Текст книги "Антология мировой философии. Античность"

«Как можно, Аристипп! Разве ты не находишь, что в этом отношении настолько добровольное отличается от недобровольного, насколько добровольно голодающий ест тогда, когда ему угодно, так точно как и добровольно переносящий жажду и т. д.; тогда как человек, переносящий это по принуждению, не имеет права перестать [терпеть голод, жажду и т. п.], когда захочет. Кроме того, человек, испытывающий невзгоды по собственной воле, ищет удовольствие в том, что трудится, с приятной надеждой, вроде того как охотники с удовольствием трудятся в надежде на поимку зверя. Конечно, такая награда за труды ничтожна, но если человек трудится для того, чтобы приобрести хороших друзей, или же одолеть врагов, или сделаться сильным телом и душою и хорошо управлять своим домом, благодетельствовать друзьям и приносить пользу отечеству, то как такому человеку не думать, что он с приятностью испытывает эти труды и живет в радости, когда он сам на себя смотрит с уважением и другие относятся к нему с похвалами и удивлением? Кроме того, легкие занятия и минутные удовольствия не могут доставить телу здоровья и силы, как утверждают учителя гимнастики, и душе не сообщают ничего особенного; тогда как занятия, соединенные с настойчивостью, побуждают к достижению прекрасного, по словам хороших людей. Да и Гесиод говорит в одном месте:

Целыми кучами можно порока набрать, и не трудно:

Путь к нему ровный ведет, и поблизости он обитает.

Но пред дверьми добродетели боги бессмертные горький

Труд положили. Дорога к ней дальняя, очень крутая,

Жесткая даже сначала. Но если вершины достигнешь,

Легкой дорога бывает тогда, хоть тяжелой казалась.

(«Труды и дни», 286–287)

Это подтверждает и Эпихарм, [комический поэт, жил около 660 г. до Р. Х. в Сиракузах; ученик Пифагора], говоря таким образом:

За труд

Все нам боги подают благие.

И в другом месте он говорит:

Ленивый! Не стремись ты к неге: жесткое получишь!

И мудрец Продик в своем сочинении о Геркулесе, которое он читает очень многим, о добродетели высказывается так же. Насколько я помню, он говорит следующее. Когда Геркулес переходил из детского возраста в совершеннолетний, в тот возраст, в котором юноша становится самостоятельным и дает заметить, пойдет ли он в своей жизни по пути добродетели или по пути порока, он отправился в уединение и здесь задумался, по которой дороге отправиться. Тогда будто бы к нему подошли две женщины высокого роста. Одна из них была красивая на вид и благородного происхождения; на теле была чистота, в глазах скромность, во всей внешности приличие; в белой одежде. Другая была несколько тучна и изнежена, с нарумяненным лицом, так что казалась белее и румянее, чем в действительности; и на вид казалась выше своего роста; глаза широко раскрытые, и притом она была в таком костюме, через который особенно выказывалась ее красота. Она постоянно осматривала себя и примечала, не смотрит ли кто на нее; нередко оглядывалась даже на собственную тень.

Когда они начали приближаться к Геркулесу, то первая шла тем же шагом, но вторая, желая опередить, подбежала к Геркулесу и сказала следующее: «Геркулес! Я вижу, что ты раздумываешь, по которой дороге направиться в жизни. Если ты сделаешь меня своей подругой, то я поведу тебя по дороге самой приятной и самой удобной. Ты испытаешь все удовольствия и проживешь, не зная огорчений. Ты не будешь думать ни о войне, ни о хлопотах, а будешь только думать, что бы выбрать приятное из пищи или из напитков, чем насладить свое зрение или слух, с какими мальчиками наиболее испытать удовольствия, как мягче поспать и как легче всем этим воспользоваться. Если у тебя явилось сомнение в недостаточности тех [источников], откуда все это будет браться, не думай, что за доставлением этих телесных и душевных удовольствий я поведу тебя путем труда и бедствий. Нет, ты будешь пользоваться трудами других, не получая отказа ни в чем, где только можно будет извлечь какую-либо прибыль, так как я даю право своим друзьям со всех сторон получать пользу».

Геркулес, выслушав это, спросил: «Женщина! Как твое имя?» – «Мои друзья, – отвечала она, – называют меня Счастьем, но ненавистники, клевеща, Порочностью».

В это время подошла другая женщина и сказала: «И я пришла к тебе, Геркулес, потому что знаю твоих родителей и еще во время твоего детства я узнала твои дарования. Поэтому я надеюсь, что если ты направишься по дороге, ведущей ко мне, то непременно сделаешься ревностным тружеником в деле хорошем и честном; я же за добрые деяния окажусь в еще большем почете и блеске. Не стану обманывать тебя россказнями об удовольствиях, но опишу тебе жизнь так, как ее боги устроили. Из того, что есть доброго и хорошего, боги ничего не дают человеку без труда и забот. Таким образом, если ты хочешь, чтобы боги были к тебе милостивы, ты должен почитать их; если желаешь, чтобы тебя любили друзья, ты должен делать им добро; если стремишься к уважению со стороны известного государства, ты должен приносить пользу этому государству; если ты хочешь удивить своей деятельностью всю Элладу, ты должен стараться благодетельствовать всей Элладе; если хочешь, чтобы земля давала тебе обильную жатву, ты должен отдаться земле; если находишь, что тебе следует извлекать богатства из стада, ты должен заботиться о стадах; стремишься ли достигнуть славы путем войны и быть в состоянии доставлять свободу друзьям и порабощение врагам, ты должен изучать военные науки у людей знающих и упражняться в их применении. Если же ты желаешь быть силачом, ты должен приучать тело повиноваться рассудку и развивать его посредством труда и пота».

Тогда Порочность, прерывая ее, как говорит Продик, сказала следующее: «Замечаешь ли ты, Геркулес, какой трудный и далекий путь к радости указывает тебе эта женщина? Я же поведу тебя по легкому и краткому пути к счастию». Добродетель отвечала: «Несчастная! Что у тебя хорошего? Имеешь ли ты понятие о приятном, когда ты для него не хочешь ничего делать? Ты не ожидаешь даже желания приятного, и прежде чем желать, ты уже удовлетворяешься всем. Ты ешь, прежде чем почувствуешь голод, и пьешь, прежде чем почувствуешь жажду. Для того чтобы с аппетитом есть, ты придумываешь разные поварские ухищрения; а чтобы пить с удовольствием, ты готовишь себе дорогие вина и летом бегаешь за льдом; а для того, чтобы с приятностью уснуть, ты готовишь не только мягкие постели, но и подушки и качающиеся кровати. Самого сна ты желаешь не вследствие усталости, но вследствие того, что тебе нечего делать. Что же касается любовных наслаждений, то ты вызываешь их прежде потребности, пользуясь всеми средствами и обращаясь с мужчинами, как с женщинами. Ты так воспитываешь своих друзей, что ночью предаешь их позору, а днем заставляешь спать в самое полезное время. Будучи бессмертна, ты прогнана из сонма богов и находишься в презрении у честных людей. Ты не слышишь самого приятного для слуха – похвалы себе, и не видишь самого приятного для зрения, так как ты никогда не видела собственного хорошего поступка. Кто станет верить каким-либо твоим речам? Кто удовлетворит какую-либо твою просьбу? Какой здравомыслящий человек решится принадлежать к твоему сборищу? Юноши у тебя все слабые телом, а сделавшись стариками, они [живут] с слабой душой. Без труда, блестящие, [блестящие, потому что афинские щеголи сильно намазывались разными душистыми мазями], проживают и молодость, в трудах и изнурении проводят старость, стыдясь прошлого и изнемогая под бременем настоящего, быстро пролетевши через то, что было приятного в молодости, и оставивши на старость одни тяжести. Тогда как я причастна к богам, причастна и к честным людям. Без меня не совершается хорошее дело ни божеское, ни человеческое; более всего мне воздаются подобающие почести и у богов, и у людей. Я желанная помощница у художников, верный страж домов у хозяев, благосклонная помощница мирных занятий, крепкая союзница на войне и наилучший товарищ в дружбе. Мои друзья всегда наслаждаются пищей и питьем, потому что они воздерживаются от них до того времени, пока им не захочется. Сон у них приятнее, чем у людей нетрудившихся, и они не приходят в негодование, когда лишаются его, а с другой стороны, из-за сна не упускают обязанностей. Юноши рады похвалам старших, а старшие довольны почтением юношей. Они с удовольствием вспоминают о прошлой деятельности и с удовольствием исполняют настоящую, потому что посредством меня они любезны богам, дороги друзьям и чтимы отечеством. Когда же наступает предопределенная кончина, они не лежат в могилах забытые и неоцененные, но вечно живут в воспоминаниях, прославляемые в песнях. Вот если так потрудишься, Геркулес, сын хороших родителей, то достигнешь возможного счастия».

Так приблизительно рассказывал Продик о воспитании Геркулеса Добродетелью. Конечно, он украсил свои мысли гораздо более изящными выражениями, чем это я сделал. Тебе же, Аристипп, следует подумать об этом и постараться позаботиться о том, что пригодится в жизни на будущее время.

Разговор с Лампроклом о признательности к родителям

Заметивши однажды, что его старший сын Лампрокл дурно обращался с матерью, Сократ сказал ему: «Сын мой! Известно ли тебе, что некоторых людей называют неблагодарными?» – «Как же», – отвечал Лампрокл. «Но заметил ли ты, за какие поступки так называют?» – «Конечно, – отвечал Лампрокл. – Тех облагодетельствованных людей, которые, имея возможность оказать признательность, не оказывают ее, называют неблагодарными». – «Значит, ты находишь, что неблагодарные принадлежат к числу несправедливых?» – «Да, я так полагаю», – отвечал Лампрокл. «Ho задумывался ли ты вот над чем: так ли неблагодарность предосудительна по отношению к друзьям и законна по отношению к врагам, как, например, продажа в рабство предосудительна по отношению к друзьям и законна по отношению к врагам?» – «Да, я задумывался над этим, – отвечал Лампрокл, – и нахожу, что, если человек не старается быть благодарным по отношению к тому, от кого он получил благодеяния, будет ли это друг или враг, он несправедлив». – «А если так, то неблагодарность будет чистейшей несправедливостью?» Лампрокл согласился с этим. «Стало быть, чем более человек облагодетельствованный оказывается неблагодарным, тем более он несправедлив?» Лампрокл и с этим согласился. «Так кто же и от кого, – продолжал Сократ, – получает бо́льшие благодеяния, как не дети от родителей?» <…>

Определение понятий: мужество, мудрость, воздержание, справедливость, безумие, незнание, зависть, досуг, царь и правитель, благополучие и счастие

В другой раз, отвечая на вопрос, является мужество качеством, достигаемым изучением, или же оно качество врожденное, Сократ сказал: «Я полагаю, что как один человек рождается сильнее другого телом, так и один человек стойкостью духа по самой природе бывает крепче другого в отношении к трудностям. Я знаю даже людей, воспитанных в духе одних и тех же законов и обычаев, но совершенно непохожих один на другого в том, что касается храбрости. Тем не менее я убежден, что во всяком человеке путем обучения и упражнения можно развить мужество. Известно, например, что скифы и фракийцы не решатся сражаться с лакедемонянами со щитом и копьем в руках; известно также, что и лакедемоняне не станут сражаться со скифами посредством луков. Подобным образом и во всех прочих случаях люди не походят один на другого по своей природе, но много усваивают путем прилежания. Из этого следует, что всякий человек, и даровитый и бездарный, должен учиться и упражняться в том, в чем хочет достигнуть совершенства.

Сократ не отделял мудрости от воздержания. Он того признавал мудрым и вместе воздержанным, кто, имея понятие о прекрасном и добром и о постыдном, пользуется первым, избегая второго. Когда же его спрашивали, не признает ли он мудрым и вместе воздержанным того, кто, зная, как должно поступать, поступает наоборот, Сократ отвечал: «Нет, скорее немудрым и невоздержанным. Я полагаю, что всякий человек, делая выбор между доступными для него предметами, выбирает то, что признает для себя наиболее полезным. Таким образом, тех людей, которые поступают неправильно, я не признаю ни мудрыми, ни воздержанными».

Он утверждал, что справедливость и всякая другая добродетель состоит в знании и что справедливое и все то, что совершается посредством добродетели, есть нравственно прекрасное; что, таким образом, знающие нравственно прекрасное не предпочтут ему ничего иного, а не знающие не в состоянии произвести его; если же захотят произвести, то впадут в ошибки. Если же справедливое и все нравственно прекрасное совершается посредством добродетели, то, очевидно, справедливость и всякая другая добродетель есть знание.

Безумие, говорил он, противоположно знанию, но незнание он не считал безумием. Однако незнание самого себя, утверждение, будто знаешь то, чего не знаешь, и самозаблуждение он признавал понятиями очень близкими к безумию. Люди, говорил он, не признают безумие за теми, которые заблуждаются в том, что неизвестно массе, а приписывают его заблуждающимся в предметах, известных массе. Например, если кто считает себя настолько высоким, что, проходя чрез крепостные ворота, наклоняется, или настолько сильным, что пытается поднять дом или взяться за что-либо другое, всякому известное как невозможное, то о таком человеке говорят, что он с ума сошел, но не признают таковыми лиц, впадающих в малые заблуждения; и вроде того как сильную страсть называют любовью, так точно и большое безрассудство называют безумием.

Рассматривая, что такое зависть, он находил, что это известное неудовольствие, но не то неудовольствие, которое рождается при взгляде на несчастие друга и на счастие врага: завидуют, говорил Сократ, только такие люди, которым неприятно благополучие их друзей. Когда некоторые с недоумением спрашивали, разве любящий станет скорбеть при виде благополучия друга, Сократ приводил против этого [тот факт], что многие так относятся к своим ближним, что, когда последние подвергаются бедствиям, они не могут оставаться равнодушными и спешат на помощь несчастным, но когда ближние испытывают удачи, то это для них неприятно. Такое, впрочем, говорил Сократ, несвойственно людям разумным и свойственно только глупцам.

Рассматривая, что такое досуг, он говорил, что большинство людей он находит за каким-либо занятием: потому что даже игроки и шуты делают что-то, но на самом деле все такие люди ничего не делают, поскольку могут обратиться к занятиям получше. Но ни у кого нет времени переходить от занятий получше к занятиям похуже; если же кто делает это, то такой человек в силу того, что у него нет на это времени, поступает дурно.

Цари и правители, говорил Сократ, не те, которые имеют скипетры, не те, которые избраны известными вельможами, и не те, которые достигли власти посредством жребия, насилием или обманом, но те, которые умеют править. Если собеседник заявлял, что обязанность правителя приказывать, что делать, а подчиненного повиноваться, Сократ представлял в пример то, что и на корабле управляет знающий, а хозяин судна и все пассажиры повинуются знающему. Так же и в земледелии поступают землевладельцы, в болезни больные, в гимнастике гимнасты. Так и все другие, у которых есть что-либо, требующее забот, все они, если знают, что делать, [то делают]; в противном случае не только повинуются тем знающим, которые есть налицо, но, в случае отсутствия последних, посылают за ними, чтобы под их руководством делать, что следует. В пряже шерсти, доказывал Сократ, женщины управляют мужчинами, потому что они знают, как прясть шерсть, а мужчины не знают. Если кто на это замечал, что тиран может не обращать внимания на тех, кто говорит дело, Сократ отвечал: «Каким образом можно не обращать внимания, когда ущерб грозит тому, кто не слушается, когда дело говорят? Ведь тот, кто слушает добрых советов, непременно наделает ошибок, а за ошибки непременно поплатится». Если же кто возражал ему, что тиран может даже казнить человека здравомыслящего, Сократ отвечал: «Неужели ты думаешь, что убийца самых лучших помощников останется вовсе безнаказанным или наказанным только как-нибудь? Как, по-твоему, человек, так поступающий, сможет невредимым остаться, или очень скоро погибнет?

Разговор с живописцем Паррасием, ваятелем Клитоном и панцирных дел мастером Пистием

Если Сократ вступал в беседы с художниками, которые занимались искусством как ремеслом, то он и здесь был полезен. Однажды он пришел к живописцу Паррасию[8]8
  Паррасий – знаменитый живописец, из Эфеса, живший постоянно в Афинах, молодой современник Сократа. О нем с величайшей похвалой отзывается Плиний.


[Закрыть] и в разговоре с ним сказал: «Паррасий! Есть ли живопись отображение видимых предметов? По крайней мере, вы посредством красок передаете углубления и возвышения, тени и свет, твердое и мягкое, неровное и гладкое, молодое и старое?» – «Действительно, так», – отвечал Паррасий. «В силу того что трудно одному человеку иметь все безукоризненное, вы выбираете самое лучшее у многих лиц и таким образом делаете так, что ваше творение во всех своих частях выходит прекрасным?» – «Да, мы делаем так», – отвечал Паррасий. «Выражаете ли вы и душевные свойства, как, например, то, что возбуждает любовь и страсть, кажется приятным, чарует? Или же это вовсе не выражается?» – «Да как же, Сократ, выразить то, что не имеет ни определенной меры, ни цвета и вообще ничего того, что ты только что сказал, и даже невидимо?» – спросил Паррасий. «Но бывает так, что человек смотрит на кого-либо то дружественно, то враждебно?» – «Конечно». – «He следует ли это выразить по крайней мере в глазах?» – «Разумеется». – «А находишь ли ты, что в счастье и несчастье друзей одинаковое бывает выражение лица у сочувствующих и у несочувствующих?» – «Конечно, не одинаковое, – отвечал Паррасий. – При счастии у них светлые лица, а при несчастии мрачные». «Значит, и это можно воспроизвести?» – спросил Сократ. «Конечно». – «Дальше. Величавость и независимость, униженность и рабство, осторожность и рассудительность, надменность и угрюмость не проглядывают ли в чертах лица человека и во всей его внешности и когда он стоит, и когда он движется?» – «Это правда», – отвечал Паррасий. – «Значит, и это нужно выразить?» – «Конечно». – «Так не приятнее ли смотреть на таких людей, в которых проглядывает красота, добро и любовь, чем на таких, в которых проглядывает безобразие, зло и ненависть?» – спросил Сократ. «Конено, Сократ. Это большая разница», – ответил Паррасий.

Когда Сократ однажды пришел к ваятелю Клитону[9]9
  Клитон – неизвестный ваятель.


[Закрыть], то в разговоре с ним сказал следующее: «Клитон! Я знаю и сам вижу, что ты творишь прекрасных скороходов, кулачных бойцов, панкратиастов[10]10
  Панкратиасты – бойцы в панкратии, сложном состязании, состоящем из сочетания борьбы с кулачным боем.


[Закрыть]. Но каким образом ты сообщаешь статуям то, что особенно чарует при взгляде на них, а именно жизненность?» Так как Клитон оставался в недоумении и не собирался отвечать, то Сократ продолжал: «Не тем ли ты внушаешь статуям жизненность, что ваяешь их с живых людей?» – «Именно», – отвечал Клитон. «Не потому ли они у тебя так похожи на живых людей, что ты воспроизводишь заключающееся в разных положениях тела то опущение [мускулов], то поднятие, то сжатость, то растяжимость, то напряжение, то вялость?» – «Именно потому», – отвечал Клитон. «И не доставляет ли зрителю некоторого удовольствия видеть выражение действующего лица?» – «Очень даже». – «Следовательно, – сказал Сократ, – ваятель должен во внешности выразить душевную деятельность».

Прибывши к мастеру Пистию, который показал Сократу превосходно сделанные панцири, Сократ сказал: «Пистий! Клянусь Герой, панцирь – прекрасное изобретение, поскольку прикрывает части тела, требующие прикрытия, и не мешает действовать руками. Тем не менее скажи мне, Пистий, почему ты продаешь свои панцири дороже, чем другие мастера, хотя делаешь их и не крепче и не лучше, чем делают другие?» – «Потому, – отвечал Пистий, – что я делаю их пропорциональнее». – «Так ты пропорцию показываешь мерой или весом, назначая за панцири бо́льшую цену? Ведь, я полагаю, ты не делаешь их всех одинаковыми, но каждый по мерке». – «Разумеется, я делаю их по мерке: без этого и пользы нет никакой в панцире». «Но тела человеческие бывают пропорциональные и непропорциональные?» – «Конечно». – «Каким же образом ты делаешь свой панцирь пропорциональным для непропорционального тела?» – «Так и делаю, потому что панцирь по мерке и есть пропорциональный панцирь». – «Кажется, ты рассматриваешь пропорциональное не само в себе, но по отношению к потребителю, вроде того как если бы ты сказал, что щит пропорционален тому, кому он впору. По твоим словам выходит, что также пропорциональна и хламида и прочее. Но, быть может, в том, что панцирь впору, по мерке, есть и еще что-то не менее важное?» – «Скажи, Сократ, если знаешь». Сократ отвечал: «Панцири, сделанные по мерке, менее давят своей тяжестью, чем панцири, сделанные не по мерке, хотя бы имели одинаковый вес. Панцири неподходящие или всею своею тяжестью налегают на плечи, или же сильно жмут в одном каком-либо месте и потому оказываются стеснительными и негодными для ношения; тогда как подходящие панцири, распределяя тяжесть по ключицам, затылку, плечам, груди, спине и животу, оказываются, можно сказать, не ношей, а приложением к телу». – «Ты говоришь, действительно, о том, из-за чего я так дорого ценю свои произведения. Однако некоторые охотнее покупают панцири расписанные и позолоченные». – «Но если они из-за этого покупают те, которые им не подходят, – заметил Сократ, – то, по моему мнению, они покупают расписанное и позолоченное зло. Но если тело, – продолжал Сократ, – не остается в покое и то сгибается, то выпрямляется, то коим образом может быть подходящим панцирь, сделанный по мерке?» – «Никоим», – сказал Пистий. «Значит, ты утверждаешь, что подходящие панцири не те, которые сделаны точно по мерке, но те, которые при пользовании не стесняют человека?» – «Да, Сократ, ты говоришь о том, о чем я и сам думаю, и ты хорошо понимаешь это дело», – сказал Пистий.

Разговор с Феодотой о любви

В Афинах была одна красивая женщина, по имени Феодота[11]11
  Феодота, по Афинею (XIII, 574 Е), – знаменитая гетера, которая впоследствии была возлюбленной Алкивиада, и, когда последний был убит, она покрыла его своим платьем и с трупом на руках бросилась в огонь).


[Закрыть], способная сойтись с каждым, кто только умел ее склонить. Один из присутствовавших вспомнил о ней и, говоря, что красота этой женщины выше всякого описания, заметил, что к ней ходят живописцы, чтобы рисовать ее, и что она показывает себя, насколько это дозволяет приличие. Тогда Сократ сказал: «Следует пойти к ней и посмотреть, потому что нельзя составить себе понятие о том, что выше описания». «Так идем тотчас же», – сказал тот, кто сообщил это. Таким образом отправились и, заставши Феодоту, когда она позировала перед одним живописцем, начали смотреть на нее. Когда живописец закончил, Сократ сказал: «Мы ли должны благодарить Феодоту за то, что она нам показала свою красоту, или же она должна нас благодарить за то, что мы на нее смотрели? Если для нее полезно показывать свою красоту, то она должна быть нам благодарна; если же для нас полезно созерцать ее красоту, то мы должны ее благодарить. Не так ли?» Когда кто-то ответил, что это верно, Сократ сказал: «Таким образом, она и теперь получает пользу от нашей похвалы, но когда мы о красоте ее расскажем многим, то это будет для нее еще полезнее. Кроме того, мы уже и теперь испытываем желание быть причастными тому, на что смотрим; затем мы будем возвращаться с некоторой раной, а возвратившись, будем испытывать томление. Так что выходит, что ты нами повелеваешь, а мы тебе служим». На это Феодота отвечала: «Конечно, если это так, то я должна вас благодарить за то, что вы смотрели». Но Сократ заметил, что она носит дорогие украшения; находившаяся при ней мать носит платье и наряды не простые; много пригожих служанок, которые тоже не в небрежении и в доме избыток во всем. Поэтому он спросил: «Скажи мне, Феодота, есть ли у тебя имение?» – «Нет», – отвечала она. «Так, быть может, дом приносит доход?» – «И этого нет». – «Уж не работники ли?» – «И не работники». – «Откуда же у тебя средства?» – «Если кто, сделавшись моим другом, оказывает мне помощь, то это служит для меня средством существования», – отвечала Феодота. «Клянусь Герой, Феодота, это прекрасно, и гораздо лучше приобрести стадо друзей, чем стадо овец, или коров, или коз. Однако предоставляешь ли ты это случаю, а именно ждешь, что кто прилетит к тебе, словно муха, или же ты придумываешь для этого и свои хитрости?» – «Какие я могу придумать хитрости?» – «Разумеется, более подходящие, чем придумывают пауки. Ты знаешь, как они устраивают охоту за пропитанием: они ткут тонкую паутину, и то, что туда попадает, служит для них пищей». «Так ты и мне советуешь выткать сеть?» – «Ты не должна думать, что так-таки без всякого искусства поймаешь такую драгоценную добычу, как «друга». Разве ты не видишь, что даже предпринимающие охоту на самое простое, на зайцев, действуют очень осторожно? Так как зайцы ночью пасутся, то они берут с собой ночных собак и с ними выступают на охоту. Зайцы с наступлением дня разбегаются, и они достают других собак, которые идут за зайцами с пастбища в логовище и отыскивают их по нюху. Дальше. Так как зайцы проворны и могут ускользнуть даже на глазах, то охотники достают других собак, тоже быстрых, чтоб они гнались по следам. Но так как иные зайцы ускользают и от таких собак, то по тем тропинкам, где бегут зайцы, охотники расставляют сети, чтобы туда попал заяц и запутался». – «Чем же таким мне ловить друзей?» – спросила Феодота. «Очевидно, – отвечал Сократ, – будет неплохо, если ты вместо собаки достанешь такого человека, который будет выслеживать любителей красоты, и притом богатых, и, выследивши, постарается впутать их в твои сети». – «Какие же у меня сети?» – спросила Феодота.» «Первая и превосходно опутывающая – это, само собою понятно, тело, а в теле душа, благодаря которой ты знаешь и то, как посмотреть и понравиться, и то, что сказать и как доставить удовольствие, а также и то, что преданного тебе человека нужно принимать любезно, а пред нахалом двери запирать; что, когда друг заболеет, следует внимательно присмотреть за ним; если он испытывает какую-либо удачу, разделить с ним радость и, если он заботлив, угождать ему всей душой. Нечего и говорить, что ты умеешь любить не только чувственно, но и преданно и что если у тебя есть превосходные друзья, то ты достигаешь этого не только словом, но и делом». – «Уверяю тебя, что я не пользуюсь ничем подобным», – сказала Феодота. «А все-таки много значит относиться к человеку сообразно с его характером и притом правильным образом, потому что силой не возьмешь друга и не удержишь, и этот зверек покупается только на услуги и на удовольствие, и ради них только может остаться». – «Это правда», – сказала Феодота. «Поэтому сначала ты должна требовать от заботливых друзей только того, об исполнении чего им придется наименее думать, и затем самой охотно платить им тем же. В таком случае люди скорее всего могут стать друзьями, долгое время буду любить тебя и оказывать величайшие услуги. Ты сделаешь для них большое одолжение, если будешь дарить их своим расположением только тогда, когда будет в этом надобность. Ты ведь знаешь, что самое приятное кушанье, если его подносят тогда, когда не хочется есть, кажется неприятным, а если его подносят человеку сытому, то оно производит отвращение. Но если его подносят, вызвавши предварительно голод, тогда и плохое кушанье кажется очень приятным». – «Каким же образом я могу возбудить в ком-либо из моих знакомых голод?» – «Разумеется, прежде всего тем, что ты насытившемуся не поднесешь кушанья и даже не напомнишь о нем до тех пор, пока с окончанием пресыщения он не захочет его снова, а когда у него явится желание, то ты можешь напомнить об этом, с одной стороны, самым скромным обращением, с другой – намеком на согласие, но и намеком на отказ, пока наконец желание не достигнет высшей степени. Тогда подобные подарки имеют гораздо большее значение, чем когда их дают при отсутствии желания». Феодота отвечала: «Отчего бы тебе, Сократ, не сделаться моим помощником в охоте на друзей?» – «Если ты убедишь меня, я согласен», – сказал Сократ. «Как же тебя убедить?» – «Об этом ты уже сама подумай, если у тебя явится во мне надобность». – «Так ходи ко мне постоянно», – сказала Феодота. Тогда Сократ, смеясь над ее праздностью, сказал: «Феодота! Мне трудно ничего не делать, так как мои частные и общественные дела не оставляют мне свободного времени. Кроме того, есть у меня также подруги, которые не дозволят мне отлучиться от них ни днем, ни ночью, потому что учатся у меня разным привораживаниям и заговорам». – «Так ты, Сократ, и это знаешь?» – «A ты, почему думаешь, этот Аполлодор и Антисфен[12]12
  Аполлодор – ученик Сократа, особенно ему преданный и ставивший Сократа выше всех. Антисфен – один из учеников Сократа.


[Закрыть] никогда от меня не отходят? Почему ходят ко мне Кев и Симмий[13]13
  Кев и Симмий – оба фиванцы, ученики Сократа.


[Закрыть]? Знай, что дело не обходится без любовных зелий, заговоров и вертишеек».[14]14
  Вертишейка – птица из отряда лазающих, в древности использовалась при магическом обряде привораживания.


[Закрыть] – «Так ты займи мне своей вертишейки, – сказала Феодота, – я ее на тебе же и опробую». – «Нет, – отвечал Сократ. – Я и сам не хочу, чтобы меня влекло к тебе; а скорее, ты ходи ко мне». – «Я буду ходить, только ты принимай меня», – сказала она. «Хорошо, я буду принимать, если только у меня не будет какой-нибудь другой, милее тебя», – отвечал Сократ.