипелова Е.Ф., Гохберг Л.М., Миндели Л.Э. Эмиграция ученых: проблемы, реальные оценки. – М.: ЦИСН, 1994. – 47 с.

22. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. – М.: АЗЪ Ltd, 1992. – 955 с.

23. Основы науковедения / Ред. Н. Стефанов, Н. Яхиел, Я. Фаркаш, Г. Кребер, И. Малецкий, С.Р. Микулинский, Р. Рихта. – М.: Наука, 1985. – 431 с.

24. Покровский М.Н. Наши спецы в их собственном изображении // Красная новь. – М., 1921. – № 1. – С. 146–154.

25. Раев М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции, 1919–1939. – М.: Прогресс-Академия, 1994. – 293 с.

26. Романовский С.И. Наука под гнетом российской истории. – СПб.: СПУ, 1999. – 338 с.

27. Сорокин П.А. Дальняя дорога. Автобиография. – М.: Издательский центр Тера, Московский рабочий, 1992. – 302 с.

28. Сорокина М.Ю. Разбросанные по всей Америке // Двадцать портретов / Под. ред. Г.М. Бонгард-Левина и В.Е. Захарова. – М.: УРСС, 2001. – С. 109–112.

29. Тарле Г.Я. История российского зарубежья: Термины, принципы периодизации // Культурное наследие российской эмиграции, 1917–1940. – М.: Наследие, 1994. – Кн. 1. – С. 16–24.

30. Тополянский В.Д. Бесконечное плавание философской флотилии // Новое время. – М., 2002. – № 38. – С. 33–35.

31. Ульянкина Т.И. Загадка И.И. Манухина – русского врача, ученого и общественного деятеля // Российские ученые и инженеры в эмиграции. – М.: Перспектива, 1993. – С. 93–126.

32. Фрейнкман-Хрусталева Н.С., Новиков А.И. Эмиграция и эмигранты. История и психология. – СПб.: СПб ГАК, 1995. – 153 с.

33. Френкель В.Я., Чернин А.Д. Гамов в Новом свете // Двадцать портретов / Под. ред. Г.М. Бонгард-Левина и В.Е. Захарова. – М.: УРСС, 2001. – С. 72–89.

34. Черных А. Становление советской власти (20-е годы в зеркале социологии). – М.: Памятники исторической мысли, 1998. – 280 с.

35. Чеснова Л.В. Б.П. Уваров – русский энтомолог, английский лорд // Культурное наследие российской эмиграции, 1917–1940 / Под. ред. Е.П. Челышева и Д.М. Шахновского. – М.: Наследие, 1994. – Кн. 1. – С. 398–403.

36. Юревич А.В., Цапенко И.П. Нужны ли России ученые? – М.: Эдиториал УРСС, 2001. – 198 с.

Из истории советского науковедения: 80-е годы

Н.Л. Гиндилис

Ключевые слова: наука, науковедение.

Keywords: science, science of science.

Аннотация: Статья посвящена истории советского науковедения 80-х годов ХХ в. Рассматриваются методология, социология, психология, экономика, организация науки и другие направления науковедения этого периода. Обсуждаются проблемы научной политики и новые тенденции в науковедении второй половины 80-х годов – постперестроечного периода.

Abstract: The article is devoted to the investigations in the Soviet science of science in the 80-th years of XX century. The author regards the popular themes in the methodology of science, sociology of science, psychology of science, economics and organization of science and so on in this period of Soviet science of science. Some questions of science policy and new tendencies in science of science at the second part of the 80-th years after «perestroika» are discussed.

К 80-м годам разнообразные науковедческие исследования проводились в различных городах СССР. Признанными лидерами молодого направления в науке являлись Р.С. Микулинский – директор московского Института истории естествознания и техники АН СССР, Г.М. Добров – руководитель Отделения комплексных проблем науковедения Института кибернетики в Киеве (впоследствии Центра исследований научно-технического потенциала и истории науки), в Ленинграде – С.А. Кугель – один из родоначальников социологии науки в нашей стране. В 1976 г. Г.А. Несветайлов создал сектор науковедения в Институте физики в Минске, ориентированный преимущественно на решение проблем эффективного управления наукой (с 1982 г. он переместился в Институт экономики, а в 1990 г. был преобразован в отдел социологии науки Института социологии АН БСР). Науковедение позиционировалось как комплексная дисциплина, направленная на изучение науки в ее целостности, и в 70-е годы о нем говорили даже как о метанауке [35].

В 80-е годы представления о науковедении как метанауке разрабатывал симферопольский исследователь доктор географических наук Д.В. Николаенко. Согласно его представлениям, «предметом науковедения должна быть наука, понимаемая как сложная динамическая система и исследуемая со всех логически необходимых и практически возможных точек зрения» [140, с. 38]. Основу внутренней структуры науковедения как метанауки Д.В. Николаенко видел в структуре самой науки как сложной системы, функционирование и развитие которой определяется экономическими (составляющими базис развития науки), социальными, правовыми, психологическими, логическими и информационными факторами. Помимо этого в структуре науковедения предлагалось учесть потребности самой метанауки, с чем «связано введение в структуру метанауки общей теории метанауки и теории организации и управления наукой» [140, с. 48]. Д.В. Николаенко предлагал следующую модель науковедения (см. табл. 1).

Таблица 1

Теория организации и управления наукой

Общая теория метанауки логика науки экономика науки гносеология науки информатика науки социология науки этика науки психология науки правоведение науки наукометрия эмпирическая история науки

В этой модели Д.В. Николаенко выделял четыре уровня: описательный, к которому относятся наукометрия и история науки; аналитический, в который входят экономика, социология, правоведение, психология, этика, информатика, гносеология и логика науки; синтетический, представленный общей теорией метанауки1515
  Метанаука должна ориентироваться не только на науку в целом, но и на частные науки, т.е. должна быть и универсальной и конкретной [140, с. 4]. Сам автор конкретизировал общую концепцию метанауки на примере одной из частных метанаук – метагеографии. Предметом рассмотрения общей теории метанауки является наука как целостная система путем синтеза отраслевых метанаучных подходов. Согласно автору, это должна быть теоретическая история науки. – Прим. авт.


[Закрыть], и конструктивный – теория организации и управления наукой. Задачу метанауки (науковедения) он видел в выявлении условий, необходимых для оптимального развития науки и практических рекомендаций по претворению их в жизнь [140, с. 51–52]. Таким образом, теория организации и управления наукой выступала как реализация наработок этой метанауки.

Методологические проблемы науковедения рассматривались и в книге грузинского философа Л.Г. Джахая [41], который включал в него «большое многообразие проблем, начиная с логико-методологических исследований и наукометрии и кончая социологией и экономикой науки» [41, с. 4]1616
  Хочется обратить внимание на вышедшую в 1985 г. книгу Е.Б. Рашковского [189], в которой, в частности, рассматриваются предпосылки и предыстория возникновения науковедения в молодом СССР. – Прим. авт.


[Закрыть]. В те же годы один из основоположников науковедения С.Р. Микулинский, напротив, ограничил предмет науковедения практической стороной науки. В противовес своим же более ранним представлениям, он вывел историю и логику развития науки, которые выдвигались им на первых этапах становления науковедения в качестве ведущих дисциплин науковедческого комплекса, из его структуры. В статье 1982 г. С.Р. Микулинский делал акцент на том, что «именно с четкого вычленения научной деятельности как особого предмета исследования и начинается формирование науковедения в качестве специальной отрасли знания, отличной от философии, истории науки, истории культуры и т.п.» [105, с. 122]. Теперь он видел науковедение как дисциплину «об общих закономерностях развития науки как социального института и путях совершенствования его функционирования в интересах общества» [105, с. 123]. С.Р. Микулинский по-прежнему настаивал на комплексном характере этой дисциплины, в которой взаимодействие ее составляющих необходимо для познания науки как целостной системы, и указывал на необходимость связи науковедения со смежными дисциплинами, изучающими содержательную сторону научного знания: «Любые меры по организации, планированию и управлению научными исследованиями обречены на неудачу, если они не будут основаны на глубоком знании специфики науки, внутренних закономерностях движения научного знания, науки как системы знания» [105, c. 123].

Как и в 60-е годы, против самостоятельного статуса науковедения продолжал выступать известный социолог А.А. Зворыкин1717
  Он возглавлял продуктивно работающий сектор социальных проблем организации, планирования и прогнозирования науки в Институте конкретных социологических исследований АН СССР. – Прим. авт.


[Закрыть]: «Основание для такого представления осталось неизменным: науковедение по-прежнему не располагает собственным методом», – писал он вместе со своим соавтором в 1982 г. [52, с. 12]. Они настаивали на введении единого критерия для оценки любых проявлений науки. В качестве такового предлагалось принять категорию «информация», которая охватывает «численность и структуру научных кадров, количество и качество публикаций, данные о социальных и социально-психологических явлениях в науке» [52, с. 17]. На базе этого метода предлагалось построить единую информационно-социологическую модель науки и утверждалось, что такой подход снимет дилемму первенства науковедения или социологии науки. Нельзя, однако, не увидеть, что предложенный подход существенно сужает границы науковедения, выводя из него проблемы не только логики развития знания, но и психологии научного творчества, экономики, организации науки и т.д.

Практическая направленность науковедения всегда выступала на первый план и в киевской школе, возглавляемой Г.М. Добровым, где как раз разрабатывался информационный подход к исследованию науки. В 1989 г. вышло третье издание книги Г.М. Доброва «Наука о науке», в которой он определял науковедение как «комплексное исследование и теоретическое обобщение опыта функционирования социальных систем в науке с целью обоснования научно-технической политики, а также рационального формирования потенциала науки и повышения эффективности научной деятельности при помощи средств социального, экономического и организационного воздействия» [44, с. 26]1818
  Г.М. Добров не дожил несколько месяцев до выхода третьего издания своей книги. Первое издание ее появилось в 1966 г., второе – в 1970 г. – Прим. авт.


[Закрыть].

Г.М. Добров считал, что с течением времени структура и проблематика науковедения могут изменяться и уточняться. Он указывал на связи и взаимодействие науковедения с различными дисциплинами: математического цикла – кибернетикой, информатикой, исследованием операций (осуществляющими системный анализ, диагноз и прогноз науки); с историей естествознания и техники; логикой науки; психологией и правоведением. Г.М. Добров отмечал, что перечень областей, взаимодействующих с науковедением, может быть расширен, при этом «использование результатов, полученных другой наукой, или совместные усилия по решению какой-либо конкретной проблемы, касающейся науки в целом, не всегда означает включение в арсенал науковедения методов или концепций таких специальных наук» [44, с. 31]. В целом остается неясным, как идентифицировать науковедение в множественности его взаимосвязей с различными дисциплинами.

Надо отметить, что к 80-м годам прошлого столетия характер научного знания существенно изменился, – дисциплинарная структура науки уходила в прошлое, и на передний край выступили междисциплинарные исследования и проблемный подход. Науковедение изначально носило междисциплинарный характер. Спор о том, является ли оно комплексной дисциплиной или комплексом дисциплин, бывший столь острым в середине 60-х годов, в результате развития самого науковедения решался, несмотря на лозунг о его комплексном характере, в пользу последнего варианта1919
  С.Р. Микулинский являлся, пожалуй, наиболее ярким приверженцем представлений о науковедении как комплексной дисциплине. Г.М. Добров, признавая комплексный характер науковедения, указывал, что «несовершенство нынешнего познавательного аппарата науковедения и недостаточность собственного опыта, с одной стороны, и особая сложность изучаемых систем – с другой, делают обязательным принципом науковедческих исследований максимально возможный уровень внутреннего критицизма и осторожность при практическом использовании полученных результатов» [44, с. 28, в сносках]. – Прим. авт.


[Закрыть]. Попытки применения общего подхода развития систем к науковедению не привели ни к выработке единой исследовательской программы, ни к созданию общего языка, ни к формированию единой системы методов исследования. Таким образом, понимание сущности науковедения в 80-е годы становится ближе западным исследованиям в области «science of science».

В 1985 г. вышла коллективная монография по науковедению «Основы науковедения» [154], написанная ведущими науковедами СССР и социалистических стран в духе апологии социалистической науки. Здесь был обобщен опыт понимания предмета науковедения, его структуры и задач за 20-летний период его существования. Эта книга явилась одновременно подведением итогов определенных наработок в данной области и выработки линии дальнейших исследований. Авторы обращали внимание на появившуюся тенденцию относить к науковедению любые исследования по логике, философии, истории науки, любые конкретные социологические исследования науки и отмечали, что «такое расширительное толкование содержания науковедения смазывает специфику науковедческих исследований, ведет к размыванию его предмета и тем самым отвлекает от разработки конкретных и специфических проблем науковедения – поиска рациональных путей развития науки и техники, путей перехода к интенсивному типу развития науки, повышения ее экономической и социальной эффективности» [154, с. 19]. Поэтому предмет науковедения они ограничивали только деятельностной стороной науки, в связи с чем его структура представлялась состоящей из пяти блоков: 1) общее науковедение – методологическая основа всего комплекса науковедческих знаний2020
  Общее науковедение (или, в другой терминологии, общая теория науки) [см. об этом 35], должно было, с одной стороны, явиться обобщением результатов специальных науковедческих дисциплин, а с другой – методологической базой для их дальнейшего развития. Были надежды на то, что применение системного подхода к изучению науки сделает возможным создание такой общей теории науки. – Прим. авт.


[Закрыть]; 2) социология науки – исследование науки в качестве компонента социальной системы, социального института и особой социальной организации; 3) психология науки, направленная, прежде всего, на изучение творческой деятельности ученого в научных коллективах в целях ее оптимизации; 4) экономика науки – изучение особенностей действия экономических законов в науке, проблем повышения социально-экономической эффективности науки, экономического стимулирования научно-технического прогресса; 5) организация науки, занимающаяся изучением принципов, конкретных форм и методов организации исследовательской деятельности и управления ею как на уровне научных коллективов, так и на уровне государства в целом2121
  Как видим, у С.Р. Микулинского, в отличие от Д.В. Николаенко, организация науки не только не надстраивается над науковедением, но является одной из его составляющих. – Прим. авт.


[Закрыть]. В качестве важнейшей задачи науковедения выдвигалась разработка теоретических основ, принципов и методов формирования научной политики, отмечалась также значимость социально-этических и правовых аспектов научной деятельности [154, с. 22].

Уже после написания этой книги начавшаяся в 1985 г. горбачёвская перестройка, приведшая к кардинальным изменениям в социально– общественной жизни и экономике, не могла не затронуть и науку. Казалось бы, ситуация предоставляла огромные возможности для науковедческих исследований, однако науковедение, как и остальная наука, выживало в новых условиях. К тому же московские науковеды лишились своего формального лидера в лице директора Института истории естествознания и техники С.Р. Микулинского, продвигавшего науковедческое направление исследований института. В 1986 г. он оставил свой пост. В 1988 г. ИИЕТ покинула сильная группа философов и методологов науки, прямым и косвенным образом влиявших на науковедческие разработки. В Ленинграде в 80-е годы прекратились науковедческие конференции и перестал выходить сборник «Проблемы деятельности ученых и научных коллективов»2222
  Начиная с 1970 г. в Ленинградском отделении ИИЕТа проводились Всесоюзные конференции по науковедению, на основе материалов которых издавались сборники «Проблемы деятельности ученых и научных коллективов». – Прим. авт.


[Закрыть], а в 1989 г. умер основатель и глава киевской школы науковедов Г.М. Добров.

Для того чтобы как-то структурировать науковедческие исследования 80-х годов, я буду опираться на понимание его предмета С.Р. Микулинским в том варианте, который был дан в статье 1982 г. [105], и где этот предмет ограничивается закономерностями развития науки как формы деятельности. Поскольку история и логика науки выпали в 80-е годы из структуры науковедения, я не буду рассматривать исследования этого периода по истории и философии конкретных наук, но дам небольшой обзор отечественных работ по философии и методологии науки. В эти годы они оказывали несомненное влияние на проблемное поле науковедения.

Вначале отмечу переводы ведущих западных философов науки, которые появились в 80-е годы и вызвали резонанс со стороны наших исследователей. Это работы К. Поппера, Г. Башляра, П. Фейерабенда, М. Поляни, Дж. Холтона, С. Тулмина, где пере-осмысляются классические идеалы и схемы рациональности [11; 168; 169; 215; 224; 228]. Сюда же следует отнести книгу выдающегося математика А. Пуанкаре, посвященную философским и методологическим проблемам не только математики, но и науки в целом [184]. Картина западной философии техники представлена в сборнике переводов [141].

Анализу современных западных концепций развития научного знания посвящен сборник [17], где рассматривается вопрос научной рациональности и ее критериев в западной философии и указывается на пересмотр позитивистского образа науки (что выражается, прежде всего, в переходе от изучения статики научного знания к исследованию его динамики), работа З.А. Сокулер [200] и др.

Надо отметить и вышедший в 1985 г. двухтомник работ К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, посвященных науке, в которых рассматривались закономерности ее развития и роль в жизни общества [97; 98]. Здесь же укажу на книгу Э.В. Ильенкова «Ленинская диалектика и метафизика позитивизма», в которой анализируется российский позитивизм начала ХХ в. [57].

Из отечественных работ, посвященных собственно анализу науки, прежде всего, хотелось бы обратить внимание на публикацию трудов В.И. Вернадского [21; 22], что было высоко оценено современными учеными [62]. К 60-тилетию образования СССР вышел сборник работ «Советская наука: Итоги и перспективы. 1922–1982», в которых рассматривались вопросы динамики советской науки за этот период, ее роль в развитии общества, основные направления и перспективы научных исследований [197].

В 80-е годы выходят исследования, посвященные методологическим и методическим проблемам истории науки и историографии [56; 69; 84; 96; 104; 106]. П.П. Гайденко провела фундаментальное исследование эволюции самого понятия «наука», начиная с античности [29]. В качестве инструмента анализа она использовала понятие «исследовательская программа», что в применении к античному, средневековому знанию и знанию эпохи Возрождения явилось новым словом в философии науки (западные авторы использовали его для анализа классической науки). Спустя семь лет появилось продолжение этого исследования применительно к XVII–XVIII вв. [30]. Специфика научного знания в период Средних веков рассматривается в работе [28]. Сравнение понимания термина «природа» в античности и в Новое время было проведено А.В. Ахутиным [9]. Различные историко-научные программы анализируются в работе В.С. Черняка [230].

Научным революциям в истории науки посвящены работы [55; 66; 71; 134]. По проблемам научного мировоззрения вышли исследования [5; 83; 123]. В нашей стране эти вопросы имели идеологическую подоплеку, и потому роль мировоззренческой функции советской науки была предметом специального обсуждения на июньском Пленуме ЦК КПСС 1983 г. НИИ и учебным заведениям предписывалось проводить научно-методологические семинары по проблемам науки, которые по большей части носили чисто формальный характер, но могли быть творческими и интересными, что определялось атмосферой института и составом участников семинара. Тогда же в президиуме АН СССР состоялось расширенное заседание Центрального совета философских (методологических) семинаров, посвященное повышению мировоззренческой роли советской науки. В том же году в Обнинске прошел симпозиум «Научная картина мира как компонент современного мировоззрения», в июне 1985 г. в Тернополе состоялся VII Всесоюзный теоретический семинар «Мировоззрение и научное познание».