Текст книги "Ноосферное образование в евразийском пространстве. Том 2. Книга 1"

Изложенные тенденции «синтетической революции» служат основаниями этих сдвигов. С этих позиций переход к непрерывному образованию становится императивом. Возрождается императив Ренессанса энциклопедизма, универсализма, универсального человека как императив образовательной революции уже на новой основе, обусловленной сдвигами в цивилизационных механизмах развития.

Таким образом, синтетическая революция в механизмах цивилизационного развития предстает как революция в механизмах воспроизводства общественного интеллекта, подготавливающая «прорыв» мировой цивилизации в эпоху управляемой социоприродной эволюции.

Таким образом, системно-методологические основы ноосферной социологии представляют собой развернутую систему, которая предстает в свою очередь, как часть Ноосферизма.

Goodland R., Daly H., El Serafy S. (Eds). Environmental Sustainable Economics Development Building on Brundtland. Washington D.C: World Bank, 1991.

Булгаков С. Н. Философия хозяйства – М.: «Наука», 1990. – 412 с.

Вернадскианская революция в системе научного мировоззрения – поиск ноосферной модели будущего человечества в XXI веке/ Под науч. ред. А. И. Субетто. – СПб.: Астерион, 2003. – 598 с.

Вернадский В. И. Научная мысль как планетное явление/ Отв. ред. А. Л. Яншин. – М.: «Наука», 1991. – 271 с.

Вернадский В. И. Философские мысли натуралиста. – М.: «Наука», 1988–520 с.

Григорьев С. И., Субетто А. И. Основы Неклассической социологии. – М.: РУСАКИ, 2000. – 224 с.

Зубаков В. А. Эндоэкологическое отравление и эволюция: стратегия выживания (К саммиту ООН «Рио+10»). – СПб.: 2002. – 86 с.

Комаров В. Г. Правда: онтологическое основание социального разума/ Под ред. В. Я. Ельмеева. – СПб.: Изд-во С.-Пб. Университета, 2001. – 556 с.

Кондратьев Н. Д. Основные проблемы экономической статики и динамики – М.: Наука, 1991. – 567 с.

Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. – М.: 1956.

Медоуз Д. Х., Медоуз Д. Л., Рандерс И. За пределами роста/ Под ред. Г. А. Ягодина – М.: Прогресс – Пангея, 1994. – 304 с.

Осипов Ю. М. Опыт философии хозяйства. – М.: МГУ, 1990. – 382 с.

Социогенетические основания трансформации общества/ Научная монографии (отражающая основные доклады V Международной Кондратьевской конференции «Закономерности и перспективы трансформации общества»)/ Под ред. А. И. Субетто. – Кострома: Изд-во КГУ им. Н. А. Некрасова, 2004. – 464 с.

Субетто А. И. Гуманизация российского общества. – М.: Исследоват. центр проблем кач-ва под-ки спец-ов, 1992. – 156 с.

Субетто А. И. Новая парадигма исторического развития и общественный интеллект. Эскиз теории общественного интеллекта// Современная высшая школа. – 1991. – № 2. – С.81–96.

Субетто А. И. Ноосферизм: движение, идеология или новая научно-мировоззренческая система? (открытое письмо – ответ некоторым «борцам» против ноосферизма»). – СПб. – Кострома: Изд-во КГУ им. Н. А. Некрасова, Астерион, 2006. – 80 с.

Субетто А. И. Опережающее развитие человека, качества общественных педагогических систем и качества общественного интеллекта – социалистический императив. – М.: Исследоват. центр управл. качеством высш. образования, 1990. – 88 с.

Субетто А. И. Основания и императивы стратегии развития России в XXI веке. – СПб. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2005. – 324 с.

Субетто А. И. Проблемы фундаментализации и источников содержания высшего образования: грани государственной политики – Кострома – М.: КГПУ, Исследоват. центр проблем кач-ва под-ки спец-ов, 1995. – 332 с.

Субетто А. И. Разум и Анти-Разум. – СПб. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2003. – 148 с.

Субетто А. И. Россия и человечество на «перевале» Истории в преддверии третьего тысячелетия. – СПб.: Астерион, 1999. – 827 с.

Субетто А. И. Синтетическая революция, кризис истории и человековедение// Мир человека (Периодическое издание научных трудов). – Н. Новгород: ПАНИ, Общероссийская академия человековедения, 1993. – Вып.1. – с. 22–43.

Субетто А. И. Системный анализ современного общества / Научный доклад – СПб. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2005. – 88 с.

Субетто А. И. Социогенетика: системогенетика, общественный интеллект, образовательная генетика и мировое развитие. – М.: Исследоват. центр проблем кач-ва под-ки спец-ов, 1994. – 168 с.

Субетто А. И. Творчество, жизнь, здоровье и гармония. Этюды креативной онтологии. – М.: Изд. Фирма «Логос», 1992. – 204 с.

Субетто А. И. Эпоха Великого Эволюционного Перелома. – СПб. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2007. – 88 с.

Субетто А. И. Общественный интеллект: социогенетические механизмы развития и выживания (философско-методологические основания и начала теории общественного интеллекта)/ Диссертация в виде научного доклада на соискание ученой степени доктора философских наук. Спец. 09.00.11 – Социальная философия – Нижний Новгород: НГАСА, 1995. – 54 с.

Субетто А. И. Сочинения. Ноосферизм: В 13 томах. Том пятый: Ноосферное или Неклассическое обществоведение: поиск оснований. Книга 1/ Под ред. Л. А. Зеленова. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2007. – 508 с.

Субетто А. И. Сочинения. Ноосферизм: В 13 томах. Том пятый: Ноосферное или Неклассическое обществоведение: поиск оснований. Книга 2/ Под ред. Л. А. Зеленова. – Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2007. – 628 с.

Субетто А. И., Иманов Г. М. Образовательное общество как форма реализации стратегии развития образования в XXI веке. – СПб.: Астерион, 2008. – 310 с.

Социологический витализм в системе ноосферного социального образования в России: контекст русского социокультурного пространства XX–XXI веков
С. И. Григорьев

В современных условиях актуальность рассмотрения данной проблематики в главном определяется следующими причинами:

Во-первых, лавинообразным и ускоряющимся ростом рисков для жизни, бытия человека и общества и в глобальном, и в локальном контекстах, развития современной цивилизации, что стало главным фактором, детерминирующим превращение стихийно – эксплуататорского потребительского общества в ноосферное общество «цивилизации управляемой социоприродной эволюции». Этот процесс выразился прежде всего в глобалистическом леворадикальном социалистическом эксперименте, в возникновении и последующей трансформации советского общества, его системы образования и массового просвящения [1, 2, 3 и др.].

Во-вторых, в этой связи нельзя не отметить масштабного изменения, растущей динамики развития социогуманитарного знания, его влияния на модернизацию общества, его управленческих практик, что было мощно активизировано докладами Римского клуба 1960–70-х годов, развитием движения «зеленых», анализом опыта и теории устойчивого развития, формированием практик ноосферного образования и управления [4, 5, 6 и др.].

В-третьих, констатируем тот факт, что социально – историческое развитие последнего столетия обозначило возникновение нового сочетания глобального, национального и регионального, практик интеграции универсального, стандартизированного, технологического и уникального, феноменологического. Это во многом изменило, усложнило развитие социального и гуманитарного знания, его использование на практике, в управлении.

В-четвертых, в связи со сказанным, отметим то обстоятельство, что развитие современного общества и знаний о нём еще в середине XX века было осложнено возникновением, особенно – в социогуманитарных науках, полипарадигмальности, её противоречивого взаимодействия и традиционным монизмом научного знания. На фоне развития поликультурализма, возникновения и эволюции Французской школы анналов, а также постмодернизма последней трети минувшего столетия, все это многократно усложнило, актуализировало процессы социально-исторического, личного и общественного, национально-государственного развития.

В-пятых, в этой связи можно и нужно сказать о растущем влиянии на развитии ноосферного знания и образовательных практик, рожденных у нас в стране еще великим В. Вернадским, идей и системы научных знаний, развивающихся философско-социологическим витализмом! Это стало по-существу главным вызовом времени всей системе социогуманитарного знания, что в России рубежа XX–XXI веков осложнено, актуализировано новой радикальной ломкой всего уклада общественной жизни, либерально-рыночной трансформацией, вернувшей страну в социальное время эпохи первоначально капиталистического накопления, «дикого рынка». Это не могло не обострить весь комплекс проблем воспроизводства человека, общества и государства во всем русском социокультурном пространстве и вокруг него. Вполне определенно обозначился масштабный кризис прогрессивности эволюции не только российского общества, но и всей современной практики социокультурного развития.

Сегодня, как никогда, ощущается востребованность душевного богатства русского духа, необходимость в усилении душевной памяти духа, оживлении его любви к священным ценностям русской культуры, формировании на такой основе патриотизма.

И это вполне возможно, поскольку дух есть свободная и разумная воля человека, наличие которой свидетельствует о развитом достоинстве, самосознании человека, действенности и продуктивности его творческого воображения, духовно преобразующего внутренний и внешний мир человека. Когда в человеке есть такой дух, тогда в нем есть и живая плодотворная мысль, объективно значимый, возвышающий человека смысл, красота и целостность жизни, о которой мечтали русские религиозные философы.

Быть в духе, значит быть хозяином жизни, способным к ответственному и свободному делу. Поэтому вопрос о пользе возрождения духа – чисто риторический.

Освоив в той или иной мере духовный опыт культуры, дух человека становится духом культуры. Он знает цель, идеал культуры – ответ на вопрос: ради чего? Он знает технологию культурного действия – ответ на вопрос: как достичь означенных цели и идеала? И он знает, какие средства приемлемы для достижения поставленной цели – ответ на вопрос о мере диалектического соотношения цели и средств. Единственное, чего не знает дух, – это спонтанное, непредсказуемое, не зависящее от его воли действие естественных жизненных сил души и действие сил природы и Бога.

И вот здесь, перед лицом великого незнания у человека появляется соблазн проигнорировать факт своего незнания и горделиво заявить о своем знании или же, преодолев слабость духа от встречи с сущим, последовать опыту традиционной культуры, учащей смирению и аскезе перед лицом сущего [17, с. 68].

Русские светские и религиозные мыслители, философски ориентированные педагоги целенаправленно исследовали особенности воспитания духа через национальную культуру и образование. В ходе этих изысканий были выявлены некоторые характерные черты отечественного образования, которые можно сгруппировать в три основные, отражающие сущностные стороны данного явления константы.

Под константами будем понимать постоянные, практически неизменные при тех или иных преобразованиях черты, делающие русское образование целостным, характерным, единым и неповторимым в своей сущности. Анализ констант позволит увидеть в самом общем виде природу отечественного образования и воспитания духа.

Первая константа: открытость, способность русской культуры и образования открываться иноземным влияниям, впитывать общечеловеческие ценности, обогащаться ими, преобразовывать их, сохраняя свою неповторимость и уникальность.

Еще И. Кереевский в статье «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», а вслед за ним и другие славянофилы заметили эту особенность, указывая на такие факты, как мирное призвание варягов, добровольное принятие христианства из Царьграда, братское сосуществование с различными финно-угорскими и другими народами севера Восточной Европы. К. Н. Леонтьев в книге «Византизм и славянство» (1875 г.) показал высочайшую степень открытости русского народа влиянию византийской образованности. Византийское влияние, добровольно принятое Русью в X в., способствовало поразительно быстрому расцвету культурного дела в Киеве, Новгороде, дало возможность зародиться православной религиозно-педагогической мысли, познакомило с эллинистической, греко-римской, уходящей своими корнями в античность и Древний Восток культурой. Кажется поразительным, что уже первое поколение русских людей крещеной Руси выдвинуло мыслителей не просто высокообразованных, но и обогащающих своими творениями мировую культуру. Ярким примером может служить митрополит Иларион и другие мыслители времени Ярослава Мудрого, которых можно считать дальними родственниками, предками русских религиозных философов XIX-ХХ вв. Счастливым для нашей культуры даром явилось то, что приобщение к мировой культуре Русь осуществила во время расцвета Византии, лидирующей в Х-XI вв. в ряду цивилизованных стран в области просвещения. Этот факт сыграл выдающуюся роль в становлении русского типа образованности, форм и методов воспитания и обучения.

Религиозные мыслители отмечали, что на характер образования окозало влияние то, что Русь почти на 500 лет позднее большинства родов Европы приобщилась к христианству (988 г.). К этому времени русский народ имел свою высокоразвитую языческую культуру, получившую отражение в устной народной словесности, мифологии, обрядах, праздниках, многочисленных и разнообразных традициях воспитания детей. Эта основа была необычайно крепка и жизненна, во многом она сохранилась до XIX в., частично – и до XX в. Молодое для Руси христианство, соединенное с этой основой, стало более жизнеспособным и достигло «цветущего» (термин К. Н. Леонтьева) состояния, когда на Западе уже обозначился кризис религиозного мировоззрения.

В XV в. Россия вновь открывается влиянию уже гибнущей Византии, впитывая религиозность и культуру монастырских форм образования, православных мыслителей и учителей исихастского направления (исихия – безмолвие, умная молитва, практика душевно-религиозного образования; исихазм теоретически обоснован византийским монахом Григорием Паламой). Исихазм в специфических русских условиях усилил предвозрожденческие веяния, привел к осмыслению ценности человека, но не в категориях античной или европейской науки, а в форме православных представлен. Главным проводником и преобразователем византийского исихазма на Руси стал последователь Сергия Радонежского, мыслитель и монах Нил Сорский. Московская Русь впитала, таким образом, в качестве традиции приоритет святости, духовно-нравственного воспитания по отношению к рациональному знанию, традицию поиска абсолютного добра и справедливости.

Именно в XV в. культура России обрела свою самобытность. По словам Е. Н. Трубецкого, «Россия увидела в небесах свой собственный образ», названный в народе поэтично-религиозными словами – Святая Русь.

Начиная с XVII в. Россия открылась западноевропейским влияниям, которые усиливались век от века.

Н. А. Бердяев вслед за В. С. Соловьёвым считал благом для русской культуры ее способность к «европеизации», хотя в этом процессе, отмечал он, есть много «тяжелого и болезненного». Открытость России, по его мнению, сочеталась со стремлением к сохранению своей национальной неповторимости. Своеобразие культуры России Н. А. Бердяев видел прежде всего «во взаимодействии двух потоков мировой истории – Востока и Запада», что породило ее особое качество, особый мир, который он назвал «Востоко-Западом». Своеобразие это заключается в парадоксальной ситуации, когда «одаренный и способный к восприятию высшей культуры» народ не стал «народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы», являясь «более народом откровений и вдохновений» [18, с. 44–45].

Н. О. Лосский, опираясь на широкий круг русских источников и религиозно-философских исследований, говорил, как о коренной черте нашего национального характера, о «способности усваивать всевозможные черты любого национального типа», которую Г. В. Флоровский поэтически называл даром всемирной отзывчивости. Действительно, российская культура и образование в XVIII–XIX в. были открыты германской, центральноевропейской и французской культуре, а в XX в. несомненно наблюдается тяга к англо-американской культуре. Однако открытость сочетается с замыканием в собственной традиции, специфической отечественной культуре.

Вторая константа: традиционность, опора на традиционную культуру и эмпирически сложившуюся систему образования. Если открытость можно сравнить с внешним дыханием, то в данном случае речь идет о дыхании внутреннем, о постоянной обращенности к собственной истории, к основам народной организации жизни.

Безусловно, эти две константы находятся в диалектическом единстве. Зрелая и способная к развитию культура и образование, эта, по образному выражению П. Ф. Каптерева, нить педагогического предания, являлась основой для интенсивных внешних заимствований. Данная характерная черта отмечалась и исследовалась русскими мыслителями от любомудров и славянофилов до современных философов и педагогов. Например, Д. С. Лихачев пишет, что «в русской жизни непременно что-то остается от старого и даже от неправдоподобно старого, а с другой стороны, есть страстность, развивающая это старое и взыскующая нового» [19, с. 234].

Это обращение к динамичной традиционной основе, включая древнейшие пласты культурного наследия, благотворно воздействует на русское образование. Диалог с собственным прошлым позволяет черпать духовные силы для роста, развития, но и таит в себе опасность истощения культурной почвы. В сочетании с открытостью, со способностью к диалогу культур она плодотворна; разрыв их ведет к обеднению русского образования. Одностороннее обращение исключительно к западноевропейской культуре, как показали еще славянофилы, искажает русскую образованность, низводит на ступень вечного ученичества, а упрямство в святоотеческом предании, как считали западники, ведет к замкнутости и вырождению.

Видный русский мыслитель В. В. Зеньковский, говоря о силе отечественной образовательной традиции, отметил, что одной из причин ее явилась языковая изолированность русского мира. Исторически сложившимися и ставшими традиционными языками церкви и школы у нас были церковнославянский и древнерусский, а не латинский и греческий, как в Западной Европе. Следует учитывать, что языковая изолированность была рождена не бедностью, а, напротив, развитостью и богатством древнерусского и его наследника – русского языка, способного в переводах отразить достижения мировой и русской философской, педагогической и т. п. мысли. Казалось бы, создание Кириллом и Мефодием славянской азбуки (863 г.), перевод основного корпуса богослужебных книг, школьной, прежде всего византийской учебной, литературы на понятный любому простому русскому человеку язык – несомненное благо.

В силу этого обучение грамоте с первых шагов развития отечественной школы стало доступным для широких слоев населения, а овладение элементарной грамотой открывало путь к обучению по книгам, «ученью книжному», что в первую очередь вело к вершинам античной и христианской мудрости. Однако переводные книги далеко не полностью охватывали содержание школьного образования, существовавшего в средневековом цивилизованном мире и зафиксированного на латинском и греческом языках. Более того, в русском культурном мире бытовало убеждение, что обучение на иностранных языках чуть ли не греховно. Уже в «Сказании о письменах» Черноризца Храбра (X в.), популярном на Руси и включенном почти во все азбуки, была высказана мысль о том, что грамота без души мертва, а душа народа – его язык и образование, и во имя спасения души обучение должно осуществляться на родном языке. Через 700 лет эта идея отстаивалась с неистовым упорством вождем старообрядцев протопопом Аввакумом, протестующим против изучения латыни и греческого. В XIX в. И. И. Срезневский отстаивал мысль, что народ равен языку и образованность народа должна основываться на глубоком проникновении в глубины родного языка. Отметим близость этой позиции к воззрениям славянофилов и принципу народности К. Д. Ушинского.

История показывает, что опора на традиционную культуру для русского образования не раз была спасительной. Например, со времени золотоордынских набегов (с XIII в.) наблюдался резкий спад культурной работы по переводу греко-византийской литературы. Исчезли те немногие знатоки греческого языка и латыни, которые были угнаны в вечную ссылку в далекий азиатский город Каракум, столицу Монгольской империи. В XIV-XV вв. последователи Сергия Радонежского в северных и заволжских монастырях не только сохранили, но и развили традиции русского образования. Лишь в XVI в. благодаря учительской деятельности Нила Сорского и Максима Грека знание греческого и латыни возвращается на Русь. Все это привело к тому, что русское образование, вынужденное опираться на исторически обедненную культурную почву, черпало силы в эмпирически сложившейся русской народной педагогике, т. е. из собственного прошлого и святоотеческой традиции.

Эту традицию русской истории отмечали религиозные мыслители (Н. А. Бердяев, В. В. Зеньковский, Н. О. Лосский и др.). Они считали, что следствием этого стало появление в XV-XVI вв. такой тенденции отечественного образования, как недооценка организованного школьного обучения, особенно его среднего звена. Все они видели, что в России в XV-XVII вв. оформился особый, значительно отличающийся от западноевропейского, а с падением Константинополя (1453 г.) и от греческого, культурный мир. В этом мире вырабатывалось и специфическое отношение к общечеловеческим ценностям и способам передачи их из поколения в поколение. В Московской Руси создавались школы западного (латинского) и южного (греческого) образцов вплоть до конца XVII в., а следовательно, возникли и крупные центры интеллектуального образования университетского типа. Для сферы просвещения и образования в России характерными фигурами были не школьные учителя и профессора, а странствующие мирские дьяки, мастера грамоты, «калики перехожие», духовные отцы, монахи-аскеты, т. е. прежде всего народные воспитатели, наставники, учителя духовной жизни. Значительная часть мировой школьной культуры (античной, схоластической, возрожденческой и др.) в России просто не была востребована. Именно в этом контексте справедливо наблюдение Н. А. Бердяева, что русские «ищут не столько организованного общества», включая общественные центры образования, университеты и т. д., «сколько общности общения, и они малопедагогичны» [18, с. 268]. В России сложилось убеждение в первичности святоотеческого традиционного воспитания и вторичности интеллектуального образования. Нравственный элемент ставили неизмеримо выше школьного «внешнего знания» (грамматики, риторики, диалектики и т. д.), этико-религиозные проблемы лучше всего разрешались в рамках «парной педагогики» и «соборно», т. е. в церковном единении.

Третья константа: духовность, обострение внимания к религиозной сфере жизни, к сфере абсолютного, вечного. Эта черта отмечалась практически всеми религиозными мыслителями. Об обостренной духовности, особой «русской вере» говорит народное название страны («Святая Русь») и религии («пресветлое православие»). В. В. Зеньковский сердцевину образованности русского человека обозначил как «пронизанность светом Божием», а цель образования видел в стремлении «просветить и осветить» всю душу. С. Л. Франк, Л. П. Карсавин, Н. О. Лосский и др. русские философы считали, что существенной чертой русского духа является «религиозность». Суть этого качества-константы состоит в том, что русский человек, по их мнению, хочет действовать всегда «во имя чего-то абсолютного», пренебрегая временным, конечным.

Согласно В. В. Зеньковскому, обостренная духовность тесно связана с таким явлением русской культуры и образования, как религиозная настороженность. Это качество сложилось исторически, развившись в XX в. в идеологическую настороженность и нетерпимость. В. В. Зеньковский напоминает, что Русь приняла от Византии христианство во время обострения отношений между восточной (греческой) и западной (латинской) церквями.

Разделение церквей на католическую и православную («схизма») произошло в 1054 г. В России отрицательное отношение к «латинянам» становится устойчивым, традиционным, проникает глубоко в сознание и душу русского человека. Когда Византия, гибнувшая под ударами мусульман-турок-османов, на Флорентийском соборе (1439 г.) заключила «унию» с католиками, русское православие стало настороженно относиться к византийскому культурному влиянию, замкнувшись в рамках святоотеческой традиции духовно-нравственного воспитания и религиозного образования [20, с. 34]. Веро-исповедальная настороженность, приоритет эстетических проблем над интеллектуальными, потребность в постоянном диалоге с собственным прошлым, народной мудростью, традиционным «ученьем книжным» и некоторые другие особенности древнерусской культуры привели, как известно, во второй половине XVII в. к расколу единой церкви, самоотделению старообрядческой церкви от государства, ориентированного на заимствования. Это явление духовной культуры сыграло огромную роль в развитии российского образования и требует специального изучения.

Религиозные мыслители уделяли этому историческому событию значительное внимание. Например, в книге «Характер русского народа» Н. О. Лосский называет раскол и отделение старообрядчества «печальной драмой» русской религиозной жизни. Однако это явление говорит и о необычайной важности для русского человека именно духовной стороны жизни. Деятели раскола – старообрядцы протопоп Аввакум, инок Епифаний, дьякон Федор и др. – ратовали за верность духовной линии святоотеческой образованности, являясь убежденными противниками школьного обучения, изучения светских дисциплин и иностранных языков. Просветители второй половины XVII в. – Симеон Полоцкий, Карион Истомин, Сильвестр Медведев и др. сторонники западноевропейского пути в образовании и униатской религиозности («уния», союз с католиками – «латинянами» заключена на соборе в Брест-Литовске в 1596 г.), впервые в России предприняли усилия по созданию европейских школ и университета, однако не мыслили образования в отрыве от христианской духовности. Русские просветители XVII в. отходят от духовности, прежде всего от религии, но позже приходят к ориентации на духовное совершенствование человека.

Религиозные мыслители XIX в., особенно философы круга В. С. Соловьёва, сделали попытку найти общехристианский «софийский» (София-мудрость) идеал организации духовно-религиозной общественной жизни. Так, например, Е. Н. Трубецкой специально изучал истоки католицизма и начало «схизмы», в магистерской и докторской диссертациях исследовал религиозно-общественный идеал западного христианства в V и XI вв., пытаясь выявить пути единого с Европой духовного возрождения России. В дальнейшем Е. Н. Трубецкой посвятил себя изучению особенностей русской духовности, «соборного» образования и т. д.

С понятием духовности русские религиозные мыслители связывали идею соборности, сформулированную еще славянофилами. Соборность понималась как особая среда и средство сохранности духовного начала в русском народе, путь формирования «цельной» личности, образованной и телесно, и душевно, и духовно.

Под соборностью религиозные мыслители понимали прежде всего духовное единение индивидуумов на основе взаимной любви друг к другу и абсолютных всечеловеческих ценностей. Само слово это чисто русское и как понятие вошло без перевода в мировую философию. Соборное образование всегда мыслилось как религиозно-православное, ориентированное на развитие человека сообразно духовным абсолютным ценностям: нравственному добру, красоте, душевности, правде-истине, совестливости, достоинству и т. д.

Укорененность в русском образовании такого качества-константы, как духовность, настолько сильна, что не исчезает и при упадке религиозности, отходе от церкви. Как отметил Н. О. Лосский, в этом случае искание абсолютного добра, царства Божия и смысла жизни сводится к стремлению к социальной справедливости в земной жизни, при этом стремление к «совершенному добру» в русском человеке сохраняется. Религиозные мыслители с духовностью как константой связывали способность русских людей к высшим формам опыта, к философскому умозрению, чуткому восприятию чужой душевной жизни и пр. Однако то же свойство, как уже отмечалось, создает трудности в освоении среднего уровня образования, поскольку сам учащийся руководствуется девизом: «Все или ничего не надо», опираясь не на прагматические, а на абсолютные ценности.

Все три рассмотренные константы необходимо брать в единстве, во взаимосвязи. Открытость невозможна без опоры на богатую традицию, а это «двойное дыхание» образования («дыхание» внешних заимствований и «дыхание» отечественной исторической традиции, внутреннего культурно-образовательного потенциала) наделило русскую систему воспитания и обучения необычайно высокой степенью духовности. Лишь взятые в единстве эти константы отражают особенность русского образования.

Русская религиозная философия также выработала три завета, сделавших ее недосягаемой для западноевропейской философии. Во-первых, в ней впервые со всей полнотой реализовалась славянофильская мечта о самобытно-русской философии, основанной на вере, вероисповедном отношении к действительности. Заметим, что это не то же, что религиозное отношение. Философия русского религиозного ренессанса принимала веру не в качестве способа одухотворения реальности, а прежде всего как условие сохранения бытия. Ни хорошо развитый в западной философии рационализм, ни эмпиризм не гарантировали этого. Рационализм в своем стремлении к абстракциям не признает иной реальности, кроме той, что является продуктом ума, духа. Эмпиризм, погружаясь в мир чувственных явлений, теряет способность находить нечто устойчивое и реальное. В связи с этим мир, согласно русским философам, может быть сохранен человеком только в форме веры в то, что он есть, действительно существует как творение высшей силы – Бога. Из совокупности всех познавательных способностей – веры, разума и чувств, сведения их «в одну силу», рождается цельное человеческое знание [21, с. 84, 300]. Человек знает не потому, что мыслит, а потому, что живет. Русская философия идет к гносеологии через онтологию, через внутреннюю сопричастность бытию, выраженную в вероисповедальном отношении к действительности.

Второй завет русской религиозной философии – осознание смысла жизни как самотождественности с другим. Ф. М. Достоевский констатировал: важно не то, чтобы жить, а то, для чего жить. Л. Н. Толстой уточнил, что вопрос этот не разрешим на путях разума, ибо нравственный идеал вырастает не из мышления или ощущений, а исключительно из веры, из деятельного отношения человека к «другому» – Богу или человеку. Это соборное единство «Я» и «Ты» связывает настоящее с прошлым и будущим. Кроме того, по словам А. А. Ухтомского, строить и расширять жизнь и общее дело можно лишь с тем, кого любишь. В любви человек наделяет другого лучшими качествами и обретает самого себя. Это достигается постоянной «самодисциплиной и пересмотром собственных нравственных ресурсов» [22, с. 69–90]. По мнению мыслителя, деятельность первых пророков и раннехристианских апостолов означала конец зверского царствования, первобытности и начала восхода человечества по лестнице справедливости, добра и правды. Таким образом, завершением онтологии в русской философии выступает антропология, включающая социологию и этику.