Текст книги "Рождественские традиции. Рассказы, очерки, воспоминания"

Няня из Москвы
Отрывок из романа

Ну, думалось ли, когда в Кудрине я жила, в Москве-то… в Эн-дию страшную попаду! Это у нас лавошница рядом жила, Авдотья Васильевна, она все умные книжки читала, про разные земли-города и где голые совсем ходят… слушать страшно. Придешь к ней чайку попить, а она и скажет: «Вот есть какие люди, людоеды называются, на деревах живут!» – и картинки покажет – глядеть страшно. И скажет, любопытная была такая: «Нет, так мы тут в Кудрине и помрем, ничего не увидим!» Она очень образованная была, и на торговлю жаловалась, надоело ей за сборкой сидеть. Ну, скажет она так – чужие бы земли повидать, людоедов этих, – а я ей свое и свое: «Как же это так, милая Авдотья Васильевна… от такой сладкой жизни, и к людоедам хотите! Это нехорошо, Господь накажет за неудовольствие». А она такая умильная, мечтающая… глазки закатит, воздохнет так… и скажет: «Ах, Дарья Степановна, вы не можете этого понять… это только тонкие люди понимают, самые образованные».

Ну, вот и повидали мы, и всех людоедов повидали. И она, матушка моя, досыта повидала, и супруга потеряла, и сын без ноги. В Эн-дию-то попали как?… Попали, барыня, в самое ихнее Рождество попали, в индейское! Ну, сон и сон.

И повидали мы, барыня, чудес всяких. Кругом света поехали, в Эн-дию эту и попали. С музыкой нас встречали, и солдаты ихние на конях, и слоны головами нам мотали-кланялись, хоботочки все поднимали враз и на коленки падали перед нами, ушами хлопали. Ученые слоны. А я вправду все людоедов опасалась. Смирные-то они смирные, и полиции было много, а все-таки, не ровен час… что ему в голову взбредет, людоеду-то страшному! Там за город один лучше и не ходи, закон такой. Гарт нас предупреждал.

«Я, – говорит, – хоть и могущественный, а поручиться никак не поручусь, у нас без городовых не ходят, особенно молодые барышни».

Ихние короли, людоедовы, утаскивают к себе, в жены… и уж никакой силой не отыскать! Так запрут, на тыщу замков, и тигры стерегут, как у нас собаки, нарочно обучены. А у них короли ихние по сто, говорят, жен имеют, и это им по закону полагается. За семью воротами живут. Повидала я ворота ихние… Чисто вот Кремль у нас. И церквы у них все с башенками, по семь да по восемь ярусов, одна на другой. Туда и не доберешься.

И всего-то он, Гарт, нам показывал, все рассказывал, все возил. А с ним стража военная, все в белых одеяниях, красавцы такие все, в белых касках, из хорошего полотна, из голландского. Из людоедов набраны, обучены. Уж как настоящие люди стали, и им харчи хорошие отпускают, они и обошлись. А строгие, не дай Бог. А без стражи никак нельзя, на каждом шагу разбойники да людоеды, а то тигры… а то змеи… самое змеиное там место. Да не вру, барыня, а истинная правда. Мы такую змею видали… не больше четверти, серенькая сама, а головка с ноготок, черненькая… ее солдат тот сапогом убил. Закусывали мы под палаткой… – чего-чего только не возили за нами! и палатки, и ковры, и качалки плетеные, на деревья вешать… гамаки, вот-вот… и всякие припасы, чего только душа желает, – ну, закусывали мы, она к Катичке и подобралась. А всю траву мужики наперед выскребли и жаровню по земле возили, змей-то этих выжигали-выпугивали, – подобралась она, стерва, из-под коврика вывернулась, гадина… А то бы Катичке в пять минут смерть была! Гарт так и посинел, руку тому солдату пожал, хоть у них это и не полагается, Катичка говорила… и большую награду пожаловал. Глядели потом ту змею – не на что глядеть, а вредная.

По горам ездили, по лесам… и на носилках носили нас тамошние люди-людоеды – голые-разголые, а тут обвязочна. А на головах у них цельные простыни намотаны, от жары. Тут зима, а у них лето, жара-жарища, потела я все там – льет и льет, вся мокрая. И самое Рождество! Ахнула я, как Катичка мне сказала – подошло наше Рождество! Заплакала я – никакого Рождества нет. Солнце палит, голые людоеды ходят, обезьяны эти в лесу визжат, будто мы в ад попали. Плакала я, а Катичка и говорит: «Тут индейское Рождество справляют, сладкие пироги пекут, с огнем».

И верно, барыня, с синим огнем подавали нам, ром горел. Пудинг называется. Но только мы это Рождество в городе справляли. Катичка на балах с подружками танцевала, а я все плакала. Забьюсь в хоромы… – нам дом отвели в восемнадцать комнат! И в каждой комнате у дверей ихний человек, в простыне на башке, стоял-сторожил, чтобы змеи к нам не зашли. Он у двери стоит-наблюдает, а я плачу-заливаюсь, одна сижу. Так и справила Рождество, молитвы все прочитала, какие знала… церквы-то нашей нет. И звону не слыхала, и тропаря не слыхала… Все шептала, упомнила: «Разумейте, языцы, и покоряйтеся… с нами Бог!» В сад выйдешь погулять, а идол тот за мной, с ружьем-с-саблей – это ему Гарт приказал. И три людоеда за мной с креслом с раскладным и с опахалом с огромадным, с зонтиком из рогожки, чтобы не жарко было, и еще в кувшине воду со льдом носили. Измучилась я там. Они боле недели свое Рождество справляли. И повез нас Гарт в далекое место, чудеса показывать. У нас пятнадцать человек казенной прислуги было, а у Гарта… – ты-ща прислуг, вот как. Так живет, так живет богато – царь не царь, а королю не уступит. Три человека у нас было к зонту приставлено, из ихней мочалы сделан, для прохлаждения ветер делали, все тамошние люди, из людоедов… ноги тонкие, чисто шиколотные, головы в простыне. А то змеиный у нас лакей был, который всякую змею знает, как обойтись с ней. Как спать ложиться, он все комнаты обойдет, и у него порошки курительные, духом их выгоняет, куревом. А то начнет в дудочку дудеть, она и вылезает на дудочку, не может удержаться, страшно ей, что ли, делается. Он ее сейчас такими щипцами – цоп! – в жаровню прямо. Так там и зашипит, зло-то ее все… а она жар кусает, глядеть жуть. А то к нам старик ихний приходил, «змеиный царь» называется… змей при нас заговарил-мурлыкал… и все змеи как палки делались. Он их за хвост прямо, чисто сучья какие соберет, чисто закостенеют! Святой, по-ихнему. Пять лошадок было для Катички, и при каждой лошадке молодой мальчишка, голый, а в сапогах, и стыдное место у него кисточками завешано, стыда у них нет на это. Да что с людоедов спрашивать… И еще с ней две барышни-англичанки, мисы… дочки чиновников при Гарте, очень воспитанные, – все они и гуляли вместе.

Вот и повез нас Гарт в дремучие леса, на край света, ихние церквы показывать, старинные, выше наших. И людоеды, а и у них Бог есть… а идолы-то наши вон все церквы у нас позакрывали. И лестницы широкие-широкие, идешь-идешь, а внутри ихний бог сидит, идол каменный, на пупок на свой глядит… и все цветы кладут, монахи ихние, в белых балахонах. Там не крестятся, а столбы крутят: кто больше накрутит, тот и угодит идолу. Всего-то-всего видали. И вот тут-то мы и повидали обезьянов, в самое наше Рождество. Будто это нам в какое указание: вот, дескать, и глядите: то у нас «возсия мирови свет разума» пели в церкви, и благовест какой был, и вы – люди Господни были, а вот вам за грехи ваши – идол сидит, на пупок на свой глядит, и обезьяны вам поют-воют, и солнце палит заместо хорошего морозу… – индейское Рождество вам! Ну, как все равно в наказание, для испытания. И обезьяны на людей похожи, а зверюги, образ-то Божий потеряли. Ну, будто что намекает: так вот и вы можете потерять. И верно, барыня… сколько же народу образ-то Божий потеряло в России нашей… другие хуже самых поганых людоедов стали. Правду скажу вам, я там от людоедов худого слова не слыхала. Один ихний людоед, в лавочке торговал… как пойдешь мимо лавочки, он вот так руки на живот приложит – и мне поклон! И пряник мне раз подарил, денег не взял… при Катичке бабушкой назвал. «Ты, – говорит, – хорошая бабушка, очень с лица приятная, на мамашу на мою похожа!» И они понимают хорошее обращение. А меня капитан морской, как мы в Костинтинополь приехали, сироты… за ворот ухватил! Есть и из людоедов хорошие, и одежи не носят, а… А капитан морской тот с золотыми тесемками был, самый заграничный. Хуже обезьянов – образ Божий кто потерял. Всего, барыня, повидала.

Владимир Беляков

Рождество Христово в Нильской долине

В святую ночь с 6 на 7 января, когда Россия покрыта густым снегом, сотни тысяч наших соотечественников отправляются в православные храмы. И они даже не задумываются о том, что в это самое время храмы Нильской долины, не знающей снежной зимы, наполняются людьми, которые идут тем же путем и разделяют их чувства.

– Показывайте руки! – Всем своим видом полицейский у входа демонстрирует, что ни на йоту не отступит от закона. Во всяком случае, не этим особенным вечером, когда разукрашивается к празднику каирский район Аббасия, в центре которого в огромном патриаршем соборе Святого Марка вот-вот начнется рождественская литургия. Патриарх всех коптов, папа Александрийский Шенуда III, сам будет служить.

Возле калитки уже собралась очередь, хотя проверка всякого входящего занимает ровно секунду. Надо только показать полицейскому левое запястье. Там у копта – татуировка в виде креста, по этому бессрочному пропуску он попадает к патриарху. Крестом на запястье египетские христиане и отличаются от мусульман, вопреки расхожему мнению, будто только копты – потомки древних египтян, а мусульмане – это арабы. На самом деле арабы Египта – бедуины, живут только на Синае и в Восточной пустыне. А подавляющее большинство населения – обитатели долины и дельты Нила – независимо от веры являются прямыми потомками фараонов и их подданных. Просто те, кто уверовал в Аллаха, вместе с религией переняли у завоевателей язык и некоторые элементы культуры.

«Несмотря на многочисленные смешения с иностранными племенами, основание расы осталось то же со времен глубочайшей древности и до наших дней. Пришлые элементы были поглощены и пропали в массе, не оставив по себе никаких заметных следов», – писал в 1884 году русский путешественник Владимир Андреевский. 120 лет спустя основная часть ученых придерживается того же мнения.

…Изнутри собор может показаться скорее театральным залом, чем христианским храмом: бесконечные ряды скамеек, во время службы копты сидят, балкон тоже со скамейками – вообще, здание, построенное треть века назад, вмещает почти 5 тысяч человек. Стены аккуратно побелены. Нет фресок, нет икон, хотя в древних коптских храмах они встречаются довольно часто, в церкви Аль-Муалляка («Подвешенной») в Старом Каире их больше ста.

Все пять тысяч уже были почти в сборе, и мы нашли места в пятнадцатом ряду лишь благодаря славянской наружности – здесь ценят выходцев из «настоящих» христианских стран. Увидев нас, несколько египтян интеллигентного вида почтительно сдвинулись. Естественным образом рождественская служба в патриаршем соборе собирает весь цвет коптской общины, а в ней немало людей не только высокообразованных, но и состоятельных. Мы, собственно, потому и опоздали, что искали место для парковки и пришлось долго колесить по соседним улицам: ближайшие подступы к собору заняты весьма неплохими машинами тех, кто приехал раньше.

Христиане в Египте, как ни странно, вообще более благополучны, чем мусульмане. Эта 8-процентная доля 70-миллионного народа возрастает почти до четверти в профессиональных синдикатах адвокатов, врачей, фармацевтов, журналистов… По некоторым данным, копты владеют пятой частью компаний, созданных за последние 30 лет, то есть с тех пор, как страна повернула на рыночную дорогу. Самое богатое семейство страны – Савирисы, отец и три сына, являющиеся хозяевами группы компаний «Ораском».

Так сложилось исторически – во время своего господства в Египте в 1882–1952 годы англичане охотнее доверяли экономические дела единоверцам. Копты, в свою очередь, пытались использовать колонизаторов как источник обогащения и европейского образования. Впрочем, среди духовных чад Шенуды довольно и бедняков. В Среднем Египте немало селений, где почти все жители – христиане. Каирские мусорщики – преимущественно копты, выдавленные из деревень избытком рабочих рук.

…Между рядами скамеек установлены телекамеры на высоких платформах. Хлопочут операторы. Служба будет транслироваться в прямом эфире. С 2003 года Рождество и Пасха – официальные выходные дни в Арабской Республике Египет, и это решение президента Хосни Мубарака только со стороны кажется сенсационным. Египтяне всегда оставались единым народом, христиане жили бок о бок с мусульманами, и вместе они встречали религиозные праздники. Церковь рядом с мечетью – обычное дело. Еще 1 июня 2000 года в Каире с большой помпой отмечалось 2000-летие вступления Святого семейства на египетскую землю, с того дня, когда Мария укрыла здесь младенца Иисуса от преследований Ирода. По этому случаю была специально написана и поставлена под открытым небом опера «Благословен народ мой – Мицраим» (то есть египетский народ. – Ред.). Причем этими словами из ветхозаветной Книги пророка Исайи в данном случае вдохновились правоверные мусульмане – композитор и либреттист. А несколько лет спустя их единоверец, сын президента Мубарака, даже явился на празднование Рождества Христова сюда, в главное коптское святилище, где из алтарной части на подиум уже выходит Папа, зал встает и люди осеняют себя крестным знамением. У коптов, как и в России, принято креститься справа налево, но одним перстом – этому, говорят они, учил их предков евангелист Марк. Идет литургия святителя Григория Богослова, и нам странно слышать знакомые евангельские тексты, доносящиеся из уст Папы на арабском языке. Впрочем, его мы по крайней мере понимаем, и вдруг – перестаем понимать. Шенуда, не повышая голоса, переходит на родную речь, доставшуюся его народу в наследство прямо от современников Тутанхамона. Коптский алфавит состоит из 7 знаков скорописного (демотического) древнеегипетского письма и 24 греческих букв. Увы, мало кто из современников может прочесть записи, сделанные ими. Язык египетских христиан окончательно вышел из употребления в конце XVIII века, и даже богослужение ведется ныне лишь частично по-коптски. Священные книги имеют параллельные тексты на арабском и коптском. И кстати, в египетском диалекте первого есть немало и лексических, и грамматических заимствований из второго.

Тем временем вступает хор. Несмотря на близость вероисповеданий, коптское песнопение совсем не похоже на православное – считается, что оно произошло от древнеегипетской музыки. Поэтому и сопровождают его примитивные инструменты, будто сошедшие с обелисков и стен языческих храмов: тарелки, колокольчики, флейты. Музыка будет играть всю ночь. Люди с крестами на запястьях не сомкнут глаз. Они заполнят потемневшие улицы, парки и ярко освещенные набережные Нила. В Аббасии станет невозможно протолкнуться – и мы заранее вдоль стенки покидаем собор. Ведь Рождество Христово сегодня не только для коптов, но и для православных. Нам надо еще успеть в русский храм Святого Димитрия Солунского в столичном районе Зейтун. Там, как известно, сесть не предложат, да и отстоять еще одну литургию, пусть даже не полностью, нелегкое дело. Но на земле Египта, укрывшей когда-то Спасителя в минуту смертельной опасности, не грех и отстоять.

Источник: журнал «Вокруг света», № 1 (2772), Январь 2005

Андрей Муравьев (1806–1874)

Праздник Рождества Христова в Вифлееме

Посещал я Вифлеем для праздника латинского, теперь же для родного православного празднества. Много было восточного в торжественном шествии Наместника Патриаршего, с двумя архиереями и другими духовными лицами от Иерусалима до Вифлеема. Им предшествовала конная стража Паши Иерусалимского с бубнами, и на каждом открытом месте всадники пускали коней своих взапуски или кружились, метая копья. Около обители Пророка Илии все шейхи вифлеемские, в красных нарядных мантиях, на статных лошадях, встретили поезд архиерейский, и толпы христиан выбежали ему навстречу из Вифлеема, повсюду слышались выстрелы – изъявление почести и радости на Востоке, и песни детей во славу идущих. Но пред стенами священной обители возвратилось прежнее благочестие и восстановился порядок церковный.

Митрополит Вифлеемский встретил Наместника с крестом и хоругвями; двенадцать священников с иноками и шесть диаконов в облачениях, с кадильницами в руках, следовали за хоругвями и при каждых девяти шагах останавливались, чтобы кадить архиереев; так вступили внутрь великолепного храма Вифлеемского, правда сквозь тесные и низкия двери, как входят и в Царство Небесное; но здесь такая предосторожность необходима, страха ради: зато внутреннее величие собора вполне вознаградило это минутное смирение. Нам открылись четыре ряда мраморных столбов, которые поддерживают стройные деревянные стропила, с остатками мозаик над колоннадой, достойной лучших зданий древнего Рима; между ними потянулся крестный ход, доколе Наместник не стал на Патриаршее место и не возгласил начало вечерни. Шум народа производил на меня впечатление неприятное во все время ее продолжения, хотя духовенство всячески старалось унимать дикую толпу, но зато утреня и ранняя обедня оставили в душе сладкое чувство.

Как величественны и вместе умилительны наши церковные обряды, хотя им вредит иногда дурное исполнение или терпят они от неблагоприятных обстоятельств, как, например, в Вифлееме, где невозможно было усмирить толпу. Счастливо еще, что она шумела за перегородкой, в нижней части храма, между столбов. Во время полиелея облачились три архиерея со всем клиром и двинулись с иконами и хоругвями из главного алтаря, чтобы спуститься в пещеру Рождества для чтения там Евангелия. Все воспели хором: «Приидите, видим вернии, где родися Христос; последуем прочее, аможе идет звезда, с волхвы восточными цари; его же Ангели поют непрестанно тамо, пастырие свиряют песнь достойную: слава в вышних, глаголюще, днесь в вертепе Рождшемуся от Девы и Богородицы, в Вифлееме Иудейстем». Я невольно дрогнул от священного ужаса, потому что мы действительно сошли к тому месту, где родился Господь. Наместник после благоговейного целования звездицы на помосте стал у престола Рождества и прочел с умилением Евангелие об ангелах и пастырях, хотя не оно поставлено в ряду служебном, но таков чин Вифлеема, потому что оно более других изобразительно. Невыразимо сладко было слышать простой рассказ о чудных событиях над местом событий.

Вся пещера горела огнями и блеском священной утвари; драгоценная икона над престолом, искусства венецианского, изображала звезду, руководившую волхвов, и пастырей, вторящих Ангелам, и поклонение тех и других повитому в яслях Младенцу (все это дорогими камнями на золотой ризе). Когда же возгласили: «Всяческая днесь радости исполняются, Христос в Вифлееме», – поистине взоры верных искали в яслях повитого Младенца. При громком пении ирмоса: «Христос рождается, славите; Христос с небес, срящите; Христос на земли, возноситеся» – духовенство вышло из священного вертепа, чтобы идти крестным ходом вокруг всего храма, между столбов, по длинной колоннаде царя Иустиниана, где водворилось в сию минуту благоговейное безмолвие, так что ясно слышны были все умилительные стихи канона. Белые чалмы арабов почтительно преклонялись пред шествующим клиром, во всем великолепии церковном, и это зрелище было в высшей степени трогательно; можно ли сравнить с ним убогие обряды латинские?

Я только один раз обошел церковь с крестным ходом, который совершает троекратное шествие вокруг храма. Приблизившись к священному вертепу, опять я в него спустился и опять услышал внутри его, уже на сладостном родном наречии: «Христос рождается, славите». Два русских священника с диаконом и нашим клиром готовились совершить там раннюю литургию, но прежде, по обычаю местному, пропели все ирмосы чудного канона и потом: «Слава в вышних Богу». О как трогательна слава сия, воссылаемая в горние жилища из глубины вертепа, где нас ради смирил себя Вышний! Я имел утешение приобщиться его Божественных Тела и Крови, у самого престола Рождества; подле меня были ясли, где возлежал некогда Младенец Вифлеемский; поистине я мог воспеть: «Таинство странное вижу и преславное: небо – вертеп, престол Херувимский – Деву, ясли – вместилище, в них же возлеже невместимый Христос Бог!» Все тут сказано, что только можно сказать в такие минуты! Как только совершилась ранняя литургия внутри вертепа, уже поверх его, пред царскими вратами алтаря соборного, три облачившихся архиерея, возвысив тройственные светильники, возгласили опять, как пастыри, Ангельскую песнь, ознаменовавшую начало литургии: «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение».

Признаюсь, я не был так доволен совершением поздней литургии, как раннею, от шума народного и беспорядка при служении многолюдном, привыкши к тому благочинию, какое видим у нас. Но я подумал: Господь благоволил на самом этом месте возлечь в вертепе, в яслях бессловесных, и мы ли еще будем роптать, находясь тут под кровлею великолепного храма? Если же существа словесные, по дикости своей, возвратились как будто к состоянию бессловесных, здесь некогда окружавших ясли Божественного Младенца, то забудем о них ради стольких ангельских ликов и богодухновенных песней, еще гласящих здесь устами человеческими: «Слава в вышних Богу и на земли мир».

Скажу в заключение несколько слов о великолепном соборе в Вифлееме, основанном императором Иустинианом на месте древней небольшой церкви Св. Елены и обновленном при императоре Мануиле в XII веке, как о том свидетельствует надпись с правой стороны алтаря: «Совершися дело сие рукою Ефрема монаха, мозаиста и живописца, при державе Мануила Комнина Багрянородного, при Святейшем Епископе Св. Вифлеема Рагуиле, во дни Амори (Амальрика) Царя Иерусалимского, в лето 6677, от Христа же 1169». Остатки сих мозаиков, довольно изящных, сохранились немного по обеим сторонам алтаря: налево – уверование Фомы и вознесение Господне; направо – молитва на Элеоне и вход в Иерусалим; прочее обвалилось и покрыто белою штукатуркой, обезобразившею стены храма; много вредит красоте его перегородка, отделяющая верхнюю часть от нижней ветви креста, которая, однако, необходима для безопасности, чтобы собственно церковь не была всем открыта. Поверх великолепной колоннады сохранились также, хотя и весьма немного, мозаики: изображение Соборов Вселенских по правую, и поместных по левую, с фигурами цветов между каждых двух Соборов.

Самые Соборы представлены храмами, на основании коих надпись гласит о времени собрания, лицах и определениях догмата. Второй только Собор уцелел вполне, и под ним видны лики всех Маккавеев, в день коих он соединился; вероятно, так было и под всеми. Есть малые остатки третьего, четвертого и шестого, а от поместных уцелели только два, Сардикии и Антиохии; имена сих городов начертаны ясно. Поверх же всех Соборов были Ангельские лики, но теперь только над поместными сохранилось шесть Ангелов, мозаикою искусно изображенных. Молитвенно осеняют они собрание Св. Отцов, которые сами были Ангелами своих Апостольских Церквей, и нигде так не утешительны сердцу Ангельские лики, как в Вифлееме, отколе небесная их песнь распространилась по Вселенной: «Слава в вышних Богу и на земли мир».

Вифлеем, 25 Декабря 1849