Текст книги "Партизан"

В середине мая поступил приказ мне прибыть на базу, причину не указывали. На месте узнал, что из Москвы «выяснять обстоятельства» прилетела целая «группа товарищей», как из ЦШПД, так и из НКВД. Доставляли эту делегацию несколькими бортами, так как «складывать яйца в одну корзину» всем страшновато. Но «разлетавшиеся» самолеты из Центра вызвали неадекватную реакцию у генерала фон дем Баха, к тому же бригада в день наносила от двух до шести ударов, основная часть которых приходилась на полицейские участки и две железные дороги. Вновь начались налеты авиации, попытки проникнуть на нашу территорию, прощупать бреши в нашей обороне. Обстановка накалилась, войск противника вокруг нашего района скопилось немало. Немцы подтягивали танки и артиллерию, готовились наступать по всем правилам военного искусства. Но за зиму мы существенно расширили обороняемый район, и шоссе Гродно – Радунь немцы использовать не могли. Станция Езеры была отрезана от железной дороги Гродно – Лида, и повторить зимнюю атаку у немцев возможности не было, без серьезных восстановительных работ.

Я прибыл на основную базу с тремя разведчиками, остальной личный состав батальона находился вне кольца окружения. По плану обороны четыре батальона всегда находились за охраняемым периметром, чтобы в случае необходимости ударить из тех мест, где противник меньше всего их ожидает. В первую очередь меня направили, ну якобы, «на комиссию», фактически на допрос. Сижу, отвечаю на вопросы следователя, которому с ходу задаю кучу вопросов: в чем меня таком пытаются обвинить, и почему я должен отвечать на глупые вопросы, тогда как я, со своей стороны, выполнил приказание сдать командование товарищу Иванову. Он теперь командир бригады, а я – умываю руки. Я действовал на основании имеющихся у меня на руках документов.

– Вы штатное расписание бригады на сентябрь 1941 года видели?

– Видел.

– Там есть должность «комиссар бригады»?

– Нет, такой должности там не значится, но существует Указ Президиума…

– Указ касается воинских подразделений РККА, там ясно, черным по белому написано это. Мы создавали бригаду по другим штатам, довоенным, где такой должности предусмотрено не было, бригада создана без участия каких-либо органов РККА, на добровольных началах. Никаких указаний на ее создание я не получал. Это была моя инициатива, и я ее воплотил в жизнь.

– Всякая инициатива может быть наказуема…

– Вы не отговаривайтесь, товарищ следователь, штат бригады утвержден наркомом внутренних дел, подписан им. Центральный Штаб партизанского движения никакого отношения к созданию и функционированию бригады не имеет, и вдруг я на аэродроме узнаю, что «к нам едет ревизор». Ни я, ни наш наркомат его сюда не назначал, о чем ему и было сказано. Было сделано несколько предложений, как ему войти в строй, вот протоколы его допросов, после того, как он отказался занимать другие должности, которые ему предложили. Я этого человека не знаю и имел все основания отказать ему в доверии.

– Но партия направила его на эту должность.

– Этой должности в бригаде не существует. Я ему предложил, что он будет проживать в бригаде, в отдельной землянке с вывеской «Представитель ЦШПД», он отказался. Он хотел занять место комиссара и влиять на боевую деятельность. Как командир гвардейской отдельной бригады особого назначения я допустить двоевластия во вверенном мне соединении не мог, поэтому отправил его под арест, возбудил уголовное дело об отказе от вооруженной борьбы с немецкими захватчиками и отправил его в тыл вместе с этими протоколами. Но, вместо того чтобы заниматься им, начали заниматься мной: отстранили от командования, а теперь еще и на допрос вызвали.

– Это не допрос, а дознание.

– Здесь обсуждать нечего: воинского звания данный гражданин не имеет, опыта действий в тылу противника – тоже. Получать этот опыт у старших товарищей он не захотел. По штату имеется должность заместителя командира бригады по политическому воспитанию, на которой находится человек, который помогал ее создавать, снабдил ее необходимым вооружением, предоставил эту базу для функционирования бригады. Снимать его не за что, со своими обязанностями он успешно справляется. На этом вопросе я поставил точку и обсуждать здесь больше нечего.

И вдруг взвыла сирена, объявляющая общую тревогу!

– Так, товарищ следователь, дознание придется прекратить, что-то случилось и мне требуется в штаб.

– У меня несколько другие указания относительно вас.

– А вы тыл с фронтом не перепутали, товарищ капитан госбезопасности. Фронт у нас сзади, а вот выберетесь вы отсюда или нет, зависит от того, что произошло. Просто так тревоги здесь не объявляются. Следуйте за мной, капитан, бумажки свои не забудьте.

Побежали к штабу, приказа меня арестовывать у капитана не было, иначе пришлось бы с ним поступать по-другому. Я увидел Алексея Иванова, выходящего из штаба с оружием в руках.

– В чем дело? Что за шум?

– Немцы начали выгрузку войск на станциях Жыдомля и Скидель. На подходах еще эшелоны с техникой и личным составом. Я объявил тревогу по всем подразделениям и начинаю эвакуацию базы.

– Выключите сирену! И прекратите панику!

– Здесь я командую!

Но я зашел в здание штаба и выключил сирену, взял микрофон в руки и сказал:

– Здесь майор Соколов, слушай мою команду! Отбой тревоги, всем оставаться на своих боевых постах! Действовать по плану обороны базы. Начальника разведки и замполита ко мне, срочно! Повторяю, – и я повторил свое сообщение.

Разведрота уже бежала к штабу, так что у Иванова особых шансов нет. Начальника Особого отдела он сменил, но это максимум два человека, против целой бригады.

– Где начштаба?

– В Москве, по нему куча вопросов: как он попал в бригаду и на кого работает, – злобно ответил Иванов, что его и погубило. Владеть собой надо, товарищ Иванов.

– Арестовать за создание паники, и вы тоже сдайте оружие.

– Я – начальник Особого отдела старший лейтенант госбезопасности Фомин.

– А я – майор госбезопасности Соколов и командир этой бригады. Сдать оружие и под арест, с вашего разрешения включена сигнализация. Вы выходили из штаба.

– Здесь сейчас будут немцы, выгружается целая дивизия.

– Да не беспокойтесь, немцам я вас не сдам, посидите, отдохнете, подумаете о своем поведении. Увести!

Подбежали «москвичи» из комиссии, разговора они не слышали и считали, что это я объявил тревогу, чтобы своих людей собрать. Зашумели, пришлось их оттеснить ребятам из разведроты.

– Всем тихо! Всем молчать! Кузьмич, Мешка, Иван – в штаб! Где начальник связи? Командиры батальонов, зам по тылу и где Панченков и Поречный? Придут, быстро ко мне! Так, товарищи «москвичи», кто старший?

– Дивизионный комиссар Бирюков.

– В штаб! Так, капитан! Тоже в штаб. Кто от вас старший? От НКВД.

– Я – старший.

– Добро. Начштаба нет, Железняков, докладывай обстановку!

Тут в штаб влетает не кто-нибудь, а сам товарищ Федоренко, собственной персоной. С портфелем, кучей папок, красным лицом от бега, с ним целая компания таких же «бумажных крыс».

– Алексей Иванович, где телеги? Где… А где Алексей Иванович?

– А вы сейчас узнаете, вас проводят! Мешка, проводи всех, до гауптвахты! Все, смех закончили, товарищи. Железняков, докладывай! – я подсунул ему булавки с фигурками, которыми обозначали обстановку.

Оперативной карты у Иванова не оказалось, он ее не вел. В середине доклада прибыли саперы и начсвязи, слава богу, до них железная рука партии не дотянулась. Совместными усилиями восстановили обстановку. Развалить ее не успели. Мы были готовы к данному сценарию.

Начсвязи вызвал посты в Завадичах и МТС, запросил обстановку. Ответил пока только пост МТС.

– Немцы далеко?

– В пятистах метрах, у нас все готово, но только на второй путь.

– Запускайте!

– Есть! Пустили!

В Скиделях был склад, на котором хранились дрова и балансы. Склад мы немного модернизировали, там теперь хранятся три наши «тележки», которые по этой команде стартовали на станцию, на запасной путь, но в них около тонны взрывчатки в смеси с металлом и украшенные 500-килограммовой бомбой. Так что станцию и эшелоны на ней мы вывели из строя хорошо, рвалось там все два дня.

Тут же у дивкомиссара Бирюкова возник вопрос:

– А как вы с постами говорите?

– По телефону.

– Так, а где пост?

– В Скиделях.

– Так там же немцы?!

– А тут везде немцы, и телефон они протянули, а мы – пользуемся, – ответил начсвязи Васильев.

– И как?

– Вы знаете, как ВЧ устроен? «Кремлевка»?

– Нет.

– Ну, тогда вам не объяснить, в общем, есть способ, когда твой звонок слышат только те, кто должен тебя слышать.

С Завадичами так не получилось, они на связь вышли гораздо позже, поэтому по Жыдомле открыли огонь стационарные реактивные установки, благо что станция стоит отдельно от села, так что, кроме польских железнодорожников, никто не пострадал. Артиллерийской и части танковой поддержки каратели лишились, спеси у них поубавилось, но от Гродно, от Путришек начала работать тяжелая немецкая батарея, 210 мм, снося несчастную Стриевку. Такой дальнобойной артиллерии у нас не было, поэтому приходилось уводить людей в лес и ждать ночи, когда можно будет отомстить карателям с пушками.

Ночью третий батальон накрыл немцев минометным и снайперским огнем, захватил и подорвал проклятую батарею, атаковав их со стороны города.

Утром немцы пошли в атаку при поддержке танков и самоходок в направлении хутора Пундишки. Мы потеряли одно 45-мм противотанковое орудие, исполнявшее заманивающую роль. Стреляли немцы хорошо! Вообще-то там неплохое болото, куда их и заманивали. Как только они форсировали речушку, так и оказались в ловушке, отходить им показалось стыдно, и они попытались сманеврировать, и две самоходки застряли, а снайперский огонь не давал им возможности вытащить машины. Они их подорвали и отошли. Затем повторили атаку южнее, сожгли пустые Вертелишки и подставили нам борта под модернизированные мной мины ЛГМ. Так как мы получали от своих М-13 и РС-132, то их 40-мм баллиститные шашки у нас были. Вместе с местными умельцами мы добились того, что летать мина начала не на 15, а на 50 метров. Кроме того, на их основе создали гранатометы, откатные, типа PIAT, но с «мягкой отдачей», ракетный двигатель запускался с небольшой задержкой. Делать безоткатные я не стал, хотя все для этого было, но воюем в лесу, и не всегда есть возможность очистить за спиной 20–30 метров. На 100–150 метров они били, стоящий танк поразить можно было, а при удаче и на небольшом ходу. Стрельба велась с плеча, с сошек, первоначальную отдачу от вышибного патрона, минометного, с ослабленным зарядом, гасил подпружиненный упор. Отдача не сильнее, чем от ПТР. За счет этого боя у нас, наконец, появились доказательства того, что старая «сорокапятка» пробивать Т-III и Т-IV больше не может. Я, правда, не знаю, поможет это Красной армии или нет, так как поздно, летнее наступление уже началось. Замеры и результаты обстрела новых танков, за подписями дивкомиссара Бирюкова и капитана ГБ Телегина, отправили в Москву в этот же день на имя Сталина.

Окружить бригаду не удалось, прорывов пехоты мы не допустили, и, хотя мы уничтожили, скорее всего, меньше солдат и офицеров вермахта, чем прошлый раз, и у нас были потери тоже, карательная экспедиция была свернута. Лида еще не была восстановлена, и обе ветки, проходящие через наш район, немцев интересовать перестали. От наступления они перешли к обороне на уже захваченной территории. Начали укреплять подходы к селам, остающимся под их оккупацией.

Закончив с неотложными делами по обороне района, вернулись к более проблемным делам, ради которых и пригласили комиссию из Москвы. Нам, оказывается, уже сменили позывные и канал связи, произошел «самозахват» бригады в пользу ЦШПД. А чё, удобно! И для отчетов полезно. Можно расширять грудь для наград, так и не вложив в бригаду ничего, кроме анархии. Больше всего меня потрясло то обстоятельство, что эти «бумажные крысы» успели составить полный список коммунистов и комсомольцев бригады, с адресами и явками. А переснять это на пленку и переправить в гестапо может любой дурак. «Мы, дескать, при эвакуации в первую очередь озаботились эвакуацией этих бумаг». Эти «бумагомаратели» даже не понимают, какую медвежью услугу они сделали основной силе нашей бригады.

– Вы в курсе, что партийная организация в Гродно полностью ликвидирована? А все потому, что ZWZ имела подобные списки и передала их в гестапо! Получить они могли их только в горкоме, а наступление немцев шло стремительно, и об «эвакуации документов» побеспокоились только законспирированные польские агенты. Остальные рванули на восток, не выполнив возложенные на них функции. При эвакуации отсюда, если бы таковая произошла, как вы, товарищи Федоренко, Иванов и Фомин, распорядились, произошло бы то же самое: телега через пути пройти не может. Ее бы пришлось бросить, плюс свертывание застав и наблюдательных пунктов на железке позволило бы немцам возобновить движение бронированных пулеметных дрезин с карателями. Эти документы сто процентов оказались бы у противника. Вы нарушили основной пункт конспирации: собственными руками, с «кличками» и позывными, составили полный список людей, остававшихся на базе. Хуже того, со всеми вспомогательными подразделениями и производствами.

– Нам приказал лично товарищ Сталин ликвидировать ростки махновщины среди партизан.

– Значит, я – батька Махно? Вы это хотите сказать? У вас есть этот приказ? В письменном виде?

– Нет, товарищ Сталин высказал устное пожелание.

– Верховный Главнокомандующий устных пожеланий не высказывает, у него есть штаб, который готовит документы. Если бы товарищ Сталин во мне заподозрил «батьку Махно», то я бы из Кремля был доставлен на Лубянку, и никакое звание майора госбезопасности меня бы не спасло. При мне он говорил только об опасности такого перерождения. И в этом он прав. Махно – орденоносец, и имел почетное золотое революционное оружие за разгром войск Украинской Рады и взятие Киева. Именно поэтому Сталин поинтересовался, насколько часто я использую права военного руководителя района. Команда заменить меня последовала после того, как я отправил вас, Федоренко, обратно в Москву. Но сейчас вы своими безответственными и трусливыми действиями поставили на грань катастрофы всю деятельность бригады. Оставить этот район мы не можем. Здесь проживает более 150 тысяч человек, находящихся под нашей защитой, которые будут расстреляны за связь с партизанами. Здесь находятся наши заводы по производству боеприпасов, а вы собирались все это дело бросить и уйти от облавы. Вам лично, может быть, это бы и удалось. Но по нашим расчетам на полную эвакуацию требуется полтора-два месяца. И боевые части бригады должны обеспечить этот временной промежуток для эвакуации всего района.

– Мы не могли их задействовать, так как не имели с ними связи, она оставалась у вас в руках, – ответил Иванов.

– А вам именно поэтому и не передали ничего, кроме тыловых подразделений. Требовалось поддерживать порядок на местах во время моего отсутствия. А вы человека, который был полностью в курсе, как и что делать в случае обострения обстановки, в Москву отправили, и он наверняка под арестом. Иначе как идиотизмом это и не назвать. По всей тяжести совершенных вами ошибок и деяний, в условиях нахождения на территории, занятой противником, вам троим смертный приговор так и корячится, но учитывая нахождение здесь комиссии из Москвы, мы вместе с ее представителями, которых я, как видите, не отстраняю от рассмотрения этого дела, передадим вас и протоколы допросов в Государственный комитет Обороны и в НКВД. Бригада принадлежит к войскам Особой группы. Пусть в Москве с вами разбираются. Ни вы, ни ваши жизни мне не нужны. Вместе с вами туда отправятся все, кого вы притащили в бригаду. Бригада полностью и целиком добровольческая, и у меня, как у ее командира, есть полное право принимать или не принимать в нее новых бойцов и командиров. Но приговор, смертный, будет приложен к этому делу. Товарищ председатель трибунала! Действуйте! Евдокимов! Бумаги зафиксированы?

– Конечно, Сергей Петрович.

– Уничтожайте, оформляйте акт, подписать его с капитаном Телегиным.

– Есть!

С Телегиным состоялся еще один разговор. Он принес акт дознания, я же там не расписался, что записано с моих слов без искажений.

– Товарищ майор, тут ваших подписей не хватает, в трех экземплярах. Извините, но таков порядок.

– Ну, как, дознались?

– Да, конечно, но если хотите знать мое мнение, то зря вы их отпускаете, тем более что никто из комиссии не возразил против «высшей меры».

– Это они вслух не возразили, они же из одной шайки-лейки. Если я это сделаю, то наживу смертельных врагов в ЦШПД. Ну, а как меня очернить, они найдут. Я ведь память так и не восстановил. Все что угодно могут приписать, и не отмоешься.

– Лично я буду требовать «высшую». Вот, смотри, майор, – и он показал самый конец довольно увесистого документа. – Запросите самолет для моей группы, я не хочу лететь вместе с «их командой». Вот эту шифровку передайте, частоты и позывные там указаны.

Москвичи из ЦШПД провели в бригаде еще несколько дней, но после отлета капитана Телегина, через день прибыл борт за мной, на котором из Москвы прилетел Юрий Иванович.

– Как дела, Юрий Иванович?

– Было несколько неприятных дней, потом поговорим, в основном отдыхал в Кратово и дополнительные курсы прошел в Особой группе. Кто за меня оставался?

– Железняков. Меня зачем-то вызывают, лететь – совсем не хочу.

– Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Удачи, Сергей Петрович.

Больше всего я опасался, что сразу по прилету арестуют. Капитану Телегину, чтобы он ни говорил и ни показывал, я не доверял, хотя особых оснований для этого у меня не было. На площадке встречал «сам» Судоплатов. Он, как обычно, не шибко сильно доволен, но оказалось, что его дернули с самого верха. Но ехать предстояло не на Лубянку и не в Кремль, а на улицу Фрунзе, в ГАУ, Главное артиллерийское управление. Поэтому Судоплатов раздраженно спросил:

– Что ты там еще наворотил, что тобой теперь артиллеристы заинтересовались?

– Да вроде ничего, кроме того, что отослал на имя Сталина результаты обстрела новых немецких танков. Я докладывал об этом ему в феврале, но, похоже, что он этому не поверил, дополнительных приказаний не поступало. Немцы применили их в начале мая против нашей бригады, мы захватили несколько единиц и провели испытания, результаты которого отправили в Москву.

– А почему я об этом ни сном, ни духом?

– Так саму бригаду перевели на другие частоты, связь с вами, на старых частотах, поддерживали только «ударные батальоны», то есть только лично я. Радиограмма длинная, отдали ее на новых частотах, дублировать ее не получилось, все батальоны находились вне периметра базы, а раскрывать их не хотелось. Могли перехватить и запеленговать работу. А новые каналы с вами не связаны?

– Чисто теоретически – связаны, но территориально находятся в другом месте и принадлежат ЦШПД. Я эту РДО не видел.

– Тогда требуется ваш приказ о возвращении на старые частоты или открыть дежурство на новых.

– Вызывает тебя Яковлев, телефонограмма пришла от его имени. Ты бы умерил самого себя, лезешь во все дырки! Я же специально вывел тебя с территории базы и передал в твое распоряжение все боеспособные подразделения, чтобы костяк бригады сохранить, так как столько претензий возникло по организации дел, что хоть стой, хоть падай. Предупреждал же тебя: не трогай это сучье племя.

– Мне приказали возвращаться. И очень вовремя получилось, иначе бы все потеряли.

– Как так?

Я в нескольких словах передал, что происходило в последние недели. О том, что к нам вылетала «комиссия», Судоплатов не знал, это проходило по III управлению, которое не уведомило об этом начальника «двойки». Но Телегина он знал, плюс успокоил меня тем, что если ничего не произошло, то уже не произойдет.

– У Федотова – все быстро, немного бестолково, но жестко.

– А это кто такой?

– Этого тебе знать не надо, наш человек, не важно. Танки-то чем остановили?

– Гранатометами.

– Где взяли?

– Так тебе все и расскажи! «Где взял, где взял? Купил!» Ну, а серьезно: сделали установку, с помощью которой можно запускать «летающие мины Галицкого» на 100–150 метров.

– Галицкий – это генерал-майор из Главного инженерного управления, который с нашей 2–1 бригадой в Севастополе работал?

– Я не в курсе, «И.П», дивинженер. Так в инструкции написано. Мина – простейшая, патроном 12-го калибра запускается, корпус из жести. Мы к ней раскрывающиеся крылышки приспособили и реактивный двигатель, с шашкой от РС-132 и его соплом уменьшенным. С подствольным магазином на пять выстрелов, правда на другую гильзу, от 82-мм миномета. То, что под рукой было и поставляется от вас. Цельнотянутые трубы – немецкие, с железной дороги тянем помаленьку. Один и одна вторая дюйма. От котлов паровозных, в пароперегревателях стоят.

– А какой смысл было их делать?

– А удобно паровозы и вагоны обстреливать было, когда они по нашей ветке ходили. Закрепил, прицелился и контакт под рельс сунул. Бахнул залпом, котел пробит, у противника убитые и раненые, если топливо или боеприпасы, то пожар и взрывы, а поезд дальше проскочил, его же сразу не остановить. Успеваешь снять гранатометы и уйти без боя.

– Вот заразы! Нет, чтобы по-старому, по-доброму, весь поезд под откос пустить!

– Видишь ли, Пал Анатольевич, они вперед платформы цепляют, на которых заложников возят или балласт. Нажимные мины мы практически перестали использовать. Прошли те времена, когда поставил «дурочку» и ушел. А в конце поезда они ставят бронеплощадку и частенько второй паровоз. Вот против них и пришлось придумывать далеко стреляющие гранаты. Их по-другому из-под противопульной брони не выковырять. Они их сделали крытыми, минометами не взять, а вот с помощью ЛГМ запросто «глушатся». Впрочем, это дела давно минувших лет, они перестали использовать сначала одну ветку, а теперь и вторую. Самим, что ли, бронепоезд построить и Гродно взять?

– А что, возможность есть?

– Только узкоколейный, две узкоколейки есть, запас котлового железа – тоже, но это – глупое предложение.

– С этим я согласен, только не ляпни где-нибудь там, наверху, что у тебя эта возможность имеется. Всю душу наизнанку и мне, и тебе вывернут.

Вот под такой разговор меня и привезли в здание Наркомата обороны. Так как нам не сообщили повода для приглашения, то Павел уехал организовывать доставку сюда образцов изделий, а я остался ждать большое начальство. Приглашал меня генерал-полковник артиллерии Яковлев Николай Дмитриевич, бывший начальник артиллерии самого стойкого 61-го УР, Полоцкого. Это на старой советско-польской границе. После этого был начальником артиллерии трех приграничных округов. Его главное предназначение на сегодня: координация усилий артиллерийской науки и производство новых образцов вооружений для РККА. Угу, как же! Попробуй тут согласовать несогласуемое! Занимается в основном распределением боеприпасов. Это он, гад, нам мины 82 и 120 не давал, только по квоте НКВД. Но мы не в обиде! Как только он узнал, что нам вместо мин можно подавать заготовки, так мы ему начали «отстегивать» почти 25 процентов производимых мин «для нужд отдельных бригад НКВД». И еще ругался, что упаковка у нас нестандартная, с нарушением ГОСТа. А куда деваться, если у нас нет возможности печатать инструкции по применению и описи вложения, а продукция была сверхплановая, вот их и не хватило. А там в основном женщины работают, которые с детьми туда приходят, детсады и школы у нас есть, но, в отличие от заводов, они не круглосуточно работают, так что вместо ГОСТовских вложений туда детские рисунки и письма легли. Дескать, сделано с любовью в партизанской бригаде имени Суворова для любимых пап и мам, чтоб крепче фашистских гадов били. Вот такая эксплуатация детского труда получилась. Нарушаем, конечно, но рабочая карточка – это вам не иждивенческая, а в семьях зачастую мал-мала-меньше до 5–6 детей. Часть из них служит, часть – работает и учится, а часть так и соски сосет. Большей частью вся эта продукция редко пересекает линию фронта, хотя несколько обозов с ней были нами отправлены и за линию фронта зимой, когда Красная армия наступала и подошла к Витебску. Боеприпасов не хватало, так что и наша продукция была на учете и использовалась не только для нужд отрядов НКВД в тылу врага, но и на фронте.

Сижу, жду. Адъютанты чайку предложили, я в самолете выспался, но тем не менее сморило после чая, да и жарковато было в помещении. Май выдался теплым. Перед этим я сделал наброски трех моделей гранатометов: откатного и двух безоткатных. Безоткатные мы сделали у себя, но их использовали только для стрельбы по поездам в составе специальных групп. За образцы я взял РПГ-7 с надкалиберной гранатой и шестью соплами ракетного двигателя, и РПГ-16, правда, и форма гранаты у него немного другая, и электроспуска нет. Пробовал сделать. Даже получилось, но наладить производство в условиях леса было абсолютно нереально. Пришлось устанавливать внутри трубы упор, а на гранате делать вырез. Для того, чтобы правильно зарядить ее, требуется вращать гранату в канале ствола, после чего дожимать до упора. Капсюль разбивался механическим ударником. Основное отличие между ними – дальность действия до 800 метров, против 350 у надкалиберной гранаты. Прицелы открытые, откидные. Все упрощено до предела, с материалами у нас довольно туго. В заводских условиях можно сделать и получше, но где взять эти условия?

Генерал-полковник появился довольно поздно, и не один, вместе с ним были начальник артиллерии РККА генерал армии Воронов и его заместитель по боевой подготовке генерал-полковник Чистяков. В общем, двадцать ромбов окружили мои два. Причем с самыми решительными намерениями. Дело было в той самой радиограмме, а не в самоделках. А я-то думал! В общем, методикой обстрела танков я не владею, расчеты выполнены коряво, точных данных по бронированию я получить не мог, так как не произведены контрольные сверления. А то, что у меня Иванов и Федоренко «изъяли» из бригады единственного профессионального артиллериста, так это не в счет. В общем, паникер я, а мои артиллеристы стрелять не умеют. И, самое главное, ГАУ зимой 1942 года приняло на вооружение 76-мм кумулятивный снаряд ТГ-50 с выстрелом УБЛ-344М, для самых массовых орудий РККА, так что «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». А я тут со своими выводами и паническими радиограммами вылез. У них все схвачено.

– Кумулятивных снарядов в войсках нет, тем более у нас. Но, насколько я в курсе, пленные об этом говорят, с «ведьминым поцелуем» они уже знакомы. Взгляните! Вот он! Это сделали не мы, это сами немцы пробовали на полигонах в Восточной Пруссии. Вот это – отметина от нашего 76-мм кумулятивного снаряда. Как видите, он «ШтуГ» не пробил. Это – последняя модификация StuG III Ausf. F. Лобовая броня – 80 мм, борта и ходовая прикрыты экранами, против которых ваш вращающийся снаряд просто бессилен.

– Но вы-то чем-то их взяли!

– Так вы и не спрашиваете, чем? – я показал наши «приспособы». – Вот, пожалуйста, задуманы были как средство поражения вагонов на ходу поезда, паровозов и бронеплощадок с охраной. Вполне годятся для поражения всех видов бронетехники. После модернизации и замены тола на смесь тол-гексоген, бронепробиваемость достигла 150 мм к нормали. И, насколько я понял, вы провели обстрел трофейной техники в феврале, сразу после того, как я передал товарищу Сталину сведения о том, что немцы усилили бронирование, и что требуется срочно менять стволы у «сорокапяток» на более длинные. Это так?

– Но вы же предоставили слухи, а не конкретные цифры.

– А мне их на блюдечке с голубой каемочкой никто не приносит. С новыми танками мы столкнулись впервые 12 мая, но мы готовились к тому, что рано или поздно это произойдет. Ради этого разобрали несколько ракет РС-132 и сделали двигатели к нашим гранатам. До этого, из-за увеличения просек, защитных полос вдоль железной дороги пришлось переделывать гранату ЛГМ. Потом искать медный лист и делать конусы для кумулятивных воронок, выплавлять из немецких бомб и снарядов гексоген, и увеличивать тротиловый эквивалент этих гранат. А под лежачий камень вода не течет. Насколько я понимаю, ваш 76-мм снаряд не только вращается, но имеет жесткий стальной баллистический наконечник и не имеет медного конуса? Отсюда и такая маленькая пробиваемость. И, скорее всего, у него есть проблемы со взрывателем.

– Откуда вы знаете?

– Так есть или нет?

– Есть, может применяться только в пушках 52-П-353, разрабатывался снаряд именно для этой пушки…

– Которая еще и снята с производства, – добавил я.

– Ее производство восстановлено в Ленинграде, – сказал хозяин кабинета. Ленинград, как известно, находился в блокаде, и с металлом там была полная задница, но лучшие кадры были там.

– В таком случае вам будет интересен донный электровзрыватель вот этой ракеты, компоненты для него делались там же в Ленинграде. Много их у нас сделать не получилось, кристаллов у нас было всего 60 штук. Часть, правда, уже израсходованы, но несколько ящиков найдется. Нужна радиостанция, срочно.

Генералы оказались сговорчивыми, я, правда, знал, почему это так: три дня назад немцы начали контрнаступление под Славянском и у Балаклеи, и дела под Харьковом были плохи, очень плохи. Головы этих троих лежали одной щекой на плахе из-за февральских обстрелов трофейной техники и из-за того, что новый снаряд оказался много слабее, чем ожидалось, и не годился ни для танковых, ни для дивизионных пушек: использованный взрыватель мгновенного действия МВ-5, от авиационного снаряда пушек ШВАК, обладал слишком высокой чувствительностью, вворачивался сзади и, при «длительном» воздействии пороховых газов, взрывался в канале длинного ствола. Из короткого успевал вылетать. Наш пьезоэлектрический был лишен, по крайней мере, этого недостатка, но не допускал стрельбу через кусты. Во всяком случае, годился для танковых пушек. То, что я привез с собой только фотографии обстрела новых модернизаций танков, так это потому, что зачем меня вызывают в Москву, я узнал только на Центральном аэродроме. Передать фотографии отстрела я готовился Сталину. К разговору с артиллеристами оказался почти полностью не готов, было совершенно не до того «в мягких муравах у нас». Приходилось вырывать бригаду из цепких лап «партизанского движения со звездами на рукавах». Но и им тоже было сложно разговаривать со мной, так как у меня в руках были практические результаты: партизанская бригада смогла остановить и захватить новейшие танки и самоходки противника, а вся артиллерия Юго-Западного фронта не может справиться с танками Клейста. Кумулятивная граната 122 мм еще не готова, авиационные ракеты с кумулятивной боеголовкой в серию не пошли. А тут еще и «кремлевка» зазвякала совсем не вовремя. В общем, пришлось и мне голову на плаху класть, но обеспечивать доставку к утру всего, что было нагорожено в бригаде. Благо что практически всё в тылу производилось массово, поэтому пригласили еще специалистов и уселись обговаривать процессы сборки боеприпасов. Эти процессы за пределы ГАУ никогда не выходили, комплектующие от промышленности шли на арсеналы, а там хрупкие женские руки собирали смертоносное оружие, укладывали это дело по ящикам, затем все это грузилось в вагоны и отправлялось с черепашьей скоростью в войска. Радио о боях под Барвенково помалкивало, поэтому я старательно слушал Воронова, пытаясь вырвать из него хоть малейший намек на действия на Южном фронте. Но «юный пионер» умел хранить «военную тайну» и молчал об этом, как партизан на допросе. Поспать в ту ночь не пришлось, только утром на полигоне 8-го завода, после того, как расставили мишенную обстановку, удалось на полчаса сомкнуть глаза. Видно было, что все готовятся принимать «высоких гостей», и у всех «очко не железное, играет, как на трубе».