Текст книги "Партизан"

– То есть наш приказ о том, что командование операцией под городом Белым передано вам, до вас не был доведен?

– Нет, товарищ Сталин. Я находился на КП батальона на высоте 209,0. Вот она. Ни один батальон не имеет связи с НП и КП дивизии, корпуса, армии или фронта. Для этого у него нет соответствующих средств связи. Связь может быть установлена только особым случаем. То есть радисты вышестоящих соединений сами начинают прослушивать и вызывать интересующий их батальон. С нами такую связь никто не устанавливал, о собственных частотах, позывных и тому подобном нам не докладывали. Свою частоту и позывные я передал лично генерал-полковнику Коневу в 21.47 3 июня 1942-го. Вот запись об этом и подпись Конева. Правда, частота у нас не очень удобная, на самой границе дивизионной и армейской 5-АК и 2-А, и на некоторых станциях ранних выпусков он отсутствует, но даже попыток с нами связаться никто не предпринимал.

– Я вас понял, товарищ Соколов. А командование Западного фронта что скажет?

– Я действовал через генерала Конева, вначале он подтвердил мне информацию о том, что приказ ими получен, затем передал, что связи с Соколовым у него нет.

– То есть, товарищ Жюков, опять меня три дня водили за нос командующие двух фронтов. Когда это прекратится?

– Разрешите, товарищ Сталин? – задал вопрос я.

– Говорите, товарищ Соколов.

– До тех пор, пока окончательно не откажемся от использования радиостанций 6ПК, 5-АК, 4,3 и 2-А, этот «бардак» будет сохраняться. Основное тактическое подразделение: батальон, связи ни с кем, кроме полка, не имеет, а полковые радиостанции чаще всего подвергаются ударам авиации и артиллерии противника. Без связи комбаты даже вызвать огонь артиллерии дивизии не могут, а четыре или шесть пушек полка погоды не делают. Тем более что все они малокалиберные. В тех полках, которые довелось видеть в бою, откровенно мало минометов, к тому же их использование на уровне батальона практически исключено, по неизвестной мне причине в батальонах остались только минометные взводы, два расчета, тогда как должна быть минометная рота. И в полку всего два 120-мм миномета. То есть ни батальон, ни полк ударной мощью не обладают. Это касается и 256-й стрелковой дивизии, единственной укомплектованной по «новому» штату. Гранатометы добавили, а минометы и артиллерию – нет. Вот они и смотрят на действия нашего батальона, как на… – подобрать литературные слова к этому выражению я не смог, поэтому замолчал. Но ожидал, что сейчас кто-нибудь из слушателей взорвется. Но взрыва не последовало.

– Давайте поговорим серьезно, товарищ Соколов. Прошу к столу, но с цифрами в руках. В чем вы видите основной недостаток действий наших войск?

– В слабой управляемости и в отсутствии надежной связи на всех уровнях. Это раз. Второе: откровенно низкая огневая мощь, как батальонов, так и полков. Очень устаревшее и тяжелое полковое орудие 27-го года. А принятие на вооружение гранатометов не может компенсировать того факта, что большая часть ударной мощи передана в дивизию. Полк имеет всего восемь километров телефонных линий, которыми требуется связать все подразделения и обеспечить связь с дивизией. Начнем по порядку. Полковая рота связи: командир роты, политрук, старшина роты и писарь. В распоряжении командира находится 5 верховых лошадей и 10 повозок. Штабной взвод – возглавляется командиром взвода: в составе: 3 сержанта и 17 красноармейцев, вооруженных 21 винтовкой. Основное назначение: уход за лошадьми, конюхи и посыльные. Два телефонно-светосигнальных взвода. Каждый возглавляется командиром взвода, в составе взвода: 3 сержанта и 22 красноармейца. На вооружении взводов состоят 50 винтовок и 2 пистолета. Основное назначение: обеспечение телефонной связи между дивизией и полком. А также между хозяйственными и иными подразделениями полка, где таких специалистов нет. При этом радиовзвод состоит всего из девяти человек, причем шифровальщиков среди них нет. Три радиостанции, подчеркиваю: для связи со всеми батальонами, батареями, отдельными ротами, разведкой и дивизией. Как вы считаете: справятся восемь человек с этой круглосуточной работой? Ответ, по-моему, очевиден. Поэтому наши радиосообщения противником читаются на раз-два-три. При этом именно это подразделение находится на острие атак, как авиации, так и артиллерии противника. Выносных антенн нет, запеленговал и накрыл. Нет ничего проще. – Я посмотрел на Сталина.

– Да, с цифрами в руках получается очень интересная картина. – Иосиф Виссарионович недовольно посмотрел на напрягшегося Жукова, бывшего начальника Генерального штаба, который утверждал эти штаты.

– Идем дальше: взвод связи батальона имеет в своем составе в составе 33 человека, состоящих из командира взвода, 2 – ездовых с 2 повозками, телефонной станции из 5 человек, включая одного сержанта, радиогруппа из 5 сержантов (каждый с радиостанцией) и 2 красноармейцев. И двух телефонно-кабельных групп по девять человек, включая одного сержанта. На вооружении пистолет-пулемет, пистолеты, винтовки. Обращаю внимание: пять радиостанций, тогда как в батальоне три стрелковых роты, одна пулеметная, минометная рота и противотанковый взвод, в которых связистов и радиостанций нет. Хозяйственный можно не считать. А кто комбата будет «обслуживать»? У меня в батальонах радиостанции в каждом взводе, и то я считаю, что требуется их выдать командирам отделений. Они управляют красноармейцами в бою. Единственное «но», эти радиостанции мне почти даром достались. Они трофейные.

– А где нам взять радиостанции? – ехидно спросил Жуков.

– В США, по ленд-лизу. Можно вместе с бронетранспортерами. Они все у них радиофицированы. Видел там же, под городом Белый, но вместо пехоты они начальство возят.

Сталин прикрыл рот рукой и почти неслышно рассмеялся.

– Со слабой огневой мощью полка мы сами разберемся, это – совершенно очевидно. Когда принимали на вооружение, по итогам Финской войны, еще тогда было принято решение, что минометы должны быть в батальонах и полках. Но командиры дивизий стали жаловаться на большой расход мин к ним и забрали все это себе.

– Генералы любят оказывать решающее воздействие на исход боя. «Пришел, увидел, наследил». Вместо того, чтобы организовать своевременную подачу боеприпасов на позиции, проще забрать все у полков и сказать, что я лучше знаю, где и когда нужно использовать это оружие. В условиях ненадежной связи между полками и дивизиями эти минометы израсходовать боекомплект просто не успевают. Его бросают перед отходом. Мы много месяцев подряд собирали 82-мм мины и минометы по полям и лесам Белоруссии. И еще не все собрали. Про артиллерийскую разведку я просто молчу. По штату в минометной роте ОДИН разведчик. Взвод – и его не имеет. А огонь они всегда ведут по закрытой цели и с закрытой позиции. Связистов в этих ротах и взводах, как и в стрелковых, по штату нет.

– Понятно. Как вы считаете: не пора ли нам отвести войска с Холм-Жирковского выступа? Я уже предлагал это сделать в апреле.

– Группировка немцев на правом фланге, где они имеют возможность быстро пополнять ее войсками и боеприпасами, понесла серьезные потери и лишилась основного опорного пункта: города Белый. Я разговаривал с командиром 135-й дивизии, которая там стоит с самого начала, так вот он говорил, что в самом городе постоянно базировался батальон 2-й танковой дивизии, и попытки перерезать шоссе всегда заканчивались одновременной атакой танков с двух сторон. Когда мы это сделали, то немцы начали действовать таким же образом, но противотанковой огневой мощи 937-го полка 256-й дивизии на этот раз хватило, чтобы остановить танки до их позиций, так что теперь требуется на северный фас коридора ввести укомплектованную по новым штатам дивизию, и за существование коридора можно не беспокоиться. И продолжать ликвидацию самого выступа, до самой Духовщины и Ярцево.

– То есть вы считаете так же, как наш Генеральный штаб, что Холм-Жирковская группировка важна и необходимо держать в почти готовом мешке почти две армии и большое количество партизан.

– Да, товарищ Сталин. Важно, как это сделано у нас под Гродно, обезопасить плацдарм от глубоких прорывов немцев, за счет минирования важнейших подступов к ключевым участкам базирования, и усилить противотанковую оборону участков. С этим есть определенные проблемы. Требуется решить вопрос с руководством второго отдела НКВД не выводить с этого участка батальон Осназ подполковника Прохорова. Они помогут с оборудованием опорных противотанковых пунктов у баз базирования. Плюс требуется изменить конфигурацию противотанковых узлов обороны фронта, и массово применять заманивающие орудия. Тем более что новые стволы для 53-К туда уже поступили в некотором количестве. Без доработки и укрепления позиций там не обойтись. О причинах этой ситуации я уже говорил, но их мгновенно не исправить. Придется выкручиваться. Так что мне бы хотелось как можно быстрее вернуться на место, там еще очень много дел предстоит.

– Мы подумаем, где вас будет лучше использовать, – загадочно ответил Сталин, но так и не сказал об альтернативных вариантах.

Секретарь Сталина протянул мне конверт после выхода из кабинета, там лежало направление в гостиницу «Москва». Я-то собирался пройти на Лубянку и там найти машину, чтобы доехать до Кратово. С Жуковым мы расстались достаточно «холодно», отдали друг другу честь. Руки он, как старший по званию, не подал. Оно и понятно: оба будущих маршала сделали все возможное, чтобы у меня ничего не получилось под Белым, ибо «придумали» это не они явно. Немецкий «Ржевский выступ» – это что-то вроде грыжи, или еще более неудобного заболевания, на стыке двух фронтов. И если бы у меня пошло все, как надо, то встал бы вопрос о «неполном служебном соответствии». А так у обоих теперь отговорка есть: ведь у него тоже не получилось! Бог с ними! Прав был Судоплатов, зря я влез в эту московскую кухню, но, вспоминая осень 41-го, когда два месяца сидели без поставок чего бы то ни было, повторять это снова – не хотелось. А лето 42-го, по масштабам поражений, мало чем отличалось от 41-го года. К тому же резко снизилась устойчивость войск, чего не было летом 41-го. Часть вины за это лежит и на решениях Генштаба, решивших, что основными тактическими единицами на поле боя будут стрелковая дивизия и танковая бригада.

В Москве я третий раз за последнее время, до этого случая жил в Кратово в санатории НКВД, где находилась школа и полигон войск Особой группы. Несмотря на обилие войск и военнослужащих, проходным двором столица не стала. Не имея пропуска, передвигаться по ней невозможно. Очень много патрулей, как в центре, так и в остальных районах. Как действующий командир войск Особой группы НКВД, я имел пропуск в центральную часть города, поэтому, получив предписание на поселение, через Александровский садик вышел к самой гостинице. Это – совсем рядом от Кремля. Бывший «Гранд-Отель» или гостиница «Московская», в ресторане которой некогда выступал Шаляпин. Но меня в те годы не было, поэтому слабо представляю себе оперного певца в роли ресторанного шансонье. Да и ужинать, когда в зале кто-то поет басом: «Из-за острова на стрежень…», скорее всего, не так уж и приятно. Кстати, об ужине! Завтракать – я завтракал. После этого выпил пару кружек чая в самолете, и всё. А в кармане денег нет, от слова «совсем». Выручил денежный аттестат, довольно бесполезная бумажка, которая хранилась в Москве, вместе с другими документами, типа удостоверения личности, пропусков и тому подобное. При каждом воинском соединении существовало отделение сберегательного банка. Все денежное довольствие поступало на личный счет военнослужащего. Предъявив аттестат и свое удостоверение в любом отделении «Сбербанка», он, военнослужащий, мог получить свои деньги в любой точке СССР. Многие фронтовики высылали эти аттестаты женам и родителям. Иногда и «невестам». Некоторые из которых занимались сбором этих документов целенаправленно. Так как «Гранд-Отель» постоянно принимал под своей крышей фронтовиков, у которых в обычной жизни надобности в деньгах просто не существовало, то чуть в стороне от «reception» находилось окошечко «Сбербанка», где дама, с заспанным, но приветливым лицом, довольно быстро осуществила выдачу мне денежных знаков. Честно говоря, я видел их впервые и реальной их стоимости просто не представлял. Поэтому спросил ее о ценах, чтобы поесть.

– Согласно вашему продовольственному аттестату вам будет предоставлено питание по первой категории, но только в нашей гостинице, товарищ гвардии старший майор. «Ваши» обычно ходят питаться к себе, на Лубянку. Кроме этого, вы можете воспользоваться коммерческими ресторанами, расположенными в левом и правом крыле на первом и втором этажах гостиницы. Обычно наши постояльцы ночью ходят напротив, в гостиницу «Метрополь». Там в ресторане музыка и танцы до утра, до пяти. Цен я там не знаю, но многие хвалят. У нас в это время музыки нет, ужин, без крепких напитков, от пяти до пятнадцати червонцев.

– Дорого!

– Конечно, дорого. Нам такое не по карману. Но вы же генерал. Сходите к соседям, там всегда много народа.

– Спасибо!

«Фронтовиком» я не выглядел: никаких наград у меня просто нет, только значок «Гвардия». Форма – новенькая, чистенькая, типичный «тыловик». Она здесь в Москве лежит, на Центральном аэродроме, где для «нас» существует собственная «камера хранения», потому что не всегда в подобающем виде нас доставляют в Москву из тылов противника.

Поднявшись на лифте на 11-й этаж, там располагались «апартаменты» для лиц начальствующего состава РККА и НКВД, с помощью дежурного по этажу, чему я был сильно удивлен, так как у молодого человека – явно призывной возраст, но тем не менее работает консьержем, добрался до «своего» номера. На мои вопросы о том, где и как можно поесть, тот ответил, что раньше на этаже существовал буфет, более того, «спецбуфет», работавший круглосуточно, ибо простых смертных на этом этаже не бывает. Но после неожиданного визита сюда замначальника ГПУ армейского комиссара II ранга Щербакова в разгар небольшой пьянки, учиненной «некоторыми ответственными товарищами», буфет закрыли, и в коммерческих ресторанчиках, внизу, больше фронтовых 100 граммов не наливают. Остальное – только «своим» и по «специальной цене», поэтому все уходят ужинать в «Метрополь». Там живут союзные миссии, для которых Щербаков «не указ», а цены – одинаковые. В связи с этим обстоятельством и отсутствием посетителей, сейчас в буфетах, кроме холодных закусок, дорогих, ничего нет. В общем, если хотите горячий ужин, то придется идти через площадь Свердлова. Ненавязчивый советский сервис от «белобилетников». Пришлось тащиться через площадь.

Там – много машин, в которых скучали водители, несколько грузовиков и автобусов, ожидающих «товарищей командиров». Два огромных зала, набитых офицерами в польской форме, кажется, что они единственные наши «союзники», несколько офицеров и уоррент-офицеров из Англии и довольно большая команда «главных снабженцев» – американцев. Неожиданно много девушек-москвичек, несколько шумных компаний наших летчиков, два оркестра, исполняющих даже Глена Миллера, «At last», и, заставлявших зал плакать, «We’ll meet again». И неплохих чечеточников, мужчину и девушку, исполнявших «Коротышку Джорджа». Наши изредка заказывали «Одессита Мишку» и «Синий платочек». Прозвучал и «Осенний вальс», но и песню чуть растянули, напирая на голос, да и не слушали ее в этом зале. «Booggie Woogie forever!» Людей со щитом и мечом на рукаве здесь не видно, они есть, скорее всего, но их не видно. Поэтому ко мне пристал вначале поляк подвыпивший, а затем довольно крепко накачавшийся «ас» из ПВО Москвы. Дескать, нечего подглядывать, люди отдыхают после «боевой работы».

– Я, вообще-то, просто ужинаю, дорогой. Завтракал под Белым, на Калининском, пообедать не получилось, а ужинать приходится в таком шуме. Идите, лейтенант, свободны!

Его, который попытался повысить голос, увели свои же приятели, но ужин был испорчен. Впрочем, этого следовало ожидать, но есть хотелось.

Несмотря на этот инцидент, я успел заметить, что подошедший «стрельнуть огоньку» поляк вначале неровной походкой отправился в вестибюль, туда, где находились туалеты и телефоны, а затем, совершенно трезвый, вернулся обратно. Я в это время выяснял отношения с лейтенантом-летчиком. А «высшую меру», еще от ZWZ, я имею с 1941 года, тем более что сам признался в том, что контактировал с доктором-сотником по служебной необходимости, для его ареста. Так что ситуация стала разворачиваться в направлении, что придется демонстрировать навыки по скоростной стрельбе из пистолета по появляющимся мишеням. Когда я попросил официантку меня рассчитать, то пресловутому надпоручнику сразу срочно потребовалось отлить. В холле я его не видел, но пара молодых людей в кепках вышла на улицу, еще когда я поправлял прическу перед зеркалом. «Встретят» либо в тамбуре, там не шибко удобно, либо попытаются достать в сквере перед театром. Это немного проще. В холле находился швейцар, только парочка вынырнула из темноты и попыталась зайти мне за спину еще на площади. Впереди на скамеечке сидела парочка, которой я больше всего опасался. Там могло быть серьезное оружие. Ребята в кепках – обычные уголовники, решившие подработать. Требуется кого-то подрезать, за куш, а почему нет?

Как только ребятки сзади прибавили шаг, я повернулся к ним вполоборота, держа в поле зрения парочку у фонтана, и приказал лечь на землю, НВКД.

– Атас! Легаш! – В руках у обоих мелькнули «заточки».

И я открыл огонь, но левая рука со вторым пистолетом уже смотрела в сторону фонтана. Два выстрела в головы нападавших и откручиваю «уход вправо с перекатом», так как парочка у фонтана попыталась поднять «Стен». Два «Хай Пауэра» против «пукалки» в руках не шибко владеющего оружием мужчины в штатском, это круто! Несмотря на приличную дистанцию, я его достал с третьего выстрела. А девушку я пожалел. Просто «прижал ее», пустив пару выстрелов вдоль ушей, сблизился и вырубил ее ударом справа в челюсть рукояткой пистолета. С пяти углов бежали патрули. «Что ж вы сумочки у телок не проверяете, комендачи!» Но я заметил, что надпоручник прыгнул в «виллис» и попытался сдать задом для разворота. Это он напрасно! Он меня больше всего интересовал! Я украсил его джип разводами на стекле, а самому ему воткнул пулю в плечо. К сожалению, в левое. Но, похоже, ему хватило, 9 мм имеют приличное останавливающее действие. Машина врезалась задом в стоящий грузовик «Додж».

Надпоручник оказался из 2-го отдела штаба армии Андерса, внутренняя контрразведка. Двое первых нападавших – обычные «жиганы», причем из молодых, но они уже ничего сказать не могут. Только то, что один из них в розыске за «мокруху», что стало известно, как только его фотография оказалась на Петровке, 38. Третий до госпиталя доехать не успел, польский офицер, капитан, кстати, из Волковыска. А девица пока сказать ничего не может, тоже полячка, из Литвы. Интересно: как они меня вычислили? Это – самое интересное! Причем генштабовские уши из этого дерьма просто торчат. Я – человек не публичный, от слова «вообще». О том, что я – в Москве, знало очень ограниченное количество людей. Через полчаса я все это выдал своему прямому начальнику.

– Паш, у меня стойкое ощущение, что меня им слили.

– Может, все-таки это дело по АК тащится?..

– Ню-ню, я – не слишком фотогеничен, даже немцы используют фоторобот, не фотографию, а чей-то рисунок.

– Я доложу, по команде.

В общем, поспать практически не пришлось, «шэф» заинтересовался произошедшим, пришлось и ему докладывать о своих подозрениях. Блин! Влез в такие игрища, что хоть стой, хоть падай. И особо помочь здесь некому. Быстрее бы до дома добраться. Именно с такими мыслями я, наконец, в половину восьмого утра, упал на кровать. Черт их всех задери, кремлежителей! В Москве я представляю опасность только для одного человека, причем это вычисляется на раз-два. Интересно, почему он психанул и задействовал поляков??? Можно ставить сколько угодно вопросительных знаков, но ни один из них к разрешению вопроса ни на сантиметр не подвигнет. Кому-то корона жмет.

В дверь застучали уже в половину десятого, но голос за дверью был мелодичный, акающий. Похоже, что взялись за меня серьезно, по приказу Центра, из-под Гродно вывезли Святославу, свет Георгиевну, законную супругу и свет очей моих. Подозрительно все это! Ведь вроде договаривались, что мне требуется сидеть там, за линией фронта, и проводить купирование усилий АК на нашей территории. А тут все побоку. Впрочем, события на советско-германском фронте нарастают, как снежный ком, в Африке Роммель наносит один успешный удар за другим, на Тихом океане идет «битва за Мидуэй», до этого маленькая Япония, 25 раз помещающаяся в Соединенные Штаты и 84 раза в территорию Великобритании, очень серьезно потеснила двух гигантов, и заняла около 10 миллионов квадратных километров стран Юго-Восточной Азии.

Коротко расспросив супругу о самочувствии и перелете, я уехал на Петровку, 38, в маленький двухэтажный особняк в стиле ампир, где располагался московский уголовный розыск. Об этом договорились ночью, требовалось узнать по «их каналам», кто из «братвы» связан с поляками. Тут выяснилось, что существует целое понятие в воровском жаргоне: «польский вор». Дело в том, что поляки считали себя выше любых славян и не признавали их «авторитетов». То есть их «воровские законы» не считали представителей других национальностей «ворами в законе». Русские воры считали их «суками», так как они могли сдать любого, если он не поляк. То есть отношения между этими «группировками» были весьма сложными. Точных данных МУР не имел, существовала одна зацепка, но для этого требовалось допросить выживших, а у девицы оказалась непрочной челюсть, она не выдержала моего удара, а ранение надпоручника было тяжелым, в сознание он еще не пришел. С пустыми руками мне пришлось возвращаться на Лубянку и выслушивать сентенции Павла Анатольевича, что действовать надо было более аккуратно. Кстати, в тот же день на 11-м этаже гостиницы заработал круглосуточный буфет, и распоряжение Щербакова было отменено самим наркомом НКВД. Противник знал об этой особенности проживания в «Москве», и что я обязательно пойду через площадь, что позволило ему подготовить засаду.

В 18 часов на Лубянку позвонил Поскребышев и сообщил о том, что меня вновь вызывает Сталин. И опять без привлечения Судоплатова. Так что, скорее всего, моя деятельность в Особой группе скоро будет прекращена, так как предписывалось до визита посетить Центральный Штаб и товарища Пономаренко.

Начштаба принял меня в форме генерал-лейтенанта. Для меня это новость, то есть переаттестацию он прошел, и успешно, тогда как многие политработники получили гораздо более низкие звания. Речь пошла о создании особого района в пределах зоны действия 1-й гвардейской бригады Особого назначения.

– Нам стало известно, Сергей Петрович, что вас временно отзывают, видимо на длительный срок, из-под Гродно. Сама бригада остается в Особой группе НКВД, нам же передаются подготовленные вами опорные базы и промышленные предприятия, поэтому мы бы хотели согласовать с вами кандидатуры командиров и замполитов этих подразделений и ответственных за оборону участков. И наметить, так сказать, план развития этого особого района.

Он поправил меня, когда я обратился к нему через его воинское звание:

– Сергей Петрович, меня зовут Пантелеймон Кондратьевич, я – первый секретарь ЦК КП(б)Б, и по окончанию войны планирую вернуться в Минск руководителем республики. Некоторые наши недоразумения первого времени общения считайте притиркой в совместной работе. Вас же я планирую использовать на руководящих должностях в Белоруссии, по линии НКВД, ну, если вы за время войны не вырастете выше республиканского уровня. Договорились?

– Договорились, Пантелеймон Кондратьевич.

Дальше разговор зашел о том, «как нам преобразовать Рабкрин». Подробно разобрали дела во всех базовых точках, наметили, как распорядиться урожаем, что требовать от НарКомСнаба, на что обратить особое внимание. То есть о делах сугубо хозяйственных. Прощаясь, мне по времени требовалось выходить, чтобы успеть в Кремль, Пономаренко сказал:

– В тот день, когда мы с вами познакомились, мне казалось, что вы будете поддерживать кандидатуру Сергиенко, как представитель НКВД, и для меня были полной неожиданностью ваши слова, что нашей главной задачей на оккупированной территории является защита населения. Так как вы ни слова не проронили о роли партии в этом вопросе, то возникли некоторые сомнения, и я решил присмотреться к вам, но выбрал для этого неподходящую кандидатуру. Сейчас я имею полную картину того, что сделано и что делается в районе, и о вашей роли в этом вопросе, именно поэтому я обратился к товарищу Сталину и получил положительный ответ о вашем дальнейшем участии в жизни нашей республики. Так что работать нам вместе придется долго. Если вас это, конечно, устраивает.

– Вполне, если, конечно, удастся выжить.

– Бог в помощь, Сергей Петрович.

Я улыбнулся этому бесхитростному пожеланию. Кстати, именно деятели партизанского движения заняли впоследствии руководящие посты почти во всех областях Белоруссии, с легкой руки товарища Пономаренко. Но его сообщение об «отзыве на длительный срок» не особо вдохновило меня. По дороге из Ставки в Кремль я не переставал думать о том, как открутиться от этих предложений, но уцепиться пока было не за что, так как никакой конкретики пока не последовало. Сталина пришлось ожидать около получаса, и, когда я вошел, было видно, что Верховный находится, что называется, «на взводе».

– Проходите, товарищ Соколов. Еще вчера у меня были совершенно другие планы по поводу вас, планировалась ваша поездка в Соединенные Штаты для организации поставок радиостанций различного назначения для нужд РККА, но обстановка изменилась. Сегодня приказом Ставки освобожден от должности командующий Ленинградским фронтом генерал Хозин за неисполнение приказа Ставки о своевременном и быстром отводе войск 2-й ударной армии, за бумажно-бюрократические методы управления войсками, за отрыв от войск, в результате чего противник перерезал коммуникации 2-й ударной армии, и последняя была поставлена в исключительно тяжелое положение. Нами отдан приказ на отход 327-й дивизии генерала Антюфеева, лучшей дивизии этой армии, и на ее основе мы будем комплектовать новую Вторую ударную. Вы назначаетесь ее командующим. Ваша задача: создать реальную «ударную» армию, с боеспособными батальонами и полками. Со средствами усиления, связи и всего необходимого для успешных действий на советско-германском фронте. Можете не оглядываться на существующие штаты, а создавать новые. Можете рассчитывать на три-пять стрелковых корпусов и один-два танковых. Плюс смешанная авиадивизия. К сожалению, отвести глубоко в тыл пока возможности не имеем. Формироваться будете в районе Назии, на участке Волховского фронта. Задача армии – деблокировать Ленинград. У вас вопросы есть?

– Сроки формирования?

– Три месяца, товарищ гвардии старший майор. К октябрю армия должна быть сформирована.

Я поджал губы, прекрасно понимая нереальность поставленной задачи. Это не ускользнуло от Верховного.

– Я тоже понимаю, что эти сроки нереальны. Будем помогать, товарищ генерал-лейтенант.

Это, видимо, был тот самый пряник, которым решили подсластить пилюлю.

Впрочем, я понимал, что командующий армией я пока чисто условный, что тот самый «дед», которого наиболее проницательные жители бывшего Союза благодарят за Победу, просто опасается, что я что-то напортачу, поэтому для начала дает мне дивизию, ту самую, 327-ю, со своим проверенным командиром, и что мой «дебют» в качестве командующего состоится не в октябре, а в августе, против 11-й армии и немецких «Тигров». Ведь для него я – бывший старшина, с семью классами образования, а то что у меня высшее военное и две академии, включая Генштаба, это находится за чертой моего личного дела. Для здешних я – самородок.

Из насущного удалось попросить Верховного организовать поставки и лицензионное производство бронетранспортеров М3А1Е1 и Е2 с дизельным 6-цилиндровым двигателем GMS 4-71, в 168 лошадиных сил мощностью.

– Их стандартный Вайт на нашем бензине не работает, товарищ Сталин, а этот будет нормально работать на газолине и солярке. Собирать их можно в любом месте. Особенно интересен именно двигатель, его можно поставить на легкие танки и самоходные орудия под 76-мм пушку. Плюс эти модели имеют встроенную радиостанцию.

Сталин сказал, что он уже распорядился рассмотреть вопрос о поставках БТР, ранее отклоненных из списков из-за капризного к топливу двигателя. Информация по поводу их модификаций будет дополнительно передана сегодня же. Он даже не спросил меня, откуда я знаю об этих моделях, но у меня был заготовлен ответ, что мне о них сказал механик-водитель члена военного Совета Леонова. Такой разговор у нас был, тот, действительно упоминал, что БРТ у командующего Конева – дизельный и с крышей десантного отделения. Про стрельбу на площади Свердлова Верховный уже слышал, поэтому я сказал только, что возбуждено уголовное дело, но основные обвиняемые находятся в коме и не могут отвечать на вопросы. Дело контролирует сам нарком. Еще обратил внимание Верховного, что если уж речь пошла о званиях, то на время переформирования мне лучше сохранить звание по госбезопасности, чем общеармейское, легче будет пробивать снабжение. Сталин с этим согласился и в конце встречи сказал, чтобы я зашел в наградной отдел. Он тоже обратил внимание на то обстоятельство, что на груди у меня только гвардейский значок, который к тому же придется снять: Вторая ударная – не гвардейское соединение. Пакет с документами был мной получен у Поскребышева, а в наградном отделе лежали орден Суворова 1-й степени, орден Ленина и Золотая Звезда. По дизайну этот орден № 1 несколько отличался от тех орденов, которые я видел, у него не было звездочки на верхнем луче, да и указа о его учреждении я не слышал. И под кругом существовала ленточка, а не лавровые венки, на которой были выгравированы слова фельдмаршала: «Бьют не числом, а уменьем!». А звание ГСС мне было присвоено не за бой под Изюмом, а за формирование партизанской бригады Особого назначения, уничтожение кавалерийской бригады СС и майский бой с карателями под Гродно, по совокупности. До сегодняшнего дня я не имел права получить первую степень, максимум – третью, насколько я помню статут этого ордена, но, повторяю, Указа по нему еще не было, а это – тот образец, который проходил конкурс. Насколько я понимаю, будет принят немного другой дизайн. Судоплатову Боевое Красное Знамя уже вручили, причем еще в мае. Мое награждение почему-то откладывалось и произошло почти через месяц.